Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2006
Автор двух книжек стихов, изданных в России. Публиковался в коллективных сборниках и на российских литературных сайтах.
* * *
Как тогда — иль еще больней.
В каждой твари спрятана бомба,
Да не всякий помнит о ней.
Расквитайся с последним счетом,
О щетину слезу утри,
Как ребенок, не зная, что там
Так надрывно болит внутри.
Ни смолчать, ни солгать не вправе,
Позабыв про твои права,
В многословье, как в разнотравье,
Снова спрячу силки-слова.
Станет больно, тепло и тихо.
Встанут стрелки, мгновенье для.
И отчетливей станет тикать
Боль, неслышная в шуме дня.
Мутным взглядом обняв осину,
Мыслям вторя, как попугай,
Я осилю себя, осилю…
Только ты мне не помогай.
* * *
Ведь нас, безумцев, хлебом не корми…
И дразнит Бог последнею любовью,
И зреет сумасшествие в крови.
О, я сходить с ума имею навык —
Мучительно, надрывно, постепен…
….но сам сойду, подталкивать не надо
На шаткую последнюю ступень.
И стоя на последней, обреченной,
Над черным средоточием судьбы —
Я сам сосредоточенным и черным
Пребуду в муках внутренней борьбы.
И мне на миг привидится, приснится,
Что смерть неповторима и легка…
И надо мной карающей десницей
Господь на миг раздвинет облака
И, видя изменения палитры,
Я потянусь к несбыточной мечте
И обращусь не в робкие молитвы,
Но в жаркий шепот, шепот в темноте.
Покуда мига зыбкое богатство
Мерцает, как последний флажолет…
Позволь не испугать, не испугаться,
Не отшатнуться и не пожалеть.
Ода вымыслу
О, вымысел… Обманчиво тонка
В любой тени таится паутина.
Вот в кружевах надменная рука
Плывет, как шах под сенью палантина.
Но страшно прерывается строка
Сонета — хищной кляксой паука.
Пока интригой тешится толпа
(Ей все одно — галерка иль галера…)
Заметь, как предсказуема тропа
Поэта с появленьем Кавалера.
Затмив былую славу бакенбард,
Гарцует к Натали кавалергард.
О, как мы непростительно глупы,
Когда, своим целуя музам ручки,
Не зрим, как подступают из толпы
На выстрел к нам красивые поручики…
Как царственным движением руки
Поэтских дам уводят мясники.
Мне выкрикнут и ложа и партер
Про душу в клетке тягостного быта,
К тому ж — недоказуем адюльтер…
Но разрешите (ибо прав Вольтер)
Мне прошептать — все это было, было…
Скрипит перо, и с новою женой
Случается блондин очередной.
Мне возразят матерые козлы
И жены их — матерые овечки,
Покуда спят на бархате стволы
И, черен ликом, едет к Черной речке
Поэт. Туда, где, выкушав шартрез,
На птичках репетирует Дантес.
Я все себе подробно объясню,
Я разложу все выводы по полкам
И всякого ничтожную вину
Я вычислю, не веря кривотолкам.
Истрачу век, пытаясь разглядеть
Отметки на невидимом безмене,
Чтоб доказать рассудку, что нигде
И никогда, подвластная звезде,
Расклад Судьбы измена не изменит.
И лишь с одним смириться не могу,
За всех и вся фатальностью слепою
Увидев сквозь вселенскую пургу,
Как Пушкин умирает на снегу,
Над вымыслом облившийся слезою…
* * *
куришь, отважно сутулые сутки ругая…
Словно никто тебе страх не подмешивал в сны,
словно тебе не ясны ни одна, ни другая —
сущности этих скитаний — когда поутру
хочется просто пожить… А с полудня — досада…
Словно никто твою тень на девятом ветру
не продырявил листвою продрогшего сада.
2000
В крашеной тьме лампы,
В тесном ночном круге
Где вы, мои латы…
Где вы, друзья-други…
Время летит рысью,
Полнит глаза грустью.
Нашу судьбу крысью
Не излечить Русью.
