Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2006
Дарья Данилова родилась в 1977 году в Южно-Сахалинске. Окончила СахГУ, в 2001-м уехала в Москву. Работала в культурном центре посольства Индии, преподавала английский, перевела романы Дэвида Лоджа, Луизы Уэлш, Карла Хиаасена и др. (издательство “Эксмо”). Стихи публиковались в “Арионе”, “ЛГ”, рассказ “О разных людях” — в альманахе Леонида Костюкова “Девушка с веслом”. Была участницей Третьего Форума молодых писателей в Липках. Учится в Институте журналистики и литературного творчества.
Глава первая
Предыстория
Папа был крупный, с небольшим островком кудрявых волос на пояснице. У него очень медленно росла борода, но он упрямо брился каждое утро, подпиливал ногти на руках и ногах, откусывал заусенцы, расчесывал брови, чистил зубы и язык. Его одежда всегда казалась только что купленной. Работал он механиком по починке автомобилей.
Мама была худенькая, все ее тело покрывали россыпи мелких родинок. Родинки появлялись по две-три в год, мама объясняла это экологией большого города, а свободное время проводила в небольших “букинистах”, где читала, стоя у полок, но книг из экономии не покупала. Открытое мамино лицо притягивало общественников и сектантов, которые будто специально выслеживали ее на улицах и снабжали разными листовками и брошюрками. Летом в метро мама незаметно подходила к легко одетым людям и считала родинки и красные точки на их шеях, лицах, плечах. Это успокаивало.
Родители поженились в то время, когда в каждом провинциальном городе нашей страны существовало по два кинотеатра — представительный “Октябрь” и его бессменный зам — “Комсомолец”, когда всюду бойко шел прием стеклопосуды, а “пельменные” и “общепиты” уже тихонько шатались, потрескивали и осыпали горожан известковой перхотью. Но это в малых городах, а молодые родители Маши жили в Москве, и их не пугали и не завораживали метро, проспекты, колесо обозрения и Останкинская телебашня. Незадолго до начала перестройки оба потихоньку поняли, что их мечты не совпадают. Папа мечтал приобрести блестящий автомобиль, продать его, когда наскучит, другу и приобрести новый. И наполнять багажник большими сумками из московских гастрономов. В разгар перестройки он мечтал о ресторанах с кухней народов мира, о Турции и еще о том, чтобы его жена украшала квартиру икебанами.
Маме же хотелось прокуренных кухонь и чтобы там было много мужчин среднего возраста, песен под гитару, страсти и стрессов.
Несмотря на полярность мечтаний, жили дружно.
Папа изредка, в охотку, занимался воспитанием детей.
— Маша, ты почему так быстро почистила зубы?
— Но я же их почистила, вот посмотри.
— Почему так быстро?
— Потому что кино уже начинается!
— Маша, когда чистишь зубы — думай о зубах. Когда моешь голову — о голове. И тогда все у тебя в жизни пойдет как надо.
Бабушка с дедушкой жили в маленьком подмосковном городке. Бабка пекла, консервировала, нарезала, сушила, варила и стирала. Когда ночами ее одолевала бессонница, она высыпала на стол ковш гречневой и ковш рисовой крупы, перемешивала и отделяла гречку от риса до утра. Она не терпела праздности.
На плечах дедушки синели и зеленели крылатые лошади. Никто не знал, откуда эти tattoo (не вполне ясное и туманное мама Маши иногда называла английскими словами), а дедушка говорил, что это было в его прошлой жизни, о которой он уже ничего не помнит.
Старший брат Коля разводил аквариумных рыбок. Дома всегда было сыро, но красота столитровых аквариумов ошеломляла. К тому же благодаря этому хобби у Коли всегда имелись карманные деньги. Он продавал водоросли и мотыля на рынке.
Когда маленькая Маша ложилась спать, перед ее закрытыми глазами появлялись расплывчатые цветные пятна — такими она в младенчестве видела Колиных рыбок, подплывая к аквариуму на маминых руках. В том нежном возрасте Маша долго не хотела улыбаться, в доме тревожились. Когда надежда на беззубую улыбку почти иссякла, Маша все-таки осчастливила семью, улыбнувшись слову “барбус”. Коля показывал Маше рыбок и вслух перечислял их породы, самодовольно осознавая, что Маша еще слишком глупа и мала, чтобы понять его слова. После Коля очень гордился барбусом и с тех пор часто широким и твердым шагом подходил к Маше, заглядывал ей в глаза, отчетливо говорил: “барбус!”, и оба долго веселились.
Едва научившись ходить, Маша шатко подбиралась к аквариуму и молотила в стекло пухлыми кулачками, пытаясь достучаться до прекрасных немых существ. Через год она изо всех сил ударила по аквариуму деревянным кубиком, и на голову ребенку хлынул поток воды, водорослей и рыбок. Коля долго не мог оправиться, рыдал по ночам и подсчитывал убытки. Маша бегала за братом по пятам, стукала себя и его кубиком по голове. Мама переживала за детские головы. Отец принял решение ходить на массаж.
Со временем Коля успокоился. Многих рыб удалось спасти, аквариум купили новый, а в Маше надолго поселилось чувство вины за разрушенную гармонию.
— Коля, а где дугие ыбки?
— Сдохли, Маша.
— Сдохли, да?
— Сдохли.
— Сдохли, что ли?
— Да, сдохли, надоела, иди спать.
— Дааааа… сдохли ыбки.
В детстве Машу считали чересчур впечатлительной и как могли берегли от стресса. Никто из родственников еще не умер на ее веку, почти никто не плакал. У нее не было иммунитета к несчастьям, и она часто вспоминала рыбок.
Баршутин
До нее мне нравились девочки с длинными пушистыми волосами. Таких в нашем классе было четыре, они нравились мне по очереди. Маша была новенькой, у нее было модное тогда “каре”. Ее посадили за мою парту, и я сразу рассказал о ней маме.
— Смотри, не влюбись. В новеньких все влюбляются, — сказала мама и добавила грустно: — Но эта привычка портит мужчин.
Коля
Я быстро понял, что от моей семейки поддержки в делах не дождешься. Отец — водила — какая тут, к черту, поддержка? Я сам всегда зарабатывал. Машка когда-то давно сказала, что я делаю деньги на красоте. Она имела в виду рыбок.
Баршутин
Баршутин не относился к счастливому подвиду “детей любви”. Своим появлением на свет он был обязан чувствам: страха, самосохранения и жалости. Его мать отдалась начальнику, потому что боялась, во-первых, что ее сократят, а во-вторых (в самой глубине души), что начальник подумает, будто она — холодная женщина. Начальник хотел, но не ушел к ней с чемоданом, в то время у него уже была семья, в то время за такие проступки из госучреждений иногда увольняли, а он как раз скакал по служебной лестнице через две ступеньки.
Мама Баршутина дважды ходила в больницу, чтобы сделать аборт. В первый раз испугалась фамилии доктора: Мерзляков. Во второй, ожидая своей очереди, рассеянно пролистала валявшуюся на столе брошюрку какого-то общественного фонда. Желтая шершавая бумага хранила такие слова: “На шестой неделе в сердце зародыша уже сформированы четыре камеры. Появляются зрительные пузырьки — зачатки будущих глаз. Можно различить ушки. Ручки плода развиваются быстрее, чем ножки. Размер от темени до крестца — 2—4 мм”. Мама вернулась домой, купила по пути пачку поливитаминов.
Молодая акушерка, принимавшая Баршутина, загадала: “Если родится мальчик — я в этом году выйду замуж”. Баршутин появился на свет молча и с таким синим, сморщенным, горестным личиком, что акушерка прослезилась и крепко прижала младенца к груди, сильно им измазавшись. В этот момент Баршутин очнулся, судорожно вздохнул и закричал детским басом. Акушерка улыбнулась: загаданное должно сбыться.
Детство Баршутина прошло спокойно. Конструкторы, домино, открытки маме на 8 Марта, необыкновенные трусы с бабочками у девчонки в детском саду. На месте швов — половинки и четвертинки бабочек. “Волшебник Изумрудного города”, “Проданный смех”, позже “Физики шутят”. А в школе жить стало хуже. В стране начались перемены, из-за которых матери пришлось бросить гуманитарную работу и начать продавать что-то китайское (у нее часто бывали недостачи и слезы на кухне), а у злоупотребляющей политическими новостями бабушки случился сердечный приступ. Врачи запретили бабушке смотреть телевизор, и мама его продала. Баршутин страдал от зловещей тишины в доме и бабушкиного мерного посапывания. Но самым грустным было то, что он не мог теперь смотреть эти новые мультики про Дональда Дака и Чипа и Дейла и ему теперь нечего было обсуждать с друзьями в школе. Одевали его скромно, на кино давали денег ровно, чтобы купить билет, а на пирожное уже не хватало. Сверстники стали считать его бедным и невезучим. Возвращаясь из школы в тихую квартиру с мрачноватыми обоями, он закрывался в своей комнате, крутил радиоприемник и читал книги, выбирая самые взрослые и непонятные.
Мама Маши (Лера)
У меня чудесный муж. Он — каменная стена. Мы живем плечо к плечу, рука об руку, можно даже сказать — душа в душу, но… смотрим в разные стороны. К тому же в течение жизни всегда найдешь в человеке что-то, что… ну в общем… Один знакомый врач сказал мне однажды, что у человека насчитывается не менее ста мышц. И мне вдруг почудилось: у некоторых людей наверняка есть мышцы, которые ни разу в жизни не использовались. Ну, например, не присущ человеку какой-либо жест: как-то особенно скручивать спину или жестикулировать рукой. Так он живет и не знает, что у него есть неиспользованная мышца. А если представить, что наша душа или, если хотите, наше “я” тоже состоит из множества каких-нибудь мышц… Одним словом, после женитьбы мне стало казаться, что у моего мужа Васи не задействовано несколько душевных мышц. Возможно, они ему самому и не нужны или с детства атрофировались за ненадобностью. Хотя я не об этом хотела рассказать… Просто… Я бы ни за что такого не допустила, но Цветаева однажды сказала: “Глаза и голос — это слишком много сразу. Поэтому, когда слышу голос, опускаю глаза”. А я не успела их опустить. Я даже помышляла об уходе от Васи… Так продолжалось полгода, и вот как-то мне показалось, что чудесный голос дрогнул, а в глазах мелькнуло отчуждение… и тогда я почувствовала, что на этот раз ему во мне чего-то недостает. У меня самой обнаружилась неразвитая мышца. Мои догадки, к сожалению, оправдались, в нашем общении со временем потерялось что-то такое… накал потерялся. И я поняла, что вряд ли сумею развить эту нужную мышцу, потому как даже не знаю, где именно она находится. Тогда я смирилась с несовершенством людей. Перестала требовать многого. А тот человек, тот музыкант, отчего-то со временем стал мне глубоко антипатичен. Я так и не пойму почему. Простите за откровенность…
Увлечения
Лет в тринадцать Маша начала увлекаться. Во дворе появилась компания длинноволосых старших мальчишек в варенках и грязных майках. Они курили, ели черный хлеб с консервами и распевали под окнами Цоя, Гребенщикова, Башлачева, Янку Дягилеву, а также песни собственного сочинения, очень похожие на Цоя, Янку и остальных. Маша с Баршутиным поначалу обходили компанию стороной, но скоро примкнули к ним с торца, благодарными слушателями. Иногда выносили им из дома еду, два раза Маша воровала для них сигареты у мамы. Папа не курил. Втайне друг от друга и Маша и Баршутин стали учиться играть на гитаре. Маша разучила одну песню с непонятным и загадочным текстом: “А наш дедушка Ленин совсем усох. Он разложился на плесень и липовый мед. Но все идет по плану…” Больше всего ей нравился именно припев: “Все идет по плану”. Как-то успокаивал. Но в один пасмурный день, внимательно прислушавшись к своему голосу, Маша запихнула гитару под кровать и больше к ней не прикасалась. Баршутин взял несколько уроков у обедневшей, немного злой на новую жизнь музыкантши. С голосом у него все было в порядке, но зато обнаружился недостаток слуха. Он начал компенсировать его музыкальной эрудицией, постоянно пополняя свои знания арт-рока, джаз-рока, панк-рока и простого русского рока.
Увлечения обгоняли друг друга, как потные спринтеры. Маша научилась танцевать вошедшие в моду бальные танцы, но не нашла в себе сил выдерживать конкуренцию во время конкурсов, ее толкали локтями соперницы; она лепила из глины мифических существ, но так и не разобралась с процедурой обжига: мифические существа мучительно трещали и выстреливали в разных направлениях осколками глины. Маша писала много свободных стихов, настолько свободных, что никто и не догадывался, что это стихи.
Маме с бабушкой удалось уговорить Машу поступить после школы на филфак, где она проучилась ровно два года, узнав, что: Набоков и Тургенев не любили Достоевского, Достоевский не любил Чаадаева, Толстой не любил Шекспира, а Брюсов — Цветаеву, которую вообще многие не любили, а она, напротив, страстно, даже слишком, любила Рильке, Пастернака и… женщин.
Маша попробовала даже поработать секретаршей, ее взяли в “Интурист” на испытательный срок, но через неделю во время обеденного перерыва она сбежала из офиса, приклеив к компьютеру короткую записку: “Я не справилась. Вместо зарплаты за эту неделю я взяла у вас пачку белой бумаги”.
Всю пачку она исписала свободными стихами и равнодушными ответами тайному воздыхателю, от которого со школьных лет регулярно получала длинные эпистолы с красными сердцами и розами в уголках. Любовь иногда представлялась ей в образе толстого мужского свитера. Никаких роз и сердец со стрелами, только широкая утепленная спина.
Маше нравилось, когда ее грудь полностью исчезает под мужской ладонью. Но кроме этого ей больше ничего не нравилось в поведении мужчин.
Петя-кришнаит
“Не было ни смерти, ни бессмертия тогда,
Не было ни признака дня и ночи.
Дышало, не колебля воздуха, по своему закону Нечто Одно,
И не было ничего другого, кроме него.
Вначале на него нашло желание,
Это было первым именем мысли”.
Это Ригведа, “Гимн о сотворении мира”. Я размножил эти строки на компе и развесил в моем районе. Читал Баршутину по телефону. Он сказал, что лучше пусть вначале будет слово. Он у нас однолюб. Харе бол.
Любовь
Однажды Маша познакомилась с интересным коренастым художником в летах. Его свитер с растянутыми рукавами и воротом был заляпан несколькими слоями разноцветной масляной краски, отчего походил на цветную кольчугу. Они пошли в Пушкинский: бродили по залам, застывали перед картинами, переговаривались шепотом, совсем близко поднося губы к ушам друг друга, и старались задеть друг друга локтями. Долго смотрели на маленькую египетскую мумию и ощущали полноту жизни.
— Приходи ко мне по пятницам, муза, — наконец сказал художник и вручил ей бумажку с адресом мастерской.
— А почему по пятницам?
— Пятница — день Венеры. Так говорят астрологи, — просто ответил художник, и два месяца по пятницам усаживал Машу на топчан, покрытый очень старым красным флагом из канувшей в Лету пионерской комнаты.
Маше нравилось быть музой. Она старалась помалкивать, дышать через раз и опускать глаза, чтобы взглядом не помешать порхающей кисти. А художник все зарисовывал, набрасывал, и если не получалось, то в гневе ломал карандаши и с силой давил на подсохшие тюбики. Он открыл Маше, что кроме красивых глаз и стройности она обладает еще и этой тенью, этим локоном, этим изгибом, этой линией. Дважды Маша приходила домой вся в разноцветных пятнах, приятно пахнущих масляной краской. Но как-то, перепутав день Венеры с днем Сатурна, она обнаружила, что топчан занят другой девушкой, пышущей жизнью и обнаженной. Веселый смех этой девушки звучал у Маши в ушах всю дорогу домой, а дома витал над и под диваном. Ей даже приснились они: от кожи девушки исходили розоватые, видимые глазу феромоны, а художник жадно втягивал их носом, раздувая ноздри.
На следующий день у Маши все утро болела голова как от похмелья. В тот памятный день она завела дневник, начав его словами: “Любви нет”, и после этих слов голова ее болеть перестала.
Баршутин
В школе у нас была одна учительница. Биологичка Татьяна Ивановна. Мы с Машей ею восхищались. Полноватая, очень спокойная, любила голубые и синие костюмы под цвет глаз — глаза у нее были невероятно чистого, надмирного цвета. Все могла объяснить: природные катаклизмы, откуда растут усы, что такое “дивиантное поведение”. К чему я все это рассказываю? Да. Вчера позвонила Машка и спросила, не помню ли я, откуда у нее в детской записной книжке значатся слова: Лопсанг Рампа. Вертится, говорит, в голове, но не вспоминается. А я только что вспомнил.
В то время русские люди скупали в киосках распечатанные на ксероксе брошюры и размышляли о том, как жить: оказывать влияние на людей, завоевывать друзей, раскрывать скрытые возможности тела и души, гипнотизировать врагов, принимать позу оплетающей лианы. Помню, что бабушка одноклассника занялась уринотерапией так серьезно, что я вскоре перестал заходить за ним в школу.
Так вот, в день, когда мы должны были разглядывать под микроскопом клетки репчатого лука, Татьяна Ивановна как-то поспешно проверила домашнее задание и уселась перед нами с книгой. Это и был тот самый Рампа. Биологичка сделала краткое вступление, рассказала, что есть на свете такое место — Тибет и живут там люди просветленные, духом высокие, разряженным воздухом дышащие. И один из этих просветленных решил поделиться с нами опытом прозрения. Мы услышали что-то невероятное. Рампа рассказывал, как совсем маленьким мальчиком был отправлен в пещеры, глубоко под землю, где служители культа открыли ему третий глаз способом, от которого у меня мурашки побежали по голове. С помощью сложного магического ритуала специально обученные жрецы проделали ему дырку между глаз и закрыли до поры до времени специальным чопиком. Мучения он перенес страшные и описал их подробно. Но ни о чем не жалел, потому что люди, склонные к прозрению, всегда чувствуют свое предназначение и готовы в любой момент пожертвовать земной жизнью ради духовной.
Не знаю, как остальные, но мы с Машей вышли из класса ошарашенные. В головах у нас дрожали заключительные слова учительницы. “У каждого человека есть особый энергетический потенциал, и когда-то давно духовное зрение третьим глазом было доступно многим. Сейчас мир изменился, но есть еще люди…” — тут она обвела нас своими ясно-голубыми глазами, и я обрадовался, когда прозвенел звонок.
Я был заворожен, а Маша настроена скептически.
— Она меня разочаровала. Нашла, во что верить. А я ее считала такой толковой теткой… Разве можно выжить с дыркой в черепушке?
— Слушай, а может, это все… ну… иносказательно?
— Ха-ха. Просто у Танюшки нашей крыша поехала куда-то в сторону Тибета.
И когда Маша произнесла это “ха-ха”, а потом эти слова, она вместе с ними улетела от меня на тысячи километров. Лиричные люди говорят в таких случаях: бездна разверзлась меж нами…
Петя-кришнаит
Никогда раньше не чувствовал себя закономерностью. А когда появился Кришна (тьфу ты, он же всегда был). Когда мне явился Кришна — все встало на свои места. Жаль, не внемлют мне неразумные дети типа Машки и Баршута. И Басин тоже, а ему-то как раз полезно было бы.
Лерина молодость
В студенческие годы у Машиной мамы была чуть истеричная, но дружная компания из сокурсниц по институту иностранных языков. Собирались у кого-нибудь дома, ловили трескучие зарубежные радиостанции, почти ничего не понимая в стремительных речах дикторов, обменивались дефицитными книжками на английском, сравнивали новые переводы с оригиналами, с удовольствием отыскивали ошибки у известных переводчиков. Переводили песни “Битлз” и АББА с виниловых пластинок, ходили на танцы и пользовались успехом. Во времена Лериной молодости к “англичанкам” относились с почтением.
В судьбоносный для Леры день, после выпускного вечера, группы иняза разошлись по своим аудиториям на чаепитие. Рыжая староста Варя неожиданно раздобыла где-то компанию молодых специалистов, сразу “взявших в кольцо” стол с домашней выпечкой. “Англичанки” затрепетали и принялись метать в специалистов вежливые “thanks” и “help yourself”. Кроме чаепития была заготовлена развлекательная сценка на английском “День рождения ослика Иа”. Осликом была Лера. Никто не ожидал, что сценка так подействует на молодых специалистов. Они не понимали английского, но дружно хлопали и гоготали, когда волнующийся и красный как рак ослик примерял хвост и пытался попасть ошметком воздушного шарика в горшок. Тогда-то Василий положил на Леру глаз и весь остаток вечера старался произвести на нее впечатление надежного и серьезного человека. Удалось быстро, ведь он был таким на самом деле. Подруга Леры Инесса (игравшая в сценке мудрую сову) тоже нашла себе в тот день спутника, несерьезного и ненадежного.
Глава вторая
Что-то не так
Маше начало казаться, что с ней что-то не так. На вечеринках вдруг стали заметны окурки в углах, ее “сердитые молодые” друзья виделись теперь занудными лентяями, ее пугали последствия “расширителей сознания” и свободной любви. Один “сновидящий” ударник, спя, выпал из окна и сломал ногу, а Машина неблизкая подружка нехотя произвела на свет худенького младенца и отдала его на воспитание своей больной бабке, согласившись с Кастанедой в том, что “дети отбирают острие”. Два молодых джазиста из группы “Грудная Жаба” с разбитыми солисткой сердцами стали каждый день без приглашения приходить к Машиным родителям на обед, чем сильно злили практичного Колю. Лера, Машина мать, сначала думала, что это поклонники дочери, но поклонники оказались скорее призраками, а потом превратились в напасть. Они ели молча, вздыхали, исподлобья переглядывались и распространяли вокруг себя пугающую, депрессивную ауру. Каждый раз за столом, когда раздавался настойчивый звонок в дверь, вся семья Маши вздрагивала. Джазистам перестали открывать, отчего у Маши на душе долго скребли совестливые кошки.
Лекции усыпляли, сокурсники подобрались или скучные, или блатные, и Маша бросила институт.
После тяжелых размышлений на тему творчества и самореализации Маша пришла к выводу, что ей не хватает глубины. Она прочитала Фрейда. Жизнь сбросила последнюю одежду и без нижнего белья стала совсем отвратительной. На это же время пришлись две ее первые настоящие потери: почти в один день умерли бабушка и дедушка. Маша поехала проститься с ними в маленький подмосковный городок. Встав между двух одинаковых ровных холмиков, щедро посыпанных свежим черноземом, она сначала заплакала, потом выпила полбутылки дедовой водки, потом мысли ее спутались, и поздно ночью, прежде чем пойти топиться, записала в дневнике: “Никакого смысла нет. И Бога нет”. Эти слова придали ей смелости. Подобно Вирджинии Вульф, Маша набила большие карманы бабушкиного халата камнями и уплыла в лодке на середину озера. Но понять, что такое глубина, Маше не удалось.
Илья-спасатель
В ту ночь я спрятал лодку в камышах, следил за ней. У меня нюх на неладное. Я, между прочим, работаю спасателем в этом городе, куда она с детства приезжала на лето. И это я, кстати, несколько лет посылал ей письма и открытки. Я увидел, как Машка падает в воду, и ринулся…
Маша
Илья высокий и крепкий, у него сильные руки и маленькая голова. Маленькая голова, но большая душа.
Я решила пожить в Подмосковье, в доме покойных бабушки и дедушки. Вокруг дома все есть: огороды, лес, озеро, лодочная станция и даже излучатель-передатчик сотовой связи, которого стараюсь не замечать. Илья захаживает в гости, смотрит на меня с почтением и предлагает замуж. Летом он спасает отдыхающих, а зимой заливает каток и заведует им. Он помог мне найти работу в видеопрокате. От этой работы у меня появилась привычка делить людей на презираемых и жалеемых. К жалеемым относятся: девушки со светлым взором и мелодрамами, заморенные женщины с комедиями, басистые, резкие мальчишки с боевиками и ужасами, тщедушные дядьки с фантастикой, к презираемым — обитатели коттеджей со скучающими толстыми детками, слишком серьезные мужчины с триллерами, влюбленные пары с глупыми лицами и попсой в наушниках. Бывают, правда, и необыкновенные сочетания: иногда огромный лысый крепыш берет смотреть индийские фильмы, скромная светловолосая девушка в очках — непристойные кассеты, а худой мальчик лет двенадцати — виновато интересуется непопулярными документальными фильмами о музеях. Время от времени заходит старушка в платочке и просит ужасы.
Петя-кришнаит
По радио кто-то только что сообщил, что молод душой. Может быть, молод умом или еще чем-нибудь? Если душа, как утверждают, вечна, то нужна ли ей молодость? И еще. Можно ли ее тренировать? Моей обязательно нужна нагрузка. Пойду почитаю мантру.
