Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2005
Наум Коржавин. В защиту банальных истин. М., 2003.
Дурацкая ситуация с этими самыми банальными истинами — если их регулярно повторять, исходя из принципа, что повторение — мать учения, то в этой самой банальности и отсутствии полета мысли и современного мироощущения и упрекнут, а если всем нам от них отмахнуться, переключив внимание на соображения более, так сказать, высокие и современные и полагая, что очевидные соображения потому очевидными и именуются, что ни повторять, ни объяснять их никому не требуется, то почти наверняка окажется, что пройдет совсем не так уж и много времени (а в историческом масштабе и вообще всего ничего), и все что нам — и тем, кто поленился повторять, и тем, кто почему-то не увидел очевидного, — останется, так это только утешаться ламентациями в духе 66-го сонета (может быть, даже вполне культурно дискутируя, чей перевод — пастернаковский или маршаковский — точнее передает невеселые шекспировские наблюдения). Такая вот получается, используя американское выражение, сatch twenty two. Или — по-русски — куда ни кинь, всюду клин…
Спасает только то, что с обнадеживающей регулярностью находятся люди — и, главное, из тех отмеченных и избранных, от слов которых просто взять и отмахнуться невозможно, — что вовсе этого клина не боятся, как не боятся показаться отставшими от моды ретроградами, и с неутомимой добросовестностью продолжают напоминать нам, что Десять заповедей — это хорошо, а поддаваться дьявольским искушениям — это плохо. Такие вот колокола в тумане… И с этой точки зрения (как, впрочем, и с любой другой) книга Наума Коржавина — книга замечательная. И замечательна не только и даже не столько тем, что впервые на без малого восьмистах страницах собраны все основные публицистические работы Коржавина за сорок с гаком лет, как тем, о чем в этих статьях говорится, и еще больше тем, что каждая написанная им публицистическая строка, независимо от даты написания, звучит так, как будто написана сегодня.
И хотя формально книга поделена на разделы “Литература и искусство” и “Психология общества”, на самом деле она едина, и разделы эти переплетаются, и, например, статья “Судьба Ярослава Смелякова” вполне могла бы перекочевать из второго раздела в первый, а статьи “Опыт внутренней биографии” и “Игра с дьяволом” — наоборот, из первого во второй, хотя на самом деле герои всех трех статей — поэты и поэзия. И независимо от того, как именно звучит название каждой из статей, Коржавин говорит в них всего о нескольких основных для него вещах. О поэзии, то есть о том, какие искушения (порой очень неочевидные!) могут подстерегать поэта и какие печальные последствия возникают, если этим искушениям поддаться. О мрачной тени сталинщины на российской и не только российской действительности и о том, что не будет никакого движения вперед, если существо этой тени старательно не проанализировать, а саму тень сознательно не рассеивать, а делать вид, что ее больше просто не существует. И, наконец, о кризисе современного (в первую очередь западного) либерализма, когда-то давно благословившего на чудовищный эксперимент советский коммунизм (из самых лучших и прогрессивных побуждений, господа, из самых лучших и прогрессивных!), а теперь готового (с теми же прогрессивными и человеколюбивыми основаниями) искать оправдания современному (в первую очередь арабскому) терроризму, придавая ему абсолютно незаслуженный статус самостоятельного, а, стало быть, и нуждающегося во внимании и даже, может быть, понимании типа политического мышления, то есть в конечном итоге способствовать скорейшей, неизбежной и жестокой гибели собственной цивилизации (как если бы, скажем, Римский сенат поставил на повестку дня вопрос: а не есть ли нечто справедливое в притязаниях Атиллы и его гуннов, уставших от незаслуженно неблагополучного проживания в холодных степях безо всяких терм и акведуков?).
