Венок сонетов. Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2005
Памяти Арсения Тарковского ..Когда судьба по следу шла за нами, Как сумасшедший с бритвою в руке. 1 Во времена вселенской свистопляски, — иных и не бывало никогда, — пока еще никто не жил как в сказке, всех стерегла какая-то беда, то гибель Трои предавал огласке слепой Гомер в далекие года, то в наши дни арабы или баски взрывчаткой сотрясают города. А мы себе живем на белом свете, бренчат гитары и резвятся дети, и ни пожар не снится, ни погром, поэты дремлют на турецком пляже, а в давний год, немного взяв поклажи, мы поселились в царстве избяном. 2 Мы поселились в царстве избяном, и пусть на памяти огни и воды, покуда медных труб не грянул гром, хватало и покоя и свободы. Мы летом сняли загородный дом среди берез, среди лесной природы, где старый дуб кивал нам за углом и Ардов привечал чернобородый, и Ларик, белый пудель, славный пес, нас провожал и нашу сумку нес, к тебе бросался в ожиданье ласки, вползал под стол, лежал там час и два, пока произносили мы слова и пили чай на старенькой терраске. 3 И пили чай на старенькой терраске, и говорили долгие часы, а пес молчал, как только могут псы, и щурил понимающие глазки. Темнело. Полутьма смывала краски, и звездный свод невиданной красы сиял вовсю, как, может быть, в Дамаске и прочих землях южной полосы. Порой стихи читали мы друг другу, а сборище случалось — и по кругу, и спорили, бывало, а потом при слабом свете звездных многолучий шли на чердак по лесенке скрипучей, где ступишь шаг — и доски ходуном. 4 Где ступишь шаг — и доски ходуном, был путь в твое святилище, куда ты впускал не всех, там был чердак с окном, там разные хранились экспонаты и всякой всячины набор богатый, и старый телескоп под полотном. В те годы ты, завзятый астроном, небесные разглядывал стигматы. И я глядел в волшебную трубу на искорки, таящие судьбу, о чем когда-то сказывали сказки. Ты говорил: «Там что ни миг, то взрыв». А я глядел в пространство, рот раскрыв, в те времена не ведая опаски. 5 В те времена, не ведая опаски, не понимая, что такое страх, я был с тобой в неведомых мирах, где так ничтожны все земные встряски, где ни тайфунов, ни снегов Аляски, ни наводнений, ни лавин в горах, ни инвалидной чертовой коляски, ни воздуха — пусть порохом пропах. Ты жаловался утром, что некстати болит нога, которую в санбате отрезали — вот и страдай потом, — но за окном береза шелестела, и хоть хворобы донимали тело, мы обживали ненадежный дом. 6 Мы обживали ненадежный дом в краю листвы и хвои, в царстве леса, казалось, что зеленая завеса хранила нас в убежище лесном, хотя мы не теряли интереса к трагедиям в пространстве мировом, где, взвесив тяжесть атомного веса, Господь играет атомным ядром. Ты к звездам приучал меня, Арсений, чтоб не касаться наших потрясений и в мирные года, и на войне. Давно устали мы от всякой тряски, а тут шептались дерева в окне и нам, как в детстве, говорили сказки. 7 И нам, как в детстве, говорили сказки с восходом солнца пеночка и дрозд, чернело среди веток столько гнезд, в траве росли цветы любой раскраски, лишь изредка заброшенный погост под соснами являл нам для острастки на холмике железо ржавой каски среди травы высокой в полный рост. Ты шел, и костыли твои стучали, мы с дочкою моей тебя встречали, затем входили в твой знакомый дом, дочь что-то рисовала в акварели, ты, как всегда, острил, и шелестели березовые листья за окном. 8 Березовые листья за окном и синева сквозь зелень, и дорога под сводами зеленого чертога казались в полдень небывалым сном. Такого бы еще, хотя б немного, а то ведь невзначай ударит гром, стращает память, бередит тревога, и шевелится мысль: а что потом? Затем, чтоб дать душе хоть краткий роздых, Мы говорили о далеких звездах, О вспышках огнедышащих миров И в телескоп смотрели то и дело, безмолвные, не находили слов. Как тихо. Ни пожара, ни обстрела. 9 Как тихо. Ни пожара, ни обстрела, ни сталинградской стужи на ветру, когда в руинах пламя догорело, и не забиться в теплую нору, добро, что нет Особого отдела, когда бормочешь всякую муру. А здесь тебе в глаза гляжу я смело и томик твой из рук твоих беру. Мы молча курим, дочь моя рисует, твоя жена с моею говорит, колоду карт пасьянсную тасует, а в стеклах розовый закат горит. Все было так, нет в памяти пробела: за редким сосняком заря горела. 