Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2005
music
бродя по испуганным нервам
шумит шепоток болевой.
московское нищее небо
висит над моей головой.
ах доля моя — проститутка
под светом фонарным пляши!
лишил меня боже рассудка
и выбора роли лишил.
чьей памятью я вспоминаем
покуда с нездешних высот
закат полоумным мамаем
на шов горизонта идет?
не знаю минуту ли час ли
торжественно меркнет среда:
я был невнимательно счастлив
не помнится с кем и когда
среда уже кончилась вовсе
но здравствуют календари
под нищенским небом московским
(смотрите строку номер три).
писались картины с натуры
где ангелы так и снуют
под купольный свет абажура,
брошюра жюри парашют.
Неизбежное…
Сентябрь. Прохладно. Угольное небо.
Полуночного месяца надрез
плюется слабым светом, ибо невод
сезонных туч свеченье свел на нет.
Безлюдно. Лишь, слегка ссутулив плечи,
уныло курит юноша — поэт,
что крови не сумел противоречить.
А что — поэт? Шельмец и полубог,
ловец иллюзий голыми руками…
Как на духу: нашел казах на камень —
иной дорогой, видимо, не мог:
и занемог — купился на басах,
сорвался на глухой (не фистуле ли?),
теперь он сумасшедший, в самом деле,
и слышит неземные голоса…
Его тревожит только чернота
предутреннего, вязкого мгновенья,
знать, истина, похоже, где-то там —
в пространстве между сном и пробужденьем.
Теперь он раб случившегося до,
поскольку память жизни не короче —
и стелется под влажную ладонь
конвертных тюрем пробовавший почерк.
И он поет с упорством дурака
о том, что будет время золотое,
и капающих звуков с языка
уже не испугаешь немотою…
Густые звуки падают на лист
суглинком кириллического чуда,
сквозящим, непосредственно, оттуда,
где нас придумать некогда взялись…
И он стоит на площади один,
а жизнь трещит по швам аппендицитным…
Он чем-то оскорбительным был сыт,
но пустая клетка много позади…
Поэт стоит. Желтеют фонари.
Отравлено пространство безголосьем;
осталось лишь в ответ на “говори”
вплетать глагол в начавшуюся осень,
строчить, не поднимая головы,
о том, что нынче (выспаться бы надо)
сотрудничество грифеля с бумагой
приводит к слову — мертвому, увы…
…глагольное
(не твой ли слух меня застукал?),
покуда надо мною — купол,
сиречь, изнанка пирамид…
а ты, планеты на краю,
молчишь, ресницы расцепивши,
и я глаголю о небывшем,
верней, небудущем раю.
urbi et orbi
1
Смирись спокойно с этой полуправдой.
Покуда мне не сорок с лишним лет,
внутри меня — мышиная орава
штурмует речь, при возгласе: “гряду-
щее”, тем самым оставляя
меня в ряду немеющих, в ряду
жующих звуки, всуе не пеняя
на сор душевный — почву для стихов.
Я в нем умру, печалясь и беснуясь:
как ни крути, но, кроме дураков,
любому веку нужен свой безумец…
2
ему пространство вторит втихомолку…
В такой четверг я не усну никак,
еще, наверно, не проснулся толком…
И хочется не пить, но выпивать,
и, плавая в аквариумах комнат,
ронять себя на стул или кровать,
шепча о том, что — грустный и бездомный
О.М. — не волк. Я тоже — не койот,
душа в слезах от века, и теперь ей
пристало жить в печали терпкой от
тряпья потерь и патоки терпенья…
вырывающееся
надоел ее гул неродной…
Б. Кенжеев
в оный неровный миг,
коль Эвтерпою
прозвана ты людьми!
Я приветствую
поступь твою не здесь;
плюнь, что бедствую,
будто птенец в гнезде
сиром — глядючи
на перебитость крыл,
и не зная, чем
небу не угодил…
Я приветствую
поступь твою туда,
где лишь детствами
дышится городам,
ибо, впаянный
в звуки ночные, лев,
умирая, но
так и не умерев,
я немотствую —
скрыться не зная сил
от юродства и
грусти, что не просил…
Знать пристало мне
черствость твоих словес.
Знать, что даром не
выжить, увы, мне без
взгляда, голоса,
пальцев, ладоней, плеч —
ибо полон сам
горечи, коей речь
перепачкана
пагубой и свинцом.
Незадача к нам
бледным ствит лицом.
Что мне с этого
стылого сентября,
если сетовать
на пустоту тебя?
Если в матовой
дымке, в подобный час
невнимательно
солнце глядит на нас?
Что мне фраз твоих
в проводе темный след,
если нас двоих
в этом пространстве нет?
Или более —
больше не будет. Как
слиться с болью и
тем, что ты так редка?
Поздно силиться
править, плюясь, судьбу:
и на сей лица
раз я кривить не бу…
…запах олова,
кружится шепоток:
“угол голода…
иглы людей… ледок….
голым взглядом ли
долгую углядеть
скуку, ядом ли
гланды больные греть?”
Сумма прелести,
выпавшей нам любви —
мелочь милостынь
нищему, жалок вид
чей ссутуленный —
в выцветшей кутерьме
снов полуденных
самый дурной фермент.
Слепоты раствор
учит меня моргать…
Что мне петь, раз твой
слух меня отторгать
наловчился. Мне
более не нужны
эти явь сомне…
мнения или сны…
Аль грехи мои
портить взялись всерьез
биохимию
полуживых желез?
Так, витийствуя,
зубы сведу в капкан,
над эпистолой
сидя, как истукан,
и воды глотну
вместо вина — во тьме.
“Вот нашел одну,
ту, что не верит мне…”, —
долго выдохну,
письма примусь строчить.
Подойду к окну:
звездами взгляд лечить.
Что ли вывернуть
дух наизнанку мне,
если выбор твой
неумолим и нем?
Сколь бестрепетен
почерк посланий тех,
кои лепетом
странствуют в темноте:
в скорочтении
томных полудремот —
только тени и
мой обожженный рот.
Так прими же мой
вынужденный вопрос:
кто он, чьей женой
станешь ты в полный рост?
Унижения
слишком далек предел,
но ужели я
этого так хотел?
Но не верно ли
то, что в твоей крови
льется вермутом
тайная боль любви?
И честна ли ты,
думая, что — перечь! —
ложью налиты
губы мои и речь?
говори
тонким запахом недовозникших песен:
выводи на прогулку дрожащий голос,
ибо связкам весенний пейзаж полезен.
О том, что мы офлайн, и нас
Всевышний вырвал из контекста,
поскольку время минус место
равно нулю в который раз…
…говори, раздвигая пространство словом,
набегая голодным глагольным игом.
Это — крайняя форма всего былого,
опаленного каждым ушедшим мигом.
Говори с этой выданной нам весною,
перевесив схоластику мысли: “нечем”,
в голове ощущая не что иное,
как союз набухающих губ и речи.
По сценарию, после у нас — разлука,
но не вздумай тушить словеса слюною.
Говори, констатируй победу слуха
над не к месту случившейся тишиною…