Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2006
Пролог
Большинство российских граждан расценивают распад СССР как катастрофу или, уж во всяком случае, крайне неприятное событие. В последнее время ностальгия по Советскому Союзу нарастает, массовое сознание лучше всего характеризует афоризм американской писательницы А.Картер: его великое и блестящее будущее осталось далеко позади. Стремительно мифологизирующийся интеллектуально-художественный мейнстрим дает умилительную картину недавней жизни: СССР представляется великой цветущей сверхдержавой, которая управлялась мудрой элитой, эффективной бюрократией и была населена довольными жизнью гражданами.
Как известно из философии, любой феномен существует одновременно в двух пространствах: в пространстве логики собственного внутреннего развития (той самой диалектики, которую, вопреки Маяковскому, надо было все-таки учить по Гегелю) и в пространстве внешних воздействий и отношений (системе вызовов, согласно теории другого великого философа — Тойнби). Не является исключением и феномен Советского Союза. История распада страны и анализ его причин — тема сотен монографий и многих тысяч публицистических работ. Многие исследователи основную причину крушения казавшейся столь могущественной державы видят исключительно в неблагоприятном внешнем воздействии. Другие связывают ее с крайней степенью неэффективности советской экономики. Я придерживаюсь другой, тоже распространенной теоретической позиции: Советский Союз погиб в результате всеобъемлющего системного кризиса, который поразил практически все сферы его жизни — экономику, идеологию, систему управления, социальную сферу, культурно-цивилизационные и этнические отношения, сферу внешней политики и положение в мировой системе баланса сил. Цель данной статьи состоит не в том, чтобы повторять уже известные точки зрения, а в попытке нового, неортодоксального взгляда на проблему, основывающегося на кибернетике, которая, вопреки распространенному мнению, является не только наукой об искусственном интеллекте и теоретической основой для роботостроения, а прежде всего научной дисциплиной, предмет изучения которой — принципы управления и природа иерархии, координации и субординации внутри сложных систем. Вот и попробуем взглянуть на кризис СССР с позиций социальной, политической и административной кибернетики.
Превратности методологии
Классические военно-полицейские диктатуры действительно антинародны, советский агитпроп здесь не лгал. Они отражают волю незначительной (от одного до десяти процентов) доли населения и опираются на мощь репрессивного аппарата. Власть концентрируется в руках социально узкого круга людей, а большинство удерживается в повиновении посредством военных и полицейских репрессий. (Показательная деталь: с XIX века латиноамериканские столицы строились таким образом, чтобы со всех сторон их окружали казармы, военные базы и лагеря. Армия словно бы нависала над обществом.) Одновременно значительные слои населения в открытой форме (с разной степенью брутальности) выражают недовольство подобным положением дел. (Во многих латиноамериканских странах шла откровенная партизанская или террористическая война, кое-где массовые акции неповиновения проходили чуть ли не ежедневно.) И, пожалуй, самое главное: при том, что военно-полицейская диктатура никогда не опирается на большинство населения, что это самое большинство активно против нее выступает, военно-полицейская диктатура в принципе не нуждается ни в какой массовой народной поддержке, она принципиально, по самой своей природе, антинародна.
Однако исследователи давно, еще в 1930—1940-х годах, осознали, что целый ряд недемократических режимов нельзя описать в терминах традиционной военно-полицейской диктатуры. Так появилась теория тоталитаризма (тоталитарной диктатуры, которую некоторые авторы называют тоталитарной демократией). Эту теорию разрабатывал целый ряд исследователей, и в описании “правой разновидности” тоталитаризма весьма значительных результатов удалось достичь блестящей когорте авторов от Ханны Арендт и Эриха Фромма до Вильяма Ширера, Йоахима Феста, К. Грюнберга и Вернера Мазера. Что касается левого тоталитаризма, которым традиционно маркируются советский строй и аналогичные ему коммунистические диктатуры, то он остался для западного ума своего рода terra incognitа. Основной вклад в понимание этого явления внесли известный болгарский ученый и диссидент, в 1990-е годы президент страны, Желю Желев, который создал фундамент теории и первым разделил тоталитаризм на левый и правый; всемирно известный югославский политик, впоследствии диссидент и политзаключенный, кумир западных интеллектуалов и многих советских диссидентов, Милован Джилас, давший детальное и адекватное описание функционирования левототалитарных режимов; Абдурахман Авторханов и другие. Однако я на первое место ставлю человека, учеником и последователем которого являюсь, — Михаила Афанасьевича Восленского, чья “Номенклатура” является самым адекватным и глубоким описанием советской социально-политической действительности. Наконец, подробный, очень глубокий и чрезвычайно интересный анализ перипетий, противоречий и альтернатив российской истории дан в книге Александра Ахиезера, Игоря Клямкина и Игоря Яковенко “История России: конец или новое начало?”, которая уже стала одним из главных интеллектуальных событий 2006 года.
Основная причина распада СССР
Итак, я утверждаю, что основной причиной, предопределившей распад Советского Союза, стали центробежные этнические интенции к независимости. Наличие стремления к суверенно-государственной форме существования у одних этносов и отсутствие такового у других является эмпирической данностью, которая не может быть разложена на сумму рациональных мотивов. Не уходя в исторические и этнологические дебри, ограничусь лишь бытовой аналогией: почему порой живущие в полном достатке люди не могут создать прочную семью и расходятся, а другие, живущие в более чем скромных условиях, да еще и вместе с детьми, бабушками и дедушками, псами и котами, чувствуют себя вполне счастливыми? Разговоры на тему “мы им столько всего построили, а они…” сродни стенаниям: “Я ему лучшие годы отдала, профессора из него сделала, а он к полуграмотной лаборантке ушел”. К сожалению, бессмысленными подсчетами занимаются подчас и вполне серьезные, добросовестные исследователи. Рассуждать о том, сколько “туда” машин завозилось и сколько “там” электростанций строилось, некорректно. Да, в Казахстан или Таджикистан завозилась в огромных количествах машиностроительная продукция по высоким советским ценам, а обратно шли почти дармовые мясо и хлопок. Но ценообразование в СССР было актом политическим и волюнтаристским. В остальном мире и мясо, и хлопок — дорогая продукция, поэтому никто и никогда не сосчитает, кто кому и сколько должен на самом деле. Более того, стоит задуматься, являются ли электростанции и хорошие дороги “компенсацией” колоссальных людских потерь, массовых репрессий, депортаций, голода? Это только Смердяков мечтал, как было бы здорово, если бы культурная нация взяла в плен некультурную (качество дорог и быта, возможно, действительно сильно бы улучшилось). Но русский этнос жить по явно более прогрессивным законам Наполеона не захотел. Так же, как не захотел он быть в составе братской славянской Речи Посполитой или существовать на правах Джучиева улуса в рамках Орды — самой великой сухопутной империи. Вот и многие другие этносы претендуют на суверенность!
И, наконец, главный научный аргумент, вытекающий непосредственно из эмпирической реальности. После краха мировой системы социализма в 1989—1991 годах распались, кроме СССР, еще две страны: Чехословакия и Югославия. При этом последняя только что преодолела экономический кризис, провела зимнюю Олимпиаду в Сараево и достаточно успешно двинулась от рыночного социализма в духе Джиласа-Карделя к еврокапитализму. То, что СССР распался по этническим швам, может отрицать только полный неадекват. Более того, этнической природой обусловлен и жесточайший структурно-государственный кризис ряда постсоветских стран: Грузии, Азербайджана и Молдовы. Этническая архитектоника современной России, принципиально отличающаяся от аналогичной советской, несмотря на проявления сепаратизма, гарантирует целостность страны до тех пор, пока русский этнос остается структурирующим и пока он сам не дезинтегрировался. Теоретически последнее возможно, но вероятность этого в ближайшие полвека ничтожно мала, а что будет дальше — одному Богу известно.