В небольшом эссе невозможно поговорить о каждой из статей книги, хотя каждая такого разговора несомненно заслуживает. Но я, скорее, об общем впечатлении и о нескольких ключевых, на мой взгляд, работах. И тут, раз уж пришлось к слову политическое мышление, то на минуту на нем и задержимся. В нескольких статьях (“Психология современного энтузиазма”, “За чей счет?”, “Кого первым съест товарищ Волк”) Коржавин, обращаясь к представителям западной либеральной мысли — от Сартра до Белля — анализирует проблему эрозии традиционных гуманистических ценностей в сознании либерализма и их превращения в ценности практически антигуманистические. Проблему отличника, которому обычные (банальные!) уроки скучны, — и сначала в виде чистой игры мысли, а потом и в виде принятой (и теперь уже навязываемой другим!) модели поведения он выворачивает надоевшие простые истины наизнанку и по-детски радуется тому, как здорово получилось, забывая, однако, что жизнь — это не шахматный кружок Дворца пионеров, где можно без всякого вреда для себя и других играть то за белых, то за черных. Вот примерно так относится либерализм к банальным истинам, но тут последствия могут быть куда печальнее. Чего время терять, повторяя давным-давно пройденное! Да ладно бы только не повторяли. Но ведь как заманчиво — переделать набившие оскомину банальности на современный лад. То, что у платоновского Сократа (то есть у самого Платона) было всего лишь игрой ума и тренировкой в логических построениях: Обманывать плохо? — Плохо! — А если полководец предпринимает маневр, чтобы обмануть врага? — Это хорошо. Значит, точнее будет сформулировать так: обманывать плохо, за исключением тех случаев, когда обманываешь врага! — А как же тогда рассматривать обман, когда ты уговариваешь своего ребенка принять лекарство, убеждая, что оно сладкое?.. и так далее, — становится образом мышления и сответственно действий у не первого поколения брезгующих банальностями либералов. Счастье миллионов — это хорошо? — Конечно, хорошо! — Значит, если для счастья миллионов придется убить десяток-другой тысяч, от этого счастье миллионов хуже не станет? — Позвольте, но счастье миллионов как раз и состоит из счастья этих десятков тысяч — да что там, из счастья каждого индивидуума из этих миллионов! — А вот это, батенька, уже демагогия и прекраснодушие!.. И так далее… И вот уже западные либералы оправдывают или, по крайней мере, “понимают” и всем остальным навязывают, особенно если до власти дорываются, это понимание доктрины Мао и сталинских лагерей. “Когда люди соглашаются жертвовать процентами, превратить эти проценты в живых людей совсем нетрудно”, — пишет Коржавин в своем великолепном “Опыте внутренней биографии”.
И удивительная способность вывернуть то же самое наизнанку, если чья-то манера понимания не устраивает: Ну хорошо, вы меня уговорили. Я согласен. И полагаю, что точечное уничтожение аль-кайдовских и хамасовских террористов вполне оправданно, чтобы обеспечить безопасность миллионам американцев и израильтян! — Ничего подобного! Разве можно заходить так далеко?! Ведь жизнь каждого индивида бесценна и может быть отнята только по законному приговору суда при полностью доказанной в судебном состязании вине! — Но что же делать, если их вина полностью доказывается только в тот момент, когда они сами убивают себя одновременно с десятками наугад выбранных ими невинных жертв, и тогда уже поздно искать им адекватную меру наказания даже при всей очевидности вины, да и неправедно убиенных ими уже не спасти! — Что поделать, батенька, что поделать, мы же не можем перенимать их приемы, ибо тогда станем на них и похожи! — Да нет же, ничего похожего нет и быть не может, ибо они делают это с целью нападения, устрашения и попытки заменить наши ценности своими, а мы только для самообороны! — А вот это уже полная демагогия, ибо в обоих случаях мы имеем дело с жертвами, ставшими таковыми не по законному приговору суда, а по их или нашей внезаконной воле!… Ну и все такое прочее и, главное, звучащее совершенно правильно — не подкопаешься.
Докуда может довести такая диалектика и что будет со всеми нами, если именно она станет основанием для принятия ключевых политических решений? Об этом размышляет Коржавин и ясно показывает, что конечным этапом такого развития событий будет необратимый кризис всей нашей (или, точнее, иудео-христианской, то есть европейской и американской) цивилизации. Вряд ли, конечно, его слова пробьют бронированную кожу апостолов либеральной политкорректности, но ведь на многих эта броня к коже еще не приросла и носится, скорее, не по внутренней потребности, а из боязни прослыть несогласным с шумной и влиятельной кучкой “прогрессистов” (а что могут такие прогрессисты натворить, хорошо известно и в России — вспомните, например, кем и как был отлучен от русской литературы Лесков — исторические ситуации повторяются!) и отстать от “корабля современности” (ох уж этот корабль, на палубе которого блевал еще Есенин!).
