Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2005
Что мы знаем о культуре народов, живущих в непосредственном соседстве с нашим Дальним Востоком? Имею в виду не специалистов-востоковедов, а обычную читающую публику, любителей изящных искусств, интеллигенцию.
При слове “Япония” тут же припоминается Исикава Такубоку, столь же любимый в стране восходящего солнца, что и Есенин в России; архитекторы с увлечением начнут рассуждать о принципах Кендзо Танге; киношники поклонятся Акиро Куросаве; любители живописи заговорят о Хокусае, а современные студенты достанут из сумок томики Харуки Мураками, ну и так далее.
Хуже с великим Китаем. Скорее всего, будут названы порох и компас, Великая китайская стена, древние поэты, затем в голову придут незабываемые фильмы эпохи Мао (“Седая девушка”, “Баскетболистка N№ 5”). Да, не густо.
Но наш широкий читатель и даже библиофил ничего, почти ничего не знают о третьей стране, омываемой юго-восточными морями, — о Корее.
А ведь это страна с древней культурой, со своим фольклором и мифологией, с изысканной поэзией и, наверное, с достойной современной литературой. Отчего так получилось? Кто виноват? Сама культура малой восточно-азиатской страны или недостаточное внимание русских ученых, переводчиков, издателей?..
К своему образовательному стыду и к читательской радости, я знаю только одного талантливого корейца — замечательного русского писателя Анатолия Кима. Того прозаика, который широко известен не только в России романами “Белка”, “Поселок кентавров”, “Отец-лес”, “Остров Ионы” и менее известен как поэт. Именно он и ввел меня и других русских читателей в мир средневековой Кореи, в лунные пейзажи на реке Красные скалы, под сень храмов Семи Звезд, Чхильсонтам, и Синих Лотосов, Чонненам, чтобы, мысленно разместившись вблизи павильона Яркого сияния, в беседке Тэдонг любоваться небесной красавицей Чхунян. “А если посмотреть на нее спереди — покажется, что это ласточка-краснобородка выронила из клюва лепесток персикового цветка — и тут же с лету бросилась его догонять… Посмотреть сзади — словно видишь бабочку, потерявшую подружку и в отчаянии, трепеща белыми крыльями, бросившуюся на каменную стену”.
Кто же она, эта небесная красавица Чхунян (в других переводах называемая Чхун Хян), которой так и хочется подать руку, когда она спрыгнет с качелей? О, нелегка была ее судьба!
Но вначале о самом произведении, о его жанре, истоках, особенностях.
“История о верности Чхун Хян” — средневековая повесть, записанная в конце XVIII века и с тех пор претерпевшая значительные изменения, дополнения, актуализацию, все новые и новые поэтические интерпретации.
Происходило это оттого, что сказание относится к устной народной традиции, предназначено для исполнения перед миром, сообществом, собранием слушателей. Подобно тому, как на Руси исполнялись былины, песни, сказания под гусли, так в Корее “пхансори” воспроизводились перед аудиторией под ритмичные звуки барабана. Так поэт Ли Джэ, живший в XIX веке, прославился исполнением “Чхун Хян” и других пьес под музыку с перевоплощением в многочисленных героев (театр одного актера). Сказание жило, пелось, записывалось. На сегодня исследователям древней корейской литературы известно более 120 вариантов повести о Чхунян. (Кстати, и наше “Слово о полку Игореве” следовало бы рассматривать как произведение по меньшей мере трех авторов, живших в XII—XIII веках, а не одного, как это чаще всего делается. Но это — другая тема.)
Профессору Ким Хен-Тхэку, исследователю корейского народного эпоса, сделавшего подстрочный перевод сказания на русский язык, пришлось выбирать из ста двадцати — один. На котором он и остановился как на наиболее интересном, поэтичном, загадочном, интригующем. И — вобравшем в себя лучшие страницы других вариантов. Этот текст и лег в основу литературного перевода-пересказа, сделанного Анатолием Кимом.
…Красавица Чхунян, родилась от семени знатного янбана. Матерью же ее была кисен, официальная куртизанка. Могла ли мечтать Чхунян о любви к человеку из высшего общества, она — дочь женщины “подлого сословия”. Но такой человек встречается. И вспыхивает пылкая, вечная, бессмертная любовь. И — верность Ли Моннену, господину, который взойдет по служебной лестнице (к концу повести) до кресла председателя Госсовета. (Не вариант ли XX века?) Но до победы Любви пришлось Небесной Красавице пройти через множество испытаний, невзгод, коварств, пересудов, домогательств правителя, ударов палача. Обо всем этом дотошный, любознательный и чуткий читатель узнает из лирико-драматического Сказания…
Признаемся, не сразу на русский слух и дух ложится особый незнакомый текст. В этом и некоторая трудность, и — одновременно — услада чтения, познавания экзотических пейзажей, острых диалогов, самобытных нравов, чувственных игр, любовных услад. Прислушаемся к сказителю, а заодно и к переводчику.