Крах СССР остается для массы людей еще и загадкой. Ведь не было ни военного поражения, ни экономической разрухи, как, например, после Гражданской или Великой Отечественной войн. Но жизнь хитросложная штука: часто доходяга с вечным ингалятором против астмы и инсулиновым шприцем в кармане благополучно дотягивает лет до 90, а здоровяк с завидным румянцем на щеках “утром был практически здоров, а вечером — уже практически мертв”. Никто не станет отрицать, что автомобили марки “Форд” или корпорации “Дженерал моторс” комфортные и высококачественные. Тем не менее, обе корпорации находятся сейчас в жесточайшем кризисе. Телевизоры ”Sony” всегда были символом качества, а сейчас компания в глубокой яме. А уж кто ожидал краха гиганта интернет-бизнеса World.Com? Между тем это и есть то, что кибернетики называют структурным кризисом, — когда отказывают не отдельные элементы, но структура (система) в целом.
Общая теория ТИС
Вопрос о том, что цементирует общество в единое целое, — один из самых сложных. Многие общества не распадаются, потому что в их основе лежит этническое единство. Тут не надо далеко ходить за примерами. Этническое единство было одним из главных факторов, который позволил трансформировать средневековые европейские монархии в современные государства-нации. Такой путь развития можно назвать этноцентричным. Многие страны сохраняют свою целостность, опираясь исключительно на этническое единство. В современном мире это, например, Китай. Есть страны, которые держатся на однородности религиозного или культурно-цивилизационного состава населения. Однако на протяжении всей мировой истории существовали и существуют в современном мире государственные образования, население которых отличается высокой степенью этнической, религиозной, культурно-цивилизационной и исторической неоднородности. По статистике такие образования явно преобладают. Обращаясь к прошлому, назовем хотя бы такие колоссы, как Империя Александра Великого, Римская империя, Византия, Османская империя, Империя Чингисхана, Империя Тамерлана, Австро-Венгерская, Российская империи и конечно же Советский Союз.
На первый взгляд может вызвать недоумение отсутствие в этом списке европейских колониальных империй, прежде всего Британской, самой грандиозной в человеческой истории, поскольку никому, кроме нее, не удавалось собрать под своей властью больше пятой части земной суши и половину ее населения. Однако здесь существует одна чрезвычайно важная особенность. Любая колониальная империя держалась на специфических отношениях между двумя своими важнейшими частями: метрополией и колониями. Метрополия была несущей основой всей конструкции. Она же, с точки зрения кибернетики, являлась управляющей системой империи, а колонии в совокупности представляли собой систему управляемую. Есть и другой, также очень важный признак. Именно метрополия распоряжалась совокупным прибавочным продуктом, производимым в империи, и перераспределялся он всегда в пользу метрополии. Что же касается перечисленных колоссов, то они к колониальным империям не относятся, а представляют собой другой тип имперских образований. Я назвал такой тип империй транзитивным1 . Транзитивные империи не имеют метрополий. В их основе не лежит этническое, религиозное или культурно-цивилизационное единство. Но как тогда они могут существовать и, более того, в течение длительных исторических периодов доминировать на региональном или мировом уровне? Одним из возможных ответов на этот вопрос является разработанная автором этих строк теория транссистемного интегративного слоя (ТИС)2 .
Транссистемный интегративный слой — это тот социально-политический, культурно-цивилизационный, гуманитарный и экономический “клей”, та интегрирующая субстанция, без которой принципиально невозможно существование каких бы то ни было устойчивых гетерогенных образований вообще, империй в частности и интегрий в особенности. Сущность ее лучше всего объяснить с помощью структурного анализа конкретного исторического материала, включающего в себя только общеизвестные и общепризнанные факты и события.
Очевидно, что такие системы, как, например, Османская, Римская или Британская империи, объединяли совершенно разнородные и чуждые друг другу этносы, расовые, религиозные и культурно-цивилизационные группы. Вряд ли можно говорить о некоем общем коммерческом интересе у английского лорда и индийского крестьянина, смешно даже ставить вопрос о единой духовной сущности болгарского виноградаря и турецкого везир-паши. На чем же тогда держалась целостность этих империй? Только на военно-административном принуждении? Но из истории хорошо известно, что в некоторые моменты существования Британской империи соотношение между жителями метрополии и общим населением колоний составляло один к ста, то есть у Великобритании не хватило бы демографического ресурса для силового удержания такого гигантского числа подданных, тем более что не все англичане, шотландцы и уэльсцы могли уйти на военную службу или же служить в колониальной администрации.
Структура колониальных империй относительно проста. Есть метрополия, которая, во-первых, управляет колонией через назначенных ею администраторов, зачастую коренных жителей колонии, а во-вторых — и это в известном смысле более важно — распоряжается создаваемым в колониях совокупным прибавочным продуктом. На первый взгляд так обстоит дело и в транзитивных империях, к которым относятся, в частности, Империя Александра Великого, Римская, Австро-Венгерская, Российская и Оттоманская. Проблема, однако, заключается в том, чтобы внутри этих систем найти территории, быть может, целые страны, в пользу которых перераспределялся бы прибавочный продукт всей системы в целом. Иными словами, где те регионы, которые богатели бы за чужой счет и которые логично было бы считать метрополией? Здесь-то и начинаются трудности. В Империи Александра Великого наибольшего процветания достиг Верхний Египет. В Римской этот же регион, а также территории вокруг Константинополя не уступали по богатству самому Лацию. В Российской империи самым высоким был уровень жизни в Польше, Финляндии и Прибалтике; в Оттоманской процветали Албания, Сербский и Румелийский вилайеты, а в двуединой Австро-Венгерской к концу XIX века на самые передовые позиции вышла Чехия. В то же время внутренние районы Анатолии находились в запустении, да и в русском Поволжье время от времени вспыхивал голод, которого в Финляндии никогда не было. Обозначается парадокс, противоречащий самому определению метрополии: формально метрополиями являются далеко не самые процветающие территории. Отсюда напрашивается и первый вывод: в транзитивных империях нет целенаправленного перераспределения совокупного богатства в пользу той или иной территории.
Теперь рассмотрим административно-политический аспект. Попробуем найти в транзитивных империях источник административно-политической власти. Территория, которая окажется этим источником, и будет метрополией. Начнем с античности. В Империи Александра Великого, а затем и в Римской, метрополиями по логике вещей следовало бы считать Македонию и город Рим соответственно. Но общеизвестно, что так было только на самых ранних этапах строительства этих государственных образований. Македония и балканская Греция перестали служить кадровыми источниками административно-политической элиты в империи Александра Великого еще при его жизни. Рим в течение длительного времени сохранял себя как замкнутый полис, но затем, как опять-таки хорошо известно, римское гражданство стало дароваться жителям провинций, и для того чтобы стать императором, вовсе не обязательно было родиться в Риме (вспомним императора Траяна). Таким образом, получается, что две величайшие империи древности не имели метрополий. Фундаментальное отличие транзитивной империи от колониальной как раз в том и состоит. Функции метрополии в ней выполняет некий слой людей, чье существование и благополучие целиком и полностью связано с существованием и благополучием империи в целом. В эллинистических государствах таким классом был эллинистический слой, то есть группа людей, которая в результате завоеваний Александра Великого приняла греческие культурно-цивилизационные нормы и впоследствии монополизировала власть. В Римской — слой людей, принявших римскую цивилизацию, образ мышления и жизни. Поэтому величайшую державу Древнего мира правильнее было бы назвать не Римской империей, а Империей римлян.
Эллинистический слой и римляне были самым ранним из известных нам примеров транссистемного интегративного слоя. Его нельзя считать классом по уровню доходов, так как сказать про себя “сivis romanus sum” мог как живущий рядом с Колизеем и не умирающий с голода лишь благодаря бесплатной раздаче хлеба плебей, так и этнический грек, критский богач. Слой не отличался ни этнической, ни культурно-цивилизационной однородностью. Его связывало прежде всего отношение к империи как к единственной гарантии своего существования. Достаточно было этому слою исчезнуть под натиском варваров, как романизированные было народы вдруг вспомнили о своей исторической и этнической аутентичности и гигантская держава рухнула в молниеносный по историческим меркам срок.