Баршутин, Маша
Недавно ездил к Машке. Она загорела. Что-то есть ненормальное в этом сочетании: она и этот дряхлый дом. Мы сидели за дубовым столом, а вокруг нас пылинки висели в воздухе, на телевизоре и тумбочке покоились жесткие кружевные салфетки. Старая шаль на спинке стула разила нафталином. И непременная деревенская герань. Бледно-розовая красота ее цветков совсем не искупала уродливости кривых, узловатых стеблей. Старушкины цветочки.
Я решил начать с главного: “Возвращайся в Москву, в институт, и не забивай голову ерундой”.
Она сдвинула брови (не самая приятная из ее гримас):
“Я недавно передачу смотрела, там рассказывали, что во Вселенной раньше было намного меньше материи, чем сейчас. И до сих пор она все заполняется и заполняется…”
“И что?”
“А тебе не хочется провести параллель с нашей жизнью? Ведь то же самое происходит”.
“Ну и что?”
“Не знаю, так. А вот еще про Вселенную. Когда я в детстве узнала, что Вселенная бесконечна, то все пыталась представить эту бесконечность, а получался какой-то черный шкаф. А брат Коля мне сказал, что ученые на самом деле до сих пор не знают точно, бесконечна Вселенная или нет. И тогда я спросила, как бы ему больше хотелось, и он ответил, что выбрал бы небесконечную”.
Тут я заметил, какая в комнате громоздкая мебель. Этот мощный стол. На века. В шкафах можно спрятать штук шесть любовников. Похоже, раньше люди не умели или просто не хотели экономить пространство. Возможно, их Вселенная была больше.
“А почему небесконечную? Он объяснил?”
“Коля сказал, что в таком виде во Вселенной легче навести порядок. Порядок — это жизнь, говорит мой брат. Видел бы ты его аквариумы! У него там все как в природе, идеальный баланс. Насчет нашей страны, например, он всегда считал, что проблема России только в том, что у нас понамешано много того, что смешивать нельзя. И эти смеси взрывоопасны”.
Он у нее логик. Бизнесмен. Его бизнес растет как бройлерный цыпленок. Она говорит, что он добрый парень в душе. Но они никогда не дружили.
“А почему он не устроит тебя на какую-нибудь выгодную работу?”
“Сама не хочу. Мне в прокате неплохо. Как можно работать без смысла? А когда, например, не веришь в Бога, то он тебе ничего не должен. И не надо сокрушаться: “ах, Господь, почему ты меня покинул?”
На это я ответил ей, что она опоздала, что нигилизм был в моде в XIX веке. А сейчас в Москве модно пить абсент. Как Ван Гог. Люди надеются, что, употребляя регулярно абсент, станут Ван Гогами.
— Пускай надеются, жизнь все равно проходит. Кстати, знаешь, я передумала топиться, как только ощутила кожей воду — сразу как-то протрезвела и захотелось сопротивляться, не поддаваться ей. Вода оказалась холодной… Так что все это было не по-настоящему. Вообще все. Потому что у меня ничего не бывает по-настоящему. Если бы Илья не подоспел, я выбралась бы сама.
Лера
Честно? Если честно, то… Мне всегда мучительно — быть до конца честной. С собой, с другими… Страшно заглянуть в себя, можно увидеть что-нибудь нехорошее. Какую-нибудь пакость, которая в тебе давно уже живет и смердит. Но ты ничего не чувствуешь, потому что беспрестанно ешь мятные конфеты. Честно, да, я сразу знала, что мы с Василием разные. Но подруга-психолог Кристина намекнула мне… хотя я и сама знала об этом… о том, что не нужно будет думать о завтрашнем… завтраке, ужине. И я надеялась, что мы со временем станем похожи друг на друга, прорастем друг в друга… А вышло так: он создал условия. Я могла делать что угодно: писать статьи в газеты, переводить, сочинять романы. Но вот незадача. Недоставало маленького кое-чего. Вдохновения. Этот зверь в нашем доме не прижился. Не хватало того, что ему для жизни необходимо… Что ему необходимо? Чем он питается? Спорами о вечном? Нечаянно оброненной шуткой? Биографиями великих? Признаниями при луне? Размышлениями о жизни — единственной и неповторимой? Бессмысленной радостью бытия? Верой в себя? Неожиданным сексом? Ощущением, что Всевышний где-то рядом? Блестящей после дождя листвой? Ничем?
Маша
Утром, когда собиралась на работу, на дедов стол из окна упало письмо от Ильи, на этот раз без сердец, но со множеством вопросительных знаков. Илья просил объяснить, что со мной последнее время происходит.
Я приготовилась написать развернутый доходчивый ответ, но задумалась, и, грызя шариковую ручку, уставилась в окно. За окном дул пыльный ветер, как-то отстраненно шумели деревья, а на озере плавала утка с утятами. Они покачивались и барахтались как раз на том месте, где месяц назад неудачно барахталась я. Сейчас кажется, что все это было не со мной. Как будто просто фильм посмотрела.
К могилам бабки-деда я ходить перестала. Не потому что лень, просто, как только я становлюсь между двумя аккуратными холмиками, ровно посередине, и вспоминаю, что там, под землей, не двигаясь и молча, с серьезными лицами лежат мои бабка и дед, меня начинает разбирать нервный смех. Боюсь сойти с ума и потому не хожу больше на кладбище, и могилы потихоньку зарастают пушистой травой.
Их шахматы стоят на тумбочке, а рядом пластилином к стене приклеен листок в клетку с перечнем побед и поражений. Последняя в списке — ничья. Мне больно смотреть на этот замусоленный листок, но и снимать его со стены почему-то боюсь. Хорошо помню, как в детстве играла с ними в шахматы. Дед всегда поддавался, а бабка с улыбкой выигрывала. “Работай головой, — говорила она. — Работа и еще раз работа”. Коля, кажется, пошел характером в бабку. Я написала Илье:
Любви нет: любовь — это тщеславие, эгоизм, самолюбование, одиночество (тот же эгоизм), жалость, комплексы и идолопоклонничество, а еще сотрудничество и секс.
Смысла нет: люди живут, чтобы хвастаться своей жизнью. Еще ради других ничтожных вещей, власти, например. Сострадания тоже нет — это самолечение.
Бога нет. — Тут я задумалась и откусила изгрызенный кончик шариковой
ручки. — Нет, я не настолько категорична, ведь есть вещи, которые нельзя доказать. Возможно, Бог существует, но для меня его нет. Для меня лично.
Постскриптум: одни люди сразу выдавливают свои прыщи, другие ходят с ними до последнего. Боюсь, что мы с тобой, Илья, принадлежим к разным категориям.
Илья-спасатель
Она стала какая-то… скучная. Хотя смеется постоянно — все ее смешит. Может, кто-то ее обидел? Когда жила в Москве и приезжала к нам на лето, она была другой, и я просто… да что там говорить…
Петя-кришнаит
Моя первая встреча с Кришной. Помню все до мелочей. Переписывал на двухкассетнике песню язычников “I’ll follow the sun” для своей ученицы (подрабатывал уроками английского, одновременно сам его изучая). Битлы, наверное, не предполагали, что кроме всего прочего станут еще и пособием по английскому для начинающих. Так вот, они сами пришли ко мне, не Битлы — кришнаиты. Постучались, и я их впустил. И стал с ними спорить от нечего делать. Но Кришну не переспоришь.
Маша
На следующий день в прокате обнаружила записку: На желтой бумаге детский почерк Ильи: “Любовь есть. Я люблю тебя просто так. И навечно”. Внизу, мельче и неуверенней — постскриптум: Маша, тебе надо покреститься. Знаю хорошего батюшку. Целую, Илья”. В правом нижнем углу нарисован маленький крестик.
Ответ. “Ты любишь свои инфантильные фантазии, Илюша”.
Его ответ: “Маша, я не знаю, что такое «инфантильные фантазии», но если ты хотела этим сказать, что я девственник — ты ошибаешься. Я уже много лет как не девственник. Хочешь, докажу?”
Мне вдруг захотелось вернуться в Москву.
Коля
Моя сестра была не совсем права, когда говорила, что я делаю деньги на красоте. В моем детстве домашние мальчики делились на две породы. Те, чьи родители все еще верили в СССР, — были юными техниками, юными космонавтами или просто юннатами в упадочных, государственных кружках по интересам. Пацаны вроде меня, матери которых почитывали толстые журналы, а отцы восхищались западной экономикой (или наоборот, у кого как), учились совмещать приятное с полезным.
Деньги на одной только красоте не сделаешь. Вот сейчас, например, моя работа — это работа, а хобби… а хобби у нас с ребятами совсем другое. Но это наша маленькая тайна.
Баршутин о птичках
Недавно болтали с Петей-кришнаитом об “устойчивых выражениях”. Он доказывал, что некоторые поговорки с рождения дают людям неправильные установки и портят душу. Приводил примеры: “Убить время”. И “чтобы время быстрее пролетело”. Замонал меня своим временем и своими размышлениями о непостижимом. А мне вспомнился один случай из детства.
Мы пили чай втроем — мама, бабушка и я. Они говорили о всякой своей муре: талонах на сахар, реформах, дефиците. И тут бабка вдруг говорит: “А кстати о птичках”. Меня как будто разбудили. Я просиял, я был уверен, что они заговорят сейчас именно о птичках. Я как раз тогда узнал, как нужно учить волнистых попугайчиков говорить: повторять одно слово или фразу по пятнадцать минут каждое утро. Я уже хотел им это рассказать, поддержать разговор, но они почему-то про птичек тут же забыли и продолжали о своем. Не знаю почему, но, вспомнив этот случай, я очень остро почувствовал тогдашнее свое разочарование и одиночество. Вообще, я считаю, что эти вводные предложения, поговорки, присказки — все эти украшательства почти всегда обещают больше, чем ты получаешь. В старости я оглянусь на прошедшую жизнь и подберу поговорку, которая отразила бы всю мою судьбу. Уверен, что получится что-нибудь неутешительное.
Мама
Маша решила съездить в Москву, навестить своих. Мама похорошела. Свободная халат-рубашка, на шее изящный кулон, а из пучка волос, убранных по-японски наверх, торчали деревянные спицы. Где она их откопала? Маша не поцеловала мать в щеку, как обычно делала. Мама как будто не обратила на это внимания.
— Ты ничего себе выглядишь, я что, забыла про какой-нибудь семейный праздник?
— Да нет. Просто предчувствовала, что ты приедешь.
— Откуда кулон?
— Коля передал с другом. У него хорошие новости. Говорит, с речкой все удалось.
— С какой речкой?
— Да, ты же не в курсе. Он речку купил на Сахалине. Нерестовую.
— Что? А можно купить речку?
— Конечно. По какому-то там блату. Там их множество маленьких речек, вдоль побережья. И есть люди, которым почему-то разрешается их купить. Коле разрешается. Ты знаешь про горбушу или лосося? Героическая рыба — живет в море, а нереститься плывет в небольшие речки и против течения. Откладывает икру и умирает. Наш Коля разворачивает там бизнес. Скоро икру будем есть столовыми ложками.
У мамы на шее не оказалось двух крупных родинок. Она давно хотела их удалить, но все не решалась. Теперь на их месте коричневели еле заметные кратерки.
— Вот зачем он на край света рванул. — Маша подошла к аквариуму. С тех пор как Коля вырос и стал бизнесменом, почти всех рыбок распродали, дома остался только один аквариум — пузатые большие рыбы в нем больше походили на съедобных, напоминали навагу.
— И есть еще одна новость. — Мама торжественно улыбнулась. — Я книгу перевела для одного издательства.
— Да? Какую книгу?
— Простую. Обыкновенную книгу. Роман. — Мама поправила спицы в прическе. — Бездельничать надоело. Зря, что ли, иняз кончала. Оцени-ка.
Яркая книжка, средней толщины.
— Когда ты успела? — Маша рассмотрела книгу с обеих сторон, поморщилась, прочитав название, и отложила, не открывая — И стоило время тратить… Такой книжки, знаешь, могло бы и не быть.
— Я думала, ты за меня порадуешься. — Мама слегка изменилась в лице и ушла на кухню.
— А я радуюсь. Так когда ты успела?
— Начала давно, просто… просто долго не хотела вам говорить. Боялась, что не получится. У меня одна давняя знакомая, сокурсница работает в издательстве. Предложила.
Родители
— Вася, ты спишь?
— А? Что такое?
— Слушай, Машка не спит, сидит на кухне и молча вырезает ножиком какую-то фигурку из свечки. (Иногда мама неожиданно и дерзко, словно мстя кому-то, употребляла ушедшие в прошлое слова: ибо, дабы, вырезывать, повертывать.)
— Ну и че?
— А знаешь, что она мне сегодня сказала? — Голос матери дрогнул. Отец приподнялся на локте. Лицо жены было измученным какой-то печальной мыслью. Он и сам уже устал размышлять на тему дочери.
— Что?
— Она сказала, что книжки, которую я перевела, могло бы и не быть.
— Ух, — Василий облегченно откинулся на подушки, — ну ты испугала, ну могло бы и не быть, чего обижаться?
Мама отвернулась к стене.
— Лерка, ты чего?
Вместо ответа мама по-детски, капризно всхлипнула.
Папа Вася
Вот сколько лет мы с Леркой женаты, взрослый сын, Машке уже двадцать с чем-то, а я до сих пор моих женщин иногда не понимаю. Вчера за обедом, значит, Машка рассказывает: у них в городке построили Шоп-центр — трехэтажный торговый центр. Современный, типа как в Москве, еда там, одежда. И повесили на улицах рекламные плакаты со слоганом: “Шоп-центр — сердце нашего города!”. Тут Машка с Лерой переглянулись и так… хохотнули. А чего смешного, дело хозяйское, как захотел предприниматель, так и обозвал свой центр. Его право.
Мамина новая жизнь
Машин бывший письменный стол перекочевал в гостиную, и на нем теперь царил торжественный порядок. Стопочки словарей и справочников. В ежедневник, в аккуратный столбик мама выписывала непонятные английские предложения и фразы, значение которых, видимо, собиралась поискать в интернете. Маша нечаянно смахнула локтем на пол кучку твердых квадратных бумажек, скрепленных булавкой. Оказалось, это карточки со словами. На одной стороне слово, на обороте — перевод. Носить с собой и запоминать.
Мама Маши, кажется, наконец нашла какую-то важную часть себя. У мамы теперь есть перспектива — множество романов, которые она будет переводить и с нетерпением ждать их выхода, и дарить их друзьям и знакомым. “А я? — думала Маша, перебирая карточки. — А мне чего с нетерпением ждать?”
Баршутин
Если удавались какие-нибудь мелочи — подать руку, придержать за локоть или, сидя рядом на скамейке, дотронуться коленом до ее колена — то потом долго суетился и не находил себе места. Два раза, еще в школе, я к ней приставал, но без толку.
Моя первая девушка не жалела на меня времени. Мы с ней подолгу гуляли, подолгу разговаривали, подолгу сидели в кафе, долго обнимались и целовались, прежде чем. Но потом мне почему-то стало хотеться все это ускорить. В середине прогулки я вдруг вспоминал о каком-то важном деле, в кафе поглядывал на часы. Мне не хотелось долгих прелюдий, но не потому, что я эгоист, а потому, что когда дело затягивалось, то в голову начинали лезть посторонние мысли. Возможно, я просто слишком долго дружил с Машкой и слишком часто по ночам представлял нас с ней вместе. Это стало какой-то вредной привычкой.
Петя-кришнаит
У меня есть одна теория на тему творчества: мир был сотворен не одним махом, за семь дней, а процесс идет до сих пор, и творение потихоньку замедляется. В первую очередь появлялись одна за другой самые значительные фигуры: Гомер, Шекспир, Дарвин, Эйнштейн и другие, из которых сформировался скелет мира. Постепенно картина дополнилась мясом мира и всем остальным, а в наше время осталось сотворить какие-то поры и родинки. Поэтому гении не рождаются. Великий процесс творения мира сходит на нет, а может, и закончился уже давно. Остается пластмассовая мебель и одноразовые книги. Когда-то даже домашняя утварь несла на себе печать сакрального, символов и какой-никакой души. Когда-то все человеческое творчество посвящалось Богу, ну или богам, не суть важно. Взять, например, ведические гимны… да хоть узор на платье. А сейчас, раз уж творение подходит к концу, люди спешат пожить, что-то сделать, пусть мелкое, но поучаствовать в мистерии. Все эти ток-шоу и персональные веб-странички, много лишнего… Недавно Машка дала мне почитать свои стихи. Мне сразу вспомнилась эта моя теория. Я не удержался и рассказал о ней Маше. Она, кажется, обиделась, но не подала виду.
Баршутин
Ну и странная она. Кому нужен этот театр?
Погуляли по ее деревне. Я надеялся услышать народный хор на завалинке или старикашку с аккордеоном. Ни фига. Кругом на всю катушку “Русское радио”, попса тут звучит даже на огородах! Как-то бредово все. Почему люди не выбирают нормальные радиостанции? Например, ту, где я работаю… Я же стараюсь, в конце концов. А здешние деревенские, дети особенно, скандируют попсовые тексты как молитвы. Петьку-кришнаита на них напустить надо. Хоть в барабаны научит бить. По ночам у всех подвыпивших молодых людей здесь такие интонации, что кажется, будто голоса совершенно одинаковые.
Тупо. Самое мерзкое слово, наверное… Тупость. Тупой. Тупая. Тупорылый.
Маша
В школе нас с Баршутиным иногда называли “парочкой”, но ничего подобного… Наверное, потому, что он был тогда… толстый. И как-то целую четверть у него на сменку были тапочки. Мы все тогда уже покупали на рынке китайские кроссовки, которые через неделю умирали прямо на ногах. Политизированная бабка Баршутина считала, что нечего поддерживать китайскую экономику, и давала ему на сменку вельветовые домашние тапочки советского производства. До сих пор помню их. Он стеснялся переобуваться и норовил в уличных ботинках прошмыгнуть мимо дежурных. Однажды даже подрался. Я ему сочувствовала, но молча, про себя.
В нашей грустной застойной школе существовало несколько невозможных вещей. Например: при всех взять мальчишку за руку. Громко сказать, что любишь литературу. Прийти в школу в тапочках. Влюбиться в толстого.
Пришла осень
В Машину деревню пришла осень. Она растягивала во всю улицу длинные тени, как будто хотела поставить подножку детям, играющим во дворе, или старушкам, несущим продавать на рынок какую-нибудь свеклу. Осень шуршала листьями и добавляла в воздух каплю кристального свежего холодка, намекая на неминуемую зиму, но этот намек непонятно почему тревожил и оживлял. Люди спешили пожить: старушки — увлеченно торговались, кидали кошкам кожуру от колбасы и селедочные головы, болтали на скамейках, а в их узких ротиках ритмично исчезали черные и белые семечки. Старики таскали туда-сюда позвякивающие пустыми бутылками сумки, мальчишки вылавливали из озера мелких полуживых рыб. Хотелось что-то решить. До зимы успеть разобраться.
Коля начал переводить на счет родителей пугающие суммы. По телефону сказал, что на Сахалине сейчас путина и рыба так и прет в его нерестовую речку.
Маша в свободное время лениво читала пыльные дедушкины книги, слонялась по дому, вспоминала детство, копалась в своих сумасшедших отроческих дневниках. Иногда приезжали друзья, пару раз целовалась с Ильей, он грустнел и желал большего. Она подумывала о том, чтобы переспать с ним, но боялась, что тогда он от нее не отвяжется.
Мать Баршутина
Куда-то пропал… Два дня уже нету… Он всегда говорил мне, куда едет и когда приедет. Он у меня один на целом свете. И он меня всегда понимал. Мама моя уже совсем старая… живет в мире какой-то перекрученной на свой лад политики. Мужа у меня никогда не было… Не везло, попадались капризные поэты-песенники, у которых всегда все одинаково, какая-нибудь вызывающая зевоту посвященная тебе песня: “над землей этой грешной летаю, остального же знать не желаю…” “Остальное” — это обычно бывали их жены и дети, которые в конце концов за шиворот спускали песенников на землю. Ой, телефон зазвонил… Мам, подожди, я сама возьму.
Баршутин
Как ей об этом сказать? Нужно выбрать момент. Пока не буду звонить. Это нужно очень осторожно сказать. Все-таки он ее брат. Родной…
Верить в отсутствие! Маша.
Я лежала под деревом во дворе и читала книгу какого-то современного номинанта. Книга о мужчине, живущем в постоянном конфликте с миром материальных вещей. Я отчего-то представляла героя склонным к полноте человеком с носом, нависающим над верхней губой, словно вот-вот готовый сорваться ледник. Вокруг мужчины вращались несколько женщин — тоже очень земных и материальных. Он метался от одной к другой и много рассуждал. Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай.
Илья незаметно подобрался к забору и швырнул в меня ранеткой.
— Привет.
— Привет.
— Интересно? — Он кивнул в сторону книги.
— Так себе.
— Только сейчас заметил, какой у тебя огромный огород. И ничего на нем не растет.
— Начинается… Мой брат собирается тут строить коттедж. Вместо огорода.
— Коттедж это хорошо. А у меня, представь себе, новость. — Илья распрямил на траве длинные ноги, стал собирать попадавшие с дерева ранетки и складывать их себе в ладонь. Все, что попадает в руки Ильи, — становится миниатюрным и хрупким. Он настолько закален, что до самых холодов ходит в тонкой рубашке, расстегнутой на загорелой груди. Он бы и без рубашки ходил, если бы это не шокировало старушек в тулупчиках.
— Я женюсь.
— На ком?
— На одной девушке. Ты ее не знаешь. Я ее спас этим летом. Чуть не утонула в озере.
Когда он успел? Я замечала, как загорающие девчонки провожают его взглядами. Даже думала, что некоторые наверняка специально делали вид, что тонут, чтобы дать ему возможность их спасти.
— Ну, я рада за тебя. Когда свадьба?
— Через месяц. Дай пять. — Я протянула ему руку. Вместо пожатия Илья высыпал мне в ладонь несколько спелых ранеток.
Хорошо верить в отсутствие, из отсутствия уже ничего не вычтешь. Когда Илья ушел, мне вдруг сильно захотелось к Баршутину. Трубку взяла его мать и сообщила, что он пропал.
— Что? Как пропал?
— Поехал куда-то по работе, сказал, что его не будет два дня. Уже четыре прошло.
Илья-спасатель
Сказать, что бабы странные, — это ничего не сказать. Моя невеста сейчас копает огород. Она сказала, что мы с отцом неправильно расположили грядки, на них неправильно падает солнце. Не мешай, говорит, мне нужно калории сбросить. Отец рад, что девка работящая, а я уже боюсь этих странностей, черт пойми этих баб… Подошел к ней осторожно и спрашиваю: ты в Бога-то веришь? “В Бога-то? Верю”, — отвечает. И мне как-то все же легче стало.
Маша
Вчера, возвращаясь домой с работы, я услышала, как Том лает во дворе. Я посмотрела в щель забора и заметила большого темноволосого человека в спортивном костюме. Он стоял на ящике и заглядывал в мои окна. Дряхлый Том разрывался на цепи, но не производил на мужчину впечатления. Он заглянул и в другое окно — в мою спальню. А я забыла шторы задернуть. Уже хотела бежать к Илье, но Том почуял меня и замолчал. Мужчина стал озираться, а я — греметь замком на заборе и громко обещать Тому выпустить его погулять. Мужчина убежал задним ходом за дом, там скрипнул забор, и все стихло.
Петя-кришнаит
Моя любимая молитва (не считая обязательных) — вот какая: “Пусть все будет так, как должно быть”. И все. И больше ничего не надо. Он все сам знает. Должен знать. Не может быть, чтобы он не знал.
Правда
Маша никогда раньше не гуляла просто так. Прогулки с родителями обязательно были с целью: зоопарк, иногда кино или цирк, чаще — магазин. Папа любил продовольственные, они с Машей бродили среди полупустых прилавков, и пока отец тщательно выбирал продукты, Маша с интересом и ужасом разглядывала замороженных кур с длинными сине-желтыми ногами и скрюченных рыб. С мамой ходили в библиотеку, Маша писала школьные рефераты, мама листала “Роман-газету”, копалась в подшивках толстых журналов: “Смотри-ка и этого напечатали! Кто бы мог подумать!”
Теперь Маша просто бродила по улицам, вдоль озера, иногда шла по шоссе. Она внушила себе, что если полностью отрешится от посторонних мыслей, сделает голову пустой и глупой, то, возможно, смысл ее жизни сам по себе мелькнет в сознании, наметит ей будущее и подарит цель. Но откровений не случалось. Даже если удавалось очистить ненадолго голову, она мгновенно заполнялась новыми повседневными мыслями. “Зайти, что ли, в магазин или лучше на базар? Не позвонить ли вечером Васе Басину?”