Что касается коржавинских статей на тему о сталинщине и ее последствиях, то и тут как часто приходится слышать — ну сколько об этом можно! ведь говорено-переговорено! ведь всем и так все ясно! ведь даже “Архипелаг ГУЛАГ” никто больше читать не хочет! и тому подобное. Ну прямо как в брежневские времена, когда именно эту тему и именно похожими аргументами пытались раз и навсегда прикрыть, ссылаясь на то, что все основные решения и осуждения приняты еще на ХХ съезде КПСС и говорить больше не о чем — вперед надо смотреть, товарищи, а не назад! Оно конечно — вперед смотреть куда интереснее (так сказать, “доходней оно и прелестней”), но что же делать, если и сегодня многое в российской жизни, которая всегда является главным интересом Коржавина, определяется наследием сталинщины, въевшимся в плоть и кровь российской действительности! Ведь в самом деле, не от выборов же в Учредительное собрание ведут свое начало все псевдовыборы сегодняшнего дня — от грозненских до петербургских и московских и от думских до президентских, а именно от “праздников единодушия”, родившихся в тридцатые. “…Современная Россия — Россия не послеленинская, а послесталинская. И преодолеть ей сейчас, чтобы выжить, придется наследие не Ленина, а Сталина”, — пишет Коржавин в статье “А был ли Сталин-то?”.
Механизм и степень растления обычных и в чем-то даже вполне неплохих людей сталинщиной Коржавин блестяще препарирует, даже выбирая самые необычные темы. Статья “Бомонд над клоакой” (2000) — не о зверствах ГПУ, не о лагерях, не о голоде, не о преследовании независимой мысли. Она о жизни семьи высокопоставленного (гэпэушного) чиновника, о быте и мыслях его жены. И именно поэтому она о зверствах ГПУ, о лагерях, о голоде, о преследованиях. И о том, что построить на фоне всего этого идиллический (правда, только до поры до времени) быт могли только люди, принявшие искус сталинщины, прошедшие все положенные ступени падения и сохранявшие внешнее человекообразие только на уровне самых простых бытовых поступков и реакций. И разве не из “Будней тридцать седьмого года” пришло многое в нашем настоящем? Разве не новый бомонд над новой клоакой все охотнее использует опять оказавшиеся под рукой знакомые лозунги о “сплошном заговоре осиного гнезда”, “пятой колонне” и иностранных силах?
И пока справедливо сказанное Коржавиным в статье “Психология современного энтузиаста”, анализирующей трагедию обманутой коммунизмом интеллигенции: “…то, что в свое время было рождено страхом, сегодня продолжает рождать восторг”, тема не может и не должна быть закрыта!
Естественно, что несколько ключевых статей книги посвящены судьбам поэтов и поэзии на протяжении всего XX века. По преимуществу послереволюционной русской поэзии. Тому, через какие соблазны и трагедии прошла она после семнадцатого года. Мефистофель не смог купить Фауста, но скольких советских поэтов соблазны разного рода сгубили (большие русские поэты старого времени на соблазны были не очень падки — даже у жовиального и обремененного карточными долгами Некрасова никаких свидетельств игры с властями не найти, за исключением разве что хвалебной оды Муравьеву-Вешателю, и то он потом честно покаялся, что, “бывало, звук неверный исторгала” его рука). С другой стороны, правда, им никто почти официально и не предлагал быть “певцами грядущего” и посланцами нового общества и нового человека, никто не покупал их депутатскими званиями и секретарскими креслами, на что оказалась горазда советская власть, куда более изобретательная, чем Мефистофель.
На примере двух статей о Блоке, “Гармония и утопия” и “Игра с дьяволом”, можно ясно видеть, как отчетливо понимает Коржавин корни трагедии советской литературы, корни, которые питали многие заблуждения интеллигенции и в прошлом веке, и в наши дни. Послушайте: “Метод воспевания ужасного на том основании, что за ним обязательно когда-нибудь откроется прекрасный смысл, был ею (советской литературой. — В.Т.) вполне усвоен”, как и “традиция подавления в себе нормальных человеческих реакций на том основании, что они не существенны… а также боязнь сблизиться с теми, в чьи паруса не дуют ветры истории…” Или: “Это обычные «шутки дьявола»: человек искренне вступается за высоту своего духа, а потом выясняется, что он защищает самое низменное в себе”.