Славя веков смену,
Льет Водолей воду…
Что я сказать смею
Богу, тебе, году…
Пусто мне, как в поле,
В зыбкой людской каше.
Сколько нолей после
Двойки худой нашей!..
Выйду в чужой город,
Взглядом неон выпью.
Брошу дневной гонор,
Стану стонать выпью.
Гложет беда-обида —
Волком в грудной клети.
Как ты меня любила
В прошлом тысячелетьи…
* * *
Передышка бренному уму.
Среднестатистическая радость
Не спешит к порогу моему.
Но уже, нежданный, как расплата
За грехи не помнящихся дней,
Юный август в бесполезных латах
Бродит по империи своей.
Он, как ты, наивно беспощаден
Ко страдальцам будничной страды.
Лишь Господь своим прощает чадам
Их сердец нелепые труды.
Но пока несет воитель юный
Свет в сусальном золоте кудрей,
Пред седой грядущей миру вьюгой
Кто на миг не сделался мудрей…
Потому в небесном ровном гуле
Слышишь зов и плач, и стон, и вой.
Поздних пчел игрушечные пули,
Гулкий нимб чертя над головой,
Держат речь про замкнутость пространства,
Про щелчок нелепый у виска…
В этот миг особенно прекрасна
Жизнь. И боль расплатная — сладка.
Словно мы еще не долюбили,
Не добили рюмок и баклуш…
Дух провинций мордою кобыльей
Тычется в пригоршни лунных луж.
Ночь. Туман. Безвременье. Безболье.
Безлюбовье. Лишняя звезда
Не встревожит дремлющее поле.
Сто веков до Страшного Суда.
* * *
в стране, где про деньги — слагаются песни,
ныряя в подземку, взлетая на лифте,
терзая страницы лощеных блокнотов,
браня сумасбродную ртуть Фаренгейта,
я болен тобой.
Созвездием родинок, архипелагом
лопатки, всплывающей Южной Америкой,
в том океане, что мой подбородок,
тебя покорив, покорял…
Я болен тобой.
Твоею по-детски надутой губой,
когда закипает — моргнешь, и — закапает
жгучий сургуч…
Горючее горе притушит,
худое запястье прожжет.
Как больно и сладко в сезон слезопада
качать на колене, к плечу прижимая,
в горячие веки, в холодные губы
тебя целовать…
Мне доктор надменный года посчитает,
нащупает пульс,
в разряд шизофреников или маньяков
зачислит в уме
и выдаст рецепт на какую-то гадость.
И радость запляшет, как солнечный зайчик
на гладких щеках.
Я съем все пилюли, я выпью покорно
его порошки,
чтоб стало не страшно, чтоб стало не больно
тобою болеть.
В стране, где за деньги слагаются песни,
начну, осмысляя отсутствие боли,
себя вопрошать…
За эти ли руки я бился, как варвар,
отбившись от рук…
не эти ли груди дрожащие клювы
тянули ко мне,
и с губ моих пили, и пели, как птицы,
голубки мои…
Какой сумасшедшей росою вскормил я
трепещущих птах…
А ныне… Зеваки, спешите увидеть,
прийти, победить!
В стране, где из песен слагаются деньги,
не можется петь.
В стране, где из денег слагаются мысли,
звенят в головах —
я болен, циничен, как камень былинный…
Тяжел на подъем.
Кого поджидая, стою на распутье,
поросший быльем…
Какую дорогу ни выберет встречный —
все мимо меня.
В стране, где…
я мог бы редчайшие рифмы
в строфу зарядить,
в бумаге промысленной пряча от мира
признанье свое —
восторги, овации, аплодисменты
сорвать у зевак.
И ты бы отметила стиль и метафоры,
слог и язык.
Чего же я силюсь, как в школе учили
в нелепом стишке —
“от чистого сердца, простыми словами”
с тобой говорить…
В стране, где из нас вычитаются песни,
скажу тебе —
слышишь, мне так одиноко…
Скажу тебе — слышишь…
и уши подушкой
зажму.