Теперь несколько слов о таких империях, как Оттоманская, Российская и Австро-Венгерская. Если Британская и Французская были империями британского и французского народов, то Оттоманская и Российская совершенно точно империями турецкого и русского народов не являлись, а двуединая Австро-Венгерская монархия являлась империей австрийского и венгерского народов лишь отчасти. В Российской империи гораздо легче было сделать карьеру польскому шляхтичу, чем этнически русскому крепостному крестьянину. Другое дело, что русский, турецкий, австрийский и венгерский этносы были имперообразующими, но они, как представляется, все же в первую очередь служили инструментом, а не целью имперского строительства.
Итак, функции метрополии в транзитивных империях выполняет транссистемный интегративный слой. При желании его можно считать своего рода метрополией, только не территориальной, а социально-институциональной.
Колониальные и транзитивные империи принципиально отличаются друг от друга и по еще одному критерию — по статусу имперообразующего этноса. Первые этнократичны по самой своей сути. Когда испанские и португальские конкистадоры захватывали земли Америки, местные элиты либо беспощадно уничтожались, либо полностью теряли свой статус и привилегии (сравните судьбу Монтесумы или правителей-инков и, например, того же имама Шамиля). Английская колонизаторская практика была более гибкой, но раджа все равно занимал строго подчиненное положение по отношению не только к вице-королю Индии, но и ко многим его чиновникам рангом пониже. Конечно, уровень жизни этого самого раджи был несравненно выше уровня жизни английского промышленного рабочего или шахтера, но в целом совокупный прибавочный продукт, производимый в Индии, все же перераспределялся в том числе и в интересах упомянутых рабочего и шахтера. Еще более выпукло ситуация проявлялась в административной сфере. Колониальная практика европейских держав конечно же сильно отличалась от времен крестовых походов, когда сапожник из какой-нибудь захолустной бургундской деревни мог стать правителем города где-нибудь в Палестине. Шахтер из Ньюкасла имел практически нулевой шанс стать генерал-губернатором Бирмы или Цейлона, но и раджа не мог рассчитывать на административную работу в самой метрополии. Эта картина разительно контрастирует с Российской империей, где пришлые авантюристы легко добивались богатства, самых высоких и хлебных постов.
Беглый взгляд на досоветский период российской истории ХХ века
Было бы крайне наивно отождествлять ТИС с общеимперской бюрократией. На самом деле он включает в себя значительно более широкие слои предпринимателей, интеллигенции, других людей, для которых империя является инструментом реализации жизненных устремлений. ТИС, безусловно, имелся и в Российской империи, иначе она просто не могла бы существовать, но империей русского этноса она не была. В силу ряда причин, которые являются предметом исследования историков, философов и политологов, Российская империя к Первой мировой войне подошла в состоянии глубокого системного кризиса. Он вызревал со времен Александра III с его политикой русификации. Здесь, если искать истину, следует пройти между Сциллой ленинского определения царской России как “тюрьмы народов” и Харибдой мифо-творчества о райском российском империализме. Прежде всего не стоит валить все в одну кучу. Для армянского этноса вхождение в состав Российской империи было хорошей альтернативой Порте и Ирану. Что же касается финского, польского, балтийских, частично украинского, то для них оно было, скорее, негативным явлением (основываюсь на доминирующих в этих странах оценках соответствующего этапа истории). Еще Ленин обратил внимание на то, что, как только часть находившихся под властью российской короны польских земель была занята кайзеровскими войсками, они тут же пополнились тысячами добровольцев из числа этнических поляков. И это при крайне сложных отношениях между немцами и поляками. Обратной картины не наблюдалось. Общеизвестна историческая закономерность: у этносов, живущих в составе империи, при трансформации последней в сторону национального государства (неизбежно несущего в себе элементы этнократии) усиливаются сепаратист-ские тенденции. Нечто похожее произошло и в российской истории: жившие в ней этносы не видели для себя перспектив в новой александровской этнически ориентированной России.
Первая мировая война стала, прошу прощения за штамп, могильщиком традиционных империй. Прекратили свое существование Германская, Австро-Венгерская, Российская и Османская. Власть Романовых, судя по тому, с какой невероятной легкостью произошло ее крушение, дискредитировала себя окончательно. Когда в 1989 году генерала Альфредо Стресснера сверг его зять генерал Родригес, в Асунсьоне (столице Парагвая) бои шли около суток, личная охрана стояла насмерть, и в итоге погибло более 300 человек. Это при том, что Стресснер был одиозным диктатором и имел очень много врагов внутри страны. Когда заставили отречься от престола царя Николая II, в его защиту не выступил ни один человек, включая усатых дядек в матросской форме, катавших на себе царских детей. Лично для меня никаких иных аргументов в пользу степени гнилости царского режима не нужно.
ТИС российского государства к 1917 году также переживал состояние жестокого внутреннего кризиса, гигантская держава стала быстро распадаться на части. Лозунг “единой и неделимой России” поставил крест на перспективах белого движения. Генерал Юденич, который, следуя указаниям адмирала Колчака, отказался от помощи поляков Пилсудского и финнов Маннергейма, проиграл войну в самом ее начале. Кстати, если уж говорить об этническом аспекте, то он сыграл едва ли не ключевую роль в Гражданской войне. Не знаю, как насчет строительства Великого общечеловеческого коммунистического рая, но счеты с русским этносом и “красные латыши”, и “красные эстонцы”, и “красные финны”, и польские и венгерские товарищи сводили охотно (подробней об этом можно прочесть в книгах Романа Гуля, в частности рекомендую его биографию Дзержинского).
Тут нельзя не упомянуть о роли личности в истории. Ленин конечно же был незаурядным политиком. Он с безошибочной чуткостью уловил центробежные этнические тенденции и сумел обратить их в свою пользу с помощью лозунга самоопределения наций. В этом смысле он на десять голов выше Сталина с его идеей автономизации. Жить в составе России средний украинец (грузин, азербайджанец и т.д.) не хотел. Но ему предложили жить в составе государства, где его этнические права не будут ущемляться. Более того, Ленин требовал прежде всего бороться с “великорусским шовинизмом”, при этом закрывая глаза на “местный национализм”.
Номенклатурно-классовая природа ТИС СССР
Феномен номенклатурного класса глубоко исследован и блестяще описан все теми же Милованом Джиласом и Михаилом Восленским. Сделанный ими анализ чрезвычайно убедителен еще и потому, что оба деятеля сами принадлежали в свое время к высшим слоям номенклатурного класса и поэтому знали его структуру и особенности функционирования не понаслышке. Номенклатурный класс был изучен Джиласом и Восленским настолько глубоко, что нам остается только творчески воспользоваться готовыми теоретическими конструктами.
СССР с самого начала создавался как последовательно идеократическое государство. Однако общество, а тем более государственная машина не могут существовать и нормально функционировать, опираясь только на идеологию. Для проведения сколько-нибудь последовательной политики нужны правящий класс, правящая элита, истеблишмент. Подобно тому, как теократия неизбежно вырождается в иерократию (власть религиозных иерархов), идеократия неизбежно превращается в социально-политическую систему, где главенствующую роль играют люди, обладающие монополией на толкование идеологических постулатов. СССР не стал исключением. Группа профессиональных революционеров, которая пришла к власти в 1917 году, постепенно собрала вокруг себя достаточно широкий социальный слой кадровых партийных работников, который впоследствии образовал ядро правившего в СССР номенклатурного класса. Именно этот класс и составил основу того самого транссистемного интегративного слоя, который, опираясь на идеологию марксизма, сумел довольно долго держать под своим контролем территорию более чем в два десятка миллионов квадратных километров.
ТИС контролирует систему власти и государственного управления, систему мобилизации ресурсов и систему распределительных отношений в обществе, в частности систему распределения прибавочного продукта. В этом смысле, если воспользоваться аналогией, ТИС является своего рода экстерриториальной метрополией. Именно он и был истинной “метрополией” Советского Союза.
Был ли СССР историческим продолжением Российской империи?
