Беседу ведет Георгий Ефремов
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2005
Арвидас Юозайтис родился в 1956 г. в Вильнюсе. Окончил Вильнюсский университет в 1980 г. Доктор философии с 1986 г. Автор 17 книг, в том числе романа, двух сборников рассказов, десяти пьес. Бронзовый призер XXI Олимпийских игр в Монреале (1976) по плаванию. Один из создателей и лидеров движения “Саюдис”. В настоящее
время — атташе по культуре Генерального консульства Литовской Республики в Калининграде.
Г.Е.: Каковы ваши главные “личные вехи”? Положение и судьба в советское время? Как переживаются праздники и будни свободы?
А.Ю.: В советские времена при необходимости заполнять всевозможные анкеты я гордо отвечал на вопрос о моем социальном происхождении: “Из служащих”. Это же с прежней гордостью могу повторить и ныне — ибо что может быть ценнее в человеке, чем его способность служить? Однако требуется существенная поправка: служение моих родителей состояло не только в том, что они относили себя к интеллигенции спортивно-технического призыва (папа — тренер сборных Литвы по волейболу и плаванию, а также преподаватель вуза, мама — экономист), но и в их неразменной преданности семье, то есть тому очагу, от которого начинался весь мир. Из глубины этой культуры служения мы с братом увидели все — и начала морали, и расположение сил на лестничной клетке, и поступки соотечественников, и политику СССР, и, наконец, состояние мира. Я себя отчетливо помню в 12 лет, когда родители стали “вживлять” в меня те социальные качества, которые были призваны вырастить гражданина грядущего литовского мира, не похожего на советский. Примерно тогда же я обнаружил, что мы, литовцы, под воздействием загадочных исторических сил вынуждены существовать по двойным стандартам и, что очевидно, без своего государства. Однако родители постарались, чтобы становление личности происходило не по двойным стандартам нынешней жизни: в наши головы и сердца не проникли идеи корысти, личной выгоды и стяжательства (что зачастую лежит в основе теперешнего двуличия). Мама сумела внушить, что мы — живущие по чужим, а не по литовским
законам — обязаны выстоять и сохранять родную Литву в себе. И стало само собой понятно, что такое служение требует создавать литовские семьи, беречь культуру и знать историю. Остаться литовцами наперекор всемирному коммунизму и советской жизни — вот завет, который не только меня и брата, но, полагаю, и добрую половину моего поколения вел по жизни. Мы появились на свет в благодатное и щедрое (по рождаемости) хрущевское время, в брежневскую
эпоху — созрели. Очень важно и то, что родители наотрез отказались вступать в КПСС, а это означало: наша семья обречена на “советскую второсортность”. Но как бы то ни было — перед Литвой мы чисты! Конечно, тогдашняя жизнь принуждала ко лжи или соглашательству, но мы понимали, что совершаем подвиг неучастия, и такое двуличие выше лицемерных стандартов “литовских коммунистов”, которые, ворча и втихомолку оскаливаясь на Москву, гребли из ее закромов посты и привилегии. Так мы и встретили зрелость: с осознанием обреченности и чистоты, перенимая мировоззренческую эстафету от родителей. Я догадываюсь, что Михаил Сергеевич Горбачев, затевая партийную перестройку, понятия не имел о нас, о миллионах молодых людей, безнадежно и бескорыстно мечтавших о чуде — о крахе нечистоплотной коммунистической элиты. Мы никогда не теряли надежды на крушение СССР и поэтому, едва проклюнулась гласность — использовали шанс. Мы с друзьями ринулись создавать “Саюдис”, и, Боже правый, какое счастье, что именно у меня в доме первые два-три месяца удивительного 1988 года располагались и штаб-квартира литовского Движения за перестройку, и редакция первой нашей газеты “Известия «Саюдиса»”.
Г.Е.: В этом году исполнилось 15 лет “новой” литовской независимости. Тогда, в марте 1990-го, верилось в то, что все это — реальность, что все на самом деле? Похожа ли нынешняя Литва на то, о чем мечталось когда-то?
