Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2005
Книга, которой посвящены эти заметки, не отличается ни юбилейной солидностью, ни бросающимся в глаза праздничным убранством, а она, мне это совершенно ясно, одно из самых ценных изданий, выпущенных к знаменательной дате — к шестидесятилетию Победы. Хотя это всего лишь, как сказано в подзаголовке, “новые письма о войне”. Впрочем, это для нас, для сегодняшних читателей, они новые — судя по всему, их вопреки тогдашним не располагающим к правде обстоятельствам и несмолкавшей фанфарной мелодии “гром победы, раздавайся” писали, когда Брежнев Леонид Ильич был прославден и воспет как защитник “малой земли”, стал четырежды Героем Советского Союза, маршалом и кавалером ордена “Победа”.
Вот почему, чтобы оценить достоинства этой книги, надо, пожалуй, для ясности обратиться к нашей истории, пусть и не такой уж давней, хотя и ее уже помнят плохо.
Видимо, начать придется все-таки с заголовка моих заметок. Кто сейчас знает, что стоит за этими словами — “окопная правда”? Их когда-то навеяла повесть Виктора Некрасова “В окопах Сталинграда”, это была адекватная (как нынче любят выражаться) характеристика содержания и поэтики появившихся на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов прошлого уже века книг писателей фронтового поколения, выбравших для себя колею, намеченную повестью Некрасова. О них очень точно сказал Александр Твардовский: они видели пот и кровь войны на своей гимнастерке. Это Григорий Бакланов, Константин Воробьев, Владимир Богомолов, Василь Быков, Булат Окуджава, Виктор Курочкин, позднее к ним примкнули Виктор Астафьев, Вячеслав Кондратьев (я, конечно, называю не всех). Они противостояли развесистой исторической и эстетической клюкве Федора Панферова, Евгения Поповкина, позднее Ивана Стаднюка, Александра Чаковского (опять же я, разумеется, называю далеко не всех их, одобряемых, поощряемых и щедро награждавшихся властями, — имя им было легион).
“Окопная правда” сразу же стала поперек горла армейской и идеологической верхушке, была встречена в штыки, ее клеймили, и формула эта стала использоваться официозной критикой как “черная метка” пиратами Стивенсона, как приговор, который уже вынесен и так или иначе будет приведен в исполнение.
Какую правду можно разглядеть из окопа — негодовала, возмущалась, обличала, требовала кар “нарушителям порядка” следовавшая полученным свыше указаниям вся эта довольно многочисленная братия, ревностно выполнявшая полученные ценные указания. Что увидишь из окопа, из траншеи? Разве это настоящая война? Всего-навсего мелкие, случайные, ничего не значащие подробности — кого-то ранили, кого-то убили, отбили атаку немцев, сами их атаковали, опять кого-то ранили и кого-то убили. Какое все это имеет значение, разве такой была эта великая война, разве так погибали настоящие воины-герои? Правду о развернувшихся сражениях, конечно, надо искать не на таком убогом, мелкотравчатом, а на высоком уровне. Конечно, эту возвышенную правду не могли знать солдаты- “окопники” и командовавшие ими взводные и ротные, лейтенанты с “передка”.
А дальше пошло-поехало: певцы скорых побед и чудо-богатырей, заговоренных от пуль и мин, добавили к “окопной правде” еще другие пороки: “ремаркизм”, “абстрактный гуманизм”, “дегероизацию” — где, мол, взяли столько раненых и убитых, все это выдумки, в действительности мы не отступали беспорядочно, не несли столь тяжелые, опустошительные потери. Прозу эту, чтобы поставить ее в соответствии с иерархией армейских чинов и званий на свое, явно незавидное место, презрительно окрестили “лейтенантской”. Знайте, мол, свой шесток и на большее не претендуйте — не по чину правда вам, что из того, что вы сами все это пережили и видели. Правду будут “мастерить” не из вашего жалкого траншейного и блиндажного опыта, а на основе заранее продуманных и служащих по-настоящему высоким целям указаний начальства…
В документальном фильме Константина Симонова “Шел солдат…” (одной из лучших лент о войне в этом жанре) школьный учитель, на фронте связист, награжденный тремя орденами Славы, Хабибула Якин рассказывает: “Днем и ночью живет человек на фронте. Надо человеку жить там. Надо сделать так, чтобы немцы не пробрались и не захватили тебя как «языка». В плен не утащили. Надо зорко смотреть, когда ты на посту. Быть в пехоте трудно, действительно трудно. Вот иногда, я вспоминаю, к нам приезжали артисты, и эти артисты приходили, давали концерты, а потом старались уйти скорее от нас. И вот я иногда смотрю кино, выступление артистов. С какой гордостью говорят, что они были на передовой с концертом. Они были. А солдату надо было жить там — там, где они были какой-то час, или полтора, или два”.