То, что поэзия для Коржавина интегральная часть более общей картины мира, видно везде и всегда. Вот статья 1989 года “Анна Ахматова и серебряный век”. Великолепный анализ творчества Ахматовой, растолковывающий любознательным, что как истинно народный поэт она состоялась не только в поздней лирике “Реквиема” и примыкающих циклов, но задолго до этого, в ранней поэзии, которую общепринято рассматривать как чисто любовную и как бы вневременную и не имеющую никакого отношения к народности. Но Коржавин изменил бы самому себе, если бы ограничился только этим. Ему нужен выход в больший мир, и одной фразой он этот выход прокладывает и предлагает его нам. Вот она, эта фраза: “Выступать против «прогресса», против его «открытий» сегодня не менее обременительно, чем во времена Джордано Бруно — в его защиту”. Круг замыкается, и эта фраза опять отсылает нас к “Психологии современного энтузиазма”…
Еще пример: статья 1984 года “Сквозь соблазны безвременья”. Разумеется, это статья про стихи А.Сопровского. И безусловно — это хорошая критическая статья про хорошие стихи. Но не только про это. Как обычно у Коржавина, для него нет ничего — даже стихов — существующего в отрыве от времени и общества. Любая, казалось бы, сугубо частная тема через несколько почти афористичных фраз оказывается встроена в куда более широкий — и в тематическом, и во временном плане — контекст. Вот и тут мимоходом сказанное: “Тоталитарная власть — это ведь не просто власть — это порядок вещей, имитация жизни”, перебрасывает нас из 1984-го (не случайна ассоциация с Оруэллом!) в 2004-й. Ведь имитация включает и подмену одного понятия другим. Иногда подмену чрезвычайно хитрую и изобретательную. Пример? Все мы читаем российскую прессу, смотрим российское телевидение наших дней. Что сейчас является доминантой информации о происходящем в Чечне? “Трудно восстанавливается нормальная мирная жизнь”. Звучит честно и откровенно — признаем сложности и проблемы, но, главное, она есть теперь, эта самая мирная жизнь. Вот тут и была произведена подмена. Ведь реальная доминанта в том, что мирной жизни там и близко нет, а идет откровенная война, война на уничтожение всех элементов, которые оказывают сопротивление политике Центра или потенциально могут его оказать, а таких чуть не большая часть чеченского населения! Ну и где она оказывается, эта самая мирная жизнь? Та самая имитация, создаваемая той самой властью, о которой писал Коржавин двадцать лет назад.
Даже знаменитая статья о Бродском, появившаяся сначала в “Континенте” и вызвавшая множество откликов, не взялась ниоткуда и тем более (как прямо или экивоками утверждали полемисты) не выросла из каких-то личных мотивов, имевшихся у Коржавина по отношению к Бродскому, а органически продолжала соображения, всегда бывшие для Коржавина самоочевидными и даже в каком-то смысле банальными. Что можно и чего нельзя в поэзии и за какие грани выходить, мягко говоря, рискованно и для самого поэта, и для его поэзии — одна из центральных тем размышлений Коржавина, к которой он снова и снова возвращался во многих своих статьях на протяжении десятилетий, и в этом смысле рассуждения по поводу Бродского прямо следуют из статьи “О поэтической форме”, написанной Коржавиным еще в 1961 году. Так что дело вовсе не в Бродском, а в определенном феномене, чуждом коржавинской эстетике. И с определенными основаниями коржавинское отношение к этому феномену можно рассматривать как хорошо известное (банальное?) и разделяемое целым (и отнюдь не худшим!) направлением в русской поэзии. Приведу здесь только ключевые строфы стихотворения “Читая стихи” другого замечательного русского поэта Николая Заболоцкого, написанные им в конце сороковых годов прошлого века:
…И в бессмыслице скомканной речи
Изощренность известная есть.
Но возможно ль мечты человечьи
В жертву этим забавам принесть?
И возможно ли русское слово
Превратить в щебетанье щегла,
Чтобы смысла живая основа
Сквозь него прозвучать не могла?
Нет! Поэзия ставит преграды
Нашим выдумкам, ибо она
Не для тех, кто играя в шарады,
Надевает колпак колдуна…
Не правда ли, много общего в понимании того, что такое поэзия и что ей можно и даже должно, а чего нельзя?
Подвожу итоги. Прочитав том “В защиту банальных истин”, я подумал о том, что коржавинское стихотворение “Последний язычник” — самое, наверное, автопортретное (прошу прощения за корявое слово) из всех его стихотворений. Никакие новые поветрия, какие бы благородные намерения они ни прокламировали, не могут отменить старых, банальных, архетипических, если хотите, истин — грешно предавать, не ставить ни в грош человеческую жизнь, манипулировать сознанием и, прикрываясь даже самыми передовыми и правильными соображениями, разрушать мораль и культуру… Собственно, именно об этом книга Наума Коржавина.
Ну что ж, в духе вновь вошедших в моду толкиеновских хроник можно надеяться, что мордорский мрак (вечно наступающий на цивилизацию искус саморазрушения) такие книги, как коржавинская, хоть ненадолго, но приостанавливают. Хоть мгновенье, но выигрывают. А тем временем именно в это мгновенье какой-нибудь другой достойный и уважаемый человек, от которого — хочешь не хочешь, а просто так не отмахнешься, в каком-нибудь пока не названном российском, американском или европейском городе уже начинает складывать новый том под названием “И снова в защиту банальных истин”… Тем и выживаем…