А.Ю.: Жизнь это жизнь — она всегда опровергнет любую мечту. Ну, наверное, какие-нибудь 50% случившегося соответствуют идеалам, остальное же, как говорится, от лукавого. Я не вижу ничего зазорного в нашем максимализме: таково было воспитание, таковы традиции. Мы выросли взаперти, и не хочется, чтобы в открытом мире, словно в открытом море, нас поглотила необузданная стихия свободы… То, что происходит ныне, трудно было вообразить, реальность была чревата и свободой, и неким подобием кладезя Апокалипсиса. Безумие “всемирной открытости” в том, что любой проходимец теперь может воспринимать государства, подобные нашей Литве, как подопытные территории и прививать нам “новые формы жизни”, как будто мы не жили вовсе. Это смахивает на новый “коммунизм от космополитизма” — те же невежественные поучения политруков, те же обещания светлого будущего. Только в советское время нас переваривала шестая часть земной суши, теперь — три шестых. При этом сил наших не прибавилось, наоборот — они убывают. Сопротивление советской империи нас укрепляло, мало кто покидал отчизну по доброй воле — а сейчас?.. Наша духовная сила, наша молодая кровь — почти вся потекла на Запад. Это опасно и очень печально. Все труднее осознавать, что Родину размывают у тебя на глазах! Нашу землю, за которую мы были готовы лечь на рельсы! Даже говорить об этом не могу без содрогания…
Г.Е.: Какими “общими вехами” можно обозначить прошедшее пятнадцатилетие: 88-й (рождение и укрепление “Саюдиса”), 89-й (народные депутаты СССР, сплочение национальной демократии), 90-й (первые испытания и победы государственности, 11 марта, блокада), 91-й (январь, путч в Москве, восстановление суверенного государства)? Что кажется важным и определяющим в эти годы? Что пришлось испытать “простому человеку”? Человеку науки? Искусства? Политики?
А.Ю.: Для человека, которого власть практически не искушала (правда, я участвовал в формировании высших эшелонов литовского руководства и даже руководил избирательным штабом одного реальнейшего кандидата в президенты в 1997 г.), самые важные события этого периода — события 1988—1990 гг. и 1992—1993 гг. Про рывок к свободе что говорить — это чудо и счастье. А вот потом началась зрелость, и этот второй период — вновь борьба за демократию и… свободу. Опять за свободу? Да, именно так, ибо борьба за свободу всегда идет несколькими волнами, ибо диктатуры всегда прорастают из первой волны. Мы несколько раз висели на волоске от серьезных гражданских столкновений. Грузинский и молдавский варианты раскола страны были вполне возможны — мы, в Литве, самой темпераментной балтийской стране, не на шутку вцепились друг в друга. Не будем забывать, что в мае 1992 г. правые, составляя большинство в Сейме, устроили референдум о президентской республике — и это в условиях отсутствия конституции! Мы едва устояли от сползания в пропасть. А потом? Мы получили водоворот очень быстрых перемен. Во-первых, парламентское большинство стало крошиться. Сейм потерял всякую дееспособность, и, слава нашей вольной прессе (национальное ТВ было под полным контролем правых радикалов), мы вместе с парламентом вышли на чистую воду — к внеочередным всеобщим выборам. В конце 1992 г. народ абсолютным большинством голосов отнял у правых власть, а на референдуме поддержал конституцию равновесия (мы — в отличие от латышей и эстонцев — оставили за народом право избирать президента). Во-вторых, 15 февраля 1993 г. был впервые всенародно избран президент Литвы — левый “хозяйственник” Альгирдас Бразаускас. В-третьих, в сентябре 1993 г. нас посетил папа Римский Иоанн Павел II, и это как бы пригасило неуемные страсти проигравших правых. Стало легче дышать. Хотя (не следовало впадать в эйфорию!) сразу после отъезда папы произошел бунт в добровольческих соединениях литовской армии, все еще не смирившихся с “поражением”. Они ушли в леса под Каунасом. Но и тут мы устояли. Все это в целом знаменовало крах посягательств харизматиков от новой политики на тотальный контроль над нацией. К тому времени Советская армия, став Российской, полностью покинула территорию нашей страны.
Г.Е.: “Саюдис” возник не на пустыре. Каково ваше отношение к литовскому просветительству (студенческие кружки, запрет азбуки, книгоноши, становление литературы и искусств…) и сопротивлению (партизаны после войны, религиозное инакомыслие, “краеведы”, правозащитники)? Что вы думаете о диссидентстве советского времени?