Многие исследователи полагают, что был. В западной советологии популярна следующая схема: СССР был колониальной империей, где роль метрополии играла собственно Россия, а роль колоний — союзные республики и сателлиты. При этом предлагалось все эти так называемые колонии подразделять на первый круг (союзные республики), второй круг (страны — члены СЭВ и ОВД) и третий круг (Ангола, Никарагуа и т.п.). Но если принять такую схему, совершенно непонятно, каким образом перераспределялись ресурсы, ведь в уровне и качестве жизни “метрополия” явно уступала многим своим “колониям”. Я даже не собираюсь сравнивать Россию с ГДР, Венгрией или Чехословакией. Все, кто жил в Советском Союзе в 1970-е—1980-е годы, прекрасно помнят, какой резкий контраст существовал между средним российским городом и, скажем, Прибалтикой. Более того, если исключить всегда находившиеся на особом положении Москву и Ленинград, то остальная часть России по уровню и качеству жизни уступала не только Прибалтике, но и Украине.
Теория ТИС во многом продолжает методологию Михаила Восленского, который сумел открыть одну из наиболее тщательно оберегаемых тайн советской системы — факт существования особого класса, номенклатуры, которая была истинным хозяином страны и маскировалась под бюрократию. ТИС шире номенклатуры, но та является его ядром. Понятно, что удерживать единство гигантской территории, которая включала в себя совершенно не похожие друг на друга общества — от Эстонии до Киргизии и от жителей Чукотки до Армении, — можно было только при наличии критической массы объединенных общими идеями, ценностями, целями, установками и интересами людей. Первоначально советский ТИС образовался на основе социальных, психологических и ситуационных связей между теми, кто под знаменем коммунистической идеологии одержал верх в Гражданской войне. Степень убежденности этих людей в марксистско-ленинской идеологии достоверно оценить сейчас сложно. Среди них, безусловно, были искренние фанатики. Но кто-то, и таких большинство, попал в революцию так же, как герой “Школы” Гайдара, то есть волею случая и стечения жизненных обстоятельств. Так или иначе, ТИС объединил внутри себя всех, кто связывал свое благополучие (а то и просто возможность выживания) с новым советским режимом. Это мог быть как перешедший на сторону Красной Армии бывший царский поручик вроде маршала Тухачевского, так и безымянный киргизский пастух, который воспользовался разгулом революционных событий, чтобы свести счеты со своим баем. Говорят, что марксизм можно рассматривать как на некую парарелигию. В таком случае советский ТИС был своего рода парарелигиозным образованием. Требовалась формальная верность доктрине и игра по установленным карьерным правилам. Что касается глубокого знания самой доктрины, то можно вспомнить известный анекдот, в котором Брежнев аттестует себя так: “Да кто поверит, что Леня Брежнев читал “Капитал” и призывает молодежь с особой тщательностью штудировать труды старика Крупского”.
Номенклатурный класс (новый политический класс в терминологии Джиласа, номенклатура — в терминологии Восленского) можно с полным основанием считать транссистемным. Он отличался разнообразием этнического состава: к советскому номенклатурному классу принадлежали полугрузин-полуосетин Сталин, евреи Троцкий, Зиновьев, Каменев и Каганович, поляки Дзержинский и Менжинский, грузин Орджоникидзе, армянин Микоян, финн Куусинен, русские Молотов, Калинин, Киров, украинцы Подгорный, Месяц, Шелест и многие другие. Он не был однородным ни с сословной точки зрения, ни с точки зрения отношения к средствам и характеру производства. Принадлежность к номенклатурному классу не определялась ни профессиональными, ни доходными критериями. В состав номенклатурного класса входили партийные деятели, шахтеры вроде Стаханова и Изотова, писатели Горький, Шолохов, Марков, Анатолий Иванов, Бондарев, поэты Багрицкий и Симонов, маршалы, космонавты, знатные доярки, основатели и продолжатели рабочих династий, директора школ, артисты, музыканты, литературные критики, ученые, занимавшие административные должности в научно-исследовательских институтах, и т.д. и т.п.
Номенклатурный класс обладал и всеми признаками интегративного слоя. Он не был разделен по территориальным, отраслевым, профессиональным и иным признакам. Руководящие кадры легко переходили из одной сферы производства в другую, из одной территориальной единицы в другую. При этом он обладал еще одной, быть может, самой важной характеристикой: его представители в той или иной общественной группе или территориальном образовании прежде всего проводили и защищали интересы всего номенклатурного класса как единого целого. Никита Сергеевич Хрущев, будучи Первым секретарем партийной организации Украины, в первую очередь проводил политику общесоветского номенклатурного класса на Украине, а не представлял интересы Украины в правящей элите.
Являя собой костяк гораздо более широкого транссистемного интегративного слоя, номенклатурный класс был его обладающей монополией на политическую и идеологическую власть компонентой. ТИС же включал в себя все те группы населения, чьи интересы и жизненные планы могли были быть успешно реализованы, по крайней мере, в их представлении, только при условии существования единого Советского Союза как “социалистической державы”.
Проводил ли номенклатурный класс политику преференций по отношению к той или иной территориальной или этнической группе? Вопрос не праздный, как может показаться на первый взгляд, если вернуться к тому, что целый ряд специалистов, в том числе такие крупные, как Збигнев Бжезинский и Айра Страус, считают СССР, по сути, формой инобытия Российской империи. По моему мнению, это не так. Номенклатурный класс был глубоко интернационален по своему составу и в известной мере космополитичен. ТИС Советского Союза отличался своей метаэтничностью и этим чем-то напоминал “romanus ego sum” времен Римской империи. В зависимости от ситуации он мог, например, быть русофильским или русофобским. С одной стороны, “русский народ — старший брат”, с другой существовал план переброски сибирских рек на юг в Среднюю Азию, остановленный благодаря вмешательству общественности, прежде всего литературной. Рассматривался еще один план, о котором широкая общественность знала мало, — план заселения пустеющих регионов европейской России представителями среднеазиатских и кавказских этносов, имеющих высокий уровень рождаемости. Этот план не воплотился в жизнь из-за сопротивления внутри номенклатурных и научных кругов, но шансы на его успех были весьма высоки. Кроме того, полусекретные предложения о прекращении политики стимулирования рождаемости для Кавказа и Средней Азии, так как это неминуемо изменяло этническую картину Советского Союза в целом, также хоронились как местной, так и высшей номенклатурой. Еще в 1970-х годах группой ученых было подсчитано, что к 2050 году СССР превратится в страну, где русские (по некоторым расчетам — славяне) будут в меньшинстве. Однако предпринимать какие-либо меры, чтобы предотвратить подобное развитие событий, высшее советское руководство отказалось, так как это противоречило бы официальной доктрине интернационализма. Я уж не говорю о территориальном структурировании, которое отнюдь не носило прорусского характера.
Тенденции к русификации, особенно в культурно-языковой области, действительно имели место, однако они нивелировались политикой расстановки национальных кадров на руководящих должностях. В национальных республиках (союзных и автономных) и образованиях представители титульного этноса пользовались определенным преимуществом при занятии партийно-государственных должностей.
О распределении квартир в элитных районах Парижа
Западное общество вот уже более чем 200 лет не является — по крайней мере, формально — сословным. Конечно, “общество равных возможностей” это сказка. Тем не менее это не значит, что, стартуя с самого низкого социального уровня, человек не может добиться “всего, к чему стремится”. В этом социальные институты ему не мешают, но и не помогают. Архаичная, в значительной степени сословная социальная система Российской империи каналы вертикального восхождения плотно блокировала. Как в известном анекдоте: полковником, сынок, ты станешь, а генералом — нет, у генерала свой сын есть.
Революция и последовавшие за ней события, в том числе кровавая вакханалия коллективизации, голодомора и Большого террора, привели к гибели десятки миллионов людей. В то же время, как цинично и жестоко это ни звучит, они позволили миллионам других людей сделать карьеру, которой они никогда бы не сделали в царской России. Существовавшие там фильтры надежно перекрывали путь наверх для слишком большого числа людей. В СССР конечно же были свои фильтры, но они не представляли угрозы для уже сложившегося ТИС.
