Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2006
Юнна Мориц. “По закону – привет почтальону”: Стихотворения. — М.: Время, 2005.
Новая книга стихов большого русского поэта (здесь я цитирую аннотацию, но все шесть слов безусловно верны) не может не привлечь внимание заинтересованного читателя. Тем более что мне всегда нравились стихи Юнны Мориц. Не только мультипликационно-никитинская классика, на которой я вырос (и, прямо скажем, не один я). Но и стихи 90-х годов, резко индивидуальные в двух отношениях: выражающие непохожего на остальных людей автора и непохожие одно на другое. Странные, хлесткие, точные.
Итак. Берем. Читаем.
Порядок впечатлений: очень толстая книга. Очень-очень толстая книга стихов, написанных за небольшой период времени. Чтобы добиться такого объема, надо а) писать стихи очень часто (примерно ежедневно); б) писать довольно длинные стихи.
Чтобы писать стихи так часто, надо, во-первых, больше доверять таланту, нежели вдохновению, — потому что вдохновение приходит или не приходит по своему расписанию, а талант всегда при себе. Во-вторых, надо по возможности расширить круг поэтических поводов. В идеале — любую летучую мысль, любое наблюдение, любую чужую строку превращать в поэтический повод.
Еще хорошо перетаскивать поэтическую находку из стихотворения в стихотворение. Вообще, когда приходит время выбрать тот или иной вариант развития стихотворения, следует отделить ответвляющийся черенок и аккуратно его прорастить.
Чтобы писать относительно длинные стихи, надо освоить многие способы сочетаний и варьирований полных и неполных повторов, надо научиться постепенно развивать мысль и доводить ее до логического завершения, надо не брезговать длинными перечислениями. Надо освоить выпуск этаких одноразовых музыкальных шарманок — вроде бы найдена счастливая специфическая мелодия, но вот она повторена, а вот пущена по куплетам.
Пока что я излагаю средства, не подвергая сомнению цель. Чтобы сделать вазу из рыбы, надо а) хорошенько провялить; б) посредством загибания хвоста придать конструкции устойчивость. Но где-то на задворках сознания начинает мерцать вопрос, а ЗАЧЕМ делать вазу из рыбы? ЗАЧЕМ писать много длинных стихов? Чтобы избавиться от этого мерцания, давайте отложим последующие впечатления на потом и выдвинем вариант ответа — тоже, естественно, опирающийся на стихи Юнны Мориц.
(Сразу оговорюсь — полутавтологический ответ написалось не показался бы мне наивным или примитивным. Как раз он бы меня как читателя вполне устроил. В том-то и загвоздка, что не написалось. Очень немногие стихотворения из нескольких сотен, представленных в книге, обладают той безусловной энергией и волей к жизни плода, которая заставляет мать рожать его, хотя бы и в муках. В массе эти стихи умышлены и созданы — отсюда и внушительный арсенал стихотворной техники, который я только начал перечислять.)
Итак, зачем. Поэт Юнна Мориц живет в мире, который — судя по стихам — ее активно не устраивает. Жить в мире и быть совершенно свободным от мира нельзя — с такими поправками известный ленинский тезис становится практически бесспорным и переходит из социальной области в метафизическую. (Заметим, что можно не жить в мире, а только числиться, но эта стратегия не подходит Мориц по темпераменту.) Юнна Мориц выбирает немного архаичную позицию поэта, противостоящего миру. Стихописание перестает быть частным делом, отдушиной; становится условием существования и основной формой деятельности. Другими словами, если в какой-то день не писать стихи, то надо этот день с утра до вечера прожить как-то иначе. Но альтернативный образ жизни не устраивает максималистку Юнну Мориц ни на день, ни вообще. Остается писать стихи. Активное недовольство миром определяет источники стихотворной энергии — обиду, раздражение, досаду.
У поэтического завода “Юнна Мориц” есть все условия для работы — материалы, энергоснабжение, чертежи, талантливый главный инженер Ю.М. Есть и заказчик — Юнна Петровна Мориц. В простой дихотомии противостояния выбор не так велик. Не миру же отдавать. Сам факт издания книги выглядит скорее компромиссом.
Пока что я прямо не говорю о качестве стихов, косвенно их критикуя. Я удерживаюсь от фразы “в остальном стихи великолепны”. Настанет момент — и я ее (или ее аналог) попробую произнести. Дело в том, что еще не исчерпана критическая масса впечатления.