Маша присела на шаткую скамейку. Всклокоченная собачонка, наслаждаясь собой, облаивала пьющих пиво парней. Псина как будто громко озвучивала мысли своей хозяйки, которые та передавала ей через поводок.
Все шли мимо. Никому из них не было до Маши дела. Эти совершенно чужие люди всю жизнь прожили без нее. Один, кажется, замыслил обокрасть ее. Или что-то похуже. Она поежилась.
Петя-кришнаит
Став кришнаитом, Петя приучил себя вставать каждое утро в пять часов, чтобы до работы успеть совершить обязательное многоступенчатое омовение и приготовить прасад. До того как прийти к Кришне, Петя успел побыть металлистом-сатанистом, рок-н-рольщиком, грузчиком и мелким предпринимателем. Устроившись звукорежиссером на радио, познакомился с Баршутиным, который в то время тоже мечтал изменить мир музыкой.
Коля
Маша села на диван и окинула взглядом открытые и ждущие чего-то коробки и два чемодана. Дома стояла разреженная, неприятная тишина, даже слышно было, как Том во дворе тихонько позвякивает цепью, как всегда, наверное, семеня вдоль забора и тычась носом в щели. Завтра утром за ней приедет отец на машине и заберет домой. Она сняла со стенки листок в клетку, аккуратно сложила и пристроила к себе в сумку. Туда же сунула старую бабкину шерстяную шаль, которая когда-то казалась ей живым существом, и две дедовы поделки — посеревшие от времени домики из спичек.
Том вдруг истошно залаял и тут же резко затих. Маша замерла, стоя посреди комнаты с музыкальным диском в руках. Кто-то жутко постучал в дверь. Она тихонько пробралась к окну. В темноте (забыла включить фонарь, освещающий крыльцо) стоял высокий мужчина в чем-то темном. “Это, наверное, тот самый. Том не лает. Может, его уже убили? Отравили брошенной через забор куриной ногой?” Маша осторожно подошла к телефону и сняла трубку, собираясь звонить Илье.
— Маааааха, открывай! — Закричал Баршутин под окнами.
— Баршутин!!! — Она бросилась к нему с неожиданной страстью, от которой обоим стало неловко.
— Что с тобой? Фурия. — Баршутин положил пыльную куртку на старый диван и заулыбался. Маша рухнула в кресло.
— Ты куда пропал? Хочешь есть? Представь, я приняла тебя за вора. Совсем одичала тут.
— Успокойся. Пошли на кухню.
На кухне Маша просыпала заварку на пол.
Баршутин смотрел на нее с интересом. В ней наконец что-то поменялось или, скорее, ожило.
— Где был так долго?
— Пять дней разве долго?
— Мы все уже волнуемся.
— Тебе полезно поволноваться.
— Так где ты был?
— Петя попросил ему помочь. Короче, долгий разговор. Но тебя он тоже касается.
— Да? — Маша покосилась на Баршутина. У него слезала кожа с носа. Где-то успел загореть. Он выглядел озабоченным.
— А ты, я смотрю, что-то задумала.
— Да нет, просто страшно одной, и что здесь делать зимой? Все как-то совсем остановилось. Я тут говорить могу разучиться. Еще Коля суетится. Хочет строить тут коттедж, пускай сам этим занимается.
— Я как раз о Коле хотел поговорить.
— Что с ним? — Маша насторожилась. Коля звонил ей два дня назад, наставлял, как выбрать строительную фирму. Голос у него, кажется, был веселый. — Что с ним?
— Петин друг был на Дальнем Востоке. Они там делают передачу о том, как добрые иностранцы добывают нефть на Сахалине. Такая очередная радость для “России” по заказу. Чтобы народ не возмущался насчет экологии и т.п. Типа там места рабочие, и вообще остров скоро преобразится, дороги отремонтируют — и все дела. Ни черта там пока, конечно, не преобразилось, но не в этом дело. Про Колю Петя узнал совершенно случайно, не думай, что он там шпионил или что.
— Да говори ты правду и все.
— Короче, твой Коля, возможно, как-то связан с их местными скинхедами.
— Что? Как связан? — У Маши заломило спину.
— Я не знаю, может, деньги им дает.
— … Он что, бьет людей?
— Я же говорю, не знаю. Знаю только, что он общается с этой шайкой. Но скинхеды там — закрытая тема. О них не пишут и не говорят. Чтобы этих иностранцев-нефтяников не пугать. Это же остров, тыщи километров от центра, а пресса у них можешь себе представить…
— Но это все доказано? Может, просто слухи? Завидует кто-то?
— Я не знаю точно, возможно, слухи.
— Его собираются посадить?
— Да ну прям, там же все купленные. Я еще раз говорю, что своими глазами не видел, но, с другой стороны, зачем Петя будет врать? Ты же знаешь его. Если хочешь, поговори с ним сама. Мне он не стал подробности сообщать, сказал, что и сам ничего толком не понял.
— Я лучше с Колей поговорю. Давай не будем пока об этом больше… Мне что-то не хочется. Пошли спать. Я тебе на диване постелю.
Глава третья
Дом
Утром приехал отец, кивнул Баршутину и заговорщически улыбнулся. Он искренне не мог понять, как можно двум разнополым людям общаться со школы и спать в одном доме “просто так”.
Они перетащили вещи в машину, Тома тоже взяли с собой. Отец решил, что пока Коля построит коттедж, Том поживет у него на работе, будет охранять гаражи. В дороге старика Тома укачало и вырвало на ногу Баршутину. Как раз проезжали мимо речки, остановили машину, Баршутин вышел и пошел к воде. Он шел, размахивая тряпкой и зачем-то прихрамывая, а Маша разглядывала его широкую спину в клетчатой рубашке и не могла угадать в нем того школьного увальня в тапочках. От прошлого остался только еле заметный второй подбородок.
Всю дорогу домой мысли то и дело возвращались к Коле, у Маши неприятно щекотало в груди, она поглядывала на Баршутина в зеркало, а он делал вид, что этого не замечает. Когда въехали в город, отец остановился у заправки и вышел заплатить за бензин. Баршутин наклонился к Маше и прошептал:
— Хочешь, я с ним поговорю?
— С кем?
— С Колей.
— Нет, лучше я сама.
— Давай вместе. Так проще будет. Тебе лучше это делать при свидетелях.
— Ты так говоришь, будто он маньяк. Ужас какой-то. Я сама… все у него спрошу.
— Как хочешь.
Мама Лера
Лера не просто много читала. Она испещряла поля книг неразборчивыми комментариями, которые никто в семье не трудился читать. Вернувшись из деревни, Маша уселась на диван с парой особенно потрепанных томиков. “Грубовато, но в точку!” “Не похож на себя!” “Да, это близко, но об этом лучше сказал Тургенев”. “Вернее не придумаешь”. “Неправда. Кокетство”. Была даже такая запись, адресованная то ли самому Булгакову, то ли его герою: “Ах, ты мой хороший”.
Бедная мама, — подумала Маша. — Ей нельзя говорить про Колю.
Новая работа
Петя устроил Машу работать в женский журнал “Катя”. Журнал был молодой, лихой, с молодыми и лихими девушками в штате. Главный редактор Эльза оказалась на удивление простой, невзрачной и неухоженной. Ее очки были так заляпаны и запылены, что она смотрела поверх них, и этой упорной тренировкой, наверное, уже восстановила себе зрение. Все остальные девушки были внешне безупречны, но казались опасными внутри. Их манера очень спокойно и даже как-то вальяжно общаться друг с другом произвела на Машу неизгладимое впечатление. Над Машиным столом приклеили бумажку для новичков: “миссия нашего издания” и несколько “саксесс стори” о журналистах, успешно сделавших карьеру. С фотографий на Машу воодушевляюще глядели удачно сфотографированные лица. Еще ей дали список того, что нельзя делать, когда пишешь статью. Список попросили на стену не
вешать — он для личного пользования.
Нельзя:
1 — Усложнять.
2 — Писать без конкретных примеров. (Не смертельно, но нежелательно.)
3 — Перегибать палку в любую сторону.
4 — Затуманивать смысл. После каждой статьи у читательницы в голове должен сформироваться конкретный и однозначный вывод.
5 — Ставить в тупик.
6 — Сюсюкать.
7 — Нравоучать напрямую.
8 — Противоречить себе и писать неуверенно.
9 — Забывать, что читателям быстро становится скучно.
Как только Маша дочитала список, к ней подошла журналистка Валя, к которой Машу приставили помощницей. Аккуратно присела на уголок стола и добродушно улыбнулась.
— Наши с тобой статьи должны быть дерзкими и заметными, рассчитывай на прогрессивную аудиторию. Правда, и маменькиных дочек отпугивать тоже не стоит. Эти — самые преданные. Юмор — обязательно. Оптимизм — наш заработок. “У вас все получится, девчонки, только любите себя и уважайте свои потребности”.
— А с чего можно начать?
— Да хоть с небесных светил. Кстати, об этом недавно была такая статейка — мяу. (В офисе любили слово “мяу”.) Можешь писать от лица мужчины. Тоже приветствуем. Пока задание такое: письма в редакцию. Первые пять для рубрики “Мой милый, что тебе я сделала?” Это о женских ошибках (в конце каждого письма совет психолога). И пять писем для рубрики “Он готов целовать песок”. Это о женских победах. (С комментариями психолога.)
Во время чая с тортиком Маша познакомилась с остальными коллегами. Ее поразило одно обстоятельство. Каждая девушка в разговорах как будто пыталась доказать, что она знает, чего хочет в этой жизни. У них это, наверное, вроде пароля, — подумала Маша. Некоторые делились планами краткосрочного и долгосрочного саморазвития. Доброжелательные, аккуратно причесанные, сверкающие ногтями, уверенные в себе девушки.
У меня тоже теперь будет краткосрочный план действий. Хоть что-то должно ведь быть у человека, — решила Маша, вернувшись домой и принимаясь за работу.
Письмо в редакцию
Дорогая редакция. Что мне делать? Встретила парня. Сильный, не жадный, внимательный. Я с ним чувствую себя настоящей женщиной. Но недавно пришел знакомиться с моей родней, увидел прабабушку и изменился в лице. И со мной стал вскоре холоден. Я только потом узнала, что он симпатизирует скинхедам. А моя прабабушка — она грузинка. Хотя я — вылитая русская. Но это уже не имеет значе-ния — отношения испорчены. Что делать?
Интересно, что скажет этот их штатный психолог.
День рождения папы
День рождения отца прошел традиционно. Мама нервно сновала из кухни в столовую, и стол постепенно украшался криво нарезанными фруктами и салатами всех цветов осени. Кем-то в очередной раз было замечено, как хорошо родиться в сентябре.
Первым пришел старинный мамин друг — драматург Сердцен. Сердцен писал всегда и везде, а в свободное от вдохновения время ходил в гости, собирал живой материал. Из тридцати его пьес одна много лет шла в каком-то театре в восточном округе Москвы, остальные дожидались своего часа. В работах Сердцен смело проводил идеи непопулярного уже коммунизма и считал, что его пьесы не ставят только по идеологическим соображениям. “Цензура, — вздыхал он, — никакой свободы. Одни считают, что я заодно с ЛДПР, другие — что дружу с КПРФ. И те, и другие ставят палки в колеса, а я просто марксист-энгелист. Почему мне нельзя быть марксистом?”
Сердцен никогда не был женат. Ему хотелось женщину смирную и преданную его таланту, но при этом женщину с Большой буквы. “В идеале мы могли бы жить на одной лестничной клетке. Я ведь мультиинструменталист по натуре”. Из его инструментов Маша видела только полную виолончель с длинным тонким носом и гладкими темными волосами. С ней драматург однажды пришел к ним праздновать Новый год. Виолончель весь вечер похохатывала и похлопывала Сердцена по костлявой спине, а потом сильно опьянела, с надрывом рассказала всем о своей витиеватой душевной драме и убежала с праздника в ночь, наотрез отказавшись, чтобы Сердцен ее провожал. Мама Маши с притворным вздохом констатировала, что Сердцен — слишком сложная натура для брака. Маше показалось, что по лицу мамы пробежала тень скрытого удовольствия.
Все не очень приятные черты своей личности Сердцен компенсировал эрудицией, которую Машина мама очень ценила. С людьми он держался непринужденно, а с отцом Маши, почему-то снисходительно. Отец его недолюбливал и обычно спешил напоить.
За Сердценым в квартиру влетел Коля с двумя огромными сумками — в одной яства, в другой подарки. Он обнял родных, кивнул Сердцену, вымыл руки и принялся шумно распаковываться. От неразгаданной Колиной тайны Маша даже не смогла понять, рада она его видеть или нет. Она молча стояла у стола, не зная, что сказать и как вообще себя вести.
Потом пришла подруга семьи и мамина институтская однокурсница — Инесса, благозвучия ради представлявшаяся всем как Несси. Ассоциация с лох-несским чудовищем, скорее всего значения для нее не имела. Инессу называли живым полезным советом.
— А икры сколько! Лера, ты умеешь начинять икрой яйца?
— Не-е-ет.
— Я научу. Варишь яйца, разрезаешь надвое, желток смешиваешь с икрой, добавляешь укроп и все это обратно в белок. Обалденно вкусно!
— Зародыш в зародыше. — Пошутил Коля Маше на ухо. Маша поежилась.
Ближе к вечеру все оживились и захотели танцевать. Папа поставил свое любимое танго и консервативно пригласил в первую очередь жену. Танго они оба разучили с помощью Маши, когда та ходила в бальную студию, и за годы совместных праздников отточили технику. Потом включили рок-н-ролл, Сердцен вздрогнул и позвал Несси тряхнуть стариной. Та сделала неуклюжий книксен. Коля криво и презрительно улыбнулся, а Маша, перехватив его взгляд, вдруг вспомнила, что Инесса осетинка. Коля всегда ее недолюбливал. Маша налила себе полный стакан вина, села в угол так, чтобы было видно Колю, и сделала вид, что слушает музыку. Коля, с детства не любивший танцевать, тоже пил вино и поглядывал на гостей. Инесса плясала от души, высоко выбрасывая ноги и потрясая широкой юбкой. Плоские, как маленькие тарелочки, амулеты задорно тявкали на ее груди. Черные волосы путались.
Маше вдруг стало так жаль Несси, будто Коля замыслил ее убить. Сначала хотелось встать и вслух, при всех, с чувством, как делают в пьесах, призвать Колю к ответу. Потом захотелось позвонить Баршутину и спросить, что ей делать, но она не могла уже встать на ноги.
Петя-кришнаит
Много лет назад меня поразила одна известная фраза. Из Чехова. О том, что у человека все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Мне было лет 13, я подходил к зеркалу и внимательно рассматривал свое лицо. Лицо меня, в принципе, устраивало, но его никак нельзя было назвать прекрасным. С одеждой тоже не все было просто. Дефицит, инфляция. А мысли… Какие обычно мысли у парня в 13 лет? Легко догадаться. Оставалась душа. Я смотрел себе в глаза и пытался увидеть в них, как в зеркале, душу. Я, почему-то был уверен, что душа у меня прекрасна. Сейчас я думаю, что уже тогда Кришна давал о себе знать…. Это он заставлял меня задумываться о таких вещах. Да, он.
Разгрузочный супчик
Мама проснулась в одиннадцать утра, обнаружила, что все еще спят, и принялась за готовку своего любимого “разгрузочного супчика”, больше напоминающего отвар из свежей зелени.
Мама, единственная в семье, не знала, что такое похмелье. Сколько бы она ни выпила накануне, голова ее поутру была светлой, а тело легким и быстрым. Сегодня, приводя квартиру в порядок, Лера, как всегда после вечеринок, чувствовала себя почти счастливой. Семья в сборе. Машкина добровольная деревенская ссылка пошла ей на пользу, девочка похорошела. А Коля так возмужал, так посерьезнел, хотя… он всегда был серьезен. Руки такие сильные, загорелые. Мама, вопреки здравому смыслу, часто теперь представляла себе, как ее сын ловит гигантскую зубастую рыбу голыми руками.
С трудом заставляя себя хлебать зеленый, как абсент, супчик, Маша поглядывала на Колю и не верила тому, чего боялась весь вчерашний вечер. Какой же он скинхед, в этих трусах и с этим опухшим лицом? Криво улыбается, а моргает так… заметно, как Никулин. Строит коттеджные планы. Мама мечтательно поддакивает.
— Да-да. И гамак. Это будет мой переводческий рай.
— Коль, для гаража оставь места побольше, — добавил отец. — Мария, ты сегодня на хозяйстве, а мы едем затариваться в супермаркет. Гости вчера все смели. Коля, ты с нами?
— Как скажете…
— Коль, слушай, может, останешься… Я тут поговорить хотела. В смысле посоветоваться… насчет одного дела. — Маша заговорила торопливо, с волнением, и Коля переглянулся с матерью и отцом.
— О’кей…
— Конечно, — вставила мама, — сын только вчера с самолета. Пускай отдохнет. — Мама потрепала Колю по большой, коротко стриженой голове.
Коля
В детстве мне нравилось нюхать мой пот. Глюк, но было. Особенно после удачного дня на базаре, придешь или с гулянья, снимаешь майку и зарываешься в нее носом — супер. Пот разных частей тела пахнет по-своему. Самый классный — со спины.
Энтропия
Они сидели в комнате, которая сначала была Колиной, потом Машиной, теперь стала общей. Маша налила себе чашку чая, но пить не могла, просто грела об нее холодные руки и посматривала на Сэлинджера. Он стоял на книжной полке, в самодельной глиняной рамке. Коля пил крепкий черный кофе с корицей и был в хорошем настроении.
— Давно мы с тобой вот так не сидели. Я все думал, что это тебе взбрендило бросить институт и в деревню податься? Даже беспокоился за тебя.
— Спасибо, что так часто звонил.
— Но ты не хотела говорить о себе. Почему-то.
— Да просто нечего было сказать.
— Я решил, что у тебя депрессия.
— Ну да, может, это.
— А как твоя новая работа?
— После деревни — большое разнообразие. А как твоя работа? Тяжело, наверное?
— Да нет, втянулся. Там, правда, климат сырой, люди другие.
— А какие?— Маша сжала чашку. Пальцы за лето загорели, похудели и теперь слегка напоминали обезьяньи.
— У нас дружная команда. Нас, москвичей, пятеро. Остальные местные.
— А корейцы есть? Мама говорила, что на Дальнем Востоке много корейцев.
Коля отставил кружку на журнальный столик и откашлялся. Верхние веки у него немного нависали над глазами под углом. Сейчас Маше показалось, что глаза его почти превратились в равнобедренные треугольники.
— А зачем тебе корейцы?
— Просто интересно.
— Да, живут. Старики у них на базарах торгуют овощами и острыми салатами, богатых много, бизнесменов — у них клановая взаимовыручка. Не то, что у нас. Попросил вот тебя заняться домом, так нет, пока сам не возьмешься…
— Я обязательно помогу, я просто понятия не имела, как со строителями общаться. Там же чертежи и все такое. Ты начни, а я потом присоединюсь… к общему делу.
— Очень надеюсь. — Коля криво улыбнулся. — А корейцев когда-то завезли на остров япошки в качестве рабов.
— Корейцы их, наверное, с тех пор не любят.
— Старики да, а молодежь боготворит, они же холуи, им лишь бы восхищаться техническим прогрессом и экономикой. Силу любят.
— Любой народ любит силу. Разве наши во время перестройки по Америке с ума не сходили? Может это какое-то подсознательное желание… защиты, что ли. К тому же люди вообще любят уверенных в себе и успешных. Но это примитивно…
— Почему? — Коля оживился и заерзал на стуле. — Нормальный закон жизни. Кто сильнее, тот и рулит.
— Все равно примитивно. Мы ведь не звери.
— Да? А кто мы?
— А фашизм?
— Долгий разговор. Не так страшен этот…
— Ты в своем уме, Коль? А как насчет этих новых, как их, ну которые черных бьют на рынках…. Как ты к ним относишься?
— Никак.
— А почему так коротко подстригся? — Маша попыталась сказать эти слова шутливо, но прозвучало как-то жалко.
— Ты чего, сестрица? — Коля провел рукой по ежику на макушке и посмотрел в пустую кружку.— Я пойду еще налью. Тебе принести чего-нибудь?
— Спасибо, нет.
Маша откинулась на мягкую спинку кресла. У Сэлинджера такое хорошее лицо. Вот бы Коля был Сэлинджером… Как бы они сейчас интересно поговорили… Она сама сделала для него рамку из глины.
— Я вот все думаю, — Коля поставил горячую чашку на деревянную подставочку и понюхал кофе, — вот посоветуй мне, делать все-таки третий этаж у коттеджа или просто большую чердачную комнату? Свалим туда всю ненужную мебель и бабкины-дедкины вещи, а?
— Зачем ты с ними связался?
— Не понял.
— Я про скинхедов. Зачем тебе это нужно?
— Та-а-ак. Во-первых, — с такой интонацией Коля говорил с Машей, когда вспоминал, что старше ее. — Откуда у тебя такая информация?
— Неужели ты думаешь, что я тебе скажу.
— А ты настолько мне не доверяешь, что боишься…
— Ничего я не боюсь. Мне интересно, зачем тебе это.
— А мне интересно, кто здесь, в Москве распространяет про меня слухи.
— Коля, значит, это слухи? — Маше показалось, что сердце перестало биться и замерло, надеясь.
Коля покосился на часы на стене.
— Я надеюсь, наши не в курсе?
— Конечно, нет.
— Помнишь, как ты в детстве донимала меня разговорами про Вселенную?
— Я думала, тебе это тоже интересно.
— Помнишь, я подарил тебе книжку Хокинга про время? Так вот, если ты
забыла. — Коля подошел к полке, легко отыскал книгу и зачитал вслух:
“Второй закон термодинамики гласит, что в любой замкнутой системе беспорядок, или энтропия, всегда возрастает со временем. Целая чашка на столе — это состояние высокого порядка, а разбитая, лежащая на полу, находится в состоянии беспорядка. Нетрудно пройти путь от целой чашки на столе в прошлом до разбитой на полу, но обратный ход событий невозможен”.
— Ну, энтропия. И что?
— А то, что чужаки, лезущие на нашу территорию, — это и есть энтропия. Локальная. Понятно?
— Нет.
— На Дальнем Востоке целый небольшой город отдали на заселение китайцам. А знаешь, как они дерутся? Нападают кучей на одного. Как тебе такая национальная особенность? Конфликты, хаос и бардак.
— Но вы ведь сами эти конфликты создаете. И скинхеды твои точно так же нападают толпой на одного.
— Ты знаешь, сколько их понаехало бы в Россию, если бы не было сдерживающих факторов? Я не верю в самоорганизующиеся системы. В обществе должны быть сдерживающие факторы…
— Это ты и есть? Фактор? Санитар леса? Черт, я думала ты умнее…
Маша замолчала. Сердце колотилось, Сэлинджер улыбался.
— Коля, это все надумано. Это все глупые, поверхностные рассуждения и оправдания для жестокости. Меня одно интересует. Ты что, по-настоящему их бьешь? На рынках?
— Нет.
— Значит, ты даешь деньги тем, которые занимаются этим?
В дверь позвонили. Коля встал.
— Я не собираюсь оправдываться и всего я тебе объяснить не смогу, даже при желании. И закроем эту тему.
Сердцен
Чувствительный Сердцен часто бывал влюблен, но первая его любовь была самой несчастной. С ним вместе в литинституте училась девушка с псевдонимом Вероника Зубило. Училась плохо, писала злободневные рассказы. Но в “своем кругу” была известна как сочинительница новаторских эротических од. Оды передавались посвященными из уст в уста и отличались эксцентричностью, к велеречивым и напыщенным фразам неожиданно примешивались слова дерзкие и даже неприличные. Это и был элемент новаторства. Слушатели од в таких местах неловко хихикали и смотрели в пол, как будто иллюстрируя “подпольность” Зубилиного творчества. Вероника не боялась ни преподавателей, ни “ушей”, ни интимных тем. Чтобы отделаться от Сердцена, она написала ему длинное, страстное стихотворение, которое называлось “Не к вам” и кончалось так:
Перстами длинными расправлю я парчу
В томленьи сладостном я погашу свечу
Но нет, не вас отнюдь так пылко я алчу
Я просто нервничаю, просто хохочу.
Все время, пока Сердцен читал стихотворение, у него щекотало в груди, он боялся вот-вот наткнуться на неприличное слово и был, с одной стороны, благодарен Веронике Зубило за то, что обошлась без матюгов, но с другой — бесконечно несчастлив, чутким сердцем с первых же строк поняв, что ему ничего не светит.
Оставалось лишь смотреть на Веронику исподлобья и скрежетать зубами.
