Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2005
* * * О верных приметах, которыми бедность мечтает, о нищих поэтах, чьи книги никто не читает, о лебедях диких, сквозящих в прореженных кронах, о мудрых владыках, которым неловко на тронах, о красках неярких, своих ощущеньях недужных, о ставших на якорь фрегатах, когда-то воздушных, о днях неказистых, в которых серьезность былого, — об осени жизни, об осени духа и слова, о зимах и летах, оставшихся там, за порогом, сказать напоследок спокойным обыденным слогом... * * * Вспоминается парк — захудалый, старинный, небольшой городок, утонувший в былом. Я стою перед пыльной газетной витриной с пожелтевшей газетой под грязным стеклом. Рядом скучная клумба, из гипса скульптура, и по радио маршей бравурный надсад... Я ищу результаты футбольного тура, что игрался когда-то полвека назад. Перед старой газетой стою, а за нею разбежались дороги, и все — в забытье. В этот миг для меня ничего нет важнее, чем узнать, как сыграло Динамо мое, потому что еще не утрачена цельность восприятия мира внутри и вовне, и футбольные страсти — такая же ценность, как запруда, и солнце, и Лелька в окне. Вот окончится детство, и взрослою данью жизнь обложит меня, как и всех остальных, и заставит дополнить мое мирозданье рядом скучных подпорок бетонно-стальных. Что ж, могло и похуже закончиться это — находился бы в толпах слепых и немых. Но припомнится парк, и футбол, и газета — и дыхание снова прервется на миг... Сентябрь 2000 Три стихотворения с эпиграфами из Александра Ревича 1 ...чистый листок на столе... Тень на оконном стекле, чистый листок на столе, том словаря, карандаш — добрый домашний пейзаж. Над белизною листка мягко взмывает рука, и возникает строка в белом пространстве листка. И возникает река, сонный покой городка, дом у реки на виду, сад и качели в саду. Я возникаю в окне в белой сорочке, и мне десять-одиннадцать лет от появленья на свет. И в возрожденном былом я у окна за столом, тень на оконном стекле, чистый листок на столе… 2 ...и тень дворовой липы... Из дома выбежать стремглав во двор, под тень дворовой липы, родимых лиц дагерротипы в архивах мозга перебрав, и резко высветить одно — через ветвей переплетенье — лицо в окне, а я из тени как раз гляжу туда, в окно, — и понимаю, что забыл, увы, подробности и даты — все это где-то и когда-то, — а только помнится, что был старинный дом, зеленый лад ветвей на белом переплете, и я ловлю в окне напротив наполненный любовью взгляд... 3 Кино начинается рано… Кино начинается поздно под небом в саду у реки. Большие днепровские звезды над нами висят, высоки. Прекрасны и полны значенья в дрожащих огнях небосклон, экрана цветное свеченье на фоне синеющих крон, и девочка в платьице тонком, ее голубая щека во мраке, и словно бы током меня ударяет слегка, и легкое наше касанье рождает, мне кажется, свет, — а там, на неярком экране, течет ординарный сюжет, в котором немного событий, почти ничего для души, а только забота о быте, усталость и труд за гроши, утрата надежды и дома, болезни и плачи навзрыд — и все это нам незнакомо, а только еще предстоит, и что-то в героях мы ищем, пытаясь узнать наперед… Её и меня по жилищам полночный троллейбус везет. Мы так и не поняли толком, про что это было кино, но девочка в платьице тонком глядит отрешенно в окно. * * * За горизонтом Чистые Пруды и Современник, бывший Колизей. Все больше утекающей воды. Все уже круг стареющих друзей. Там Грибоедов смотрит на метро, там спозаранок голуби не спят, и под шуршащей дворницкой метлой там даже в марте рыжий листопад. …Ушедшей жизни запах, вкус и цвет ко мне порой приходят по ночам. Здесь листопада и в помине нет, и в городе прудов не замечал. Нет совпадений, нет созвучных нот — не растирай усталое чело: как, объясняя, избежать длиннот? Слова с нуля не значат ничего. Я радуюсь оранжевой весне, я выбрал эту жизнь — одну из двух. Но не спросясь являются во сне трамвайный звон и тополиный пух. 26 февраля 2001 Вослед Леониду Мартынову Пришло какое-то прозрение, пришло какое-то признание, а с ними — легкое презрение и даже чуть негодование: они, как знаки препинания в большом и сложном предложении, развиться не позволят мании, что ты недалеко от гения. Нет, далеко! Твои прозрения — не на года, а на мгновения. Нет, далеко! Твое признание — отнюдь не то, что осознание. Все это следствие звучания, ну, может быть, и уважения, но не резон для увенчания или для головокружения. Все это дело предпочтения: кто любит суть, кто волхвования; а гений внятен без прочтения — одной лишь магией призвания. Май 2001 * * * Александру Поволоцкому Я слишком долго собирался, я слишком долго примерялся, я слишком долго примирялся и всё чего-то ожидал: тонул в мечтаньях и угрозах, погряз в бесчисленных вопросах, взял, наконец, суму и посох — и вот на поезд опоздал. Во мраке тает утомленно фонарь последнего вагона, и опустел асфальт перрона, и поезд набирает