Жизнь солдата на передовой, о которой рассказывал Константину Симонову связист Якин, и была той окопной правдой, о которой шла речь. Она, эта правда, и стала главным героем книги “Я это видел”. Это точное название. Книгу составили свидетельства — это драгоценные первозданные свидетельства, их ничем нельзя заменить, они должны служить эталоном подлинности военных впечатлений и переживаний.
Какой же была “жизнь” на фронте, на передовой, о которой говорится в фильме “Шел солдат…” (ставлю слово “жизнь” в кавычки, потому что она была в постоянном, неразлучном соседстве со смертью). В книге потрясающие рассказы тех, на кого июньским утром сорок первого обрушился враг — сокрушительный удар наносила очень сильная и прекрасно подготовленная к войне армия. Красная Армия, командный состав которой был разгромлен репрессиями “тридцать седьмого года”, вопреки постоянным громогласным предвоенным заверениям руководителей нашего государства, что мы разгромим агрессоров на чужой территории малой кровью могучим ударом, терпела поражение за поражением, одно тяжелее другого. Противоречащие друг другу приказы командования, рождавшие неразбериху и хаос, прерванная связь, нехватка оружия и боеприпасов. В том рассказе Якина, который я только что процитировал, солдат не случайно говорит о своем страхе попасть в плен. В сорок первом и сорок втором в плену оказались целые армии: в руки немцев попали пять миллионов семьсот тысяч наших воинов (в немецкой неволе из них погибли — расстреляны, умерли от голода, болезней, невыносимых условий существования — три миллиона триста тысяч человек). Но этот страх диктовался и тем, что плен был объявлен предательством и многим нашим пленным после немецкой неволи пришлось на родине отведать лагерной похлебки. Об этом тоже рассказывается в книге “Я это видел”, без въевшихся, вошедших в обиход “стыдливых” умолчаний, которые в долгие годы преследований окопной правды стали как бы само собой разумеющимися. И об иезуитской формуле “пропавший без вести”, означавшей, что неизвестно куда делся солдат или командир, может, к немцам перебежал, хотя “окопники” прекрасно знали, что большая часть этих несчастных их однополчан лежит даже не в братских могилах, а не похороненными — там, где настигла пуля или осколок. А официальная формула лишала их матерей и вдов признания того, что родной им человек отдал жизнь за Родину, и мизерного пособия.
Но жизнь на войне — это не только пулеметные очереди и мины и снаряды, косящие поднявшихся в атаку, это не только губительные бомбежки, не только убитые и раненые, которым очень часто невозможно было оказать помощь. Это еще и адский труд рытья изо дня в день окопов и траншей, бесконечных маршей в стужу, в жару, в осеннюю и весеннюю распутицу, форсирования рек большей частью на так называемых подручных средствах. В рассказах фронтовиков, напечатанных в книге “Я это видел”, предстает все это и многое другое — разные грани, разные этапы жестокой, кровавой и требовавшей от ее участников предельного напряжения сил войны, которая была такой долгой, что казалось тогда — ей не будет конца.
А теперь расскажу об одной истории, которая, на мой взгляд, имеет самое прямое отношение к книге “Я это видел”, помогает понять ее истинную ценность. Не мог я ее тут не вспомнить. Работая над упоминавшимся мною фильмом “Шел солдат…” и документальной серией “Солдатские мемуары”, Константин Симонов подробно беседовал с семьюдесятью кавалерами трех орденов Славы (а раньше, стоит сказать и об этом, ему в большом количестве присылали свои записки и воспоминания многие участники войны). Он, хорошо знавший войну, один из самых вездесущих фронтовых корреспондентов, сумел по достоинству оценить значение этих свидетельств участников войны о пережитом и увиденном на фронте. Выступая на конференции, посвященной тридцатилетию Победы, он сказал фразу, которая в сущности была итогом всех этих услышанных и прочитанных им воспоминаний, заметок и писем фронтовиков, которых уже в ту пору стали называть ветеранами. Ее потом очень часто цитировали — это был очень важный вывод: “Никто не имеет права сказать, что знает войну досконально. Войну в целом знает народ, и народ надо расспрашивать о ней”. Так вот, в январе 1979 года Симонов обратился в ЦК КПСС с письмом, в котором предлагал создать при Центральном архиве Министерства обороны в Подольске центр или отделение для сбора и хранения дневников и воспоминаний участников Великой Отечественной войны, поскольку, объяснял он, эти материалы являются ничем не заменимыми историческими свидетельствами. Что произошло с этим предложением