“…Играючи, он постепенно раздевал ее, а девушка все не давалась. И, наконец, запутавшись в одеждах (вспомним складчатые, поясные восточные одеяния, известные по гравюрам и тонким акварелям старых мастеров. — В.Б), они оба зацепились ногами за юбку и упали, обнявшись. Но вот в любовной игре одежда ее была наконец снята, и взору жениха предстало обнаженное тело невесты, нежное, как белая яшма с горы Циншан…
Чхунян мигом укрылась под одеялом. Юноша налетел сверху, как ястреб, сорвал с нее последнюю защиту, короткую, по грудь, кофточку и с победным возгласом отбросил ее в сторону… Ах, до сна ли им было! И пока они усердствовали, толстое холщовое одеяло ходуном ходило над ними (прямо-таки современное кино. — В.Б.); исполняя быстрый танец, подпрыгивал и брякал на полу ночной горшок, словно играя в барабан (представьте ритмику голоса исполнителя и соло ударных. — В.Б.). И в такт этому звенело дверное кольцо, и подмигивало пламя масляной лампочки. Нет, не до сна им было!..”
Вот такая сцена. Жюри премии “Новый Декамерон” отдыхает. Легко ли было переводчикам донести до русского читателя старокорейский текст? Отнюдь. Ведь Сказание, включающее языковые напластования многих лет и различных социальных групп, содержало изысканные пассажи, особый лексикон, мифологические детали, бытовые сцены, присущие только корейцам, и даже — подлую мужицкую инвективу. Надо было “прибрать” эту разностильность (не отменяя ее) к какому-то общему языковому знаменателю. И этим знаменателем, на наш взгляд, стал лиризм, гармоничная поэтика произведения и осуществленного перевода. Я не случайно сказал об Анатолии Киме не только как о прозаике. Немногие знают о его опытах в свободном стихе и верлибре. Текст читается легко, он организован ритмически, не отвлекает, а радует спецификой восточных метафор…
“Когда Чхунян покидала Намвон, она радовалась тому, что стала знатной дамой, однако не могла не грустить, расставаясь с родными краями:
Будь благословенен, павильон Пуен,
где в тихой радости проводила я ночи!
И ты, павильон Холодного Простора,
и ты, высокий Сорочий Мост!
Будьте благословенны и счастливы!
И ты, павильон енчжу, будь счастлив!
Как говорится в стихах:
“Весенняя трава зеленеет каждый год
перед дворцом,
Но вернется ли туда прекрасный королевич?”
Ах, не про меня ли эти стихи!
И сейчас, со всеми прощаясь,
благословляю вас на тысячу лет,
желаю на тысячу лет всем вам удачи.
А увидимся ли вновь — то неизвестно!”
Не правда ли — почти Такубоку: “На песчаном белом берегу в далеком океане я, не утирая влажных глаз, с маленьким играю крабом”.
Наверное, автор подстрочника и создатель литературного перевода, работая плечо к плечу в деревянной избе Мещеры, видели перед собой другую, далекую родину, с ее горами, ее трагической историей, ее надеждами, ее небесными красавицами, летающими на воздушных качелях…
Присутствуя на языковом пиршестве “Сказания о Чхунян”, надеюсь не обидеть профессора Ким Хен-Тхэка и писателя Анатолия Кима, если замечу: стремясь найти художественный эквивалент корейскому языку в русском, они, порой, “переборщали”. Исконно русские “светелка”, “барин”, “вёдро” не вплетаются в житейские катавасии старой Кореи; да и слово “вассал” кажется чуждым и для русского, и для корейского слуха. Настораживает, вернее, останавливает читателя и обилие уменьшительных суффиксов; хотя, можно предположить, эта кукольность характерна для корейского театра, где исполнялась “Чхун Хян”…
До странности современен текст сказания, и по его героям, и по ситуациям. Тут и некий ревизор, и “типовая” теща, и правитель, похожий на некоторых наших властелинов, и коррупция, и даже председатель Госсовета. А читая о любви простолюдинки и молодого янбана, я невольно переносился в мыслях к историям конца XX века, когда наследный принц европейской державы вопреки королевским устоям просит руки у красавицы манекенщицы, а одна моя знакомая сбегает из отчего дома нового русского нувориша, чтобы обвенчаться с поэтом-бомжом…