* * *
Щедрость природы дает тебе право
звать увяданье мерой ли грусти,
нежности ли…
Но не грусти, мы для осени — гости,
и на ее золоченом погосте
скорби сусальной хрупкие горсти
нежно стели.
Всех нас преследует Лета скупая.
Если по следу я слепо ступаю —
это последствие, я наступаю,
как листопад…
Не отвергай неизбежного жестом —
в нашем романе с избитым сюжетом
нашим страстям и бессмысленным жертвам
вместе ступать.
Так ли уж важно — чего во мне больше:
мудрости старца, младенческой боли…
Всем нам отмерена краткая доля.
Как ни держись —
грянет над полем крылатое вече,
и разметет нас в неведеньи вечном
многих столетий и человечеств
вьюжная жизнь.
* * *
В подъезде из горла.
Она спокойною давно
И пьяною была…
Мы пили, недругов браня,
За лучшее житье.
Она смотрела на меня,
А я смотрел — в нее.
Потом нас под руку несло
Через осенний двор.
И про мужское ремесло
Я нес какой-то вздор.
Потом в себя ее вбирал,
Как рыба, жадным ртом.
И с каждым вздохом умирал,
И не жалел о том.
Кропило влагою с небес,
Дымил червонный прах…
А нас держал нескучный бес
На всех семи ветрах.
Под небом пасмурной среды,
Что цвета наших душ,
Слезами вымерзли следы
На бледных лицах луж,
Где мы, продрогшие всерьез,
Сомкнули рук кольцо.
…и целовал ее от слез
Холодное лицо.
И Бог швырял червонцы в грязь,
И, слыша этот звон,
Какой-то дворник, матерясь,
Нас гнал из парка вон…
* * *
Ни тебе и ни мне,
И в прозекторном свете
Мы простые вполне,
И костлявая роет —
Таковою “ля ви” —
Кто нам очи закроет,
Убоявшись любви…
Кто, пилою вгрызаясь
В мой растерянный труп,
Убедится, что зависть
Здесь не рыла нору.
Что, забыв о расплате,
Лишь свободу любя,
Чтоб себя не растратить,
Я растратил себя.
Вот, не чувствуя боли,
Не страдая, во мгле,
Как разбившийся Боинг,
Я лежу на столе.
Ищет запись полета
Медицинский народ,
В “черный ящик” поэта
Запустив электрод.
Вот настырные вилки
Копошатся в мозгу…
Рефлекторной ухмылки
Удержать не смогу.
Ведь профессор-светило
Никогда не поймет —
Что поэту светило,
Призывая в полет.
Что за тайное нечто
Он скрывает в глазах,
Рефлекторно конечность
Докторам показав.
На холодной лежанке
Непреклонен Адам —
Вот вам ребра, не жалко,
Но любви не отдам.
Не разложишь по полкам
Что доселе и впредь
Даже мертвому толком
Не дает умереть,
Оставаясь навеки
В той — земной неземной,
Что тяжелые веки
Затворила за мной.
* * *
Загляни мне под веки, прохладою сон продыши.
Я себя подгоняю, себя загоняю, как зверя,
В теплый сумрак, в пропахшую прошлым берлогу души.
Скоро небо созреет, сомкнутся созвездья, созвенья,
И прокуренный голос меня призовет в темноту.
Мы навеки на веки печать наложили забвенья,
Чтоб не видеть, не слышать, не чувствовать эту черту.
Но покуда живет интерес к украшениям быта,
И ребенок играет будильником, смехом звеня,
Повтори мне еще, обмани — что ничто не забыто…
Загляни мне под веки — быть может, там нету меня.
* * *
И отогреться вдвоем.
…только бы смело в смятой постели
смелое тело ее…
Поздно, бесспорно, разбрасывать споры —
Осень пирует в саду.
Скоро, быть может, к ногам твоим скорым
Стылым листом упаду.
Свет опостылел, глаза опустели,
Стал я тяжел на подъем.