Допустим, что реализовался некий альтернативный ретроисторический сценарий, царская власть уцелела и в России пошло нечто вроде “консервативной модернизации”. Пусть даже она была бы весьма и весьма успешной. Пусть 12 апреля 1961 года с космодрома Байконур в космос полетела бы ракета с первым в истории человечества космонавтом. Возможно, его фамилия тоже была бы Гагарин, только был бы он не крестьянский сын Юра, а какой-нибудь молодой князь или граф и вместо “Поехали!” наверняка сказал бы: “Allоns, mеs amis!”. В этой прекрасной новой-старой России не нашлось бы сколько-нибудь высокого места для И.Джугашвили и Н.Хрущева, Л.Брежнева и А.Стаханова, для Г.Жукова, М.Шолохова, Т.Лысенко и очень многих других. Вполне возможно, что некоторые советские писатели могли бы сделать литературную карьеру и в Российской империи. Я, конечно, имею в виду не Демьяна Бедного и Федора Гладкова, а действительно талантливых людей вроде Максима Горького или Алексея Толстого. Но на роль “живых пророков в своем отечестве” они рассчитывать не могли бы. Западный писатель ранга Константина Симонова, Юлиана Семенова или Ивана Ефремова (каждый в своем жанре и для своей аудитории) в материальном плане вполне мог намного превосходить своих советских коллег — иметь автомобиль с большим объемом двигателя, больший метраж жилья, счет в банке (среди них встречаются миллионеры: Харуки Мураками, Джон Ле Каре, Фредерик Форсайт, Джоан Роулинг, Патрик Зюскинд, Стивен Кинг)… Но есть такая вещь, как атмосфера власти и славы. Конечно, крупная творческая фигура везде пользуется вниманием властей предержащих, но советская реальность в этом аспекте напоминала то ли античность, то ли восточные деспотии. Чего стоит хотя бы описанная К. Симоновым в “Воспоминаниях” сцена распределения Сталинских премий под руководством самого Сталина. Очень трудно себе представить, чтобы Жорж Сименон в компании генерала де Голля или Вильям Фолкнер вместе с президентом Эйзенхауэром решали, кого выдвигать на премию братьев Гонкур или Нобелевскую. Еще комичней выглядел бы вопрос о распределении квартир в элитном районе Парижа или Нью-Йорка или дач в Ницце или Флориде.
Кстати о природе собственности в Советском Союзе.
Прочнее любого клея
Частная собственность — важнейший институт общества, священное и неотъемлемое право человека. Не имея частной собственности, неприкосновенной и неотчуждаемой, ни один индивид не может считаться в полной мере свободным, так как в этом случае его существование зависит от воли других лиц. Советская власть ликвидировала институт частной собственности и тем самым превратила советских граждан одновременно в государственных служащих и государственных крепостных. Господствующими отношениями стали клиентально-вассальные3, немного напоминающие феодализм. Следуя Восленскому, можно сказать, что единственным субъектом частной собственности в СССР был этот самый ТИС, а вся так называемая “народная собственность”, включая — условно — и само население, была его (ТИС) специфической групповой частной собственностью. В этом смысле правы те западные философы и советологи, которые считали Советский Союз абсурдно совершенной формой классической капиталистической корпорации.
Эта проблема, как ни странно, исследована чрезвычайно плохо. А ведь именно в ней таится ключ к пониманию советской политической системы. Западная политология-советология этот важнейший узел старательно обходила, а упорная интерпретация номенклатурно-бюрократической элиты как своего рода советской аристократии все окончательно запутывала. Даже сейчас, несмотря на появление очень достойных работ российских авторов на эту тему, часто можно услышать вопрос: а какая, вообще говоря, разница, получает ли человек вознаграждение за свой труд в форме денег, то есть универсального товара (Маркс), или, как говорится, напрямую, в форме конкретных товаров, услуг и благ? Не все ли равно, получит ли заболевший работник от своей организации деньги и купит на них медицинские услуги или получит их бесплатно в медицинском учреждении, аффилированном с его организацией-работодателем? На самом деле это вопрос принципиальный. В классической рыночной экономике человек получает блага, продавая как товар свою рабочую силу. В результате длительного процесса исторической оптимизации рыночная экономика пришла к выводу, что главным фактором, определяющим цену рабочей силы индивида (то есть его зарплату или процент дохода и прибыли), является качество этой рабочей силы, то есть уровень квалификации, мотивация к труду, способности, психологические и деловые характеристики человека. Это не означает, что перестает действовать экономическая конъюнктура, не играют роли случайные обстоятельства и так далее. Но при прочих равных более высокое денежное вознаграждение получает более квалифицированный и более трудолюбивый работник. И поэтому человек зависит прежде всего не от места в служебной иерархии, а от самого себя. Конечно, эта схема весьма приблизительна, но общую тенденцию она отражает. Если наемный работник хочет сохранить или повысить свой уровень жизни, то ему прежде всего надо “вкладывать в себя” — повышать собственный “человеческий капитал”. Если он работал менеджером в “Форде”, а затем ушел в “Крайслер” или стал директором букинистического магазина, то он остается в своем социоэкономическом классе и (приблизительно) сохраняет прежний уровень доходов, продолжает ходить в любимый ресторан, ездит на той же машине и с той же регулярностью отдыхает в Европе или Доминикане. То же и с административным продвижением. Путь “банкир с Уолл-стрит — политический администратор — опять банкир с Уолл-стрит” вполне типичен и в большинстве случаев означает карьерный рост. Есть ли нужда много говорить о том, какой разительный контраст являла собой в этом смысле советская система? Она (и это роднит ее с классическими патримониальными /вотчинными/ системами) была ориентирована на максимально жесткое прикрепление человека к определенному месту в общей иерархии. И это не только пресловутая формула 132 руб. = 120 руб. + 12 руб., где последнее слагаемое — десятипроцентная прибавка за работу на одном месте, но целый весьма изощренный комплекс социоэкономического принуждения. Совокупность социоэкономических благ в советской системе ассоциировалась в первую очередь с местом в служебной иерархии. В этом смысле какой-нибудь инструктор райкома КПСС с его 160 рублями стоял неизмеримо выше профессора, получающего на круг более 500 рублей. Вообще эта тема прекрасно разработана опять же Михаилом Восленским, в частности, им выделен такой уникальный экономический параметр, как фактическая заработная плата, которая представляет собой корреляцию реальной заработной платы на уровень дефицита. Широко распространенный сейчас баралгин был в советское время в дефиците и имелся только в системе Главного четвертого управления и медицинском комплексе Интуриста. При номинальной цене копеек в 20—40 (для имеющих доступ в вышеозначенные закрытые системы) на черном рынке (для всех остальных) он стоил 3—5 рублей. И это лишь один пример, дефицитных товаров было множество, поэтому уровень жизни человека с доходом, превышающим средненоменклатурный даже в 4—6 раз, фактически мог быть раза в 2 ниже. Партийный работник низшего ранга с зарплатой в 200 рублей имел более высокий материальный и социальный статус, чем зарабатывавший по 1000 рублей шахтер. Однако в ТИС могли входить как первый, так и второй. Первый в силу своей принадлежности к номенклатуре, второй — благодаря привилегированности своего положения по сравнению с инженером, врачом или учителем.
Выпадение из номенклатурной иерархии (“обоймы”) означало не только карьерный крах, но и немедленное лишение (до времен Брежнева) квартиры, дачи, служебного автомобиля и т. д. Такая система заставляла человека держаться за конкретное место (пост) и порождала клиенталистские отношения.
Отсутствие полноценного института частной собственности (а не его искаженных форм) сплачивало ТИС прочнее любого клея.
Архитектоника ТИС
Этот слой отличают общие ценности, образ действий и поведенческо-ситуационные установки. В этом смысле ТИС (так же, как и классическая, в духе Джиласа—Восленского, номенклатура) напоминает по своей природе класс в том значении, в каком употреблял этот термин ранний Маркс. Что касается Советского Союза, то конечно же ТИС и здесь включал в себя значительно более широкие слои населения, чем собственно номенклатура. Точно описать его структуру в рамках небольшой статьи не представляется возможным, но все-таки попробуем это сделать в грубом приближении.
