Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2006
Есть много замыслов и дел.
Пора вставать. Москва проснулась.
Шумит, накатываясь, день.
И ты, приглаживая волос,
В неброском платье ходока
Идешь — где твой потребен голос,
Что может литься сквозь века.
Еще ты надобен Ордынке
И Моховой и Поварской,
Но ты бываешь по старинке
И в Долгопрудном под Москвой.
Еще пространная столица
Тобой охвачена не вся,
И без поэта-очевидца
Ей обойтись еще нельзя.
* * *
Побродить в старинном парке,
Пообедать как-нибудь,
Чтобы муза из-под палки
Не устроила мне бунт;
Или в книжный потащиться
На Тверскую, дальше — вниз,
Пообщаться с продавщицей,
Как заправский букинист;
Или с другом по бульвару
Профланировать в джинсе,
Чтоб на эдакую пару
Оборачивались все;
Или в гости — глянуть фотки,
Обо всём перетереть;
Или просто — выпить водки
И от счастья помереть.
* * *
Весь город — карнизы и шторы.
Весь город — оконные рамы.
За ними — капризы и споры,
И ссоры, и личные драмы.
Но если бы все эти стены
Вдруг стали прозрачно-хрустальны,
Скажите, что сталось бы с теми,
Кто любит секреты и тайны?
Они постеснялись тогда бы
Скандал выносить на округу,
Мужчины, прекрасные дамы —
Они б улыбались друг другу.
И делать внимания знаки
Они бы тогда не устали,
И даже коты и собаки
Друг дружке махали б хвостами,
И сделалось общей привычкой –
С друзьями за чашечкой чая
Встречаться, чирикая птичкой
И времени не замечая.
* * *
Наталье Вишняковой
Мы полетим в начало века,
Через дорогу перейдём,
А там — Пречистенка, аптека
И пузырёк с нашатырем.
Какая мелкая подробность!
Но в ней, как в капле дождевой,
Вдруг отразится вся огромность,
Весь мир таинственно живой.
Есть память места, память вещи,
Как память слов, как память книг, –
Сквозь них порой ясней и резче
Бессмертья проступает лик.
* * *
Нине Левиной
Петровско-Разумовская весна!
Особенная, с запахом столетним.
Но, глядя, как безумствует она,
Мы понимаем, что уже стареем,
Что мы уже довольно тяжелы,
А жизни лед под нами слишком тонок.
И, как пристало людям пожилым,
Капризный в нас является ребенок.
В его глазах мальчишеский азарт,
Когда он смотрит на игру природы;
Он хочет время повернуть назад,
Чтоб надышаться воздухом свободы;
Но отчего-то всё ему не так –
И машет он обломанною веткой
На этот блеск, на этот кавардак,
Сердясь душой изнеженной и ветхой.
* * *
Темной влагой набухает сквер.
По верхам раскидана рогожа.
Непогожая весна в Москве
Так на осень позднюю похожа!
Со своей любовницей-весной
Выхожу гулять под небом серым –
Неизвестный маленький связной
Между Богом и вот этим сквером.
На работу об руку идем
(Мы с весной в одной конторе служим.)
Или, как сегодня, под дождем,
Чертыхаясь, прыгаем по лужам.
Нам бы только ног не замочить.
Нам бы только выбраться отсюда.
Я рифмую. Спутница молчит.
И скучает. И не верит в чудо.
* * *
Всё повторяется: комната, книги,
Стол и диван, и портрет на стене.
Ум не тревожат ни шумы, ни крики.
Дни за стеклом исчезают, стемнев.
Ты зажигаешь настольную лампу,
Чтобы спуститься с ней в дантовский “Ад”,
Или читаешь тибетского ламу —
Делаешь то же, что вечность назад.
И, засыпая под музыку Боба,
Видишь всё тот же кощунственный сон:
Личный аквариум Господа Бога,
Где притаился за камешком сом.
Снится сому Тимирязевский рынок,
Литинститут на бульваре Тверском…
На проплывающих маленьких рыбок
Смотрит он мутным похмельным глазком.
* * *
От малого к большому. Только так.
От инфузории к Иммануилу.
Сначала колесница, после танк.
Сперва на стрелку, а затем в могилу.
Там, где один, там трое через час.
Единое значительней, чем часть.
Но я люблю подробность мелочей,
Уютный мир обыденных вещей,
Врастанье в пустяки и прорастанье.
Я близорук, и шляпка от гвоздя
Мне больше говорит о мирозданье,
Чем где-то там сверкнувшая звезда.
* * *
Олегу Филиппенко
Тому, кто не в своре, не в стае,
Не нужно особых примет.
Кто многое знает — не станет
Об этом шуметь, например.
Напротив, с пейзажем сольется –
В гостиной, в музее, в метро.
Пожалуй, делами займется.
Но всё это будет мертво.
Да, всё это будет отмазкой,
Похожей отчасти на спорт, —
За вежливо-вдумчивой маской
Скрываться от грубых господ.
Вглядись в неприметные лица —
Размыта любая черта.
Какая волшебная линза
Нужна, чтобы в них прочитать!
* * *
На каком-то портрете
(Ренуар иль Сезанн?)
Я встречал уже эти
Неземные глаза.
Словно лёгкая зыбка
Набежит на уста —
Эта полуулыбка
Так знакомо чиста.
Эти руки — к подолу
Или держат дитя, —
Так напишут мадонну
И столетья спустя.
Потому что на свете
Всё базар и вокзал,
А святое — вот эти
Руки, губы, глаза…
* * *
Поэту
Ты превращаешься, друг, в слона.