Изредка в стихотворном пространстве этой книги встречаются отдельные знакомые нам строки — Ходасевича, Мандельштама, самой Юнны Мориц (насчет резинового ежика, маленькой компании или прекрасной чуши). Эти вкрапления резко контрастируют с контекстом. Дело даже не в качестве материала. Скорее в том, что процитированное дольше звучит, как бы образуя собственную эфирную частоту. Цитата и окружение соотносятся как суждение и комментарий, артефакт и разговор об артефакте. Как поэзия — и разговор о: поэзии, общественном устройстве, убийцах, магазинах и т.д. Разговор происходит в стихах. Стихи по-своему неплохи, остроумны, насыщенны…
По-моему, речь идет о какой-то серьезнейшей, тотальной неудаче действительно большого поэта, ошибке маршрута, поучительной именно своим масштабом и тотальностью. Неудаче не стихотворной, а метафизической. До сих пор мы говорили абсолютно всерьез. Сейчас попробуем еще серьезнее.
Понимаете, есть некоторые фундаментальные расстановки. Система “я — мир” функционирует в детстве. При этом мир может быть данностью неприятной и даже пугающей, но ни в коем случае не бросовой или скучной, поскольку он пока еще предстоит субъекту, олицетворяет его будущее. Постепенно человек начинает осознавать себя как часть мира, встраиваться в него. Фокус интереса переходит с себя на других. Лирика выворачивается в эпос. Так или иначе каждый всматривается в то, что его волнует, в то, что он любит. Хотя бы и в себя.
Но невозможно долго и горячо писать о том, к чему ты относишься прохладно, устало-разочарованно. Есть лирика отверженных и отвергнутых, но вряд ли возможно мощное лирическое высказывание о добровольно и брезгливо отвергнутом тобой. Трудно писать о ничтожном в твоем собственном представлении. На это (в частности) нет жанров.
Георгий Иванов:
Сиянье им руководит…
……………………………….
Расстреливают палачи
Невинных в мировой ночи.
Не обращай вниманья,
Гляди в холодное ничто,
В сиянье постигая то,
Что выше пониманья.
Поразительное по точности стихотворение. Сперва оно вызывает недоумение, граничащее с оторопью. Как то есть — лучше смотреть в пустоту, нежели на такое важное и масштабное событие, как расстрел палачами невинных? Да. Лучше и конструктивнее — в пустоту, но отчего-то привлекающую твой взгляд.
Долго и утомительно объяснять, отчего невозможны великие стихи про Беслан или 11 сентября. Что поэт видит мировую бездну, как правило, там, где ее не видят другие. Про всхлип, а не взрыв, насчет проблем (а не тематического взлета) поэзии после Освенцима…
Читаем у Юнны Мориц:
Подвалы кровоточили,
И плыло людское мясо…
Неужели поэт сам не чувствует здесь некую метафизическую безвкусицу, сорокинщинку, мамлеевщинку? В любой игре слов есть собственно стихия игры, которая не всегда уместна. Хочет того Юнна Мориц или нет, но она воскрешает в памяти людей среднего и старшего поколений народные частушки:
Корвалана посадили,
а Альенде расстреляли.
Тарам-пам-пам (2 раза).
Народ — вечное дитя, тянет в рот и изо рта всякую дрянь. Оправданы ли авторские вольности гуманистической идеей? Ответив быстро и отрицательно, уточним идею этого стихотворения Юнны Мориц. Если вкратце — где был Гаагский трибунал, когда Пиночет и его жертвы были здоровы и молоды? И вывод насчет “огромной пены с правозащитного молока”.
Я не поленился и разузнал, что Гаагский трибунал основан в 1993 году. Это что касается самой организации. Можно спросить с его сотрудников, вероятно, усидчивых законников средних лет, что же они 33 года назад мышей не ловили. Думаю, они просто не поймут упрека.
Поймите зато вы меня. Я не собираюсь буквально трактовать строчку за строчкой весь “Привет почтальону”. Я только хочу сказать, что по адресу обвинений Юнны Мориц люди не живут.
Там находится утрированно мрачное здание, начиненное толстыми краснолицыми монстрами в черных костюмах. Персонажами мультфильма — то ли американского, то ли (того хуже) японского. По своеобразным законам мультипликационного сюжета они же сидели там и 40, и 100 лет назад. Пришла пора платить по счетам.