А.Ю.: В литовской истории за последние 150 лет было несколько освободительных волн под общим названием “Sajudis”. Это можно приблизительно перевести как “совместное, согласное движение”. Это название для нас очень дорого, мы в очередной раз убедились, что это существительное, подобно взрывному глаголу, способно воспламенять сердца. Этот призыв к общественному созиданию воспринимается нами на уровне подсознания. Первый “саюдис” — это союз за литовское печатное слово, народное движение, охватившее 40 лет, с 1864 по 1904 г. В эти десятилетия сложилась и окончательно сформировалась нынешняя литовская нация, выявились ее политические чаяния. Дело в том, что администрация Александра II (Освободителя) не только освобождала. После упразднения крепостного права Литва и Польша в осуществлении свободы двинулись дальше дозволенного и потерпели поражение в восстании 1863 г. В итоге литовцам была уготована страшная участь: у нас отняли печатную речь, нашу латинскую азбуку. Царская администрация начала печатать литовские книги на “гражданке”, как тогда говорили, это было сделано с явной целью русифицировать трехмиллионное население. Внедрение кириллицы шло параллельно с принудительным русским обучением в школах, полным запретом литовского языка в публичных сношениях, в науке и культуре (правда, наряду с русским оставался польский язык, и это важно). Поляки, многократно превосходящие нас числом, даже после разгрома восстания пользовались правами цивилизованной нации, а мы — нет, нас “списали” в убытки исторического развития. И вот тогда-то мы серьезно взялись за “литовское оружие” — латинскую письменность, католичество. Начался и разросся “Саюдис книгонош”, книги печатались в Восточной Пруссии и переправлялись нелегально через Неман, из Малой Литвы в Большую. Этот подвиг увенчался успехом при минимальных потерях (около двух тысяч репрессированных и сосланных в Сибирь — за целых 40 лет!). Мы выиграли необъявленную войну за независимость. Как это выглядело? Во-первых, по переписи 1895 г. литовцы оказались чуть ли не самым грамотным народом из всех населявших Российскую империю; во-вторых, мы осознали, что литовец — это носитель литовской культуры и литовского языка (а не поляк, называющий себя “литвином”); и в-третьих, мы окончательно ушли от польского политического влияния, в 1896 году впервые провозгласив, что цель народа, обретшего стойкость и самоосознание, — это Литовское государство на этнографических землях ареала литовского языка. Так что поражения зачастую — исторически — плавно переходят в выигрыш.
Очевидно, что после эпохальных сдвигов XIX столетия все “саюдисы” последующих десятилетий — лишь производное. Да, было послевоенное вооруженное сопротивление “Союза лесных братьев” 1944—1953 годов, десятки тысяч погибших, было и мирное движение “Саюдиса краеведов” в 1970—1980 годах. Все это накапливало, наращивало энергию и самоуважение нации, подготавливало к новому единению. Так и произошло — эти энергии слились в едином русле: в “Саюдисе” 1988—1990 годов. Новое возрождение стало “поющей революцией”, в которой и мне посчастливилось сыграть, надеюсь, не самую последнюю роль. Да, это была самая мирная и красочная революция в литовской истории, самое прекрасное лето всей нашей народной жизни.
Г.Е.: Вы — автор книги о священнике Станиславе Добровольском. Что можно сказать о положении Церкви и веры в сознании литовца — всегда и сегодня? Насколько существенно для Литвы, что недавно скончавшийся папа Римский — поляк?