Баршутин
Вечером Баршутин позвал Машу в гости, в новую квартиру. Квартиру он снял у жухленькой пенсионерки, после смерти мужа решившей переселиться в Подмосковье к сестре. Пенсионерка радикально отличалась от своих ровесниц, сознательно не желала разбираться в ценах, и 150 долларов в месяц показались ей незаслуженными и грязными деньгами. “Ну, как же ж можно брать столько? Нет, сынок, давай хоть семьдесят. Мне так покойнее будет”. — “Нет уж, берите, лучше вы мне просто повышать цену не будете”. Баршутин на радостях вызвался помочь ей перевезти вещи, а потом еще починил забор. Разбогатевшие старушки учинили пир, позвали соседей и долго душевно пели скрипучими голосами.
В Баршутине вспыхнула хозяйская искра. За четыре дня он умудрился покрасить в своей новой квартире окна, купить и постелить линолеум, повесить новые шторы, убраться и наводнить квартиру вещами из своей комнаты. Ароматические палочки Пети-кришнаита быстро избавили жилище от старушкиного запаха.
Мать вслух одобрила его желание пожить самостоятельно, хотя в душе переживала его отъезд как проводы на войну. Четыре ночи она тихо проплакала на кухне в одиночестве. Бабке не жаловалась, боялась растревожить ее слабеющую психику.
Перед приходом Маши Баршутину показалось, что квартира чересчур тщательно убрана. Он раскидал си-ди диски на столе. Небрежно швырнул свитер и джинсы на стул, потоптался на диване. Не стал убирать с журнального столика грязную чашку. В коридоре перевернул тапочки.
Лера
Так вышло, что Машина мать растеряла большинство своих подруг, когда ждала первого ребенка.
Вася не был эрудитом, но много грубовато шутил. К тому же он был не по-русски опрятен, пах туалетной водой, что подруги Леры очень ценили. Дружной компанией ходили в кино, устраивали вечеринки, ездили к Лериным родителям за город.
Но стоило Лере забеременеть Колей, увеселения перестали ее радовать. Мучили беспокойства. Сначала тошнило. Не только от еды, но от неудачной шутки, от грубого слова, от неискреннего комплимента. Когда токсикоз миновал, она узнала от врачей еще более жуткое слово “угроза”. Угрожало все, весь мир угрожал малышу. А также собственные мысли, волнения, эмоции, даже радоваться было вредно. Когда и это прошло, стал болеть правый бок, намекая на аппендицит. В очереди за правым боком стояли спина и поясница — куда-то сместились позвонки. А малыш все никак не хотел толкаться, и Вася вечерами надолго прикладывал ухо к теплому животу и рапортовал, что слышит одно урчание. К восьмому месяцу Василий стал подозрительно обходительным. Лера догадалась, что его одолевают непристойные мысли, как-то связанные с ее подругами. Уличить его было сложно — он каждую свободную секунду старался проводить с женой, но Лера легко воображала те мечтания и томления, из-за которых он, наверное, чувствовал свою вину и суетился вокруг нее.
Сначала Лера перестала приглашать в гости самую красивую свою подругу — Галину, за ней почувствовала неприязнь к изящной и шустренькой Вареньке, которая казалась теперь еще изящнее. Потом пришла очередь некрасивой, но очень хитрой Кристины, чьи увлечения психологией и даже парапсихологией наверняка безотказно помогали в отношениях с парнями вроде Васи.
Оставалась Несси, жена Васиного друга Рустама, от которой избавиться было невозможно, но Несси была не особенно кокетлива и так увлечена своим Рустамом, что опасности не представляла.
Когда Коля успешно родился, потянулись суматошные дни наедине с младенцем. Она обожала его, но ведь он пока не умел говорить. Тем более читать и рассуждать о прочитанном. Иногда Лере казалось, что она сама стала младенцем и не может уже разговаривать, а только издает бессвязные звуки, икает и постоянно хочет есть. Василий много работал, а девчонки изредка позванивали, интересовались, как поживает Колька. Лере хотелось позвать их всех и похвастаться малышом, но теперь она боялась сглаза. К тому же, пока Лера не высыпалась и дурнела, ее подруги делали карьеру. Это было мучительно: представлять, как шустрая Варенька в клетчатых брючках водит по Москве туристические группы из живых иностранцев, Галина сидит вся расфуфыренная в приемной начальника и с томным видом отвечает на звонки, а умная Кристина реализует свои знания бок о бок с интересными личностями в издательстве, где переводит вошедшие в моду книжки по практической психологии. И изумляет всех своим неженским умом.
Все это Лере рассказывала добродушная Инесса, и Лере очень часто хотелось плотно зажать ей рот ладонью и, страшно вытаращив глаза, прошипеть: “молчиииии”.
Время шло, друзья мужа не стали и ее друзьями. Колька рос и интересовался пока исключительно машинами и книжками о машинах. Стихи учил неохотно, а об английском говорить пока было рано.
Когда ему исполнилось четыре года, Лера решила искать работу, отвозить Колю к родителям, забирать по выходным. Устроилась в школу, потому что только туда брали без опыта и с маленьким ребенком. Вошла в раж: разучивала с детьми свои любимые песни “Битлз” и АББА, сама сочиняла карточки с непривычными для тогдашней школы разговорными ситуациями: “Сегодня твоя бабушка забыла, куда положила вставную челюсть, и нервничает. Помоги ей найти челюсть. Используй предлоги места и направления”. Дети обожали Леру, доверяли тайны. Лера рассказывала о своих успехах мужу, но Васю интересовал только один ребенок на свете — его сын. В психологию обучения он вникал без энтузиазма. Скоро Лера стала зевать на уроках и забывать слова. Отчаянно надоели двоечники и дополнительные занятия. Перед глазами снова возникали Варенька в клетчатых брюках и с тонкой косичкой-повязкой на середине лба, Галина с телефонной трубкой у яркого рта и Кристина в туче умных мужчин. Беспросветно, — решила Лера и уволилась. А через месяц узнала, что снова беременна.
Работа
Чем больше Маше хотелось пошутить или даже поиздеваться в статьях над читателями, тем удачнее казались ее работы коллегам. Она сочиняла статьи, воображая, что придумывает фельетоны для юмористических журналов, но девушки прочитывали их без тени улыбки и говорили что-нибудь вроде:
“Замечательно. Только вот в этом месте не совсем правдоподобно. Пускай ее муж будет лучше… ну, скажем так, дантистом”. В офисе только одна девушка не была лишена чувства юмора. Ее звали Валя. Они вскоре подружились.
Маша о Вале
Валя умеет жить с удовольствием. Она осознает каждое свое движение, каждый взгляд, свой и чужой, придает огромное значение походке, жестам, ногтям и даже о своих циклах говорит с затаенной нежностью. Валя почти во всем понемногу компетентна.
Женщины Валиного типа похожи даже не на кошечек, а на каких-то городских лис. Невысокие, очень женственные, с ладной фигуркой. Жидкие блестящие волосы, маленький носик, аккуратные губы, нежный подбородок. Валя очень мила, когда не улыбается. У нее интересная челюсть — маленькие зубы слегка загнуты внутрь, а при улыбке сильно обнажаются десны. Баршутин говорит, что ее улыбка вызывает у него эстетический ступор. Но когда привыкаешь, это даже оригинально. Валя из тех, с чьими недостатками очень легко и быстро миришься. Раз и навсегда.
Сегодня после разговора с Колей я впала в прострацию и попросила Валю где-нибудь со мной посидеть.
Валя стояла у входа в кафе, в позе манекенщицы, с рукой на бедре. По плечу сползал вот-вот готовый слететь ремешок маленькой сумочки. Мне показалось, она заметила меня, но не подала вида, позволила мне разглядеть ее наряд и изящную позу. Одета она была с легкой небрежностью, которая сейчас в моде.
— Привет, как дела, ничего не замечаешь? — спросила она.
— Пока нет, — сказала я.
Валя встряхнула головой: — Покрасила волосы.
Она постоянно что-то делает со своими волосами, но редко кто замечает эти изменения.
В кофейне Валя не стала спрашивать, что со мной случилось, хотя не могла не заметить. Она просто сказала, что на Западе сейчас модно заводить дворняжек, что для хорошего цвета лица нужно пить много простой чистой воды, что исполняются только конкретные мечты, и что если уж выходить за старого, то за голландца — они очень хорошо сохраняются, а американцы — те даже после смерти долго лежат в могилах и не гниют — потому, что в американской пище лошадиные дозы консервантов.
Главный талант Вали — легкость. Она гениально умеет поднимать настроение, правда, только на время, пока ты с ней говоришь. Как только я вышла из кафе, мрачные мысли о Коле налетели с новой силой. В голове все перевернулось, хотелось что-то делать, но что? Я чуть ли не бегом побежала к Баршутину. Мне просто нужна была поддержка и сила, я ведь тоже — народ.
Новый Баршутин
Баршутин открыл дверь, впустил Машу, предложил кофе, чай, вино, омлет, зеленый горошек. Она села на диван, одобрительно завертела головой, оглядывая квартиру. А внутри Баршутина как будто завели шарманку с одной-единственной фразой: “Она в моей квартире. Она в моей квартире. Она в моей квартире”. Стоя перед диваном, он вспомнил, что за суетой и уборкой забыл принять душ. В каком-то трансе пошел в ванную, вернулся, сел рядом с ней, что-то хотел сказать и забыл.
— Как дела? — спросила Маша.
— Нормально, а у тебя? — Он вдруг потянулся к ней, завалил на диван, уткнулся лицом ей в грудь и стал быстро раздевать.
Маша
Я так удивилась, что почти ничего не успела почувствовать. Потом он с серьезным видом встал, разорвал пакет с новым бельем и постелил нам постель. Когда он уснул (или сделал вид, что уснул), положив мою голову себе на руку, я долго лежала с открытыми глазами и поймала себя на том, что напрягаю шею, чтобы его рука не затекла. Потом мне стало казаться, что краска на хрустящем и ярком, как петух, постельном белье плавится от жара, и этот жар исходит от моего тела. В конце концов, я осторожно разбудила Баршутина и попросила все повторить.
А потом мне приснились бабушка и дедушка. Я захожу в дом и сажусь за бабушкин дубовый стол, по другую от нее сторону. Дома очень пыльно и светло, кругом на полу разбросаны шахматы и старые вещи. Бабушка перебирает крупу, посматривает на меня поверх очков и улыбается. Мне хочется погладить ее по голове, и я тянусь через стол, а он такой широкий, что невозможно дотянуться. А потом у бабушки за спиной появляется дед с лицом китайца. Я спрашиваю: “Дед, ты что же, китаец?” — “Нет, я кореец”, — отвечает он.
Такой сон. Что же мне делать с Колей?
Вася Басин
Когда она ушла, Баршутин долго и бесцельно сновал из комнаты в кухню и обратно. Позвонил Васе Басину. Басин был когда-то Машиным партнером по бальным танцам. Теперь работает сторожем в ботаническом саду.
У Басина хроническая депрессия, и часто, попадая в его темную полосу, Баршутин испытывал какое-то ненормальное удовольствие. Но сегодня ему хотелось, чтобы и другу тоже было хорошо. Чтобы он был в состоянии порадоваться за них.
— Привет, Вася.
— Привет.
— Как жизнь?
— Никак. А твоя?
— По-всякому. Я из новой квартиры звоню.
— Понятно. И что? Сознание расширилось на новом месте?
— Еще как.
— А я накуренный.
— По голосу не заметно.
— Ты просто привык. Я теперь почти всегда накуренный.
— Да?
— Я в таком состоянии вижу мир без прикрас.
— Ну и как он сейчас выглядит, без прикрас?
— Как кал.
— Я так и знал. А что-нибудь, кроме дерьма, видно?
— Нет.
— А ты сам?
— Я тоже. Но я хотя бы осознаю это. (Тут Вася то ли откашлялся, то ли его стошнило.)
— Ну и что теперь делать?
— Наша с тобой задача, — продолжил он серьезно, — показать людям, чем они на самом деле являются. К тому же ты работаешь на радио. У тебя есть выход к широким массам.
— Ты думаешь, они от этого станут лучше?
— Некоторые, вполне вероятно, слегка изменятся. Но не все, конечно. Окаменелостям не помочь. — Вася говорил серьезно и медленно.
— Вася, может, тебе женщину найти?
— Только не говори как какая-нибудь тетка, пожалуйста. И не обижайся, но этот совет “найти женщину” плохой.
Они помолчали. На другом конце провода что-то стукнуло.
— А знаешь, это идея. Познакомь меня с кем-нибудь, — вдруг сказал Вася.
— У Машки есть новая подружка, Валя. Но ты ей не понравишься, несмотря даже на то, что ваши имена похожи. Ты неперспективный и ездишь в метро. Она не приемлет мужчин из метро.
— Да уж, из кала каши не сваришь.
— Перезвони мне, когда выспишься.
— Нет, It’s now or never!!!
— Слушай, я уже забыл, когда ты в последнее время говорил о чем-то еще, кроме как о дерьме.
— Да ведь оно повсюду!!! Ты просто боишься в этом себе признаться!
— Я не боюсь, я просто так не считаю. То есть частично это так, но… что ты собираешься делать со своим открытием?
— Я уже сказал. Заставлять людей принюхаться к себе.
— Вася, когда у человека канализация ломается, ему кажется, что весь мир воняет.
— Духовную канализацию мира давно уже прорвало, и пар заволакивает наши глаза. Проснись!
— Отвали.
— Мы живем в адуууу! — Взвыл Вася. — Unchain My Heart!
— Слушай, ну если тебе так херово, то приходи ко мне с пивом.
— Лучше с водкой. Ты середняк, Баршут, а я не признаю полумер.
— Нет, приходи с пивом.
— Нет, с водкой.
Сердцен
Работаю над пьесой “Прекрасна, но неудивительна”. Это о женщинах и жизни. Давеча понял, чего мне не хватает сейчас. Молодости, свободы, энергии. Алчу молодости. Вот даже выражаюсь как-то старо. Вчера в Союзе драматургов были одни старики. Только и делали, что чай пили из грязных кружек. Называли мои идеи косными. Найти б где-нибудь молоденькую девицу, и пусть она будет простой, да, простой девушкой, согласен даже на аморалку. Боже, я дичаю.
Коля
Так-так-так. За мной уже следят. Премило. У Машки есть нерусские друзья? Может, Басин? Нет, он, кажется, русский, хотя волосы почти черные. А может, Несси в своей осетинской диаспоре что-то прочухала?
Вася Басин
Хорошо помню, как не любил, когда мама спала. Мне было семь лет, я пошел в первый класс. Я приходил из школы, обедал. Мама спрашивала, как дела в школе, как мальчики-девочки. Я рассказывал долго, боялся остановиться, потому что знал, что, когда остановлюсь, мама пошлет меня делать уроки, а сама пойдет спать. Когда я рассказывал что-то грустное, мама говорила, что у нее в детстве тоже так было. Мне всегда было приятно узнавать, что у нее тоже так было и все кончилось хорошо. У нас было две комнаты, одна маленькая — моя, и одна большая — проходная. Там папа повесил бордовые шторы, которые задергивались и отделяли диван от остальной комнаты. Он сказал, что маме обязательно нужно спать днем, потому что она устает. Проходя на цыпочках мимо плотных бордовых штор, я каждый раз чувствовал себя особенно. Я ведь не уставал, мне не нужно было спать по целых два часа каждый день. Было неприятно, хотелось, чтобы не было так тихо и чтобы мама скорее встала и ходила, говорила и пекла блины на кухне. А еще вечером, когда смотрели телевизор, она иногда вставала и целовала меня в щеку. “Пойду лягу. Спокойной ночи”. Папа обычно оставался со мной и досматривал фильм.
Однажды, проснувшись утром, я подбежал к шторам, хотел рассказать сон, но отец остановил меня и сказал, что мама еще спит. Он взял меня за руку, увел в мою комнату и стал смотреть, как я собираюсь в школу. Потом опять взял за руку, вместе со мной пошел на кухню и попросил сидеть тихо, пока он сделает бутерброды. Потом отвел меня в коридор и помог надеть ранец. “Сам добежишь?” Школа была рядом, но обычно он провожал меня.
“Сам добежишь?”
“Добегу”. Сказал я и добежал до школы бегом, не останавливаясь.
Маша
По дороге к Баршутину, чтобы не думать о брате, я вглядывалась в лица идущих навстречу мужчин и мысленно рассортировывала их на тех, с кем могла бы заняться сексом, тех, насчет кого сомневаюсь, и тех, с которыми не могу этого себе представить. Соображать приходилось быстро, и это отвлекало. Через некоторое время начала ловить ответные, продолжительные взгляды. Порочные мысли легко долетают до людей, тут сверхспособностей не нужно. Странное занятие, никогда раньше ничего подобного не делала. Это все Баршутин… не ожидала от него…
У него в гостях сидел Вася Басин. Он, кстати, один из немногих находил время, чтобы приезжать ко мне, когда я жила в деревне. Этот человек хорошо знает, что такое уныние. Я была рада его видеть. Пришлось выпить за встречу. Потом я взяла и рассказала им обоим про разговор с Колей. Не понимаю, я предательница или нет? Мы долго думали, что делать. Предлагали разные варианты, но все они казались нам невыполнимыми и фантастическими. Вася очень нервничал. Наконец я решила просто попробовать уговорить Колю бросить это черное дело. Не верю, что он ввязался из-за природной жестокости или что с головой у него не в порядке. Может, он действительно верит в эту дурацкую энтропию?
Коля
Точно, Несси прочухала. Не зря Машка завела этот разговор сразу после дня рождения отца. Несси скорее всего напилась и нажаловалась ей. Но откуда сама узнала? Нужно срочно сообщить нашим, что кто-то наводит справки. Может, сказать Машке, что я пошутил? Не поверит. Она теперь будет следить за мной.
Вася Басин
Отец включал телевизор, распрямив спину, садился на краешек дивана и лузгал семечки, вынимая их из кармана и сплевывая шелуху в кулак. Можно было залезть с ногами на диван, разглядывать его затылок и представлять, что мать сидит тут же, с нами, или лучше вспоминать, как она еще совсем недавно, будто вчера, крутила радиоприемник, пытаясь поймать мелодию своего Поля Мориа “Что такое молодость”, зажатую между новостями дня и “Сельским часом”. Когда ей удалось справиться с шорохами и посторонними звуками, это был уже конец мелодии…
Маша
Я перечитала Хокинга. И нашла там другую мысль: “Неверно считать, будто беспорядок растет из-за расширения Вселенной. Всему причиной условие отсутствия границ. Из-за него растет беспорядок, но только в фазе расширения создаются условия для разумной жизни”. Вот оно. Только в фазе расширения… Непонятно, почему Коля не обратил внимания на это место в книге. Тут доказательства приводятся. Сегодня же суну ему книжку под его самоуверенный нос. Я об этом так легко говорю… мне кажется, что все это не по-настоящему.
Позову Петю в гости. Может, хоть он что-то придумает.
Вася Басин
Когда спортивные бальные танцы только-только вошли в моду, тетка отдала меня в танцевальную студию “Элегия”. Мне не хотелось в “Элегию”, хотелось на карате, но тренер из “Элегии” на первом занятии внушил мне, что у меня талант и чувство ритма, пообещал поездки за границу на конкурсы, а под конец еще и расхвалил на глазах у всей группы. Знал, черт, как заманивать. Пацанов в группе было мало, нас очень ценили и даже разрешали самим выбирать себе партнерш. Я сразу положил глаз на черноволосую гибкую Нину. “Багира”, — подумал я. У нее была самая короткая юбка и самые длинные каблуки. По приближении оказалось, что девчонка даже без каблуков выше меня на голову. Тренер попросил выбрать кого-нибудь другого. Я увидел восемь пар отчаянных глаз и испугался. Не хотелось долго их мучить, и я подошел к той, что стояла ближе остальных к Нине. Это и была Маша.
Она сказала мне потом, что не завидовала Нине, надеялась, что с таким ростом она никогда не найдет себе партнера по танцам. Но партнер сыскался, длинная такая шпала — студент, с очень взрослой мордой. Никто не верил в него сперва — слишком поздно начал. Но, видно, он был неслабым охотником по натуре. Смог даже исправить самый безнадежный порок — танец не в музыку. Нина иногда срывалась и громко на него орала, но очень быстро остывала и начинала терпеливо считать: и два и три ичерыррераз и два и три и…
Я не мог смотреть на Нину без громкого сердечного стука. Смуглая кожа, блестящие волосы и янтарные глаза, вечно-короткая юбка и колготки-сеточки, которые ей привозил “с морей” папаша. Профессионалка, блин. Мы таких видели только на засмотренных видеокассетах с чемпионатами. Остальные девчонки сами придумывали себе костюмы — обшивали юбки блестками, а топы бисером из магазина “Новинка”. Но в этом своем рукоделии, с веснушками и прыщами, они казались какими-то кустарными рядом с вечно загорелой Нинкой.
Мои наблюдения, кстати, не мешали мне ладить с партнершей. Поначалу тренер возлагал на нас надежды. “Выгни кисть, напряги стопу! Почему не смотрите друг на друга? Где ваш контакт?” Иногда контакт случался, но на конкурсах мы, непонятно отчего, проигрывали. Я знал, что танцую грубо и вообще деревянно, но ничего не мог с собой поделать. А Машка, глядя на меня, не могла даже улыбнуться.
Баршутин о Пете
Петя высокий и немного нервный, у него жилистая шея, рано начавшие редеть волосы, тонкий, голубоватый нос с горбинкой и раздувающимися ноздрями. Когда Петя говорит, мне хочется смотреть на его нос, не отрываясь. Петя похож на грифа, только мяса не ест. Время от времени он пытается сманить меня в свою веру: подсовывает книжки, обкуривает ароматическими палочками, затевает философские споры, умоляет сказать, что я думаю о какой-нибудь медитативной музычке. Но главное оружие Пети — еда. Приготовление еды занимает у него чуть ли не все свободное время, и он искренне верит, что какой-нибудь рисовый шарик с изюмом (предварительно предложенный Кришне и, конечно, им не съеденный) способен разбудить в человеке божественный огонь. Этому кришнаитскому верованию радуются бомжи и алкаши. Они с утра занимают очередь за освященной пищей у кришнаитского храма. Кто успеет, того накормят бесплатно — помогут исподволь исправить карму. Вот это заморочка, Петя.
Вася Басин
Накануне междугороднего конкурса Нина пропала. Объявили розыск и через три месяца, в лесопарке, в каком-то там заброшенном сарае нашли ее. В смысле то, что от нее осталось. Мать опознала ее по зубам и волосам, одежды нигде не было. Все знали, что это дело рук маньяка. В этом же районе уже пропали две девчонки, но о маньяке не говорилось официально. Какие-то идиоты придумали в качестве официальной версии — самоубийство. Ее родители протестовали. Отнесли в газету фотографию — Нина с медалью на шее, после конкурса, расчесывает волосы и смеется в камеру. Под фотографией подпись: Вы верите, что такая девочка могла покончить с собой? А потом в розыск подали родители еще одной девчонки. Показали фотографию по телевизору. Тоже черноволосая…
С тех пор, как Маша рассказала о своем брате, я очень хочу его увидеть. Нет, я еще не сошел с ума и не подозреваю его… в то время он, кажется, учился в своем экономическом и крутил уже какой-то мелкий бизнес. Да и какой из него маньяк. Но все равно хочу его увидеть. Просто посмотреть на него.
Мама Лера
Мне дали новую книгу переводить. Предыдущую видела в книжном с ярлычком: “Лидер продаж”. На этот раз не просто женский роман, а иронический женский роман. Густо приправленный заграничными женскими реалиями. Названия фирм, торговых марок, супермаркетов, кремов, шампуней, журналов, редких детских болезней, экзотических блюд на французском и итальянском, термины из психологии и психоанализа! Оказалось, я давно отстала от жизни, совсем не знаю, чем сейчас живут женщины в мире. Все эти штучки в справочниках не отыщешь, приходится бродить по интернету. Но радуюсь, когда они находятся. Чувствую себя переводчиком-детективом, постоянно выпутываюсь из ловушек, разбросанных по тексту. А если честно, то все эти мелочи… выводят меня из себя. Апофеоз суеты какой-то. Неужели женщинам для счастья нужно так много? И еще писать об этом, а мне переводить… С некоторых пор хочется пригласить в гости старых институтских подруг и что-нибудь вспомнить. В наше время воздух был разреженнее. Жизнь не была такой плотной, густой, не такой мутной. Это не я говорю, а, наверное, моя ушедшая молодость. Еще она говорит, что… ну да Бог с ней. Я старею.