ход. Нет смысла плакать и смеяться, сума и посох пригодятся — пойду пешком, и может статься, что по дороге повезет. Иду — то рядом с колеёю, то ухожу в сухую хвою, и скрашивает все живое земные тяготы пути. Чем Бог пошлет питаюсь в поле и в неизведанном дотоле знобящем ощущенье воли пытаюсь сам себя найти. И вдруг на выходе из леса в воронке адского замеса я вижу рваное железо, осколки битого стекла… Я опоздал на этот поезд, а он, нацелен и напорист, лежит, так страшно успокоясь там, где судьба подстерегла. Озноб как будто… Что со мною, когда погода ближе к зною? Суму поправлю за спиною — и снова побреду во мгле. Я шёл, куда глаза глядели, и вот увидел в самом деле, что я Тому, Кто знает цели, пока что нужен на земле. Январь 2002 * * * В. Из дома утром выходя, припомнил я в виденьях странных, как мы спасались от дождя на утлой лодке в Заречанах, и как на берегу крутом месили розовую глину, и как в лесу нашли потом всю в каплях радужных малину. Но век спустя о чем же речь? Ведь не о неге беспредельной — о свойстве памяти отсечь всё лишнее в картине цельной: убогий дом, где мебель — хлам, еду в занюханной столовке, — для дураков, подобных нам, советский отдых по путёвке. И потому в душе моей не два набора впечатлений — день из июльских жарких дней и сумеречный день осенний, — а сок малины на губе, и дальних молний полыханье, и только прикоснусь к тебе, как пресекается дыханье… Март 2002 * * * Шломо Эвен-Шошану Язык — могучий образ правоты, с которой мыслят целые народы. В иврите нет ни неба, ни воды, а только небеса и только воды. Нам не дано осмыслить до конца, когда всего лишь погруженье длится, что нет в иврите слова для лица, а есть одно-единственное — лица. Не оттого ли каменный кумир не мог ужиться с племенем дотошным, давно понявшим, как изменчив мир и только с виду кажется несложным? Язык с печатью тайны на челе! В нем даже Бог, единый несомненно, во множественном пишется числе — поскольку Он везде одновременно. Июнь 2002 Женевский сонет Александру Ревичу Чуть желтоватый мрамор на стене и надпись по-французски: в этом доме тогда-то жил Агриппа Д’Обинье. В моем дому, в тяжелом красном томе он жив опять, со шпагою в руке, с другой на рукояти пистолета и говорит на русском языке стараниями русского поэта. Как и Агриппа, он, поэт и воин, Господней был защиты удостоен в стране, где жив, пока ты глух и нем, и выдержал раненья и гоненья, и ныне стал по праву со-творенья соавтором «Трагических поэм». Август 2002 * * * Сергею Канчукеру Увы, все трудней отрываться от грешной земли: зависим от денег, болезней и даже погоды. Все лучшие годы похоже что в детстве прошли, а нынче проходят уже и нелучшие годы. Земная рутина ухватит тебя и ведёт, а пикнешь — прищучит, еще и прикрикнет сурово, и жизнь, как посмотришь вокруг, — несмешной анекдот в припушкинском, давнем значении этого слова. Но если в душе сохранился тайник и родник, не стоит скорбеть, несмотря на любые утраты: у нас остается с рождения данный язык – мы с ним полнозвучны, красивы, умны и богаты. Январь 2003 * * * Удалась ли жизнь? Заболоцкий сказал бы — нет, ибо рано умер, в лагере был и в ссылке. Но тогда откуда утренний этот свет, где на сером фоне золотистой зари прожилки? Но тогда откуда утренний этот звук, где в прозрачной роще слышно листа паденье? Но тогда откуда морозной свежести дух, что приходит и в нас остается, как наважденье? Это всё из слов: это в них земля и вода, наших душ покой, наших судеб чёт или нечет. Удалась ли жизнь? И стихи отвечают — да, вопреки всему, что ломает нас и калечит. Апрель 2003 * * * Старинный лист верже в чернильных пятнах ржавых, в заглавных кружевах и брызгах побежалых там, где цепляло лист гусиное перо, — автограф из бумаг великого поэта… В музейной тишине смотрю на чудо это: чеканные стихи, а выглядят пестро. Но если лишь смотреть на партитуру Баха, там тоже не найти вселенского размаха в курьезной толчее бемолей и фермат. А все же в пестроте линованного стана, что создана рукой, таится, как ни странно, звучанье тонких струн и трубчатых громад. Вот так и у стихов особая фактура: они не только текст, они и партитура — те, на которых есть Всевышнего печать. Для нотного ключа в них не найдется места, не требуют они солиста и оркестра, но правило одно: стихи должны звучать. Апрель 2003 * * * Что нужно для жизни? Не так уж много — здоровье, крыша над головой, благословенье Господа Бога: трудись и люби, покуда живой. Еще, конечно, над чем трудиться; еще, конечно, кого любить; еще, конечно, добрые лица, горю готовые пособить; две-три пластинки или кассеты; несколько книг, не порющих дичь… Живи, люби, трудись и не сетуй – мол, ничего не сумел достичь. К чему искать искушений новых, впадая в поздний самообман, ежели ты угадал в основах своей планиды Господень план. Нельзя же считать простым совпаденьем, что всякий раз, когда на краю неверный шаг угрожал паденьем, Он подставлял десницу Свою. 7 мая 2003