А.Ю.: Католичество и в советское время подспудно жило в наших душах и семьях. Это во многом была номинальная религиозность, часто внешняя (вспомним определение “литовец — значит католик”), но и это сыграло внушительную роль. На хуторах, в деревнях религиозность была живее, сохранилось даже около 600 приходов и храмов по всей территории Литовской ССР. А когда есть сеть, пробивается и жизнь. В 1972 г. начала ходить по рукам “Хроника литовской католической церкви” — самиздатский бюллетень огромной важности. Он просуществовал до последних советских дней и сделал великое дело! Всесильный КГБ со всеми своими топтунами и стукачами оказался слабее. Это было огромное “испытание на прочность”, хотя городские интеллигенты не имели особого отношения к этому мероприятию. Но мы знали о “Хронике” из сообщений по “вражеским голосам”. Этот “проект” подогревал наши чувства, питал нашу веру в то, что возможно противостоять даже зоркой системе надзора, самой советской Системе. Если вспомнить “Саюдис книгонош” 1864—1904 гг., все становится на свои места — возможен повтор. Очень многие, в том числе и я, ощущали гордость за “своих”, за литовцев, и не слишком переживали, что католичество в этом “проекте” было не на первом месте. Важнее — сам факт: при тотальной слежке издание ни на месяц не прерывалось. Действовало большое добровольческое войско, готовое пострадать за правду, и по Радио Ватикана мы постоянно слушали статьи из этой “Хроники”, наращивали моральные мускулы. Коммунистическая пропаганда была права: “западные голоса разлагали” советскую молодежь. Советскую — да…
И вот настал 1978 год: в Ватикане избирают поляка Кароля Войтылу папой Римским! При этом по свету разносится весть, что мать папы — то ли литовка, то ли родом из Литвы. Мы его сразу посчитали за “своего”, несмотря на извечную неприязнь литовцев к Польше (она 20 лет насильно держала в своих объятиях Вильно-Вильнюс, древнюю нашу столицу). Папа — наш, он и из “соцлагеря”, из нашего подневольного братства! Не могу забыть, как от этой новости перехватило дыхание (я узнал ее от мамы, когда мы с женой вернулись из свадебной поездки в Москву). И пошли-поехали перемены: папа отделил Литву от католических провинций Польши, назначил кардинала-литовца. Все это — при советском-то режиме. А потом и того хлеще: в 1985-м отдаются почести св. Казимиру, покровителю Литвы, а в 1987-м празднуется 600-летие крещения Литвы (мы — самый молодой христианский народ Европы). Оба эти торжества происходили при самом активном участии Иоанна Павла II. И, вы знаете, он ведь часами читал проповеди на литовском языке. Это очень поднимало дух, отрывало от “совковости”.
Что сказать об отце Станиславе? Это должен быть совсем особый разговор. Я не только книгу о нем написал (она выдержала три издания, превратилась в бестселлер), но и в 1997 г. поставил документальный фильм о его жизни. Четверть века его приход в литовской глуши был местом паломничества, два лета у него отдыхал Александр Мень, один раз — вместе с семьей. Это фигуры во многом близкие… И вообще — многие московские интеллигенты прошли в Пабярже, у Добровольского, первые курсы приближения к христианству. Только надо помнить о том, сколько лет провел отец Станислав за колючей проволокой. Христианство его — это и языческое, и вселенское поклонение жизни. Этот монах и проповедник очень своеобразен, ни на кого не похож. Дай Бог ему здоровья — 87-й год миновал, он — ровесник первой Литовской Республики1.
Г.Е.: Историю двигают личности. Российскому сознанию известны Ландсбергис, Бразаускас, Прунскене, Адамкус, Паксас, кому-то — отец Станислав и Томас Венцлова, людям искусства — театральные режиссеры Някрошюс, Туминас, актеры-богатыри Адомайтис—Будрайтис—Банионис, график Красаускас… О спорте вообще речи нет, победы баскетболистов прославили Литву, ее флаг и гимн во всем мире. Вы могли бы прокомментировать этот список и добавить тех, кто творил литовскую современность — во всей ее сложности?