Помню, у меня была одна заколка с бирюзой… как я плакала, когда Колька ее маленький сломал. Сейчас у меня так много заколок… Но если все выброшу, через час о них забуду. Где бы купить дорогую заколку с бирюзой? И хранить ее и потом подарить внучке. Настоящая бирюза умеет стареть, из светло-голубой превращается в зеленую. И еще. Мне кажется, что кто-то все знает обо мне. Читает мои мысли. Это давно уже мне так кажется. Это что-то нервное, видимо.
Петя
— Харе Кришна Харе Кришна Кришна Кришна Харе Харе. Ну что, как живете…
— Я так, честно, рада тебя видеть.
Они сидели на кухне, ели грецкие орехи и запивали смесью из специй, разведенных в кипятке. Петин рецепт. Маша рассказала ему о разговоре с Колей. Петя выслушал молча, раздувая ноздри. Потом с отрешенным видом начал:
— Я все это называю божьими играми… С одной стороны люди, их судьбы, все, что происходит или не происходит, — это “майя”, иллюзия и игра.
— Да уж. Это для тебя игра. Но я даже не представляю, что можно делать с этим. Какой-то грех… и я ничего не могу. Когда думаю о брате, нападает слабость и безнадега.
Петя звучно хлебнул дымящегося напитка и пристально рассмотрел миниатюрный очищенный мозг, прежде чем отправить его в рот.
— Есть старая индийская легенда о Парама-Пурушу. Это одно из имен всеобщей души, или абсолюта. В легенде говорится, что когда-то он был во Вселенной совсем один и, естественно, скучал. Тогда он разделил себя на миллиарды частей и стал играть этими частицами. И эти частицы — мы и есть. То есть те самые божьи искры, которые в нас есть. А значит, он играет не нами, а как бы самим собой.
— И вами, слугами Кришны, он тоже играет?
— И нами, только мы пытаемся освободиться, вернее, перейти на другой уровень игры…
— То есть вы служите ему и надеетесь, что он за это выведет вас из игры или даст бонус?
— Нет, не только поэтому.
— Знаешь, это все интересно, но делать-то что?
— А когда твой брат приезжает?
— Он уже здесь. И пробудет до моего дня рождения в марте.
Оба помолчали.
— Может, музыку включим?
— Давай, я тут как раз Харрисона прихватил, послушаем старичка? — Петя порылся в своем разноцветном разящем благовониями тряпичном рюкзаке и вытащил кассету.
— Харрисона любят все кришнаиты.
— Не все, — отозвался Петя и поднял с дивана книгу. — Хорошая фамилия, труднопроизносимая. Кржижановский… Ну и как, интересно?
— Баршутин его очень любит, а мне так…
— Вот смотри… есть ли… будет ли… — он принялся быстро пролистывать книгу.
— Что ты хочешь там вот так увидеть?
— Слово “Бог”.
— Чего?
— Я ищу слово “Бог”. Его легко найти, его обычно пишут с большой буквы.
— Ну да. — Маша поморщилась.
— Есть. Вот, посмотри. Ты знаешь, я заметил, что в любом рассказе, даже в любой статье это слово всегда есть.
— Думаю, слово “да” или “хорошо” вообще везде есть, даже в любой рекламе.
— Знаешь, как нас с сестрой воспитывали?
— Ну расскажи.
— Учили во всем сомневаться.
— Это что, плохо?
— Родичи были оба инженерами и почему-то жутко боялись любых проявлений фанатизма или слепой убежденности. Вот, к примеру, спрошу я маму: А Иисус в самом деле жил? Она отвечает: есть Библия, может, конечно, и жил, но вряд ли стоит слепо верить в то, что не доказано. И был ли он именно тем человеком, о котором написан Новый Завет, мы не знаем. Спрашивает сестра: что такое любовь, папа? Папа отвечает: на самом деле никто точно не знает, что это такое. Это вещь труднообъяснимая. — А за плохие поступки всегда наказывают? — спрашиваю я. Мама честно отвечает: знаешь, сын, часто негодяи живут дольше и богаче честных и добрых. Сестра: А правда, что красота спасет мир? Папа: идея хорошая, дочь, но это сказал человек, а любому человеку свойственно иногда ошибаться.
Спросишь про науку, они тебе про белые пятна, неразрешенные загадки физики. Ну, в общем, все в таком духе. Ни да, ни нет, с одной стороны, с другой стороны. Моя сестра поначалу металась от одного к другому, все искала себя, потом стала выпивать и депрессовать.
— Но ведь это может быть никак не связано с вашим воспитанием. Разве можно обвинять…
— Да я не обвиняю, я просто решил выбрать для себя, во что мне верить, и не задаваться больше вопросами.
— А почему в Кришну-то?
— Так вышло.
Он положил кассету в сумку и пошел в коридор. Обернулся и осмотрел Машу с головы до ног.
— Хочешь я твоему Кольке трансцендентальную лекцию прочту? Докажу ему, что он эту энтропию слишком плоско понимает. Что намного опаснее — душевная энтропия. Душа, все глубже погружающаяся в хаос. Хаотическое расширение сознания и развитие ума ни к чему не ведут. Без веры. И без работы, о которой твой работящий братец ни черта не знает.
— Думаешь, он будет слушать? Тем более тебя…
Петя задержался перед открытой дверью, обнял Машу и дружески погладил по спине. Такого не случалось очень давно, с той самой вечеринки, когда он признался ей в крушении своих рок-н-рольных планов. С тех пор, как он стал ходить в оранжевых одеждах, он ни разу не обнимал женщин. А Маше руки Пети в тот момент показались руками самого Кришны. Они были горячими и утешающими.
Инесса
Окончив институт, Несси быстро определилась, что будет делать дальше — создавать семью. В отличие от своих тщеславных подруг она не спешила побыстрее завести знакомства с иностранцами или устроиться в душную контору. Она выбрала репетиторство — нелегальную, но свободную работу. Она выросла в большой осетинской семье и свою мечтала сделать большой и образцовой. Она отмыла комнату в семейном общежитии, насажала цветов на подоконниках, завела себе “тетрадь хозяйки”, куда записывала рецепты блюд и масок на лицо из “Работницы”. Она составила расписание уроков так, чтобы освободить вечера для общения с мужем, и каждый месяц старательно высчитывала по календарику “благоприятные дни”. Несси вывела даже собственную формулу семейного счастья: страсть должна сочетаться с нежностью, доброта с достоинством и некоторой личной изюминкой, а взаимопонимание… Взаимопонимания не получилось. Рустам был жуир и забавник. У него были черные волосы, тонкие усики, широкие рельефные плечи и сильные волосатые ноги, а под пушистыми ресницами прятался невинный взгляд. Его боготворила вся прекрасная половина семейного общежития. Он приходил домой все позже, Несси не знала, что делать с вечерами, а “благоприятные дни” стали самыми тоскливыми днями ее жизни. Она звонила Лере — единственной семейной из всех ее подруг и пыталась получить хоть какой-нибудь совет, но Лера только сочувствовала и вспоминала, как вели себя в подобных ситуациях героини литературной классики. Ведь ее Василий был надежным, как Китайская стена.
Ребенка тоже не получалось. Измучившись, она стала подозревать, что Рустам — не ее судьба, и не удивилась новости, которую Рустам однажды утром сообщил ей, легко шевеля усиками. Она час простояла на маленьком, усеянном цветами балконе, пока муж энергично и почти весело собирал свои отглаженные брюки в небольшой чемодан.
Вася Басин
Ребенком Вася был пугливым и осторожным. Когда Басину исполнилось семь лет, его мама умерла, а отец стал приходить домой только по субботам, приносить тетке деньги, а Васе шоколадки. Васина тетка, старая печальная дева, которая сама относилась к миру с большим подозрением, поощряла излишнюю осторожность мальчика.
В переходном возрасте, который у Васи совпал с бумом восточных единоборств, он часами принимал перед зеркалом воинственные позы, но непонятным образом оказался на бальных танцах.
— Знаешь, почему никто о Нине не говорит? Все делают вид, что ее ужасной смерти вообще не было?
— Почему?
— Потому что бальные танцы и смерть — вещи плохо совместимые, — сам удивившись и смутившись этой “заумной” фразы, заметил Вася, провожая Машу домой после очередного конкурса и четвертого места.
— Ты философ.
— Я решил бросить занятия.
— Тогда я тоже брошу. — Маша замедлила шаг и отвернулась. — С тенью, что ли, танцевать? К тому же родичи нудят день и ночь. Хотят, чтобы я на филфак поступала.
После смерти Нины Вася впал в свою первую затяжную хандру. Никто не мог вывести его из душевного оцепенения. Месяца через два он сделал это сам, решив поступить в школу милиции. Долго обдумывал эту идею, воодушевлялся, представлял себе, как дослужится до следователя и тогда уж отомстит, очень постарается на посту… Но ко всем этим планам примешивались неприятные мысли. Он знал, что как бы хорошо он ни нес службу, сколько бы ни поймал маньяков и ни спас девушек, его все равно все будут обзывать “ментом поганым” и “мусором”. Ведь совсем недавно он сам с подпрыгивающей за спиной гитарой бегал от ментов и, отскочив на безопасное расстояние, с удовольствием поливал их грязью.
Он передумал идти в милицию. Устроился работать сторожем в ботанический сад, где уже 20 лет, словно в монастыре, служила его тетка. В саду он работал… над собой, тренировал отвагу. Бродил ночами один среди зловещих теней и звуков.
Петя-кришнаит
Только не хочу, чтобы меня считали исключительно фанатиком. Я, конечно, фанатик, но мне не чужды и мирские страсти. Влечение, например. Я, кстати, пылкая натура, а именно такие и приходят в конце концов к религии. Ибо столкновения плоти и духа высекают в нас искру мудрости. Но я хотел не об этом.
Если достаточно ярко воспроизвести в памяти эпизоды моей прошлой жизни (жизни до Кришны, я бы назвал ее пред-жизнь, то есть предварительная жизнь или даже предчувствие жизни), то становится ясно, что они никуда не делись, что прошлое такая же часть меня, как и настоящее. Не новая мысль, конечно. Я иногда люблю не новые мысли. Я хотел сказать о том, что, когда меня упрекают, будто я со своими мантрами “не живу”, я только смеюсь. У меня уже столько всего в жизни было, “нормальным людям” этого за несколько реинкарнаций не испытать. Чего я только не перепробовал, одних наркотиков… жуть, Басин отдыхает. Целая полка в моей голове заставлена такими брошюрками с надписями примерно следующими: “Как я был металлистом”, “Как я попробовал винт”. Или, например, вот такой случай, из любимых: “Как я был экскурсоводом”.
В то время Кришна еще не обратил на меня свой духовный взор, и я находился в постоянном поиске объектов женского полу и изучал английский, параллельно его же и преподавая школьникам. Сам брал частные уроки у Инессы. Язык мне давался, а охота на девушек — не очень. Объекты попадались по разным статьям неподходящие.
И вот однажды моя добрейшая учительница Инесса Руслановна попросила выручить — вместо нее поводить по Москве студентку-англичанку из культурной делегации. Она, мол, приехала с папой-профессором, хочет город посмотреть. Уверила меня, что трудно не будет, девчонка “своя в доску” и к тому же изучает русский.
“Своя в доску” оказалась еще и ангелом небесным, пастушкой Гопи, Апсарой, Хлоей и Суламифью в одном лице.
— Наташа, — стукнула свое имя по последнему слогу. Сразу пояснила, что имя ей выбрал отец, любитель Толстого, а когда представился я, она заулыбалась и сообщила, что “рада быть вам сестра”. Я сначала сдуру подумал, что она состоит в какой-нибудь толстовской общине, где все называют друг друга братьями и сестрами, и только потом, под покровом бессонной ночи вспомнил, что у Ростовой был брат по имени Петя.
Я был рад попрактиковать разговорный язык, но и девушка тоже норовила попользоваться мною для практики в русском: “Да, пжалуста, нет, спасиба”. “Этот дом хорош, а тот дом плох”. У нее была страсть к кратким прилагательным.
Когда мы уже валились с ног, я предложил заглянуть в бар и чего-нибудь выпить. Она ответила: “Да, пжалуста” и заказала литр пива. Мне отчего-то почудилось, что если я не закажу что-либо покрепче, то поставлю ее в неловкое положение, и я взял водки. Я старался держаться достойно и по-деловому, но майя (тогда я еще не знал, что это такое) окутывала меня все крепче. Ко всем своим внешним достоинствам девушка оказалась еще и музыкальной фанаткой. В то время для меня это было определяющим моментом в людях. Она стала перечислять названия… и фамилии… и чего она только не слушала… Боб Дилан, “Дэд Кэн Денс”, Том Уэйтс, сольники Уотерса… “Oh, my…” — как идиот повторял я и сползал под стол. Заказал еще водки. Себе и ей. Она не отказалась. “Да, пжалуста. Водка хорош”. Рассказала мне все, что знала про битников и про то, как разговаривала с живым Джорджем Бенсоном. Под конец разговорилась: “Москуа не красива, но интересна. Я не знаю ваша рок-музыка, но ваша поп-музыка кошмар!” Я соглашался и пил. Провожал долго. Мы не сразу нашли ее гостиницу. Отвел ее в сторонку, в темный закуток улицы, хотел расспросить о ее планах на завтра, о том, что еще она хочет посмотреть в Москве, хотел взять телефон, назначить свидание, разузнать, когда она уезжает. Но вместо этого взял двумя руками за худую шею и приблизил к своему ее узковатое, смышленое лицо… Как вы думаете, что она сделала? Она серьезно сказала: “Нет, спасиба”. Потом выбралась из закоулка и вошла в стеклянные двери гостиницы. Когда она обернулась, я помахал ей рукой. Она помахала в ответ. Вот и все.
Маша
Вчера на вечеринке Вася Басин спросил меня, чего я боюсь. Я, не думая, ответила, что боюсь снова потерять смысл всего и впасть в бессмыслие… Тогда Вася сказал, что ему кажется, будто я боюсь собственной незначительности. Когда Басин смурной, он любит говорить всем в глаза так называемую правду-матку. Мне захотелось обидеться на него — но поняла, что если обижусь, значит, он прав. Да, наверное, я боюсь собственной незначительности.
Потом я задала Васе его же вопрос. Он ответил, что боится бояться. Потом мы оба подошли к Пете и спросили, чего он боится. Петя ответил: “Харе Кришна”, а Вася угрюмо сказал, что все повернутые на религии просто чересчур остро ощущают свою смертность и пытаются как бы застраховаться на будущее. Петя ничего не ответил, и мы подошли к Вале. Валя серьезно и (как мне показалось) честно сказала, что боится бедности и старости и что предотвратить первый пункт в ее силах. А второй просто отсрочить. Супер-Валька.
Глава четвертая
Пусть все будет…
Как-то опасливо приближался Новый год. Снег стеснялся — выпадал и сразу таял, морозов все еще не было, и москвичи потихоньку начинали сетовать на глобальное потепление. Центр был в эти дни особенно похож на какой-нибудь европейский город с блестящими тротуарами, деревьями в гирляндах, новогодними витринами и студентами в костюмах Дедов Морозов, зубных паст, пепси-кол, с рекламными бумажками в руках. Но тащить домой елки по мокрому асфальту было не очень весело.
А Маше сегодня не хотелось завтракать. Она проводила Баршутина на работу, села на диван с чашкой, и, кажется, впервые в жизни запах кофе показался ей противным. Противным и радостным. Маша с детства не умела радоваться по-настоящему, как будто боялась спугнуть счастье, и теперь тоже, боясь думать о хорошем, прогнала приятное подозрение и задумалась о том, сколько всего произошло после ее возвращения из деревни.
Петя два месяца провел в Индии и приехал оттуда загорелым йогом с духовным именем Нагендра. У него появились мышцы. “Нет, это не измена Кришне — это просто одна из форм служения”, — считает он. Недавно устроился на выгодную работу в элитный дамский клуб, где скручивает в разные позы (асаны) жен богатых бизнесменов и политиков. Однажды он нарядил Машу в сари и привел на занятие как якобы свою ученицу. Дамы в облегающих штанишках бодро и с чувством исполняли позу кобры, позу плуга, верблюда, ласточки, полулотоса, лотоса и под конец занятий обязательную шавасану — позу трупа. Петя копит деньги на вторую поездку в Индию.
А Вася работает все там же, в ботаническом саду, и, кажется, стал еще угрюмее. У них с Валей случился краткий и неудачный роман. Остались друзьями. Валя по секрету рассказала Маше, как Вася, в интимные моменты целуя ее живот, касался его холодными стеклами очков.
Коля почти достроил коттедж, умудрившись сделать это дистанционно, с помощью каких-то надежных знакомых. Домой обещал приехать к празднику. Маша два раза сухо разговаривала с ним по телефону, внимательно прислушивалась к его голосу. После каждого такого звонка ей надолго делалось не по себе, хотелось все рассказать родителям, но страшно было их расстраивать, особенно маму. Маша восстановилась на заочном и нехотя начала готовиться к зимней сессии. Баршутин взялся работать у себя на радио в две смены вместо уволившегося Пети.
Мама Лера заканчивала вторую книжку.
Отец приобрел себе новую машину — блестящий, мягкий, бесшумный джип. Баршутин прозвал его “крадущимся тигром”.
Маша отставила в сторону кружку и накрыла ее книгой, чтобы не пахла. Вчера по совету Вали она купила одноразовый тест, он лежал сейчас в ванной — незначительная бумажная палочка. Очень дешевая, десять рублей, что ли… Как смешно и просто теперь узнают о важном. Маша все никак не могла поверить в это важное. Чего-чего, а беременности она совершенно не ожидала от себя — такой непохожей на остальных. Неужели я могу так просто забеременеть? А почему нет? Чем я отличаюсь от других женщин? От целых миллионов разных женщин. Таитянки и китаянки тоже все когда-нибудь беременеют. И молоденькие девочки из племени киче. В детстве Машу потрясла фотография девочки из племени киче в журнале “Вокруг света”. Девочка была совсем щуплая и маленькая. Лет четырнадцати. И с большим острым животом.
Маша скинула халат и подошла к зеркалу. Внимательно изучила себя с головы до ног и вдруг почувствовала какой-то невероятный, щемящий прилив нежности к самой себе. С ней ни разу в жизни такого не случалось, даже во время занятий бальными танцами. Вид собственного тела вызывал у нее смесь жалости и благоговения… Она стояла перед зеркалом абсолютно голая и восхищалась собой. Она отвела руки назад, подняла их над головой, потом погладила плоский живот и заметила, что грудь слегка потяжелела. Это еще один признак. Боже, как же невероятно. Маша села на диван и закрыла глаза. В голове понеслись картинки. Она с огромным животом, она в больнице, Баршутин нервничает. Потом они с коляской. Грязные бутылочки, соски, пеленки, каша, размазанная по столу. Представилась чистка малюсеньких ушей и носа. Младенец кричит, скривил губы, капризничает. Маша почувствовала, что улыбается. Она решила объявить эту новость Баршутину не сразу, а в Новый год.
Мама Лера
Лера серьезно готовилась к предновогоднему девичнику. Сняла с пополняемого Колей счета хорошую сумму и попросила Васю отвезти ее на джипе по магазинам. Наверное, впервые она бродила по супермаркету с настоящим удовольствием, и муж это заметил. “Моя Лерка решила не по-детски удивить своих подружек”.
— Ладно тебе, Вась. Просто давно не виделись.
А удивить “девочек” действительно хотелось.
Пришли Инесса, Варенька и Кристина. О красавице Гале рассказали с сочувствием, что выскочила за богатого американца и теперь томится на Аляске, где в суровом климате увядает ее красота. Американец оказался скупердяем и ревнивцем на грани помешательства. Сделал ей троих детей, чтобы сидела дома, и разрешает три международных звонка в месяц. Галя звонит подругам и плачет, говорит, что разрывается между ненавистью к мужу и любовью к детям. Вообще ей там одиноко и давно бы уже вернулась, если бы не сложная хроническая болезнь, какими болеют только богатые и только в богатых странах. У нас это до сих пор не лечат.
— Бедная девчонка, — вздохнула опьяневшая Лера, и впервые за долгие годы ей захотелось поговорить с Галей и даже погладить по голове. — А помните, как мы все ей завидовали? Помните, у нас даже присказка была: нашей Гальке все к лицу, даже немецкий. И считали, что она рождена для заграницы.
Судьба шустрой Вареньки тоже сложилась не так успешно, как часто воображала себе Лера. Разведена, сын — балбес. Живет на материной шее.
— Все всегда тянула на себе, — разоткровенничалась Варенька, прикладывая холодную бутылку шампанского к горячим веснушчатым щекам. — Если посчитать, сколько километров я накрутила за эти годы по Москве, — получится, наверное, сто раз вокруг света.
— А работа хоть нравится?
— Поначалу, что ты… жутко нравилась, а сейчас уже суетиться как-то лень, ноги крутит каждый вечер. Работка-то адская, если задуматься. Ты им не только интересно расскажи и переведи, но и билеты достань, ужины организуй, в очередях постой. И вечно у них то понос, то золотуха. Старичье же в основном путешествует. А запросы как у капризных детей. Короче, не соскучишься. Я про иностранцев столько могу рассказать… Вон, Кристя не даст соврать.
— Да уж, — согласилась Кристина. Она отчего-то помалкивала, все больше ела и посматривала на Леру профессиональным психологическим взглядом. Кристина вышла замуж за ум. Муж — профессор психологии. Страдает расстройством нервов и совершенно не спит ночами. “Даже завидую ему — столько времени для работы!” — любит говорить Кристина. У них нет детей, но зато много другого, общего — психодрама, психотерапия сказками, гештальт-терапия, музыкальная терапия, гипноз.
Весь вечер Лера смотрела на подружек и не понимала, как могла не общаться с ними столько лет… Девчонки оценили Лериных симпатичных детей (показала фотографии), богатую библиотеку (которую собрала только в прошлом году, когда в семье завелись лишние деньги). Девчонки одобрили Лерино решение заняться переводческим творчеством. Поговорили о литературе и даже тактично не стали ругать эти новые бульварные переводные романчики. Лера не спеша и аккуратно надписала три одинаковых книжки в своем переводе. К ним присовокупила по две баночки икры и долго в коридоре уверяла “девчонок”, что рада видеть их у себя в любое время суток. Тут как раз вернулся с работы Василий и развез подруг по домам на “крадущемся тигре”, от которого все пришли в восторг.
В тот вечер Лера не смогла уснуть. Ворочалась, вздыхала и улыбалась в темноте. Почти как в юности, после экзамена. Она думала о своих “девчонках”, о себе, о творчестве, о мире во всем мире, о морали, об экологии, о слезинке ребенка, о непротивлении злу насилием, о счастье, которого нет, о любви, которая где-то есть. Лера всю ночь пролежала без сна, и из уголков закрытых глаз одна за другой, одна за другой выползали слезы и впитывались в подушку.
Инесса
Инесса любила быть кому-нибудь полезной. Любила давать советы, и ее советы никого не раздражали, потому что были толковыми.
Инесса много читала, но никто не назвал бы ее интеллектуалкой. Дома, на полке, кроме бесчисленных учебников по английскому и словарей, у нее стояли: медицинская и кулинарная энциклопедии, “Астрология от А до Я” в черной обложке, “Справочник юного ботаника” 70-го года выпуска, том с золочеными буквами “Найди свой камень”, анатомический атлас с ярчайшими иллюстрациями, большая двуязычная антология английских и американских поэтов, “Все музеи Москвы”, “Первая помощь на дому”, “Энциклопедия символов”, “Травник”, “Жизненный путь семьи Рерихов”, “Тантра — алхимия экстаза”, “Изречения великих”, “Психология для всех”, а также несколько детективов и кое-что из классики.
Мужа и своих детей у Инессы не было, но круглый год в ее квартире гостили друзья и родственники, и сама она без конца ездила то на похороны, то на свадьбы, то помочь с очередным новорожденным.
Но сегодняшний день отличался от остальных, хотя и непонятно чем. Инесса поймала себя на том, что рассеянно листает записную книжку и с грустью думает, что все мужчины в этой ее книжке — чьи-то мужья. Мелькнула знакомая фамилия, Инесса улыбнулась, вздохнула и позвонила Сердцену.
