Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2005
Ностальгия Что-то деется впотьмах? Просто кончилась эпоха и поэтому в умах — чепуха и суматоха... И поэтому в душе почему-то нет уюта, здесь соседствуют уже суматоха и валюта… А когда-то просто так беззаботно водку пили и романтиками были, да остался пух и прах от отчаянных времен, от всемирного пожара, от торжественных знамен и от прочего угара. Но сквозь уголья — нет-нет! — пробегая между нами, вдруг прорвется тайный свет и невидимое пламя... Это ярко — как Матисс! Вровень Баху или Богу — неуместный романтизм в криминальную эпоху. Интервью — Мой создатель, зачем эта боль, эта хвойная темь, эта вольная жизнь под ночным небосклоном, зачем мотоциклы ревут, восславляя пространства в дыму, только шлемы хрустят — это время летит, — почему, мой создатель, кричат от любви, как кричат от ножа, проклиная судьбу, но скажи, отчего хороша — до озноба, до слез, до тоски — эта жизнь, и зачем разметались снега на пространствах великих поэм, не записанных нами, в которых, невесть отчего, набегает туман на дома, и в округе черно над асфальтом тугим и над кляксами хриплых ворон, и возлюбленные выбегают на черный перрон с опозданием, ибо уходят составы твои от любви, по любви, до любви, но, зови не зови, непонятно зачем вдруг охватит запястьями вьюг твоя участь — и вновь вовлекут тебя в замкнутый круг эта горечь, озноб, этот храп, эта вольная жизнь, — но, создатель, почто Ты смиренно и глухо молчишь? — Я не знаю, зачем, знаю трепет дыхания лишь... 17 декабря 1975 года Утром выбежишь: — Привет, Синь-Зима, снег, шуршащий, как билет в cinema... Снова заморозки — хрусть под ногой, и опять прозрачна грусть и — покой... Снег узорною тесьмой метит путь... — Напишите мне письмо кто-нибудь! Собрания (из лирики советских времен) Почему-то поэты не пишут стихов, в основном, говорят об изданиях, а другие под гнетом страстей и грехов выступают на шумных собраниях! В микрофоне мучительно копится тлен: демагогия, как паутина, — да, и он профсоюза сознательный член, да, и он даровитый мужчина... И покуда словесный метет суховей, выгорают таланты и мнения, а российская муза в печали своей переходит на прозу и прения. Я и сам отсидел не часы, а года на собраньях словесного «цеха», от которых в душе не осталось следа — ни оваций, ни звонкого эха... Я поэтов люблю — не когда говорят на собраньях со скукой убийственной, а когда задыхаясь и плача творят свои, может быть, вечные истины! Я люблю их, создателей метаморфоз, сочинителей од и сонетов! ...но опять почтальон приглашенье принес на собранье московских поэтов... * * * Вот чудесная женщина, но у нее нет уже никакой перспективы, хоть крахмально хрустит кружевами белье и глазища смертельно красивы. Вот мужик, молодой и вполне деловой, полон силы и полон надежды, он и знать не желает о том, что его расстреляют в субботу в подъезде... Незаметно реальность меняет черты, поражая своей простотою, и уже ты стоишь у последней черты, а скорее всего — за чертою... * * * Вот и свистнул с небосвода, как разбойник-соловей, снег двухтысячного года, раскрываясь в синеве... То ли белым парашютом, то ли розой сквозняков над великим неуютом двадцати былых веков... И раскрутится, и всхлипнет с недокраденных икон мой заснеженный Египет, рехнутый Иерихон... На пергаментах былого, не скарябанных вполне, новое проступит слово о любви и о войне... Берег Мы стоим на песке, он шуршит, как бездонное время, он хрустит и скрипит, до кости ущемленный песок... Замерев от тоски, мы влачим непосильное бремя человеческой жизни в развалах великих эпох... Этот берег гудит, сквозняками навылет продутый, мы стоим на песке, за собою не зная вины, и пускай на березе хрипит кружевной репродуктор и бездомное эхо сливается с плеском волны. Мы стоим на песке. Он воистину наш, этот берег, сквозь туманы сочится густая заря, словно сок, снова хочется жить, снова хочется плакать и верить в час, когда под ногой расступается вечный песок. Книгочей Нам жизнь известна не из книг, хоть и читали, и тьмой обрезов золотых легко шуршали. Листали прописи брошюр и фолиантов, взвив парашютом — абажур над тьмой талантов! Но — наяву, но — не из книг, рвалась судьбина: из тупиков, из проходных, как пуповина... Отчаянна и горяча, как божья милость, металась, темное крича, в душе дымилась. Обводят синие круги твои подглазья. Жизнь! Разметали сквозняки ее соблазны... Она являлась вне систем тысячеликой и не записанной никем метельной книгой. Жизнь! Откровенья не избыть, хрипя от страсти: не в школах истиной знобит и суть не в классе. Пусть самой горькою из школ на этом свете тебя учили злость и боль не в кабинете. Тебя учили сентябри, ночные реки и все березовые твои библиотеки... Развертывалась жизнь твоя, как будто повесть, и под метелью бытия щемило совесть. Жизнь! Не дочитана она и не закрыта, навек чудесна и полна любви и быта...