В ТИС, безусловно, входили те, кого Восленский называл “предноменклатурой”, то есть партийные активисты не выше секретаря первичной партийной организации, значительная часть государственной бюрократии, а также средние и верхние слои профсоюзной, академической и творческой, если можно так выразиться, бюрократии, значительная часть гуманитарной и научно-технической интеллигенции, педагогического корпуса и конечно же большая часть сотрудников силовых структур и членов их семей.
Здесь важно сделать существенную оговорку. ТИС включал людей в свой состав, так сказать, по индивидуальному контракту. Например, в одной и той же киевской школе один учитель мог входить в ТИС и быть искренне привержен советским ценностям, а другой вполне мог сочувствовать делу независимости Украины.
Заметим, что советский ТИС был гораздо более цельным, чем, например, ТИС Югославии. В силовых структурах СССР так называемая национально-освободительная фронда появилась не ранее 1990 года, в то время как в Югославии полицейский генерал Франьо Туджман уже в 1970-х успел отсидеть в тюрьме за сепаратистскую деятельность. Напомним, что в 1990-е годы он уже в качестве президента Хорватии не только обеспечил независимость и территориальную целостность своей страны, но и выиграл войну с Югославией Милошевича.
Диалектика кризиса
С точки зрения политической кибернетики диалектика кризиса СССР — это прежде всего диалектика кризиса ТИС. Первые симптомы дали о себе знать при позднем Хрущеве и раннем Брежневе. Дело в том, что целостность ТИС во многом держалась на ротации его членов, которая не позволяла им обрастать горизонтальными, человеческими связями. Кроме того, движение по карьерной вертикали зависело не только от непосредственного руководства, но — даже больше — от воли центральных властей. Начиная с 1960-х центральная власть стала меньше контролировать региональные номенклатуры. Если при Сталине карьера секретаря райкома в первую очередь зависела от воли кураторов из ЦК, то уже в начале правления Брежнева она почти полностью была прерогативой местного обкома. То есть произошло то, что политолог И.Дискин назвал феодализацией номенклатуры.
Фрагментация советского ТИС еще стремительней продолжилась в 1970-е и, особенно, в 1980-е годы. Именно тогда получил развитие так называемый национал-коммунизм. Он выражался, в частности, в том, что в союзных и автономных республиках повсеместно делался упор на местные кадры, и это в конечном счете привело к массовой дерусификации номенклатур (а следовательно, и ТИС).
Этот процесс совпал по времени с чрезвычайно глубоким и обширным идеологическим кризисом. К середине 1970-х годов марксистско-ленинская идеология практически умерла. Вакуум стал заполняться либо доморощенной, замешенной на примитивном антиамериканизме (антивестернизме) и синофобии геополитикой, либо мягкими формами этнонационализма. В фарсовой форме повторился феномен русификации, имевший место при Александре III. Тогда попытка трансформировать Российскую империю в Русское государство привела к первой серьезной внутренней дестабилизации. Спустя почти 100 лет скрытые попытки трансформировать интернационалистский СССР в некое подобие Большой России привели к росту этнического национализма в союзных республиках и расколу большого советского ТИС на интернационалистскую и этнически ориентированные части. В этом смысле знаковыми оказались уже упоминавшиеся провалы двух грандиозных проектов: заселения русского Поволжья и нечерноземья коренными жителями Средней Азии и поворота стока сибирских рек на юг.
Дефицит свободы как смертельная болезнь для тоталитарного режима
Завуч моей школы любила повторять: “Ребята, никогда не бойтесь высказывать свое мнение, учителям важно знать, что вы думаете на самом деле. Будьте искренними с учителями и друг с другом”. А учительница химии, зрившая в корень, в разговоре со мной прокомментировала призыв своей начальницы так: “Искренность — это, конечно, хорошо. Но пятерку получит тот, кто будет думать как написано в учебнике”. Этот заочный диалог точно характеризует природу тоталитарного режима и его внутреннюю слабость. Обычная авторитарная диктатура испытывает сильное давление со стороны недовольных ею народных масс, но при этом остается независимой от них. Тоталитарный режим советского образца по определению демотичен (демотия — это строй, в котором демократия отсутствует, но при этом политический режим пользуется поддержкой подавляющего большинства населения). Кто-то вполне искренне думал так, как написано в учебнике или как говорили по телевизору. А кто-то — и тут наступает момент истины — утверждал, что искренне думает так, как написано в учебнике или говорят по телевизору, чтобы получить свою “пятерку”. Первой, еще в самом начале 1930-х, на эту тему высказалась Надежда Крупская, которая обратила внимание на то, что публично отказывающиеся от своих “неканонических” убеждений партдеятели на самом деле вряд ли способны думать иначе. Авторитарная диктатура (не говоря уже о демократии) не нуждается в привлечении на свою сторону всех или подавляющего большинства. В СССР нельзя было (не навлекая на себя санкций) высказывать свободные суждения в абсолютном большинстве сфер жизни: от политики и экономики до искусства и морали. Но это не значит, что их нельзя было иметь. Ответственный работник ТАСС рассказывал мне, как в 1967 году, по мере разгрома Израилем Египта и Сирии и продвижения израильских войск на Синай, журналисты, снимавшие с телетайпа информацию, разделились на две группы: одни готовили грозные “заявления ТАСС и Советского правительства”, другие бежали за шампанским. В этом смысле образ бойца агитпропа из Останкино, созданный В.Меньшовым в его “Зависти богов”, абсолютно точен. Сейчас стало модным обвинять таких людей в лицемерии, даже в предательстве. Не могу с этим согласиться. Советский строй создал ситуацию несвободы, и было бы странно требовать от людей героически отказываться от карьеры или приличной жизни. Если человек хотел заниматься изучением, например, современной зарубежной философии, то для него был открыт единственный путь — в отдел критики современной буржуазной философии соответствующего учреждения. Так ситуация несвободы смертельно разлагала советский режим изнутри.
Демографическое измерение идеологического кризиса
Как уже говорилось, первоначально ТИС состоял из людей, имевших личные счеты со старым образом жизни, — все равно какие: кому не хватало хлеба, кому приходилось вместо черной икры довольствоваться красной. С течением времени демографический состав ТИС поменялся кардинальным образом: теперь он в основном состоял из людей, которые не знали досоветской жизни и были весьма критично настроены к жизни советской. Это остроумно сформулировал Леонид Радзиховский: “Советский Союз победил в борьбе за социализм в Анголе и Мозамбике в тот самый момент, когда капитализм победил внутри Садового кольца”. Виски, сигареты “Мальборо” и “Кэмел”, журнал “Бурда”, джинсы “Левис”, ботинки “Саламандра” и кроссовки “Aдидас” для военной супердержавы оказались более страшным оружием, чем все “Першинги” и “Минитмены”, вместе взятые.
О феномене “совбуров”, советской буржуазии, заговорили еще в первой половине 1980-х. Прежде всего это касалось значительной части комсомольской элиты, чей цинизм по отношению к советской власти откровенно выходил за рамки приличий. Обуржуазивание ТИС и появление в нем сегмента, связанного с теневой экономикой, не могло не вести к его дальнейшему расколу. Идейно убежденные коммунисты довольно рано, еще в 1960-е годы, заметили обуржуазивание партгосаппарата. (Одним из первых на него обратил внимание одиозный советский писатель В.Кочетов. Его многократно вышученный роман “Чего же ты хочешь?” оказался в известном смысле пророческим, недаром он встретил ледяной прием со стороны партбюрократии. Это отражало “новую генеральную линию”: истинные, идейно-фанатичные коммунисты становились для номенклатуры нежелательным элементом.) И еще один штрих. Именно тогда, в 1960-х, тихо скончалась основанная на коммунистической утопии научная фантастика. А.Казанцев переключился на уфологическую тематику. После него и И.Ефремова никто уже о “прекрасном коммунистическом далеке” не писал. В советской фантастике все чаще стали появляться зловредные транснациональные корпорации, захватывающие весь космос, и вполне буржуазно-мещанские отношения между героями.