Петя-кришнаит
Сижу сейчас на коврике, на балконе, в одних трусах. Балкон весь в солнце, почти как весной, в ногах у меня обогреватель. Да еще откуда-то взялся живой паук. Почти никакой разницы, в Москве ты или в Индии, лето на дворе или зима. Сижу и думаю, кто я и что я. Зачем я и с кем я и с чем я дальше? Внушаю себе, что люблю мир. Люблю вот этого паука, что неспешно ползет по моей левой кривой ноге. Как долго индийский загар с нее не сходит… Я расслабляюсь, мне щекотно, но не настолько, чтобы не любить паука, я сострадаю ему. Как все достойные должны сострадать ближнему. А ближе него у меня в этот момент никого нет. Ведь я решил идти духовным путем. И в результате пришел в дамский клуб. Я решил слушать души. Теперь слушаю путаные бредни богатых женщин. Вот Басин называет это дерьмом. У него все просто и ясно. Но идущему по духовному пути нужно уметь слушать божественные мелодии точно так же, как и голос дерьма, потому что все это входит в абсолют. А попса? Абсолют попса или нет? Ну вот, опять. Это все баршутинское влияние. Взять, например, завсегдатайш дамского клуба. Они так любят говорить о качестве своей жизни. Презирают некачественные товары. Они становятся на голову, развивают гибкость позвоночника, сидят в позе лотоса, заботясь о качестве своего тела, а потом на своем качественном стерео слушают современную эстрадную дрянь. Но если я хочу быть мудрым, я должен любить всех, любить как физиологические, так и духовные какашки. Не для того, чтобы идти в ногу с современной жизнью, нет. Просто мудрые люди не ненавидят. Мне уже 30, и я не мудрый.
Живой живот
Веселого Нового года у Леры не получилось. Коля приехать не смог, обещал обязательно быть на Старый новый или в крайнем случае на Рождество. А потом позвонила Маша в слезах. Сообщила, что у нее поднялась температура и болит живот.
— Успокойся, дочь, вызови “скорую”, пускай уколют магнезию. У меня так было, это ничего страшного.
— Что за невезуха… — капризным голосом проговорила Маша, положив трубку.
— Ты ложись. Сейчас “скорую” вызовем. — У Баршутина от испуга таращились глаза.
После укола ей стало лучше. В девять вечера заехал папа на джипе, привез салаты. Сказал, что к ним уже набежали гости. Поздравил с наступающим и уехал. Баршутин накрыл стол с двумя свечками. Свечки подрагивали, Маша нервно и пристально смотрела на них, представляя с ужасом, что одна вот-вот погаснет.
— Хочешь, кого-нибудь из наших позовем? Раз уж семейного праздника не получилось?
— Нет, давай вдвоем. — Баршутин положил ее голову себе на колени и стал гладить по волосам. У Маши снова полились нервные слезы.
— Спокойно. Хочешь расскажу, когда я в первый раз осознал, откуда берутся дети?
— В пионерском лагере рассказали?
— Нет, я не про то, как их делают. Короче, мне было тогда лет пятнадцать. Я и до этого, конечно, много раз видел беременных женщин, но не очень задумывался о них. А тут ехал в электричке, и напротив сидела девушка с животом. Девушку разморило, и она сидела, прислонив голову к окну и закрыв глаза. А я смотрю в окно и вдруг боковым зрением замечаю, что с ее животом что-то не так. Он шевелился. Это было что-то. То был ровным, а потом раз… и бугор, как если водишь рукой под песком на пляже. Там, внутри, что-то перекатывалось, то резко, то потихоньку. Живой живот исказился и перестал быть круглым. Сюрреализм просто. Девушка лениво погладила его и дальше дремлет. А я не могу глаз оторвать. Бац — опять бугор прокатился. Ты не представляешь, это было прозрение какое-то. До меня впервые в жизни дошло, что там, у вас в животах, растут, а главное — шевелятся — люди! — Баршутин отвел волосы от Машиного лица и заметил, что она улыбается.
— Знаешь, мне кажется, я тоже только что это осознала, когда ты рассказал. Честно. Так явно все представилось. Так… невероятно.
Лера
Смотря во что верить. В спокойную старость, в надежность или… в моменты. Они ведь запоминаются… Моменты. Нам с Васей всегда было вдвоем хорошо, спокойно, но… не могу вот припомнить моментов, которые хотелось бы прокручивать в голове, улыбаясь. Доставать из памяти, как школьные записки с признаниями. Смеяться над ними и говорить: это было сущее безумие… Какие же дураки мы были!
Не просто нежность… а такое… ну… моменты.
Вечеринка
Маша расставляла тосты и салаты на небольшом круглом столике. Баршутин давал советы, следя взглядом за ее движениями. Петя, скромно улыбаясь, поставил музыку: истеричные восточные барабаны, которые то затихали, то взрывались грохотом, заставляя всех вздрагивать.
Из кухни с бокалом вина вышла Валя и сделала музыку потише.
— Маш, прочитай нам какой-нибудь стих, пока Вася не пришел.
Валя с Васей уравновешивали друг друга: она хвалила Машины стихи, он ругал. Петя и Баршутин относились к Машиному творчеству философски. Помалкивали.
Валя была в плохом настроении, о чем кричал ее макияж. Так ярко она красилась только в плохие дни, обычно предпочитала естественность.
— Давай, прочитай про мужиков. Что-нибудь злое.
— У меня мало про мужиков, — сказала Маша, но за тетрадкой пошла. — Есть только раннее.
— Давай раннее, плевать. Только это, авангардных не надо, не надо авангардных.
Маша встала в позу. Живот уже слегка угадывался под свободной рубашкой Баршутина.
— Стихотворение называется “Утешение”.
“Ах, если б могла я
Забыть Николая,
Еще иностранца в годах,
Еще иностранца
Беднее, моложе,
И друга пигмея
С прозрачною кожей,
Вращающегося в кругах,
Еще не забыта любовь кришнаита,
Но вот уж у окон баптист
Негромко вздыхает
И мне посылает
Печальный, пронзительный свист.
Поэт и полковник,
Один уголовник
И милый студент-лоботряс.
Я первого мая
Их всех вспоминаю,
И щелкает челюсть: клац-клац.
Валя, которая слушала полулежа на диване и одновременно ритмично качая пресс, села прямо и серьезно сказала:
— Вот я лично вижу в твоих стихах два главных недостатка: неточные рифмы и случайности. Вот этот пигмей, например. Почему пигмей? Ты представляешь себе пигмея, вращающегося в кругах?
— Да просто пигмей это как-то… необычно… свежо…
— Нет, уверяю тебя — пигмей с прозрачною кожей — это глюк. Ну, напиши так:
И друга с идеей и дряблою кожей,
Вращающегося в кругах.
Рисуется образ рано постаревшего идеалиста. Типа нашего Петра.
— Слушайте! — закричал Баршутин, сраженный мыслью: — И друга Андрея с прыщавою кожей!
— О’кей, Андрея. Но кожа все равно останется прозрачной, — твердо сказала Маша. — Это более тонко, что ли…
— Ладно, с этим разобрались, — продолжила Валя, — но вот рифма: лоботряс и клац-клац — совершенно ненормальная. Я, простите, не просто так филфак кончала. Лучше ее чем-нибудь заменить. Я бы сказала так:
Поэт и полковник, один уголовник,
что вынес из дома матрац.
Тогда можно и клац-клац.
— А еще, — снова вставил Баршутин. — Если слово “вспоминаю” заменить на “поминаю”, то стих твой вполне можно назвать “Утешение черной вдовы”. Ну, или что-то в этом роде.
— Маш, а почему Колю не позвала? — неожиданно спросила Валя. — Он ведь в городе.
Инесса
Я позвонила Сердцену. Просто так, поговорить. Ответил писклявый голосок.
— А его нету, а кто его спрашивает?
— Передайте, что знакомая.
— А зовут знакомую как?
— Несси.
— Как-как?
— Инесса. Ну и вы свое имя тогда откройте. Вы его секретарь?
— Ха-ха! Птица-секретарь. Что еще спросите?
— Ничего, спасибо. — Я положила трубку. Раскрыла шторы.
За окном была сумрачная московская зима. Может, к Лерке сходить вечером? С вином, может? Как давно я не думала о своем возрасте. Стоило услышать писклявый голосок, и кажешься себе старухой. Вот чем мы отличаемся от мужчин. Рядом с молодыми мы замечаем свой возраст, а они нет или почти нет. У них, наверное, какой-то ген отсутствует. Отвечающий за чувство возраста. Взять хотя бы этого моего нового ученика. Кстати, пора готовиться к занятию. Он обязательно задаст еще сто вопросов мимо темы.
Любитель Набокова и всего на свете. Иногда даже кажется, что он соревнуется с Набоковым. Ему 50, он занимается теннисом, а вместо бабочек коллекционирует редкие книги очень маленьких размеров. Растягивает свою жизнь до предела, впихивая в нее теннис, горные лыжи, футбол, собаководство, гитару, оздоровительные процедуры и голодовки, путешествия, итальянский и английский. Английский, правда, ему плохо дается. Возможно, я его плохо учу. И зачем ему все это? Так называемая активная жизнь. Любимый топик “My hobby”. У него hobbies. Он их перечисляет, как буржуй свои яхты. И так победоносно на меня при этом смотрит. А акцент деревянный.
Но он заряжает оптимизмом. Как какой-нибудь мюзикл. Однажды сказал мне: “Люблю таких женщин, как вы. Вы так много можете дать… В плане полезной информации”. А я ему отвечаю: “А вы такой ненасытный… в этом плане”. Как можно так много знать и при этом оставаться таким неинтересным.
Мать Баршутина
Вот он и надумал жениться. Надо же — дружить столько лет, и тут нате вам. Да еще ребенок. Ребенок. Малыш. Маленький такой, пузико, жопка… Ручками-ножками будет сучить. У них такая кожа нежная, тугая, как, наверно, у дельфина, — помню, все поражалась, когда сына купала. Он будет обязательно похож на моего сына. Матери сказала, а она даже не сообразила сначала. А потом говорит: “Скажи ему, пусть девчонку ждут”. — “Почему?” — спрашиваю. А она как рассвирепела: “Ты что, на луне живешь? Ничего не замечаешь? У нас сейчас эпоха нового милитаризма. Не хочу я внуков в этой стране. Только внучку!”
Скорее бы все эти месяцы пролетели, так хочется повозиться с младенцем. Пузико такое, ручки-ножки. Малыш.
Инесса / Петя
— Алло! Петенька, привет.
— Здрасьте, Инесса Руслановна. Как живете?
— Да неплохо. А ты?
— Тоже ничего. Все забываю вам книжку занести.
— Ничего, Петенька, у меня к тебе новость. Помнишь, Наташу из Англии? Ты ее по Москве как-то водил? Кажется года три назад. Помнишь?
— Ну да… как же.
— Так вот она скоро снова приезжает. Попросила меня, чтобы я тебя нашла. Хочет снова с тобой по Москве погулять. Она недавно университет окончила. К нам на практику собирается. Она же, кажется, что-то вроде Russian Studies изучает. Ты как? Найдешь пару деньков для девушки?
— Что вы, что вы… Конечно.
— Видишь, как все не просто так? Недавно видела тебя, кстати. У Арбата. Ты свои книжки кришнаитские распространял. И приснился мне потом. Я думаю, к чему бы это? И тут этот междугородный звонок. Я и забыла уже, что давала ее отцу телефон. А ты заходи вообще как-нибудь. Поболтаем.
— Обязательно забегу, Инесса Руслановна. Уже бегу. Ждите.
Петя-кришнаит
Воспоминания, которые реальнее настоящего. Конечно, такие есть. Я почти не помню, что было позавчера на вечеринке, но зато как помню тот день… Особенно ощущения. Ее лицо узкое, глаза очень живые. А волосы не помню, длинные или короткие. И она приедет. Харе Кришна! Она не должна занимать все мои мысли, заполнять всю мою душевную жизнь. Нет. Подумаешь, банальное приключение. Или испытание? Кришна посылает соблазн? А может, это его подарок?.. Нет, это было бы слишком хорошо. Иногда мне удается почти постоянно думать о Боге. Но чаще — нет. Вот тогда, после Инессиного звонка, немного покиртанил перед плакатом с Кришной. Тело у него, как у пухлого малыша. Только синее. Харе! Я украсил алтарь гирляндой из лепестков роз. Потом сел медитировать. Иногда, если получается, ты будто сливаешься со всем сущим, и Кришна повсюду, в каждом предмете, в каждом вздохе. Начинаешь даже чувствовать легкую вибрацию во всем теле. Непередаваемое ощущение. Но в прошлый раз вместо Кришны являлась Наташа. И еще какой-то трансцендентальный секс… без конца представлялся… Харе Кришна Харе Кришна Кришна Кришна Харе Харе.
Я подарю ей несколько си-ди, уже решил какие, завтра же поеду за ними на “Горбушку”. Такого она точно не слышала. Предложу обучать ее йоге. Позову ее к себе и накормлю прасадом. Сделаю для нее гирлянду из лепестков роз. Но не буду читать лекций. Она и так профессорская дочка. Покажу несколько моих самых удачных фотографий из Индии. Договорюсь с Баршутом, чтобы поставил на радио несколько композиций специально для нее, когда она будет у меня в гостях. Пока такой план.
Валя
Я не понимаю, зачем делать из этого такую проблему? Ну и Машка, волноваться ей больше не о чем! Ходит загруженная и всех вокруг грузит. Негатив распространяет. А я все думаю, что это она так долго меня с братом не знакомила. Оказалось, боялась. Глупая. Ну и подумаешь, скинхед? Он ведь сама надежность. А от дурных привычек я его отучу. Дайте только время.
Петя-кришнаит
В то раннее воскресное утро улица была в пушистом снегу. Снег лежал еще незатоптанный, живой, купола казались Пете полными девушками в наброшенных белых махровых халатах. А мороза не было, Петя даже снял куртку и накинул свой оранжевый балахон прямо на свитер. Он шел в середине процессии и стучал в продолговатый, как дыня-“торпеда”, кришнаитский барабан. Даже новички сегодня пели как будто стройно… Один из новичков отстал от остальных, разговорившись на остановке с женщиной. Он тараторил, тыкал пальцем в книгу, пытаясь очень быстро сказать об очень важном. Одномоментно разрушить все ее жизненные ценности, а взамен разъяснить громадную трансцендентальную философию, распирающую его бритую голову.
Петя думал о Наташе и мысленно ставил ее в группку оранжевых женщин, по традиции всегда шествующих позади мужчин. Среди них была даже маленькая девочка лет шести. Она распевала мантру с пугающим детским рвением. Петя еще не решил для себя этого вопроса — стоит ли вовлекать детей в служение до совершеннолетия или нет. Стоит ли лишать детей мяса, рыбы и яиц? Наверное, нет. Пускай вырастут и сами выбирают. Но мать девочки, бледная и серьезная, думала иначе. У девочки под глазами синели круги, но глаза были глубокие и умные, а голос как ручеек. Петя снова подумал о Наташе. Сегодня ему еще торговать книгами на углу, но он простоит не дольше часа, заберет их домой, внесет за них свои деньги, а продаст как-нибудь потом.
Им навстречу с привычными насмешками прошли гопники. Посигналил черный “Фольксваген” с ревущей из окон ритмичной музыкой. Но кришнаиты только запели громче. Народу на улице прибавилось, и снег на тротуаре стал быстро темнеть.
Как и задумывал, Петя простоял с книгами ровно час и с трепещущим сердцем стал собираться. Когда он запихивал последнюю книгу в слегка намокший тряпичный рюкзак, к нему подошли двое парней. С виду гопники, но лица доброжелательные. Один в наушниках и без шапки. Типичный московский мальчик-мажор. Облегающая курточка, шерстяное горло красного свитера. Узкие джинсы и новенькие ботинки. Лицо невзрачное и хитренькое. Чистая девичья кожа. Второй — здоровый, в черной дубленке с натуральным мехом и кожаной шапке. Толстый нос и полуприкрытые белыми ресницами глаза.
— А можно нам… книжку посмотреть.
Петя протянул им “Бхагаватгиту”, которая как раз никак не вмещалась в рюкзак.
Разговорились. Оказалось, что парни недавно заинтересовались восточной философией и хотят немного в нее “так сказать, врубиться”. Молодой вежливо улыбался, здоровый переминался с ноги на ногу и косился по сторонам, явно стыдясь перед прохожими. Петя дал им адрес кришнаитского храма и объяснил, когда проходят теоретические лекции.
— Мне, к сожалению, пора идти, а то я бы вам поподробнее рассказал…
— А тебе в какую сторону?
— Да недалеко тут, по Денежному переулку.
Парни предложили проводить его и по дороге еще поговорить. Проводили до самого подъезда. Маленький задавал толковые вопросы, и Пете даже стало интересно, что он слушает. Когда парень воткнул ему в уши свою музыку, у Пети в голове пронеслось: “безнадежно”, но он тут же прогнал эту мысль. “Я терпим, я всех люблю, всех”. У подъезда молодой решил купить у Пети какую-нибудь книгу для начинающих. Петя поискал глазами скамейку, чтобы поставить рюкзак, но все скамейки были в мокром снегу.
— Нет такой, да? — не терпелось молодому.
— Есть такие, но они на дне рюкзака. Зайдем ко мне, я вам вытащу.
Они вошли. Здоровый зажал нос от сильного запаха индийских ароматов.
Молодой с интересом огляделся.
Петя быстро отыскал нужную книгу и вышел к ним в коридор.
Ему не хотелось предлагать им чаю. Он еще не все подготовил к Наташиному приходу.
— Тридцать рублей.
— Скока-скока? — Здоровый вдруг набычился, молодой на шаг приблизился к Пете и резко задрал его балахон.
— А трусы у вас тоже оранжевые?
— Эй, убери руки. — Петя напрягся и схватил молодого за запястье. Здоровый снял шапку.
— Ну что, цитрус, драться будем или что? Да мы не убьем тебя, мы ж не подонки. Так, слегка пометелим. За маму, за папу, за Кришну.
Когда Петя очнулся, их уже не было. Последнее, что он запомнил, были слова худого: “Да все, кончай, давай вытащим его из коридора”. Его подняли за шиворот и толкнули в середину комнаты. Петя запутался в длинном балахоне и сильно ударился обо что-то острое.
Сейчас он лежал на полу и чувствовал, как у него то ли из шеи, то ли из головы вытекает теплая кровь. “Нужно остановить ее усилием воли. Просто усилием воли представить, как она сворачивается. Что там было… отшельникам… в Араньяке: “Человек — сочетание речи и дыхания, кои… Откуда этот бассейн, я же дома. Не доплыву, наверно, до бортика. Кои суть… жертвоприношение. Крови суть ведь тоже… жертво… … или что? Главное — в последнюю минуту подумать о… Все… Господи, Иисус Христос, пусть все бу…”.
Похороны
В небольшом, засыпанном снегом скверике рядом с Петиным домом было очень тихо, только под ногами слегка поскрипывало.
Похороны организовала Петина сестра, приехала из Питера с мужем. На церемонии она все время молчала, не замечая окружающих. Муж водил ее по скверу и осторожно, за плечи поворачивал в нужном направлении, как слепую. Оркестра не было. Кришнаиты, кучкой стоявшие на почтительном расстоянии от гроба, одеты были повседневно, в куртки и дубленки, и отличались от остальных пришедших только бритыми головами и тонкими косичками. У некоторых на переносицах белели полоски, как будто от зубной пасты. Позади всех стояла худая девочка, она переминалась с ноги на ногу и что-то тихо бормотала, сунув руку в мешочек с четками. В самом начале похорон к скверу подъехал “Мерседес”, из которого вышли две холеные женщины в шубах. Положили цветы, постояли, перекрестились и уехали.
Инесса, как могла, старалась держать себя в руках, но все равно громко всхлипывала. “Он был моим любимым учеником. Такой мальчишка…” — шептала она Лере, которая тоже плакала, то и дело промокая платком уголки накрашенных глаз. Ее дочери на похоронах не было. Маше не хотели говорить, но вчера она сама узнала, позвонив Пете и поговорив с его сестрой. В тот же вечер Машу положили на сохранение.
Баршутин с очень пьяным Басиным подошли совсем близко к гробу. Тетка Басина принесла и прислонила к гробу самодельный венок из живых лиан и вьюнка. С годами работы в ботаническом саду тетка и сама стала походить на бледный цветок, которому не хватает солнца. Когда Басин пошатывался, она поддерживала его со спины и что-то шептала ему на ухо.
Баршутин бессмысленно смотрел то прямо перед собой, на пар, который с каждым выдохом вылетал у него из носа, то на Петю, из носа которого пар не вылетал. Мать Баршутина, знавшая Петю, тоже пришла. Сначала она незаметно плакала в сторонке, потом подошла к сыну и взяла его за руку. Она подумала о том, что, кажется, ни разу в жизни не видела своего сына таким растерянным. Даже в детстве он казался ей маленьким ответственным мужичком. Так редко приходилось его утешать и сейчас не получалось. Она сжала его руку двумя своими.
К Инессе осторожно подошла англичанка Наташа. Она первая нашла Петю в его квартире, он в тот день ждал ее в гости. Обещал встретить, но на всякий случай дал ей адрес. Прождав его у метро, Наташа отыскала дом, вошла в открытую квартиру и увидела Петю, лежащего в луже крови, под острым углом тумбочки. Наташа не знала, как звонить в “скорую” или милицию, и долго в панике листала свою недавно заведенную записную книжку. Наткнувшись на номер Инессы, она позвонила ей. Тот страшный день остался в ее памяти запахом индийских специй и четками на полу. Четки были длинные, сандаловые, с кисточкой, она хотела поднять их, но отчего-то не решилась.
“Вот как ее наша страна встречает. Приключениями”, — сказал Коля Вале на ухо, поглядывая на Наташу. Валя выразительно посмотрела на него, и он замолчал.
Валя не успела хорошо узнать Петю, такие мужчины никогда не были в ее вкусе, но он импонировал ей как большой оригинал. Сейчас она стояла, уставившись на красный гроб, и твердила сама себе: “Бедный Петя. Как жаль его. Бедный Петька”. Но, подчиняясь какой-то непонятной ей самой прихоти, мысли отскакивали от Пети, как теннисные мячи от ракетки, и разлетались. Валя невольно бросала взгляды на англичанку, на ее прическу и короткое, не по сезону, серое пальтишко. Пару раз она даже подумала, что девчонка, в принципе, ничего, ей бы только с умом подкраситься… Еще Валя думала о Коле. С ним все шло как надо. Он, конечно, себе на уме, но вполне обучаем. “Бедный Петька”, — заставила себя подумать Валя, однако горе и печаль никак не хотели к ней приближаться. Это испугало ее. “Защитная реакция, — наконец нашла она ответ. — Психика защищается”.
Баршутин
После похорон Баршутин пошел к Маше в больницу. Приемный час давно закончился, и дежурная медсестра попыталась строго выдворить Баршутина за дверь, но не смогла. Этот высокий и очень взрослый на вид человек, кажется, плакал.
Весь этот день Баршутин был странно спокоен, а тут, глядя в это равнодушное лицо, вдруг не выдержал. Он молча убрал ее руку с двери и силой протиснулся в отделение.
Маша уткнулась лбом ему в грудь. Сначала он не понял, что она говорит.
— Баршут, если у нас будет мальчик, мы отдадим его на карате? Мы отдадим его на карате, хорошо? — И Баршутин откуда-то вернулся. Вспомнил о ребенке. После смерти Пети ни разу не подумал о ребенке. Просто забыл о нем. Он был уверен, что Маша в больнице из-за Пети, и только теперь он осознал, что Петю они уже потеряли и теперь могут потерять и ребенка тоже.
— Если будет мальчик и если будет девочка. Мы всех отдадим на карате. Успокойся, главное. — Они пролежали в обнимку, пока совсем не потемнели лысые больничные окна. Медсестра объявила “отбой”, попросила Баршутина покинуть палату и выключила свет. Притихшая Машина соседка отвернулась к стене и прошептала “спокойной ночи”.
Баршутин очень долго, как будто всю ночь, шел из больницы домой. Дома царил хаос Машиных сборов. Ничего спиртного не нашлось, а бежать в киоск казалось непосильной задачей. Баршутин выпил холодного чаю из Машиной кружки и лег в кровать. Ему сразу стал сниться Петя. Он показывал ему тексты Харрисона и переводил их вслух, пританцовывая на месте.
Баршутин проснулся. Постепенно вспомнил последние события. У него пересохло во рту, но вставать не хотелось. Он долго лежал, смотрел, как медленно светлеет потолок, и впервые в жизни по-настоящему жалел о том, что у него никогда не было отца. Поговорить с ним, просто прийти к нему, сесть на кухне и сказать: “У меня умер лучший друг. У меня скоро родится ребенок. Моей жене сейчас плохо, и мне тоже очень плохо, и я не знаю, что мне делать”. Возможно, сам Петя смог бы ему помочь. У того всегда наготове притча, теория… От его бесполезных советов почему-то становилось легче. Если Петю забрал к себе Кришна, то зачем он нужен Кришне, который и так все знает, который, по утверждению Пети, абсолютен. Зачем Кришне этот человек? — подумал Баршутин и стал собираться на работу.
Инесса
Годы есть, а мудрости нет. Вот как это можно назвать. Мудрость взрослого мужчины — это и есть его обаяние. Когда знаешь, что знает. И от этого спокойно и хорошо. А с ним совсем не так. Он мой ученик. Жаль, мне хотелось бы наоборот. Быть чьей-нибудь ученицей. Но кто возьмет в ученицы несвежую осетинку. Господи, грустно жить.