10 За редким сосняком заря горела, свистели за поселком поезда, всходила одинокая звезда, собаки надрывались ошалело. Потом угас закат, завечерело, исчезли псы неведомо куда, умолкла воробьиная капелла, стрижи умчались в сторону гнезда. Тогда и мы за шатким палисадом с тобой простились, благо — жили рядом, совсем неподалеку, за углом. Так нам жилось в то лето, без печали, мы вместе столько раз закат встречали, потом играли в карты, пили ром. 11 Потом играли в карты, пили ром, ругали книги современной прозы, до полночи сидели за столом и слушали, как шелестят березы, потом, рифмуя «козы» и «стрекозы», слагали буриме и лишь потом, чтоб не сойти со сцены со стыдом, касались вскользь Дидро или Спинозы. А что до звезд, ты мне твердил сто раз: «Вот Малый Пес, а это Волопас…» Я, как баран, глядел на это диво. Мы спать ложились где-то во втором, а перед этим допивали ром, а может быть, совсем не ром, а пиво. 12 А может быть, совсем не ром, а пиво тогда мы пили. Глупость хороша, когда подспудно мается душа и просит звезд или аперитива. Тогда-то и живется не спеша, и простенького хочется мотива, каракули из-под карандаша ложатся на бумагу прихотливо. Так жили мы на даче в том году, без умолку болтали ерунду, в лес по грибы брели неторопливо, совсем забыв, что дел невпроворот, что вдруг беда случится в этот год. Все было тихо — ни грозы, ни взрыва. 13 Все было тихо — ни грозы, ни взрыва, дрожали тени в ближнем сосняке, куда мы уходили налегке, меж бронзовых стволов брели лениво. А где-то, отраженная в реке, твоя печальная склонялась ива, но шла судьба вослед нетерпеливо, «как сумасшедший с бритвою в руке». Твою строку я повторяю снова. А там среди безмолвия лесного стучал какой-то дятел топором, кукушка куковала без ответа, и снова тишь. Такое было лето: ни ветерка, ни строчки под пером. 14 Ни ветерка, ни строчки под пером, и все вокруг охвачено покоем. Давай-ка мы визитом удостоим соседей, ведь знаком нам каждый дом. Внезапно раздается где-то гром: стрижей железных с грохотом и воем военный запустил аэродром, и вот они промчались строгим строем. Прошло почти полвека. Многих нет. И ты давно покинул этот свет, и лето, промелькнувшее как в сказке, но все еще стоит твой старый дом, и тихо там в убежище пустом во времена вселенской свистопляски. Магистрал Во времена вселенской свистопляски мы поселились в царстве избяном и пили чай на старенькой терраске, где ступишь шаг — и доски ходуном. В те времена, не ведая опаски, мы обживали ненадежный дом, и нам, как в детстве, говорили сказки березовые листья за окном. Как тихо. Ни пожара, ни обстрела, за редким сосняком заря горела, потом играли в карты, пили ром, а может быть, совсем не ром, а пиво. Все было тихо — ни грозы, ни взрыва, ни ветерка, ни строчки под пером. 13 октября 2004 Стихи
Кануны Вьюга, вьюга, подернутый дымкой рысак, а навстречу фонарики скачут, а навстречу фасады на всех парусах. Год пятнадцатый только что начат. Это все позади, и не нам вспоминать эти улицы, лица и встречи, только что мой отец повстречал мою мать, обо мне еще не было речи. Это было почти что столетье назад: город светится желтооконный, паровозы на дальних путях голосят, уползают на фронт эшелоны. Вспоминаю июнь, черноморскую гладь, Сад, летают шмели и стрекозы, Но опять эшелоны стучат и опять На путях голосят паровозы. 28 октября 2004 * * * Что вы знали, далекие деды? Знали вы только беды свои, пораженья свои и победы. А ведь век не сходил с колеи. Ваши годы порой были плохи, ваши судьбы, увы, непросты, но не знали вы сдвига эпохи, роковой, как земные пласты. 31 декабря 2004 * * * К тебе взбирался на колени, как на уступ, как скалолаз, глядел на красные поленья, пока огонь в печи не гас, бесхитростный огнепоклонник: нелепый плюшевый медведь, карабкался на подоконник, хотел на солнце поглядеть, так и тянуло в это что-то, погибельное искони, но от беды твоя забота хранила сына в эти дни, быть может, сердце предсказало пространство будущего дня, и снег, и дым, и свист металла, и вечный знак мой — след огня. 22 сентября 2003