Книга Юнны Мориц населена отвратительными мультами — убийцами, холуями, морализаторами, ворами, писателями, совершенно лишенными индивидуальных черт лица. Мировое мультизло образует нечто вроде заговора против нормальных людей. К чести поэта надо сказать, что дешевая анимация ей не нравится.
Юнна Мориц последовательно обвиняет мультимир в том, что:
все продается и покупается;
стихи не покупаются (и не продаются);
новые поэты (точнее, те, кто себя за них выдают) все-таки наживаются на продаже стихов.
С этого места подробнее:
Не пишут стихов,
А пишут, вот именно,
Тексты стихов, —
Химичат стихимию текста
Стихимики общего места.
Учительница литературы на пенсии, чья эрудиция обрывается на Блоке и Маяковском, аж прослезится: “Ах, как верно”. Я не спешу кивать. Нет, бездарностей и графоманов, конечно, миллионы, но они достойны жалости, а не осуждения. А тут идет речь о каких-то успешных имитаторах, бизнес-поэтах. Типа Егора Исаева или Феликса Чуева. Но, уважаемая Юнна Петровна, назовите сегодня такого. Когда поэзия счастливо отделена от государства, читателя, нефти и денег. Кого Вы имеете в виду — текстовиков “Фабрики звезд”? Авторов рекламных слоганов? Или (скажем честно) опять никого конкретно? Речь идет о трагическом противостоянии, напомним, последнего подлинного поэта с выродившимся мультипликационным миром.
Или другой (казалось бы) вариант:
Которые были великими,
Никаких не давали им залов
Для авторских вечеров,
Хотя голосами дикими
Другие совсем писатели
Вопили ежевечерне
Со сцены свою бузу.
Совсем других писателей я кое-как себе представляю. А великие — это кто? Как повысилась бы ответственность Ю.М. за свои слова, если бы она назвала фамилии. Может быть, мы знаем, о ком идет речь, и обретем свободу согласиться или не согласиться. А если не знаем, давайте издадим и узнаем.
Не получится. Ничего личного. Ничего конкретного. Ничего адресного. Огульные обвинения по закону бумеранга возвращаются к автору. Я не возьмусь отличить стихи от текстов стихов (по-моему, стихи — это именно поэтические тексты, в отличие от поэзии, которая улавливается стихами и пронизывает их — или не улавливается и не пронизывает). Я не посягну на авторский каламбур насчет стихимии. Но общие места — как говорил Порфирий Петрович, нельзя уж более себя выдать, чем вы себя выдали. Книга является настоящей энциклопедией банальностей и общих мест.
Здесь мы переходим к читателю. В предположении, что современной поэзии не существует, Юнна Мориц вряд ли обращается к читателю современной поэзии. Ее (невольный) адресат — изрядно постаревший интеллигент семидесятых. И само культурное время, в котором существуют эти стихи Юнны Мориц, — будущее в прошедшем. То есть если бы эти стихи были написаны тридцать лет назад, мы бы сказали, что они обошли свое время на тридцать лет. В них, например, очень прогрессивный для того времени арсенал средств для создания инерции. Но сегодня поэзия в лучших своих образцах предпочитает вообще обходиться без инерционных механизмов. Как, например, в фантастике тех лет мелькали массивные видеотелефоны. Кто мог подумать о мобильниках?
Мне как современному читателю совершенно не нужна предсказуемая структура стихотворения. То есть инерция во всех ее видах. Тем более, кочующие из стихотворения в стихотворение клише.
Мне, как правило, не нужны стихи, не обращенные ко мне в качестве собеседника. Мне как-то даже неловко, будто я подслушиваю чужое. Мне также не нужны прокламации, манифесты, заявления. Не потому что я ими сыт. Просто не нужны.
Давайте и я произнесу банальность — лирическое высказывание сопряжено с открытостью, человеческой уязвимостью. Юнна Мориц очень много рассказала нам о своих антипатиях, но ничего не доверила. В итоге получилась публицистика в стихах. Поэзии в книге почти не нашлось места.
Стихи с точки зрения оснастки вполне состоятельны.
Пишу и вижу себя со стороны — этакого мультипликационного критика, толстого, лысого, циничного, золотозубого, с веселым рвением и за большие деньги исполняющего заказ Департамента по борьбе с поэзией. Еще не хватало бы начать оправдываться и уверять читателя в обратном.
Очень заразительный взгляд на мир…