Симонова, выяснилось лишь в перестроечное время — были опубликованы хранившиеся под грифом “Секретно” документы, содержавшие ответ на его предложение. Оно вызвало в наших властных структурах большой гнев, потому что решительно расходилось с теми установками и правилами, которых уже много лет придерживались в Министерстве обороны и ЦК. Как полагалось по тогдашним правилам, письмо Симонова из ЦК было отправлено на консультации в Главархив СССР, который идею писателя сначала одобрил, а потом, после отзыва Генерального штаба и ГлавПУРа, высказавшихся резко отрицательно, свою точку зрения изменил, поддержал бдительных военных руководителей. Начальник Генштаба Огарков и начальник ГлавПУРа Епишев в своем отзыве в ЦК писали, что предлагаемые для хранения рукописи “в силу субъективного, нередко неполного представления о том или ином событии не могут рассматриваться как документальный источник”, “бесконтрольное использование собранных таким путем материалов, контроль в этом деле будет установить невозможно, может привести к таким нежелательным последствиям, как отступление от достоверных описаний событий и фактов”. В ЦК, конечно, согласились с Огарковым и Епишевым, документ, похоронивший предложение Симонова, подписали три заведующих отделами ЦК и секретарь ЦК Зимянин, отпор возможному проникновению “крамолы” был дан на высоком уровне. Пометка на этом цэковском документе — ее для полноты картины стоит привести: “О результатах рассмотрения тов. К.М.Симонову будет сообщено после выздоровления и выхода из больницы. 22.08.1979 г.” Это было за неделю до смерти Симонова.
Они не только преследовали и клеймили так или иначе просочившуюся в печать “окопную правду” (давно я должен был сказать, что речь идет, разумеется, просто о правде о войне, надеюсь, что читатели моих заметок это понимали). Они ее, правды, так боялись, — она не оставляла места их припудренной, подрумяненной мифологии, что даже в архив ей перекрывали дорогу.
А теперь, пожалуй, самое место сказать о составителях этой книги. Как человек, хорошо знающий газетно-журнальные нравы, могу себе представить, сколько раз в редакции возникал вопрос о том, не пустить ли письма ветеранов в бумагорезательную машину. Ведь их все равно не было тогда никаких шансов использовать и никакой архив ни за что их не взял бы (надеюсь, это ясно из рассказанной мною истории предложения Симонова). И отбивать эти “разумные” — в тех условиях — предложения ой как было непросто. Я давно знаю одного из составителей этой книги — Эллу Максимову. Не только по ее очеркам и публикациям в “Известиях” (не сомневаюсь, что многие ее выступления хорошо помнят читатели этой газеты). Когда-то в пятидесятые годы мы вместе с ней трудились в “Литературке”. И у меня тогда была возможность убедиться, что она принадлежит к той породе журналистов, которые, когда дело требует, способны перевернуть горы. И я не сомневаюсь, что благодаря ее принципиальности, неуемной энергии и интересу к этой долгие годы бывшей очень трудной и даже опасной теме войны, который, как я помню, возник у нее еще тогда, в “Литературке”, и могли быть сохранены эти письма и составлена книга “Я это видел”.
И самое последнее. Эту книгу, будь на то моя воля, наверное, стоило бы дарить ветеранам. Право же, по своему содержанию она много тяжелее тех фолиантов, которые преподносились фронтовикам в эти дни (я тоже получил в дар один объемистый том, который в основном призван служить разве что украшением книжной полки). Как они будут читать книгу “Я это видел…”, по себе могу судить. Она заставляет нас припомнить многое из пережитого, уже запорошенное временем, — все-таки много лет прошло, вспомнить, как было тогда, вспомнить, какими мы были… Я надеюсь, что книгу эту они дадут прочитать своим детям (а скорее, если смотреть реальности в глаза, уже внукам).
Мы празднуем великую Победу, мы смогли одолеть очень сильную и хорошо подготовленную армию. Но очень дорогой ценой — многими миллионами жизней за нее заплачено.
9 мая — действительно народный праздник. Победу вместе с нами отмечают наши дети и внуки. Это правильно, что их могло ждать, если бы мы потерпели поражение! Очень хочется, чтобы они помнили, что до 9 мая 1945 года было 22 июня 1941 года, так сломавшее нашу жизнь, что в Берлин мы шли тысячу четыреста восемнадцать дней, шли из Новороссийска, Сталинграда, Ленинграда — вот откуда пришлось идти. И каждая пядь отвоеванной, освобожденной тогда земли залита кровью. Понять, осознать это поможет нашим детям и внукам книга “Я это видел…”.
Я это видел… Новые письма о войне
/Составление Э.Максимова, А.Данилевич.
М.: Время, 2005.