Стагнация с точки зрения кибернетики
СССР представлял собой вертикально интегрированную и предельно централизированную корпорацию. Такая схема управления сама по себе не хороша и не плоха. Все зависит от конкретных условий. Например, подобная модель идеальна для наступающей на нескольких направлениях армии, когда планы верховного командования могут меняться ежечасно и их надо немедленно воплощать в жизнь, чтобы сыграть на опережение. То, что она не может быть эффективной для руководства огромной страной, признает большая часть исследователей. Но беда усугублялась еще и тем, что сама эта система в реальности не работала. Допустим, было точно распланировано, сколько ботинок, телевизоров и колбасы понадобится гражданам в таком-то году. Оставалось только выпустить то, другое и третье. Планирование дефицита в задачи Госплана, разумеется, не входило. Но административно-командная система может работать только в условиях, когда сигнал управления с самого верха доходит до самого низа без искажений. За любой сбой на любом уровне — санкции. То есть если решено выпустить в текущем году 1 983 362 телевизора, а выпущено 1 983 361, то за это должны ответить все, начиная с Председателя Совета Министров до начальников цехов. Что-то подобное существовало при Сталине и держалось на страхе суровых репрессий. Однако после 1953 года номенклатура получила личный иммунитет, а падение уровня брутальности общества (плюс еще кое-какие причины) сделало физические репрессии невозможными в сколько-нибудь значительном объеме (это не касалось диссидентов, но с точки зрения социальной структуры они составляли глубоко маргинальный слой). Оставались социальные санкции. Но и от них, по крайней мере, в отношении своих членов, номенклатура отказалась. Таким образом, за редкими исключениями, касавшимися главным образом военно-промышленного комплекса, планы и приказы можно было не выполнять без особого страха за карьеру. Невыполнение шло по двум каналам: сперва утвержденный Советом Министров Алексея Косыгина план корректировался в сторону уменьшения показателей через ходы в аппарате ЦК, а затем этот, уже урезанный, план официально можно было не выполнять в силу действия так называемой директивы о предельном недовыполнении плана. (Абсурд советской эпохи: план по предельному недовыполнению плана успешно выполнен!) В этом, кстати, крылась причина ставшего классикой конфликта между Брежневым и Косыгиным.
Есть еще один чрезвычайно важный момент. Советская система управления была двухконтурной. Над каждым органом государственной власти возвышался параллельный (и главный) орган власти партийной. Такая схема управления характерна для многих крупных корпораций, и там она весьма эффективна: совет директоров занимается стратегическим планированием, а президент, вице-президенты и их аппарат — непосредственным оперативным управлением. В СССР же Политбюро занималось всеми вопросами, вплоть до размера дачных участков и высоты садовых домиков. В конце концов это привело к смертельной схватке за ресурс двух бюрократий: партийной и государственной. В то же самое время (конец 1980-х) жестокий кризис управления и масштабную его перестройку пережили такие гиганты, как “Дженерал моторс” и “Филипс”. Но в отличие от СССР для них трансформация не закончилась крахом.
Если бы советская административная система работала как классическая двухконтурная корпоративная, СССР агонизировал бы немного дольше. Для этого надо было бы развести стратегическое и оперативное управление, оставив первое за партийным аппаратом, а второе за государственным. Но этого сделано не было. Отсюда, во-первых, конфликт партийной и государственной бюрократий, которым блестяще воспользовался в 1990—1991 гг. Борис Ельцин (борьба за ресурс — самая бескомпромиссная), а во-вторых, — общий паралич системы надзора, так как непонятно, кто за что отвечает. Если бы партийный и государственный аппараты были функционально разведены, нерадивого государственного руководителя должен был бы снять осуществляющий надзор руководитель партийный. Но так как в номенклатуре сложилась клиенталистская система, которая боялась любых изменений (на XXVI съезде КПСС состав ЦК остался без изменений), то смену руководящих кадров нельзя было осуществлять по признаку “профнепригодности”. А потому контроль и надзор становились бессмысленными, так как они невозможны без санкций, клиенталистская же система требует прежде всего иерархической лояльности, а не уровня квалификации.
С точки зрения кибернетики, СССР отличался совершенно парадоксальными качествами. С одной стороны, это была предельно централизованная система. С другой — исходящие из центра управленческие сигналы легко фильтровались и микшировались на местном уровне. Политика Андропова в общем и целом закончилась ничем: попытка уменьшить количество НИИ в Москве с 1100 до 900 привела к тому, что их число выросло до 1300, а попытка сократить число их сотрудников с 1,2 млн до 1 млн привела к их увеличению до 1,4 млн. Невозможность неосталинистской реставрации объяснялась, в частности, и тем, что номенклатура обросла слишком прочными и разветвленными человеческими связями и в распоряжении высшего руководства не осталось необходимого числа вырванных из социального контекста людей. В 1930-е годы их роль сыграли многочисленные сироты и беспризорники, через школы пришедшие в НКВД, и немалое количество эмигрантов на советской службе. Чтобы административно-командная система функционировала, надо было, чтобы за МВД следил МВД-2, за ним МВД-3 и так далее. При этом между их сотрудниками не должно было быть никаких связей по прошлой карьере или частной жизни. Но эта гегелевская схема дурной бесконечности не может быть реализована в жизни. Именно местный управленческий уровень успешно провалил как андроповские попытки сталинистской реставрации, так и позднюю перестройку Горбачева.
В условиях проводившейся Горбачевым идеологической трансформации (а фактически деидеологизации) распадение ТИС на фрагменты только ускорилось. Если во времена Брежнева Д.Кунаев представлял ТИС в Казахстане (то есть был главой казахстанской части единого ТИС подобно тому, как сейчас кто-то является главой казахстанского филиала некоей ТНК), то Назарбаев уже представлял, скорее, Казахстан в едином советском ТИС. Существенная разница. Кунаев защищал в Казахстане интересы ТИС, а Назарбаев — интересы Казахстана в ТИС. Поэтому-то при начавшейся дезинтеграции слоя его представители уходили в те общности, с которыми были связаны какими-либо иными узами. Например, этническими.
Возрождение в скрытой и явной форме товарно-денежных отношений и института частной собственности также не могло не раскалывать ТИС. Директор завода, собирающийся акционировать и приватизировать его, в первую очередь начинал ориентироваться на местные власти и деятелей теневого бизнеса, а не на полупарализованный главк в Москве.
Экономико-технологический аспект и фактор глобализации
Лучшие ученые-экономисты прекрасно представляли себе степень деформированности советской экономики и социально-экономических отношений. В этом одна из причин опалы, в которую после приснопамятного июньского (1983 года) пленума ЦК КПСС попали два ведущих научных института: Центральный экономико-математический и Институт социологических исследований АН СССР. Были также выдавлены со своих директорских постов член-корреспондент Т.В.Рябушкин и академик Н.П.Федоренко — два из крайне немногих представителей советской социальной науки, которые действительно пользовались мировым признанием.
В конце 1960-х — начале 1970-х годов А.Косыгин и стоявшие за ним специалисты разработали пакет реформ, призванных трансформировать централизованную плановую советскую экономику в нечто вроде “рыночного социализма” титовской Югославии. В основе пакета лежала грандиозная система математических моделей. Ее автор Л.Канторович получил Нобелевскую премию по экономике — единственную по этой дисциплине среди советских (и российских) ученых. Реформы были провалены номенклатурой и потеряли актуальность из-за взлета цен на нефть, вызванного арабо-израильской войной 1973 года. Кроме того, против них категорически выступил ряд зарубежных компартий (особенно резко — австрийская и французская): реформы допускали “мягкую” безработицу, а это дискредитировало образ социалистического строя.
Одно из самых распространенных заблуждений, связанных с глобализацией, состоит в том, что СССР якобы стоял в стороне от общего глобализационного процесса. Последний, мол, стал охватывать Советский Союз только после 1985 года как следствие политики открытости внешнему миру, которая была одним из самых важных элементов перестройки. Часто можно слышать, что именно глобализация привела к системному кризису СССР и последующему его развалу. На самом деле это глубокое заблуждение.