Мама Лера
После Петиной смерти все пошло кувырком. Какой-то беспрестанный кошмар. Я теперь постоянно спрашиваю себя, как я могла не замечать? Ничего не замечать. Неужели так можно жить, в такой холодной, глупой прострации? Я так жила, наверное. Раз не замечала. Он ведь мой сын. Но как он мог так? Я не понимаю. Я вообще ничего не понимаю.
На третий день после похорон к нам домой заявился совершенно пьяный, всклокоченный Басин. Он набросился на Колю с кулаками и обвинениями. Мы сбежались на шум. Басин закричал, что наш сын — скинхед, стал обзывать его гадкими словами, потом объявил, что в смерти Пети виноваты такие, как он, и что он, Басин, обещает Коле при свидетелях, что выведет его на чистую воду. Муж, не обращая внимания на мои слезы и протесты, спустил Басина с лестницы. Состоялся семейный разговор, который ничего не прояснил. Но на следующий день, когда мы все немного успокоились и решили навестить Машу в больнице, она тоном, не терпящим возражений, сообщила нам, что не хочет видеться с братом. Мы с мужем настояли на объяснениях. Да, она тоже подозревает Колю. Ужас какой-то. Позор на наш дом. Я даже не знаю, что и думать. Вся душа изболелась. Какой-то кошмар. А Коля взял и уехал. Муж отказывается во все это верить, считает, что это наговоры, что Коле просто завидуют. А Маша после выписки продолжает свой бойкот и теперь постоянно живет у Баршутина, домой почти не звонит. Что же мне делать? Какой ужас. Что же делать???
Маша
Моя мама кладезь цитат. Меня это раздражало раньше. С ней невозможно разговаривать. Придет в голову какая-нибудь мысль, поделишься, а мама радостно: “А вот как об этом же самом сказал Шопенгауэр….” И ты сразу чувствуешь себя плагиатчиком. Все толковые мысли, как грибы, давно аккуратно срезаны грибниками-философами. А что остается нам? Петя сказал бы: “Нашему времени досталось сотворить какие-то поры и родинки мира”. Я выросла на цитатах. А сейчас лежу в больнице, боюсь за ребенка, и ни одной мудрости в голову не приходит. И что делать, что мне думать, когда Петя умер? Как мне утешиться? Петя сказал бы, что смерти нет. Сказал бы, но теперь не скажет. Он еще утверждал, что первородный грех — это и есть грех прошлых жизней. Он все смешивал, сваливал в одну кучу и все объяснял. А Коля считает, что смеси взрывоопасны. Ненавижу его.
Глава пятая
Через несколько лет
Петя
Понедельник
Меня зовут Петя Баршутин. Баба Лера вчера сказала мне вести дневник. Чтобы развивать речь и мозг. А я еще плохо умею писать и очень медленно, и папа подарил мне диктофон. Он сказал, что я могу развивать речь и мозг, когда буду рассказывать в этот диктофон, а потом вырасту и смогу послушать. Я уже послушал то, что сейчас сказал. Все хорошо слышно. Вначале я расскажу про меня и мою семью. У меня большая семья: мама, папа, две бабушки, одна очень старая прабабушка и один дед. Еще дядя Коля и его жена тетя Валя.
Моя мама работает в журнале для беременных тетей, она там почти что начальник. А папа рассказывает на радио про музыку и еще в большом магазине продает музыку. Я люблю ходить к папе на радио. Там классно. Музыка, полно кнопок, и микрофон, и угощают печеньками.
А к бабе Лере в гости я раньше любил ходить, а теперь не очень. Раньше она читала мне сама, а теперь все время дарит книжки, а потом все звонит и спрашивает, сколько я прочитал страниц. Иногда я читаю, а иногда книжки неинтересные, и тогда я вру, что читал, но забыл, что там рассказывалось.
Моя другая бабушка тоже нормальная. У нее всегда большой аппетит. Когда я хожу к ней в гости, она разрешает мне смотреть телевизор сколько хочу и варит много разной еды, пирожков и блинов. А еще у нее есть своя мама. Очень старая мама. Она всегда смотрит новости и очень непонятно говорит. Папа называет ее политрук. Я не знаю, что это обозначает. Спрошу.
Вторник
Сегодня ничего не произошло.
Ходили к деду Васе и бабе Лере.
Мой дед Вася злится, если я забываю мыть руки или вытирать ботинки тряпкой. Он иногда очень вредный про одежду и чистоту. Но зато у него большая машина, и он меня возит. Иногда на большой скорости. А баба Лера ругается на него, когда он возит меня по магазинам. “Не делай ребенка потребителем”. Я спросил у папы, что обозначает “потребителем”, и папа сказал, что это тот, кто чересчур много ест и много всего покупает. Я много ем. Я, наверно, уже тот самый. Но я никому не говорю.
У дяди Коли и тети Вали очень здоровенный дом. А баба Лера называет его “помпезный”. Баба Лера вообще много непонятных слов любит говорить, почти как моя прабабушка-политрук. Я спросил у папы, что обозначает “помпезный”, а папа как-то непонятно объяснил. Непонятно: дом классный, а слово, кажется, не очень классное. Одна комната вся в аквариумах.
Среда
Сегодня мама водила меня записываться на карате, но мне там не понравилось. Я не хочу. Мама сказала, что если я не хочу, то тогда буду ходить к тете Несси на английский. Я сказал, хоть что, только не карате. А потом к нам в гости пришел дядя Вася. У него есть настоящий пистолет. Он ловит злых и садит их в тюрьму. У него всегда красное лицо, но он смешной и всегда, когда приходит, садит меня на спину и подпрыгивает по комнатам. Мама иногда не любит, когда он приходит. Я знаю почему. Потому что они с папой иногда пьют водку на кухне.
Суббота
Я два дня не диктовал, потому что ничего интересного не было. А сегодня меня потеряли. Мы ходили в зоопарк, и я стоял около кассы и ждал, когда мама купит билет. А мимо шли дядьки в оранжевых халатах и с барабанами. Они пели и танцевали, и за ними бежали мальчишки и обзывались. Я взял и тоже побежал за ними. Но зато, когда мама с папой меня догнали, они очень, очень сильно ругались. Сказали, чтобы я никогда ни за кем так не ходил. И всегда предупреждал.
Воскресенье
Завтра едем в деревню, в гости к дяде Илье. У него есть дочь Маша и сын Саша. Они мои друзья. Еще там озеро и лес, и вообще можно купаться и плавать на лодке. Дядя Илья спасает потонувших. Я не знаю, может, возьму с собой диктофон, но что-то мне надоело уже сюда говорить. Наверно, не возьму.
Мама Лера
В просторном офисе крупного издательства солнечно и накурено. Лера сидит нога на ногу и старается улыбаться одними глазами, чтобы было поменьше морщин. Напротив, через стол, подперев волосатым кулаком подвижную щеку, сидит редактор. Он спокойно и тягуче хвалит Лерин последний перевод.
— Вот у нас несколько книжек есть. Предлагаю вам на выбор. Детектив, женский роман и детская. Очень милая книжка для подростков. Школьники спасают зверей.
— Мне, чур, детскую. Знаете, у меня внук маленький, я “в теме”.
— Замечательно. Я уверен, что у вас получится. — И он так глубоко-глубоко посмотрел ей в глаза. По рукам переводчицы пробежали мурашки.
Ласково распрощавшись с редактором, Лера с книгой под мышкой выходит на улицу. Солнце неторопливо сушит мокрый после утреннего дождя асфальт. На крыльце стоят двое мужчин и девушка. Говорят о литературе. Мужчины небрежно курят, а девушка беспокойно поправляет юбку.
Лера направляется к трамваю, входит, прилежно компостирует билет и садится у окна. Трамвай — ее любимый вид городского транспорта. Здесь она не волнуется и не боится. “Мне обещали, что я буду летать, а я всю жизнь ездил в трамвае”. Кто это сказал? Ильф или Петров? Лере всегда хотелось разделить их, узнать каждого как отдельную личность. “Записные книжки Ильфа” Лера неделю носила с собой, смеялась тоже сама с собой, никого из семьи они не увлекли так, как ее. Лера поглаживает свою американскую книжку, листает ее, просматривает первые несколько страниц. Все еще не попалась книга, которую, переведя, полюбила бы. И эту, кажется, не полюблю. С первой страницы ясно. Что ж. Когда-нибудь. Лера представляет себе, как переведет и подарит ее внуку. Только бы обложку хорошую сделали. Мысли перескакивают на редактора. Какой… — она медлит с определением — … адекватный человек. Она неожиданно представляет себя с ним на балконе, в ресторане, на кухне, на диване… Если бы я была сейчас молодая, в Машкином возрасте, — я бы бросила мужа, наплевала бы на все… Мы сидим в небольшой комнатке. Пахнет кофе. Работаем. “Как, по-твоему, лучше сказать…” “А стоит ли переводить название целиком, может, сократить…” “Не помнишь, как эта пословица у нас звучит..?” Потом мы идем на вечернюю прогулку, бродим по старым переулкам, Замоскворечью, беседуем, заходим в кафе. Лера закрывает книгу и убирает ее в сумку. А утром, за завтраком мы читаем “Книжное обозрение”, обсуждаем новые издания… Нет, у меня все в жизни неправильно. Разве что дети… Хорошо бы Валя забеременела, что ли… Они уже год пробуют. Колю это сильно расстраивает, а ему сейчас нельзя волноваться. Но ничего, все у них получится.
В трамвае кто-то неприлично выругался. Лера побледнела. Образовалась толкучка, люди сразу как будто подключились к высокому напряжению. Лера почувствовала приближение панической атаки. Недавно Несси специально для нее вычитала в одном медицинском справочнике, как это состояние называется. Панические атаки. Когда хочется куда-то убежать. Домой. В их деревенский коттедж. Последнее время каждой клеткой своего подтянутого тела Лера ощущает, как все живое в этом городе умирает и уступает место мертвому. Даже воздух мертвеет, даже люди… Зачем, например, такое разнообразие печенья? Этих этикеток, этой техники? Отвращение к материальному разнообразию теперь постоянно преследует Леру, не дает спокойно жить. Вот у Инессы в осетинской деревне испекут пирог, забьют курицу — настоящая радость. Праздник. А здесь какая радость от пирога? И страшно за Петьку. Не дети, а маленькие конвейеры… да что там говорить. Только вчера с Сердценым об этом разговаривали. А зять Баршутин шутит на эту тему: “Просто у мира до предела убыстрился обмен веществ”. Будет ли это расширение бесконечным? Или за этим последует взрыв? Лера озирается по сторонам с опаской. Недавно она стала бояться не только ездить в метро, но и ходить по улицам…
Инесса
Инесса собирается в дорогу, на свадьбу племянника. Все вещи уже аккуратно уложены. Осталось только вынуть из духовки любимый осетинский пирог с сыром. Инесса заворачивает пирог в полотенце и кладет его в старую корзинку для путешествий. Присаживается на дорожку, поглядывает на себя в зеркало. Ее волосы из породы непокорных, с утра торчат на затылке, и ничего с ними невозможно поделать. С приятным чувством надевает новенькое пончо ручной работы — подарок сестры.
В поезде Несси опять думает о том, чтобы уехать из Москвы. С каждой поездкой ей все сильней хочется остаться в деревне, среди родственников, шпаны и старух. Нет, на этот раз точно — на свадьбе она объявит всем, что уезжает из Москвы. От твердого решения сделалось легко и весело. Окончательно все решилось вчера. Ее неуемный ученик, тот самый, увлекающийся, уже несколько дней делает ей комплименты и жалуется на одиночество, зачем-то позвал Несси на выставку компьютерных достижений. Она пошла с ним просто из любопытства, но там было невыносимо. Мужчина ходил с умным видом и задавал глупые вопросы продавцам, все хотел проникнуть в тему. Но в окружении молодежи, обвешанной плейерами, телефонами, какими-то электронными записными книжками, Несси казалась себе мумией. Тогда она и решила окончательно, что друг этот ей не подходит. Любой осетинский карапуз вызывает у нее больше эмоций, чем этот вечно любопытный, какой-то совсем не родной дядька. Старый почемучка.
Папа Вася
Василий за рулем. Отрываясь от дороги, он бросает взгляды на свою милую спутницу. Она аккуратно ест изюм белой пластмассовой ложечкой. Василию всегда приятно смотреть, как она ест. Какое удовольствие — наблюдать, как женщина искренне восхищается новым шампунем, трепетно примеряет новое белье, глубоко вздыхает, прикасаясь к бутылке французского вина. И эти полные благодарности глаза… Совсем не то, что Лерка. Та всегда была непривередлива в еде, равнодушна к ароматической пене в ванне и к тому же не любит, когда ей трут спину, боится за родинки. А в последнее время у нее вообще появилось что-то вроде фобии… Что это с ними со всеми… Сначала Николай, потом жена…
Василий мельком взглянул на себя в зеркало. Лицо у него стало шире, а губы меньше, экономнее. Он слегка раздался в последние годы. А вот у жены ни кило лишнего, а сколько же часов она уже просидела за своими пыльными словарями? Когда-то он гордился своей ученой женой. Но ему надоело гордиться. И еще надоело одному вечерами смотреть телевизор. Дети выросли, и говорить стало совсем не о чем. Он был верен Лере всю их совместную жизнь.
— А после пикника мы заедем ко мне? — спрашивает Любочка.
— Заедем, если хочешь.
— Мы примем душ вдвоем и пойдем в ресторан, ладно? — Любочка улыбается белыми зубами. Она не то чтобы красивая, но очень опрятная — от ногтей до пахнущей бальзамом-ополаскивателем макушки. Чем-то напоминает Колькину жену, Валю. Василий сразу заметил ее, когда она села в приемную босса. Он подарил ей туалетную воду, желая, чтобы запомнила день его повышения до замначальника ремонтной мастерской. Его поразило то, как сильно она обрадовалась. Нет, Лерка тоже радуется духам, но всегда забывает ими пользоваться. А эта женщина с тех пор каждый день ими пахнет. И вот сейчас, в машине. Прекрасная женщина. Тридцать семь лет, хорошая сотрудница, добрая. И еще, в отличие от Леры, всегда смеется его шуткам…
— Можно и в ресторан, — соглашается Василий. — В японский. Но сначала пикник. Весну надо отмечать.
Крадущийся тигр сворачивает к лесу.
Колина история
Началось это давно, после похорон Пети-кришнаита, когда пьяный Басин пришастал. Тогда Коле не удалось его как следует отметелить, и потом он мучительно жалел об этом. После бестолковых разборок с родителями Коля уехал на свою вахту с тяжелым сердцем. Хотелось поскорее добраться до места, расслабиться с приятелями, напиться, наматериться вдоволь, сорвать злость на любом, кто подвернется под руку. Но уже в самолете Коле стало казаться, что кто-то, возможно, Басин, отправился вслед за ним и выискивает теперь удобный момент, чтобы его подкараулить. Всю дорогу Коля вставал с кресла, проходил по салону, бросал внимательные взгляды на пассажиров и закрывался в туалете на несколько минут. Потом медленно шел на свое место, осторожно поглядывая по сторонам. К концу полета к нему подошла стюардесса и поинтересовалась, как он себя чувствует. Это тоже показалось подозрительным.
Сахалин встретил его ледяным ветром, низким, давящим небом и мелкими неприятностями в офисе. Всегда трезво мыслящий, Коля стал замечать за собой странности. Он отчего-то боялся теперь подходить к окну, его угнетал вид однообразных четырехэтажных хрущевок, во дворах которых кишели машины, по большей части японские: обтекаемые и блестящие, как горбуша в его реке. Холмы, окружающие город кольцом и всегда видные на горизонте, раньше нравились Коле, создавали какой-то особенный уют и как будто защищали. Теперь они казались ловушкой. Коля вдруг ощутил себя в яме. Небо, которое на Сахалине ниже материкового, давило на Колину голову нестерпимо. Ему не хотелось ездить с проверками на “объект”, проверять отчеты, и вообще он не мог теперь сосредоточиться ни на работе, ни на встречах с друзьями, еще недавно вызывавших у него адреналиновое возбуждение. Коле часто теперь было страшно безо всякой причины. Ужас внушали корейцы и другие нерусские. Подозрение вызывали и его бывшие “братаны”. Преследовали навязчивые мысли о международном терроризме, он запрещал себе смотреть новости, но не сдерживался и смотрел. Как наркоман, ждал “Дежурную часть” и “Дорожный патруль”. Постоянно болела голова. В один прекрасный день он не появился на работе, отключил мобильный и никому не открыл дверь. Через два дня одинокого ужаса он сам вызвал “скорую” и попросил отвезти его в какую-нибудь платную клинику.
Через неделю Валя забрала его в Москву. Лечился дома, к нему приходили хорошие врачи. Состояние они окрестили “легкой формой мании преследования” и очень обнадеживали. Работу по добыче рыбы Коля передал в хорошие руки и получил за это хорошие деньги плюс проценты с каждой будущей путины. Они с женой выстроили великолепный дом в ближайшем, но с терпимой экологией Подмосковье.
Проницательная Валя, всегда умевшая продумывать жизнь на несколько ходов вперед, предчувствовала, что ее трудоголик-муж непременно дома заскучает, и предложила ему открыть небольшой семейный магазинчик-салон по продаже аквариумных рыбок. Со временем они запланировали пристроить к нему небольшое кафе. Магазинчик вышел уютным, а здоровье Коли, тьфу-тьфу, теперь редко давало сбои. Разве что недавно он вдруг стал без причины ревновать жену к старику Сердцену, которого они взяли к себе на работу садовником. Но с такими маленькими конфликтами Валя справляться умела, все уладила. С Сердценым расставаться не пришлось, к тому же Коля обожал поспорить с ним о политике, режимах, экономике и национальном вопросе.
Маша
Последнее время ей снова, как в юности, стало казаться, что с ней что-то не так.
Сегодня, возвращаясь с работы домой, она прошла мимо недавно построенного магазина “Мясо птицы”, скользнула взглядом по вывеске, и на миг к ней вернулась милое застойное детство. “Общепит”, “Экстра” и вообще-то смешное название для магазина: “Мясо птицы”. Но Маше не было весело. Маша родилась весной, и весна всегда особенно на нее действовала. Постоянно думалось о себе.
Она шла медленно, вдыхала влажный воздух, смотрела на мутные сосульки, на срывающийся с крыш большими мокрыми кусками снег, на людей. Маша поймала себя на мысли о копченой скумбрии, завернутой в коричневую бумагу. Сегодня на работе она несколько раз представляла, как разрезает ее на тонкие ломтики и как мнет из картошки пюре. А потом они с Баршутиным откроют две бутылки пива…
Маша вошла в подъезд, поднимаясь по ступеням, привычно развязала тонкий шарф на шее, расстегнула пуговицы пальто и зажала в правой руке ключ, чтобы был наготове. Все эти движения экономили время. Едой дома не пахло, муж еще не пришел.
Маша села в кресло и вытянула ноги. “Все дело в моих мыслях. Они стали какими-то слишком досужими. И уже давно. Просто в другое время года это не так заметно. Но пришла эта влажная весна, снег растаял, а под ним не оказалось зеленой травки. Вот почему”.
Взгляд Маши зацепился за неприятную затяжку на колготках, но разве затяжка достойна того, чтобы занимать мысли? Маша все же подумала, что нужно достать прозрачный лак для ногтей и капнуть на затяжку, иначе поползет стрелка. Что за глупая привычка к экономии. Начальница с затяжкой. Может, просто брюки надеть? Но они не идут к осеннему пальто.
Подумаю о чем-нибудь другом. О чем? О поэзии, например. Почитаю Бродского, что ли. Маша сделала себе пушистый капучино и маленький бутерброд, села в мягкое кресло и раскрыла книгу.
“Слышишь ли голоса, слышишь ли…” Мысль об обеде оборвала строку.
Да, нужно ведь поставить воду и почистить картошку. Накрыв на стол, Маша снова взяла книгу. Стихи были знакомые, но взгляд скользил по ним, как по пустой бумаге. Никогда еще они не были такими нечитабельными.
Мама Лера
Считается, что жаловаться на судьбу — дурной тон. Есть даже старое выражение такое — Бога гневить. Завидую деятелям в телевизоре, которые говорят, что, если бы у них была возможность выбирать еще одну судьбу, они выбрали бы свою. Наверное, судьба — как ребенок: свой кажется самым красивым и умным. С моими детьми было так. Они были для меня самыми-самыми. А вот жизнь — нет, и не надо упрекать меня, что я жалуюсь. Просто, почему именно Вася? Мир так огромен, в нем так много самых разных вариантов судеб, просто как снежинок с их неповторимыми рисунками. Я могла бы быть счастлива с коллегой-переводчиком, с редактором, с художником–иллюстратором, художником-оформителем, с литературным критиком, с писателем, наконец… Как глупо я рассуждаю, как смешно это, наверное, выглядит со стороны. Но так уж я глупо думаю сейчас. С тех пор как выросли дети, чем дольше живу, тем чаще думаю о том, как могло бы все сложиться, не притащи Варенька на выпускной этих парней… Какое же это неблагодарное и ненужное занятие, “если бы”. Нет, браки не свершаются на небесах. И нет предназначенных друг другу людей. Просто женатым ничего не остается, как верить в это. И все равно я люблю мужа. Не всего, но что-то в нем ужасно люблю. И это не отменяет мучений.
Валя
Во дворе, вокруг овального столика, за которым Валя с мужем часто завтракают, цветут розы. Валя придумала посадить их по кругу, чтобы запах “буквально окольцовывал”.
Вскоре после того, как они купили этот дом и организовали собственный магазинчик, а врачи объявили Колю выздоровевшим, Валя решила для себя, что счастлива. Это пришло ей в голову в тот день, когда любимый свекор Василий свозил ее на выставку-продажу комнатных растений и Валя купила там пальму. Вернувшись домой, она долго бродила по просторным комнатам, искала для пальмы место. Нашла, поставила в эркере гостиной. Поливая цветок, нечаянно поймала свое отражение в зеркале: цветущая женщина в прелестном платье стоит посреди красивой комнаты и поливает стройную пальму. Пальма стоила дорого, но Валя давно уже не экономила денег. Она улыбнулась и решила выпить сегодня с Колей крепкого кофе с ликером. Ему уже можно.
Баршутин/Маша
Лежа в кровати, Баршутин размышлял о том, как незаметно его жена стала деловой женщиной. Вчера объявила, что на совете директоров их Издательского дома ее выбрали главой журнала, того самого, для беременных, в который она последние годы вкладывала столько сил. Журнал серьезный, не какая-нибудь “Катя”. Маша рассказывала о своей работе с достоинством и медленно, такая выработалась у нее манера общаться. Куда-то бесследно исчезла привычка резко пожимать плечами, краснеть, путать слова и смеяться над ерундой. Баршутин не догадывался, как ему будет не хватать этих исчезнувших мелочей. Он не думал, что они могут исчезнуть.
Во времена их общего детства и общей юности Баршутину казалось, что она как будто постоянно оглядывалась на него, искала его поддержки, даже когда спорила. А сейчас появились эти краткие, не терпящие возражений фразы. Эта страсть к уборке (гены отца так поздно проявились?). Бесконечные толковые размышления вслух… Баршутина пугали офисные слова, канцеляризмы, слетающие с ее губ уже не только в деловых разговорах по телефону, но даже за завтраком, даже… в беседах с сыном. “Соответственно”, “непосредственно”, “следовательно”, “этот продукт”, “оптимизировать”, “позиционировать”. Пару раз Баршутин заводил разговор на эту тему, но Маша только отмахивалась. “Что делать, Баршут, подсела на бизнес. Ты просто не привык к тому, чтобы мне нравилось работать”.
Маша с чалмой из полотенца на голове вошла в спальню. Думая о чем-то своем, она привычным жестом бросила халат на спинку стула и наскоро протерла умытое лицо лосьоном. Баршутин подумал, что этот ее новый халат какой-то буржуазный, с дурацкой золотистой каемкой. Могла бы выбрать что-нибудь попроще. Хотя, ну да, это же не она, это же ей Валя подарила. Маша взбила подушку, как-то слишком резко, потом слишком уверенно накрылась, лягнув ногой одеяло. Обычно перед сном Баршутин обязательно ее целовал в какую-нибудь часть лица. В лоб, в скулу, в подбородок, в губы. Сегодня он этого не сделал. Маша полежала на спине, благоухая лосьоном, потом отвернулась как ни в чем не бывало и через минуту задышала ровно и медленно. Устает.
Баршутин долго не мог уснуть, все думал, почему ему расхотелось ее целовать. Он поймал себя на том, что все чаще вспоминает прошлое, эпизоды их дружбы до брака. Как будто боится потерять что-то. Позавчера он застал ее за чтением иронического детектива с каким-то диким названием. Маша совсем не смутилась и сказала, что хочет расслабиться, отвлечься. Подруга посоветовала.
