Стихи. С алтайского. Перевод Ильи Фонякова. Вступительная заметка Амыра Укачина
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2005
Отец всегда писал стихи…
Алтайская природа, жизнь и быт людей Горного Алтая, тема Любви и Материнства обобщались в его поэзии до глубоких литературных символов, внятных поэтических образов. Отец всегда наряду с жизнеутверждающими стихотворениями упоминал о Смерти, сначала как о далеком, но неизбежном явлении, а когда она подступила вплотную, — оставил нам свой письменный диалог со Смертью. Может быть, впервые в алтайской литературе так остро показана печальная сторона жизни человека — старость, ожидание смерти, предчувствие беды, сопротивление неизбежному концу, прощание с тем, кого любил. Люди, время, природа Алтая, пропущенные сквозь призму этих ощущений, набирают в этих стихах какую-то новую силу и пронзительность. Эти поэтические размышления, на наш взгляд, обогатили палитру алтайской литературы.
Амыр УКАЧИН
Надежда ... А когда, завершив свой круг, Я сойду, наконец, во мрак, — Может статься, не только друг, Может быть, и нынешний враг На могилу мою придет, Пару строчек моих прочтет, Скажет тихо под шелест трав: «Может, все-таки был он прав…» Не услышу я ничего, Буду я далек от него, От земных моих берегов, От друзей моих и врагов... Луна-маралуха Я вышел из аила. Тишина Лежит в горах, и в этой тишине, Как маралуха красная, луна. Пасется в синей, нежной вышине. И, как детеныш, рядом с ней звезда Мерцает слабо, робость затая, Не веря человеку навсегда: Вдруг выстрелю из черного ружья? И маралуха-мать свое дитя Уводит за вершины, далеко, И на снега, что залегли, блестя, Струится лунный свет, как молоко… Пропавшая звезда Чуть вечер — ищу и никак не найду Одну голубую на небе звезду. Других не крупнее была, не ясней — Но сердцем сдружился я именно с ней. — С тобой, — повторял, — хорошо нам вдвоем, Нет фальши ни капли в сиянье твоем! Полвека глядел на нее я с земли, Полвека мы наши беседы вели, И ближе друзей мне бывала она, И я говорил ей: — Во все времена Свети над моим одиноким жильем — Нет фальши ни капли в сиянье твоем! На небе по-прежнему звезд без числа, А где же моя? Лишь недавно была! В знакомых созвездьях я взглядом кружу. Но эту, желанную — не нахожу. Какую ни взять — все не та, все не та! Мерцает и дразнит меня высота. Далекая звездочка, сгусток огня, Да как же ты сгинула — раньше меня? «Все звезды на месте!» — твердит астроном, Для сверки приносит пудовый альбом, А я не пойму: как не видит он ту, На небе зияющую, пустоту? Быть может, я все это выдумал? Нет! Откуда ж во мне тот зароненный свет? Откуда сегодня тоска и печаль? Зачем я смотрю в опустевшую даль? А, может быть, малый мой свет голубой, Куда-то зовешь ты меня за собой? А, может быть, попросту все, что могла — Свой свет без остатка — мне в сердце влила? Путь к человеку Человек начинается с горя... Ольга Берггольц Думал я — с этой мыслью поспорю, Но не смог возражений найти: Лишь свое, пережитое горе Открывает нам к людям пути. Глух счастливец, не ведавший боли, Он мольбу не услышит твою, Даже если усилием воли Ты у бездны повис на краю. Кто смертельной тоской не уколот, Тех чужая тоска не проймет. Кто ни разу не чувствовал голод — Голодающего не спасет... И когда твоя жизнь на пределе, И последняя близко черта, Будет плакать у смертной постели Лишь видавшая смерть доброта. Так неужто в кругу мирозданья, В этом мире, что нами обжит, Только через беду и страданье К состраданью дорога лежит? Свое небо Путями дальними пыля, Я никогда безродным не был. Есть у меня своя земля, Но есть и собственное небо, Чуть-чуть иное, чем у вас И мной воспетое не раз. И в книге той, что вы прочли, Слова не только от земли — Земляк поймет меня... И где бы Я не бродил — везде со мной Язык мой, вещий и родной, Язык земли моей и неба! Мои стихи убьют меня... Они однажды убьют меня, Они однажды сожгут меня, Однажды испепелят меня, А сами выскочат из огня. Я это знаю все наперед: Ведь каждая из настоящих строк Частицу жизненных сил берет И сокращает жизненный срок. Ведь я отдавал им и день, и ночь, Усталость и сон прогоняя прочь, Я в мире многим хотел помочь, И только себе не умел… Они однажды убьют меня, Они однажды сожгут меня, Затем, чтоб самим спастись из огня И жить остаться вместо меня. Возвращение коров ...А когда затуманятся сумерки над облаками, И на землю прохлада прольется с небесного крова, — С выменами тугими, с торчащими остро сосками, Разномастные, тихо домой возвращались коровы. Наша — белой была! Помню всё: издалёка, бывало, Я средь пестрых и рыжих ее отличу и отмечу. К нашей юрте потом подходила она, подплывала, Мама с белым подойником к ней поспешала навстречу. С ней, конечно, и я подбегал обязательно рядом. Приближалась корова, мычала и шумно вздыхала. А потом я стоял и следил зачарованным взглядом, Как в подойнике облако белое пенно взбухало. А потом, как положено, к ней подпускали теленка. Покрывалась тотчас его мордочка «инеем» белым. А потом в нашей юрте смотрели мы — я и сестренка, — Как вскипало, шумя, молоко в казане закоптелом. ...Вновь у юрты стою. И как будто бы всё неизменно. Так же сумерки снова подсвечены бледным закатом. И коровы цепочкой шагают неспешно, степенно, И мычат, возвращаясь к хозяйкам своим и телятам. Только мама не выйдет уж, как бы ни звал я, ни плакал, Далеко моя бедная матушка — не докричаться, И подойник знакомый навеки отзвякал, отбрякал, На серебряной дужке не будет он больше качаться. И не бросятся нынче коровам навстречу ребята – Им давно уж не в радость старинные радости эти, В чем-то все же они не такие, какими когда-то Были сверстники наши, войны деревенские дети. Вновь коровы мычат... Возле юрты стою и тоскую: Может быть, их мычание что-нибудь все-таки значит? Обещает ли счастье? Беду ли пророчит какую? Я не в силах понять, но болит мое сердце и плачет.