…только б успело в белой постели
спелое тело ее…
Время нам выстудит синие сени,
Спутает руки силком.
И от отчаянья стану весенним,
Словно тебе не знаком.
Будем с тобой, убежавшие рая,
Вновь обучаться азам…
Вот ты уходишь, слезы роняя.
Вот я — иду по слезам.
Стали мы братией — да во Христе ли…
Дважды не вступишь в один годоем.
…только б зима не застала в постели
хрупкое тело ее…
Такси-блюз
Если пальцы в печатках, под еж голова,
Если ночью — до Пушкина, в Пулково-два,
Стопарит, как братва, и одет не по нашенской моде…
Если в зеркальце шустрые шарят глаза —
Будь на стреме, водила! Чуть рыпнется — за…
За монтажку! И махом — по морде…
Все замкнуть не забудь, тормози работяг.
Если кодла прицепом — тебе не простят.
Позвони в таксопарк, пусть подгонят свидетелей пару…
Как подъедут — ментовку. А дальше — судьба…
Так вот, шкуру спасая, замочишь жлоба,
А тебя самого — за кардан и на нары.
Ну, да ладно — не дрейфь. Потолкуем за жизнь.
Я ж твой сменщик, валяй, о себе расскажи…
Я вот сам из Уфы — затянула едрена Пальмира.
После бабу нашел, молодую — дурак…
Я любил ее, как… Я любил ее так,
Что убил бы полмира!..
Я внагляк парковался к ней на Маклина.
Как узнал, что одна, говорю — мне хана.
Ну, она и свезла из хрущобы своих тараканов.
Я затеял ремонт, я ей шубу купил,
Я копил — за полгода рубля не пропил,
А ее скипидарил мой сменщик Булат Темирканов.
Я с домкратом его… по всему гаражу.
Стал начсмены орать.. Говорю — ухожу!
…на неделю в запой. Отлежался, попил, поразмыслил.
Взял назад ее в дом — я ж упрямый, как танк!..
Я ж любил ее, как… Я любил ее так,
Что баллоны — на выстрел!
Будет время — заедь, поменяй тормоза…
Я вчера все летал на Московский вокзал —
Все в столицу гребут… Знать херово у нас в Ленинграде.
…двадцать лет не менялся начальник-старпер.
Я ж четыре баранки до стали протер!
А Кузьмич говорит — молодняк, мол, на рухлядь не сядет…
А ведь, кажется, сам был вчера молодым.
В Новый год на левак заправлялися — в дым.
А теперь… как сменился с ночной — доползти бы до койки.
Да и город какой-то безрадостный стал…
Раньше к Лельке с цветами по Мойке летал,
А теперь вот с монтажкой хожу п-п-по помойке.
Так вот крутишь баранку, а годы идут —
Разве орден Сутулова, падлы, дадут…
А остался б в Уфе — щас бы был я прораб иль учетчик.
Всех послать, и — айда — на Московский вокзал…
Что ж ты, брат, о себе ничего не сказал?
Ладно, после расскажешь. Учти — я включил тебе счетчик…
* * *
В край безумцев, вещающих с дыб…
Кармчий мой! Намети по парсекам
Хоть муляж путеводной звезды…
Дай мне страх, чтоб почувствовать ритм.
Дай мне слог, чтоб не выронить стон.
Наклонись триединством небритым
Над сто пятым распятым листом…
Сделай кляксу, как точку отсчета,
Но не цель… На лице у листа
Начерти мне угрюмого черта —
Чтобы знал, где проходит черта.
Не ленись, подымайся, Емеля,
Оживи свой набросок-лубок…
Вот очнулась Земля от похмелья,
Повела полушарием вбок.
Вот и утро. И вещий зловещий
Раздвигая слепившийся сон,
Я в салфетку поэзии жуткие вещи
Заверну, словно вилку гарсон.
Буду злиться, толпу искушая,
Понарошку творить чудеса.
А назавтра мне снова приснится меньшая…
Вельзевул! Мне твоя приглянулась меньшая —
Взгляд бездонный такой, и коса…