Баршутина всегда радовала работа на радио, и теперь радовала, когда забывал, что она слишком незначительна для взрослого мужчины. Или просто жена успела ему на это намекнуть? Ну, конечно, у его радиостанции крайне низкий рейтинг, чего не скажешь о ее журнале, но… Когда он вспоминал, как школьником в приступе одиночества запирался в своей комнате и крутил радиоприемник, выискивая музыкальные программы, как мечтал о том, чтобы подружиться с этими ведущими, у которых такие всезнающие голоса… С радио у Баршутина было связано не меньше, чем с Машей. Сначала неясные надежды, потом все остальное: коллеги, забавные ситуации, ляпы, вообще много смеха, и Петя-кришнаит…. А сейчас там работает девушка-звукорежиссер, у нее длинные пушистые волосы и веселый взгляд, она неплохо разбирается в музыке и, кажется, в него влюблена…
Сердцен
Сердцен последние годы много болел. Врачи посоветовали ему больше бывать на воздухе, и Лерин сын Коля предложил поработать у них садовником. Платили достойно, и Сердцен согласился. Он не считал себя неудачником. Да, он полностью разочаровался в современном театре и кино. Рассорился с “нужными людьми”. Потерял двух близких друзей. После нескольких хитросплетенных романов с женщинами оставил надежду связать себя узами брака. Его многочисленные пьесы все еще лежали аккуратными стопочками в полиэтиленовых пакетах у его кровати. Но Сердцен не сдался, ни под кого не прогнулся и не впал в депрессию. Он перестал писать пьесы. Он вот уже три года как пишет большой роман.
Бабушка Баршутина
Бабушка Баршутина умерла в 85 лет. За несколько дней до кончины она перестала смотреть новости и вообще телевизор и почти не говорила с близкими. Почувствовав приближение, она собрала семью в своей комнате, велела угостить ее
глинтвейном и, выпив стакан, легла на бок и сказала: “Да, у нас нет демократии и, видимо, не будет. Нет демократии. Но не это меня пугает. Просто все с этим смирились. Всем заткнули рот рыночной экономикой. А я вам скажу, дорогие, что рыночная свобода — очень мнимая свобода. Зато, знаете ли, честно, все честно. Чего достойны, то и заполучили… Жаль, что я не очень люблю людей, а то давно бы пошла бороться за свои воззрения. Доча, вот мой наказ — не вздумай отдавать моего правнучка, Петьку, в армию. Фиг им с маслом, не дождутся”.
Маша
Она недавно привила себе привычку вставать на пятнадцать минут пораньше и составлять себе план на день. Раньше все умудрялась хранить в голове, а теперь, с этой новой должностью, дела перестали там умещаться.
Сегодня нужно провести планерку, просмотреть две новые статьи, встретиться с пиар-менеджером во время обеда, начать подготовку к презентации нового приложения к журналу, потом отвезти Петьку к Лере, дать ей задание сходить с ним завтра в “Детский мир” и закупить все что нужно к школе. Еще Валя просила заехать к ним… Вчера по телефону она объявила Маше, что собирается покреститься. Наверное, это она из-за ребенка. У них пока не получается. Машино собственное разочарование в Боге случилось давно, в деревне, после смерти бабки и деда. С тех пор она старалась не думать на эту тему, и те далекие сомнения в Его существовании постепенно сами собой окрепли в ней. После рождения Петьки Маша незаметно для себя перестала задаваться вопросами, не имеющими конкретных ответов. Петька был живым и реальным. Однажды, сев с малышом перед зеркалом, она вдруг показалась себе какой-то расхлябанной, растерянной, нечесаной и неприятной. Захотелось собраться, упорядочиться и все в жизни поставить на рельсы. Откуда-то взялись силы. А маленький Петька был нарасхват у бабушек. Маша пошла работать, и работа неожиданно стала вызывать у нее совсем новые ощущения… Приятный холодок в груди, когда подчиненные незамедлительно исполняют поручения. Мягкий, вельветовый салон машины с личным водителем. Поездки по чистым улицам в центре города. Сложные деловые переговоры. Маша ни от кого не скрывала, что просто хочет сделать журнал максимально правдивым и информативным. Ничего лишнего, никакого вранья. Она нанимала профессионалов, сотрудничала с врачами ведущих клиник, заставляла журналистов постоянно перепроверять информацию, проводила бесконечные планерки.
Она стала все чаще засиживаться у Вали с братом, который, к счастью, перестал подозревать ее в чем-то нехорошем. Болезнь вынудила его покаяться и навсегда покончить с “дурным увлечением”, после долгой ссоры брат с сестрой стали друг к другу ближе, чем когда-либо. Вечерами они сидели в Валином садике, среди роз и болтали о делах. Она о своих журнальных, а он о своих аквариумных. И Валя всегда умела удачно поддерживать их разговоры, как вообще любые разговоры, даже о чужом прошлом. Валя мечтала о ребенке, а Маша снабжала ее новейшей информацией на эту тему.
Баршутин, напротив, все меньше времени проводил в их компании. Их отношения с женой дали трещину, но Маша относилась к этому спокойно. Она всегда считала, что со временем трещины в браке неизбежны, как неизбежны морщины даже на самом красивом лице. Иногда Маша спрашивала себя, любила ли она вообще когда-нибудь Баршутина, и сама же отвечала, что… по-своему. А как еще можно любить, кроме как “по-своему”?
Вася Басин
На работе у Баршутина пили в честь дня рождения второго редактора, совпадавшего с днем смерти Фредди Меркьюри. Меркьюри тоже помянули. Пьяным хором спели “Love of my life”. По дороге с работы Баршутин зашел к Басину и нашел его на кухне со стаканом. Сначала Басин долго и нудно говорил что-то невнятное, а потом признался, что недавно из страха не стал задерживать в метро подозрительную тетку в черном платке.
— Баршут, я просто представил себе, как подхожу к ней, прошу документы, и она бац — и взрывается. Представил себе собственные кусочки, и как они шмякаются об пол и о мраморные колонны… А кто бы смог на моем месте?
— А потом ты потерял ее из виду? Или проследил за ней?
— Она села в поезд, и все.
— Но ведь ничего страшного не сделала?
— Но сам факт, понимаешь? Сам факт. Струсил. И дальше буду. Скорее всего. Ты пей.
— Вась, я тебя не оправдываю, но сейчас думаю, что, может, я и сам бы тоже струсил. Ты, Басин, и так депрессивный тип, и еще работку такую выбрал…
— Да я сам не знаю уже, что к чему. Но самое жуткое все равно еще впереди. Знаешь, когда менты выходят на пенсию, у них начинается отходняк. Тут-то оно и наваливается. Страхи, кошмары ночные, психозы. Некоторые не выдерживают и лечатся потом. Такая вот херня. Ты пей.
— Я пью.
— А я спиваюсь.
— А я морально спиваюсь.
— Чего?
— Скажем так, тупею.
— А я-то как тупею. У тебя хоть работа более-менее. А тут…
— Да я не об этом. Просто… Вот сначала ты просто идешь по дороге.
— Ну?
— Идешь, что-то узнаешь, что-то принимаешь или отбрасываешь. А потом ты выбираешь для себя несколько комнат. Или тебя вынуждают выбрать. Но чаще ты сам. Переходишь из комнаты в комнату и не выходишь больше на дорогу. Понимаешь меня?
— Ну, почти…
— Ты ограничиваешься определенным числом комнат, потому что экономишь силы, чтобы навести там порядок. Хотя бы там.
— Ну и что такого? У меня вот есть виртуальная комната. Я отдаю себе в этом отчет. В смысле комп, интернет, игры. Трава. Водка. Тетки. Друзья. Немало.
— Просто со временем стены становятся толще. Моя Машка… Распределила себя по этим комнатам. И вроде бы все правильно. Но что-то ушло, понимаешь? Как будто эти комнаты начинают диктовать, как себя вести, навязывают слова и даже мысли. И отбирают…
— Слушай, Баршут, у тебя просто комплекс по поводу того, что ты зарабатываешь в пять раз меньше жены. Я слышал, у мужиков после тридцати такое случается. Кризис неполноценности. Я вот тоже. Жизнью рискую, а зарабатываю хрена лысого.
— Да не о деньгах я…
— Короче, хватит ныть. За Петьку выпьем.
— За Петьку. — Баршутин мгновенно почувствовал сильную тоску по кришнаиту. Вот с кем бы поговорить на эту тему. Вот кто понял бы его…
— За Петьку.
— И за твоего Петьку давай. Пусть растет крутым. Не то что мы, лохи.
— Ты, Василий, не лох. Вот я — лох. Даже мысли не могу в кучу собрать… чтобы до тебя дошло. Кстати, Петька сегодня у моей матери ночует. А я лучше у тебя останусь. Неохота домой.
— Супер. Наливай. Но если ты хочешь откровенно. Ты хочешь откровенно? Так вот, я знаю, что все кругом случайность. И все комнаты твои — тоже. Бывают или случайности, или совпадения. И никто за тобой не следит, никому ты не нужен. И судьбы нет. Есть случайность. Пошел в парк, неудачно нарвался на маньяка. А кришнаита вон вообще среди бела дня. После его смерти я… короче, верить можно или в Бога, или в себя, а я…
— А ты не веришь ни в то, ни в другое, знаем, знаем. Опять старая песня… Но, блин, Басин, можно еще верить во что-то другое, в дело, которое делаешь, например. Моя жена так…
— Достал ты со своей женой. Все это не про меня. Мне это не подходит, понятно?. Я конченый… Пей.
— Вася, на фиг. Я не знаю, что мне сказать, чтобы тебе стало лучше. Просто не знаю. Ну вот, стой, Басин. Как-то я думал о том, что в песнях, любых, чаще всего встречаются слова: любовь, жизнь, надежда, чувства, печаль, желание, счастье. Ну не зря же? Да, все плохо, но мы почему-то поем о том, что не все плохо. Я не понимаю почему. Да?
— Я — нет. Но я вообще-то тебе не навязываю…
Коля
Нет, мне нравится наша теперешняя политика. И президент нравится. Такой конкретный чувак, без особенностей. При нем, я так понимаю — если ты не олигарх и не нищий, то жить можно. Я всем сейчас доволен. Свое дело, дом. Звезд не хватаю. Вот тут в политическую одну партию зовут подвизаться. А что — зато и при общем деле, и перспективы неплохие, и пользу обществу приносишь… Я вообще, обмозгую это предложение…
Завтрак
Баршутин, прежде чем отправить блин в рот, внимательно его рассмотрел.
— Лучше их на сковородке обжаривать. В микроволновке бледные какие-то и клейкие.
— И не хрустят, — добавил Петя. Маша спокойно разрезала блин ножом.
— Зато так полезнее. Меньше жира.
— Пусть лучше вкуснее… — Петя демонстративно отодвинул от себя тарелку и посмотрел на отца, ища поддержки.
— Доедай, — сказал Баршутин.
— Он невкусный.
— До обеда больше ничего не получишь, — спокойно сказала Маша. Петя нехотя придвинул к себе тарелку и залил блин вареньем.
Долго ели молча. Баршутин включил радио. Маша встала из-за стола и стала собирать тарелки. Баршутин поставил свою в раковину. Оба обернулись, услышав, как Петя громко всхлипнул. Он положил голову на сложенные на столе руки и заревел.
— Ты чего? — спросил Баршутин.
— Ничего.
— Петян, что случилось? — Баршутин положил Пете руку на подрагивающее плечо.
— Ничего. — И убежал в свою комнату.
Маша
“Целая чашка на столе — это состояние высокого порядка, а разбитая, лежащая на полу, находится в состоянии беспорядка”. Да уж. Логика железная. Что-то мне это напоминает. Разбитый аквариум. Кажется, это мое самое первое детское воспоминание. Я чувствую, что делаю что-то не так, но что? Мне всегда хотелось смысла, он появился — и что дальше? Я же чувствую, что это не все, требуется еще что-то. Действительно ли то, что я делаю, — это победа над моей личной энтропией? Хотелось бы верить. И пора в деревню съездить. Навести порядок на могилах бабки и деда. К тому же Илья-спасатель зовет в гости. Давно у него не были. Интересно посмотреть, как растет его дочка. Назвал ее в мою честь. Он не изменился. Трогательный и банальный.
Теща
Баршутин любил иногда поговорить с тещей. Ему нравилось то, как она бережно подбирает слова, иногда совсем редкие и причудливые. Как она ими любуется. Как она внимательно выслушивает его и, прежде чем ответить, обязательно выдерживает паузы, придающие разговору значительность. В ней было что-то постоянное, как оранжевый мягкий свет ее лампы на кухне, который всегда включался в самый нужный момент. Она теперь почти не читала современную литературу, не интересовалась новыми авторами, не переводила, только без конца перечитывала любимые книги, и если разговор заходил о них, то искренне воодушевлялась и волновалась. Баршутин ценил редкие моменты, когда удавалось поймать сходство тещи и жены. Какую-нибудь черту — взгляд или жест, исчезнувший в Маше, но сохранившийся в Лере. Иногда ему чудилось, что мать младше дочери. Общалась Лера теперь по большей части с внуком или по телефону с подругами, боялась сквозняков и всего внешнего мира. Если кто-нибудь кричал или, не дай бог, матерился под окнами, Леру как будто ранили в ее литературное сердце. Она стала захаживать в храм неподалеку от дома в часы, когда там никого не было. Бродила в тишине, разглядывала иконы, ей очень нравилось, как в церкви пахнет. Потом стала приходить и на ранние службы, это помогало унять утренние бессонные мысли. Последние годы она просыпалась очень рано и уже не могла уснуть.
Лера обожала зятя. Он варил ей кофе, внимательно выслушивал, жалел и хвалил в меру, удачно шутил… Она больше всего на свете любила книги. Он — музыку. Они понимали друг друга.
Глава шестая
Петя
Машка, привет
Как ты? Не надоело еще в деревне? Надеюсь, что дядя Илья выздоравливает. Как только, так сразу же приезжай. Я уже соскучился, но приехать к тебе сейчас не могу — работаю. Поэтому получи пока только письмо. Прочитай и сразу ответь, мне интересно, что ты думаешь насчет моей новости. Я наконец окончательно определился, что буду фотохудожником. Весь этот месяц я, представь себе, “практиковался”. Мать устроила меня поработать в ее журнале помощником фотографа. Это было нечто. Мы снимали беременных и новорожденных. Я теперь спец по этому делу. Есть кадры прямо сюрреалистические, потом покажу. Но их, конечно, в журнал не поместят. Там сюр не любят, все очень благостно должно быть или в крайнем случае забавно. Я тебе покажу кадр с одним двухдневным малышом. Снимали его в одном платном роддоме. Ребенок похож на моего деда Василия, когда тот злится. Просто дед в миниатюре. Младенцы меняются на глазах. Вот где ценишь мгновение. Нет, знаешь, в фотографиях — в этих фрагментах жизни — определенно что-то есть. Смысл. И вообще, это приятно — найти в чем-нибудь какой-нибудь смысл. Правда?
Я уже поговорил с родичами насчет моих планов. Мать в общем-то не против, но настояла, чтобы я не просто так, а обязательно поступал учиться. Через два года школу закончу и вперед. На фотожурналиста, например. Отец тоже одобрил. Он вчера приходил к нам за дисками. Все таскает их, а они не кончаются. Штук сто мне оставил. Кое-какие оставил матери. Пока она была на работе, мы с ним поболтали. Ты, кажется, втихушку осуждаешь его за этот развод. А я нет, представь себе. Со стороны их решение выглядит невероятным, но, уверяю тебя, лучше так. Даже не могу объяснить почему. Все там у них сложно, я не лезу. Видел недавно его новую женщину. Он водил нас с ней в кафе. Мне понравилась. Длинные волосы, голос приятный и вообще ничего, звукорежиссерша. Я представил, что я — это мой отец, и подумал, что, наверное, тоже влюбился бы в такую. Ты там не ревнуй, давай. Матери не сказал про нее, не хочу расстраивать. Хотя она знает, ей, кажется, отец уже все объяснил. Она внешне спокойна, но напряг некоторый чувствуется. Но даже больше, чем ее, во всей этой истории мне почему-то жалко Леру. Бедная старуха переживает сильнее всех. Я ее сфотал недавно у Николая в саду, в кресле-качалке — хорошо, задумчиво получилась. Она вся в морщинах, но интересно получается на снимках.
Посылаю снимки этого лета. Мой любимый — где ты в купальнике на перевернутой лодке. Еще неплохая та, где твой отец с моей матерью режутся в шахматы. Они там с такими сосредоточенными лицами, как будто судьбу разыгрывают. Ты, кстати, в курсе, что он ухаживал за ней когда-то, в ранней молодости? Теперь догадываешься, почему вас с ней одинаково зовут? Мать никогда не рассказывала, но вчера, когда фотки смотрела, раскололась.
Вот, пока все новости.
Пиши. Целую подробно. Твой Петр
Глава седьмая
Вася Басин
Не знаю, как в других городах, но уверен, что в Москве главная причина психозов случается от близости счастья. Если я съеду по фазе, то оттого, что здесь счастье видно. Я не говорю о частных владениях или там кабаках. О лицах говорю. Здесь встречаются лица, с которыми хочется побыть рядом. Перекинуться словом. Выпить. Уединиться. А у самого-то рожа уже с такой… легкой пивной одутловатостью… И чем я делаюсь старше, тем нестерпимее ходить по улицам. Чувствую свою… непроходимость. Удачное физиологичное слово. У меня непроходимость к ним. К их молодости, легкости… Заранее знаю, что буду говорить с ними глупо и фальшиво. Вот интересно бы узнать — непроходимая жизнь делает человека непроходимым или наоборот? Но ведь я же не просто какой-то там замшелый похотун, вытягиваю шею в поисках, кем бы освежиться. Нет же, черт возьми, ну хоть просто за руку, что ли, фиг с ним уже с сексом, секс-то несложно найти, ё-мое. Ну просто жизнь проходит, а любви-то все нету. Я пойду выпью, если не возражаете.
Маша
Итак, что мы имеем… Самостоятельная деловая женщина, мать, начальница. Уже не жена.
Очень странно, но почему-то теперь, когда не жена, не хочется быть деловой. И вообще не хочется ничего. Как будто я ему что-то доказывала. Сегодня пришла домой, не захотелось в ванне валяться час, как обычно делала, когда он меня ждал на кухне или в спальне. Не захотелось еще полчаса потом красить ногти. Некому сказать “тшшш, подожди, дай послушать” и устремить в телевизор такой взор, будто телеполитика — это для меня главное. Зачем я это все ему говорила? Каждый день что-то подобное было. Обидное. Эти мелкие шпильки, уколы, снисходительные намеки.
Где же Петька, мать его, перемать. Ну почему же он не звонит, а? Блин, какая я грубая стала. Как баба распущенная, самой противно. Еще этот чертов Новый год. Улыбаться, чокаться, гордо делать вид, что всем довольна. Как это тяжело и больно, когда ничего не хочется, какой там, к черту, Новый год. Сказать бы всем громко: отстаньте от меня, по мне проехал Трамвай-нежелание, отстаньте ради Бога.
Лера и Василий
В предновогодней комнате пахло хвоей и ароматизированным чаем, в углу стояла елка — пышным боком к столу, облезлым к батарее, рядом, на полу лежали одноцветные шары, гирлянды и горка конфет. Лера сидела на ковре, скрестив ноги, и, слегка наморщив лоб, иглой вдевала в конфеты нитки и вешала их на елку.
Василий, аккуратно причесанный, в новой зимней куртке, стоял в дверях и серьезно смотрел на жену. Ее шелковый халат местами был трогательно протерт, но сидел точно так же, как семь новых лет назад, когда Василий подарил ей его в небольшой, шелком же обтянутой коробочке. Седые волосы были убраны под косынку, эта ее новая смиренная привычка слегка смущала Василия. Смущало и не подкрашенное даже на людях лицо, слишком бледное, как бы выцветшее. Особенно смущал этот ее новый взгляд, ему казалось, что чересчур, неестественно благостный.
Он присел на край дивана, открыл рот, чтобы заговорить, но тут же встал, прошелся и сел на пол рядом с женой. Лера подняла на него бледные глаза и улыбнулась.
— Кто будет?
— Маша придет, Петька с девочкой. Коля с Валей, если она будет хорошо себя чувствовать. Несси, возможно, приедет из Осетии. Звонила.
— А Сердцен?
— Не знаю. Пока не звонил. Я сама позвоню, приглашу. Он еще в больнице, но его уже выпускают домой на день-два.
— Лера, я…
— Кажется, я знаю, Вась. Догадываюсь. Вещи собрал?
— Я… не совсем, в смысле… не все.
— Ты успей до Нового года все собрать, хорошо?
— Знаешь, я на квартиру не претен…
— Вась, ты не объясняй ничего. Давай лучше все молча. Так… красивее.
— Но я просто хоч…
— Потом, давай деловую часть потом, ладно? После праздников.
— Ну ладно, как хочешь. Но знай, я всегда, если помочь чем… я всегда с вами.
— Вася… ну… Бог с тобой.
— Ну, хорошо. Потом. Счастливо тебе. Всем скажи, я… Да ладно, я может, зайду просто… потом.
Он встал, щелкнув коленом, она тоже встала, легко обняла его, на секунду коснувшись щекой плеча. Плечо привычно, коротеньким движением чуть опустилось ей навстречу. Лера отвернулась к елке и снова села на пол. Вася вышел в коридор, мягко толкнул ногой дверь, рябыми сильными руками ухватился за огромные чемоданы и одним движением выставил их за дверь. Затем вышел сам и зазвенел ключами.
Баршутин
Ужас, я ревную ее ко всему, к ней самой. Я начал толстеть на нервной почве. Готовлю ужины и ем их, пока жду ее с работы. Она подрабатывает уроками фортепьяно по вечерам. Да, денег у нас не так уж много, но ведь сначала она говорила, что ей хватает. Да и сейчас хватает, просто, видимо, со мной скучновато. А развлекаемся мы редко, потому что я ревную, не могу никуда с ней ходить, просто дурею. У нас на радио развлечений хватает. Эти диджеи, сивые идиоты, шутят без конца, ржут как кони, заигрывают с ней. Задушить готов. Она, видимо, догадывается, думаю, по моим интонациям, она их как-то умеет классифицировать, у нее ведь, в отличие от меня, слух отменный. Боже, не могу думать об этом. Нет, я подумаю, я подумаю, я подумаю о том, что она настоящий ценитель музыки и она музыкант, а я любитель, лю-би-тель. Я великовозрастный любитель. У нее даже имя такое мягкое, тихое, сафьяновое, Соня, и эти волосы, эти руки, и она моя жена!!! Это невозможно. Я ничего не могу делать, ненавижу себя. Я толстею от любви. Иногда вспоминаю Машу и жалею ее. Хорошо, что она теперь деловая, вечно занята чем-то, это немного меня успокаивает, иначе совесть заела бы. Это очень странно, но вся прежняя жизнь теперь в тумане. С сыном видимся, да он давно уже как будто не сын мне, а скорее, друг.
Лера
Господи, утверди меня. Господи, на все воля Твоя, но умоляю, утверди меня. Спасибо Тебе, Господи, за то, что позволил мне почувствовать Тебя, вот так вдруг приблизиться к Тебе, за то, что не покидаешь меня. Только утверди меня в вере и в надежде на спасение. Господи, мне уже очень давно кажется, будто кто-то наблюдает за мной, и не только за мной, а за всей моей семьей, за детьми и их жизнью, за знакомыми. Это началось давно, с той поры, когда Маша еще молодой девчонкой вдруг решила уехать от нас в деревню. А может, и еще раньше, не могу сказать. Это ангелы Твои? Они читают в наших душах, как в книгах? Или просто у меня нервная болезнь так давно уже? Сначала мне казалось, что это один человек (или ангел?). Потом еще один, а теперь их становится как будто все больше. Я боюсь, что не понравлюсь им. Это так глупо, Господи, но я так сейчас чувствую. Мне хочется понравиться. Тебе и… им тоже. Как мне примириться с этим, со всеми этими мыслями, как вообще жить — направь меня и подскажи.
В любом случае если это болезнь, то избавь, очень прошу. Всеблагой, Вседержитель. Господи, спаси и сохрани, прости и помилуй Машеньку мою, Коленьку с Валей, внука Петю и девочку его Машу, мужа моего Василия, Сердцена и Баршутина с его новой молодой женой, маму его и покойную его бабушку-политрука, Инессоньку, Васю Басина, покойного Петю-кришнаита, всех Машиных подруг и сослуживиц, пусть поддерживают мою дочку и любят, спаси и сохрани моих дорогих подруг: Галину, Кристину и Вареньку.