Ты начинаешь игру в слова.
Что же, поэзия тут слаба,
Но не без пользы
Тем, кто не хочет учиться петь,
Тем, кто давно уже сам эксперт,
Мастер стихов и прозы.
Скучный их рэп — окровенный кал.
Но одобрение — высший кайф.
Переступившие через край,
Опыт имеют.
Мигом они отличают тех,
Кто не касается важных тем,
Тех, кто пустое мелет.
Ловко вербуют они солдат.
Главное — вписываться в стандарт,
Быть компанейским и не страдать
От вдохновенья.
Перехвалить за ошибку, бред
Выдать за неповторимый брэнд —
Вот их обыкновенье.
Близостью к ним непомерно горд,
Ходишь под ними за годом год.
Но вместо крыл вырастает горб.
Время для старта
Не настает. Понимаешь вдруг,
Что понапрасну вмешался в круг,
Втерся в слоновье стадо.
Всё, что писал под диктовку мод,
Выцвело, село, поела моль.
Ты ведь еще не такое мог
В самом начале!
Как бы ты на ухо ни был туг,
Звонкие опыты тут как тут —
Спать не дают ночами.
* * *
Изучая таинственный мир,
Я узнал у полей и дубрав,
Что жестокая родина — миф,
Что земля бесконечно добра.
И еще я узнал у полей,
Проходя по родной стороне,
Что когда мы склоняемся к ней,
Мы становимся с ней наравне,
Что из тех, кто рассыпался в прах,
Опустился в столетий раствор,
Не один не лишается прав
На исконное с жизнью родство.
* * *
Зачем — головой об лед?
Я бился. Теперь я лег,
И мысль у меня простая:
Когда-нибудь лед все равно растает.
А прежде я был другим –
Доказывал и грубил,
Считал всех кругом козлами,
Не слушал советов и указаний.
Гулял по Москве сам-друг,
Влюблялся в каких-то дур,
Мечтал о воздушных замках,
Писал о кузнечиках и русалках.
Теперь я творю в ворде
Чего-то сродни воде.
Ты видишь вот эти камни?
А ну-ка, попробуй достать руками!
На вечные времена
Прозрачность и глубина.
Вы трогаете поверхность,
А я глубине сохраняю верность.
Мы, рыбы, уходим вниз,
Где пляжный не слышен визг.
Лишь там — в тишине и неге –
Удобно фиксировать сны о небе.
И можно лежать на дне
Десятки и сотни дней –
Пусть все искушенья мира
Теченье свободно проносит мимо.
* * *
Город заповедных усадеб.
Город голубей и ворон.
Он тебя за стол не усадит,
Город из “Покровских ворот”.
На тебе мерцающий венчик,
Слабый отсвет будущих слав, —
Он к таким всегда недоверчив,
Но всегда по-своему слаб.
Не пускает в банки, в конторы,
Но музеи, парки — твои;
Частные каморки, в которых
Так легко исчезнуть двоим;
Да еще в районе Арбата
Несколько знакомых дворов,
Чтоб ходить туда и обратно
Лучшей из московских дорог.
* * *
Город, словно остров,
Выплывший из детства.
Над проспектом — острый
Шпиль Адмиралтейства.
Зимний, рядом Летний.
Улицы с дворцами
Сцеплены над Летой
Мощными мостами.
Город-император,
Город-лепрозорий,
Меченный пиаром
В славе и позоре,
Созданный как будто
Для речных экскурсий, —
Образ Петербурга
Вечен, как искусство.
* * *
Крейсер с именем богини
На рассвете мы отпустим,
И Петрополь он покинет —
Проплывет летейским устьем
Через сумрак побелевший
Просыпающихся улиц,
Вдоль гранитных побережий
В золоте погон и пуговиц.
Тени с палубы посмотрят
Многомудрыми очами,
И покажется им с моря
Будто город вдруг отчалил,
Будто не они уходят,
Траурным гремя салютом,
В забытье, в туман и холод,
Растворяясь в Абсолютном…
* * *
Тут слово, там строка,
Здесь целая строфа, —
Троллейбус и собор
Становятся стихами.
Заметно, что мосты
На берегах Москвы
Повисли без опор
Над смутными веками.
Шурую в институт
И вижу, как цветут
Небесные моря
Над головой поэта.
Я в городе моем.
Я знаю, что о нем
Напишется моя
Последняя поэма.
Мне тополь и трамвай
Прикажут: “Эй, вставай!
Пора чесать домой —
В Останкино, в Кусково”.
Тут словом, там строкой,
Здесь целою строфой
Любимый город мой
Меня окликнет снова.
Делай, что должен (и будь, что будет)
В битве Арджуна сражаться не мог,
Лук опустил к ногам.
Кришна ему говорит: “Стрелок!
Будь бесстрастен к врагам.
Стрелы, пронзая братьев тела,
Их не убьют — разбудят.
Впрочем, это мои дела.
Делай, что должен, и будь, что будет”.
Жил-был писатель граф Толстой,
Не один прекрасный роман
Создал, а был он старик непростой,
Я бы сказал — хулиган.
Что перед вечным — людской каприз!
Шалости мир забудет.
Он в кабинете повесил девиз:
“Делай, что должен, и будь, что будет”.
Делай, что должен — и будет так,
Как только и быть должно.
Каждая мелочь, любой пустяк —
Это в цепи звено.
Цель есть у всякой живой души.
Бог тебя не осудит.
Сражайся, Арджуна! Толстой, пиши!
Хитрый — молчи, а дурак — пляши!
Делай, что должен, и будь, что будет.