Советский Союз изначально был глобалистской державой и одним из важнейших субъектов глобализации. Он и проектировался как базисный элемент всемирной коммунистической системы. На всех официальных советских газетах и журналах можно было прочесть лозунг: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”. Нет нужды говорить о том, какой огромный вклад в становление советской экономической мощи в 30-е годы внесла западная интеллигенция. Часть приехала строить новый мир в СССР, другая, значительно большая, помогала строительству этого мира, продолжая жить и работать в своих странах.
Общеизвестно, что реализация советских ядерной и ракетной программ была бы если и не невозможна, то, по крайней мере, значительно затруднена без той важной информации, которая передавалась в Советский Союз — в подавляющем большинстве случаев совершенно бескорыстно — западными учеными и инженерами. Об этом сейчас в России и за ее пределами уже написано столько, что не хочется повторяться. И все-таки напомним: Альберт Эйнштейн, Нильс Бор, Макс Планк, Мария Складовская-Кюри, Пьер Кюри, Фредерик Жолио-Кюри и многие, многие другие блестящие ученые если и не были преданными друзьями Советского Союза, то симпатизировали ему. Поэтому ядерная монополия США едва ли смогла бы долго просуществовать.
Нельзя забывать и о том, что один из компонентов глобализации — экономико-технологическая сфера. И в ней СССР был глобализован всегда, так как широкомасштабный индустриальный шпионаж являлся отнюдь не последним средством выживания советской экономики. Есть очень простой способ удостовериться в глобализации мировой технологической мысли. Посмотрев художественные и документальные американские фильмы 50—60-х годов XX века, можно своими глазами увидеть на улицах Нью-Йорка и Сан-Франциско, Детройта и Чикаго, в техасском захолустье и вблизи калифорнийских пляжей огромное количество автомашин, как две капли воды похожих на ездившие по дорогам СССР “ЗИМ’ы”, “ЗИС’ы”, “Чайки”, “Волги” и “Победы”. (Пикантная деталь: даже к современным моделям марки “Форд” подходят запасные детали от “Волги”.)
Часто говорят, что у СССР была самодостаточная экономика, которая ни от кого не зависела; Горбачев-де открыл экономику страны для внешнего мира, это и привело к ее краху. Это опять-таки глубокое заблуждение. Абсолютное большинство передовых технологий импортировалось из-за рубежа; другое дело, что СССР располагал научно-техническим потенциалом, который мог обработать поступающую к нему информацию и адаптировать ее соответствующим образом. Это не значит, что в советской научно-технической сфере не делались открытия и не было приоритетных, не имеющих мирового аналога разработок. Были разработки, делались открытия. Но не на пустом месте, а с использованием передового мирового опыта. Индустриальный же кризис в СССР случился прежде всего потому, что массовое производство отстало от передовых отраслей на критическую дистанцию. То есть завезенные из-за рубежа или созданные внутри страны технологические проекты не могли быть реализованы из-за отсутствия адекватного инструментария, аппаратной базы и технологической культуры.
Если бы СССР действительно был самодостаточной страной, он бы не зависел, например, от колебаний мировых цен на нефть. А ведь именно их благоприятная для СССР конъюнктура 1970-х позволила не только отсрочить экономический коллапс, но и обеспечить приемлемый для подавляющего большинства населения уровень жизни вплоть до середины 1980-х. Когда говорят, что СССР имел самодостаточную экономику, забывают о совершенно очевидных вещах. Как санкции против СССР со стороны государств Запада после советского вторжения в Афганистан смогли бы сказаться на самодостаточной экономике? А то, что они сказались, — факт общеизвестный. Темпы технологического разрыва между СССР и передовыми державами стали увеличиваться именно с начала 1980 года, и вскоре было безнадежно проиграно соревнование в области электроники. Тогда же, после запуска американского космического корабля многоразового использования “Шаттл”, обозначилось серьезное отставание и в астронавтике. Если бы СССР был автаркичен до степени нынешней Северной Кореи, его агония продолжалась бы дольше.
Экономический кризис в СССР случился после обвала мировых цен на нефть в середине 1980-х. В 1986 году он стал уже настолько явным, что был официально признан советскими властями. Тогда же, в 1986 году, закончилась длившаяся с 1973 года “золотая осень” Советского Союза — самый стабильный и благополучный период его истории.
Разумеется, внешние факторы не были главной причиной экономического и системного кризиса в СССР, они послужили лишь катализатором происходивших внутри страны процессов. Политика ускорения и перестройки стала ответом на этот катаклизм.
Резюме
Номенклатурный класс СССР, как уже было сказано, никогда не проводил прорусской политики в том смысле, что совокупный прибавочный продукт контролируемых им территорий в пользу собственно русского народа не перераспределялся. Не делал он этого и в национальных республиках. Собственно, в этом и состоял секрет его силы. Не было номенклатурного класса России, Украины или Казахстана — были представители номенклатурного класса СССР в России, на Украине и в Казахстане. О какой защите национально-этнических интересов можно говорить, если будущий министр внутренних дел СССР В.Федорчук, будучи председателем КГБ Украины, являлся одним из самых свирепых борцов с украинским национализмом; когда украинское и киевское партийное руководство, уже прекрасно зная о чернобыльской катастрофе, сделало все, чтобы состоялась многолюдная майская демонстрация? Номенклатурный класс был одновременно и слаб и силен тем, что в его основе лежала бюрократически-аппаратная структура. Силен, потому что, организованный по принципу то ли полувоенной организации, то ли ордена, был дисциплинирован и однороден. Слаб, потому что строился как матрешка: кадровый партийный аппа-
рат — остальная часть номенклатурного класса. Таким же образом было структурировано все остальное социально-политическое пространство: партийный аппарат — государственный аппарат — партия в целом — ТИС — общество. Все держалось на весьма узкой прослойке профессиональных партийных работников. Стоило во время перестройки чуть-чуть ослабить это несущее звено системы, как вся конструкция рухнула. ТИС не был структурирован никаким иным (этническим, религиозным, культурно-цивилизационным) образом, поэтому, как только стали формироваться местные элиты, бывшие партийные деятели легко вошли в них, прихватив с собой власть и сменив коммунистическую риторику на национал-популистскую. Тем более что государственные аппараты для будущих суверенных стран уже существовали почти 70 лет.
Изначально советский ТИС носил смешанный характер. То, что в гигантской стране имелся очень значительный (по моим оценкам, 10—20% населения) слой людей, имевший интенсивные и обширные связи друг с другом, сыграло колоссальную “смягчающую” роль при ее распаде. В Югославии, в отличие от СССР, единого номенклатурного класса никогда не было. Были номенклатурные классы входящих в ее состав республик и очень узкая общеюгославская номенклатурная группа людей из личного окружения Иосипа Броз Тито. Стоило харизматическому лидеру умереть, как государство стало рассыпаться буквально на глазах. В СССР же единый номенклатурный класс был и, разделившись, он сохранил внутри себя значительные связи. Поэтому интернационалистский ТИС Советского Союза дезинтегрировался таким образом, что империя распалась с гораздо меньшей кровью, чем можно было бы ожидать.
СССР не прожил и 70 лет. Стандартная формулировка из некрологов его генсеков наилучшим образом характеризует и его окончательный диагноз. Как и все они, Советский Союз скончался после тяжелой и продолжительной болезни.
Автор выражает глубокую и искреннюю признательность членам историко-философского семинара “Постмодерн и современная Россия” и лично его руководителю, ученому с мировым именем в области квантовой химии, крупнейшему специалисту по Постмодерну В.Ф.Хрустову за неоценимую помощь при подготовке этой статьи.
1 Более подробно эта теоретическая проблема рассмотрена автором статьи в коллективной монографии “Население и глобализация”, М., “Наука”, 2002. (Здесь и далее прим. ред.).
2 См. там же.
3 Клиентализм — покровительство, патронат, осуществляемое в соответствии с политическим или социальным заказом распределение благ.