Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2006
1
Ну, здравствуй же, полный резни и возни,
Мой город, Великий Не Мой!
Такой каравай-каравай, черт возьми,
Как будто и вправду домой
Вернулся — и снова идут колесом,
Часы, подминая судьбу…
Хотя ведь, казалось, забыл обо всем
И видел все это в гробу!
Но схватит за горло, но бросит на плац,
На красный булыжный помост —
Где все-как-и-прежде, где смейся-паяц,
Где жалок-твой-жребий, где прост
Расчет — на себя, на свою маету
По городу, полному лиц,
Держащих забытые фразы во рту —
Весь ворох былых небылиц.
Где — за руки взявшись — покружишь еще,
Поводишь еще хоровод —
Пустое пространство обняв горячо,
Хватая кого повезет
За локоть, за горло ли… руки дрожат:
Тут высоковольтная связь!
А твой каравай все растет на дрожжах —
Ворча, клокоча, пузырясь.
2
Так что ж было общего? Да ничего
Не вспомнишь, хотя б и с трудом.
Сограждане, связанные бечевой —
Пучок сельдерея, пардон:
Мол, все были братья — и каждый трамвай
Роднил, как и Бог не роднит…
Так что ж было общего? Да каравай —
Огромный округлый магнит.
Тогда раздавали еще по куску,
На выбор, на честный дележ,
Долины да реки, печаль да тоску,
Соблазны да страхи, да ложь —
И, помню, тянуло, как муху на мед,
Как бабочку на огонек,
Вокруг каравая водить хоровод
Со всех своих, стало быть, ног —
До юности, зрелости… до сорока
Каких-нибудь — с гаком и без, —
Но недосчитались потом едока:
Был, дескать, да как-то исчез
Среди облаков, где никто не живет —
Помимо каких-нибудь птах!
Понятное дело… кружил хоровод —
Кого-нибудь да растоптав!
3
Идут да поют: каравай-каравай —
Пуста и легка голова!
Из бездны взывая, молю: не взывай
Из бездны, Москва ты, Москва —
Со всеми своими то этим, то тем!..
Не помню имен и домов —
Ни этот вот памятник, древний тотем,
Который так грешен, так нов!
А всё возникают и гибнут в толпе
Воронки объятий — давно
И крепко замкнувшихся сами в себе,
Такие знакомые, но…
Такие остывшие — холодно тут
У вас, при такой-то жаре:
Термометры врут и хронометры врут,
И хмурится Павел Буре.
И, может быть, здесь я не жил никогда,
Раз вместо врагов и друзей
Средь этого снега, средь этого льда —
Сей мемориальный музей.
Давай-ка ты, милый, отсюда, давай —
Исчезни, покуда живой,
А то ведь такой каравай-каравай,
Такой хоровод роковой!..
Из цикла “Картинная галерея”
Langelinie
(полотно, вода)
А вот тут у нас Длинная Линия
в направленьи того направления,
где кончается всякая Дания,
исчезаючи в область предания.
С капитанского, стало быть, мостика
наблюдается некая мистика —
превращение сумрачной местности
в полосу ослепительной ясности.
На твоей на скорлупке ореховой
ты в ту сторону и поплыви —
и, плывя, потихоньку вытряхивай
из карманов остатки любви:
то звезду, то волшебную палочку,
то фонарик, то узкую улочку,
то свалявшиеся облака —
без раскаянья, без сожаления,
а не то твоя длинная линия
оборвется — лишь дрогнет рука.
Церковь Александра Невского
накануне Пасхи
(холст, тень)
Ни души нигде, тишина черна
и растет, словно сталактит —
и одна лишь луковка, лишь одна,
золотая, сквозь тьму летит.
Она тихо горит, она говорит:
“Ничего не бывает зря”, —
она речь, она меч, она все подряд:
прямизна, кривизна, заря,
она сердце твое, и оно — болит,
оттого оно и горит,
совершая свой пламенный перелет
через каменный лабиринт.
Где другим устав, мне — полуустав,
ибо я-то давно готов
к двум страстным неделям, где двух Христов
снимут вскорости с двух крестов
и где жизнь, пугаючись и двоясь,
вдоль своих крадется небес,
ибо машет с небес православный князь,
а с земли — кривославный бес.
Снег в феврале
(влажная бумага, тушь)
Площадь, канал, грузовые суда,
грузный Сант Спирит —
все исчезает навеки… куда? —
Снег засыпает.
Сходит на город астральная высь
грозною буллой —
и Копенгаген становится весь
шапкою белой.
Чья это шапка… да поздно гадать,
о Пешеходе!
Тут и вблизи-то ни зги не видать:
зга на исходе.
Впору дать деру от снежной стены,
щурясь и горбясь:
видишь, по маковку занесены
имя и адрес,
национальность, гражданство и пол,
возраст и вера —
вот и Сант Спирит из вида пропал
или из мира,
лишь из-под снега играет квартет
Баха на память…
Снег засыпает, а музыка — нет:
не засыпает.
Чайна-таун
(картон, акриловые краски)
В Чайна-таун зима золотая
и тепло от тяжелых витрин,
и проносятся, сладко болтая
на своем языке мандарин,
златоглазые дети и птицы
в сизокрылых одеждах простых…
надо было же так уродиться:
с мандарином — да прямо в устах!
Мой тяжелый товарищ старинный,
будем как-нибудь не горевать,
а на этом вот на мандарине
жизнь учиться преодолевать —
и катиться на нем, и катиться
безо всякого, значит, труда…
ибо все-то мы дети и птицы,
и притом — из того же гнезда.
А раз так… значит, на мандарине,
апельсине, лимоне, хурме
мы домчимся до тоненькой грани
нашей памяти где-то во тьме,
за которой грехам и огрехам
места нет, и решил — так решил…
но покуда никто не уехал
и покуда никто не ушел.