А.Ю.: Да, все это так, что тут скажешь. Разве только одно: из названных не все творили историю, да и не все в одинаковой мере заслуживают звания “историческое лицо”… Баскетболисты Модестас Паулаускас и Арвидас Сабонис — наиболее яркие фигуры советского спорта и мирового спорта вообще. Хотя в России самое узнаваемое лицо по значению и отклику в сознании людей — Донатас Банионис. Его популярность в несколько раз превосходит популярность исторической личности — Альгирдаса Бразаускаса. Мне посчастливилось часто встречаться с Банионисом (по линии его жены Онуте — мы родственники), и я вижу некий даже гипнотизм его воздействия на российских людей. Дело в том (как не раз говорилось и писалось, в том числе и в Калининграде, куда я пригласил нашего народного артиста СССР), что президент Владимир Путин, будучи учеником средней школы, решил стать разведчиком после просмотра фильма С.Кулиша “Мертвый сезон”, то есть увидев в главном герое свой идеал. Роль эту сыграл, как известно, Донатас Банионис. Сам президент России подтвердил этот биографический факт! А жизнь президента — ведь это не только его “персональная” жизнь, и влияние подобных признаний неоспоримо… Должен признаться: для меня подобный “литовский фактор” в политике России, да что прибедняться — и в мировой политике, подтверждает право духа, культуры воздействовать на мировые
события — и это чрезвычайно важно. Струна культуры одолевает и политическую глухоту.
Спасет нас не просто красота, а красота превосходства культуры над политикой, над страстями власти. Да простит мне такую “поправку” Федор Михайлович Достоевский.
Г.Е.: У Литвы ХХ века — поразительная поэзия (Майронис, Бинкис, Радаускас, Нерис, Марцинкявичюс…), фундаментальная проза, неординарная драматургия. Какое место, по вашему мнению, занимает сейчас литовская литература и в целом культура на европейском фоне?
А.Ю.: Я считаю, что самая высокая нота в литовской поэзии — это Саломея Нерис. Я так полюбил ее, что написал и в 1997-м издал — отдельной книгой — драму “Саломея — труднейшие годы” (книга претерпела два издания). Попробовал представить себе, а также показать читателю ее судьбу и жизнь в СССР, в годы Великой Отечественной войны — в Уфе и Москве. В то время она пережила нечто страшное, невыразимое по глубине трагизма, отчаяния и беспросветности. Ко всему прочему, она была депутатом Верховного Совета СССР, и без этого факта многого не поймешь в ее творчестве. Я проследил ее беспросветное и полуголодное существование в 1941—1942 годах. В то роковое время Саломея совершила попытку самоубийства, вступила в брак с обрусевшим литовцем (при живом-то муже, оставшемся в Литве!). Она тяжело переживала свой грех, болезненно относилась к любому человеку, который становился ей близок. Я проследил ее жизнь — по дням и ночам тех военных лет — и в стихах, созданных то в глуши, то в Москве, вычитал многое. Ужасно и грандиозно: хрупкая женщина переживала мир как Литву, как семью и оголенной душой, задыхаясь и рыдая, писала как мужчина-герой. Без слез. Юрий Левитанский перевел ее так: “Сожгите вы меня теперь как ведьму,/ Спалите вы меня в костре смолистой ветвью,/ Я ни одною жилкою не вздрогну,/ Пытайте — не отвечу, не отвечу…” Это сродни Марине Цветаевой — дыхание взахлеб, над пропастью… жизни.
Нынешняя наша литература, как мне кажется, пребывает в “кризисе жанра”, в растерянности постмодернизма — игра, все игра… А культура вообще? Трудно сказать, ибо ее натужно прихорашивают — как одну из форм развлечения. Все наиболее ценное происходит не в шуме и блеске, и даже уже не в литовском театре (он окончательно теряет и изводит актера как вид, а виной тому — тирания режиссерства, когда, подобно диктатурам ХХ века, людей-актеров почитают за “человеческий материал”). Самое ценное, по-моему, в образной живописи, образной фотографии и образной скульптуре. Под “образностью” я понимаю
икону — то есть традиционный “очеловеченный лик”. То есть тяготение к христианству в искусстве.
Г.Е.: У Литвы — великая и трагическая история. Насколько нынешняя Литва достойно наследует предкам? Каковы отношение к миру и отношения с миром и непосредственными географическими и историческими соседями?
А.Ю.: За долгие постперестроечные годы я, как и все мое поколение, увидел и понял многое. Участвуя в политике и переживая ее, уходя из политики и вновь в нее возвращаясь, я наконец-то могу сказать: ясность наметилась. И эта ясность не очень-то радует душу. Мне видится вполне удручающая картина исторической перспективы и Литвы, и Европы… Но об этом, находясь на нынешнем дипломатическом поприще, я, увы, говорить не могу. Надежду внушают лишь некоторые страны Восточной Европы. Те, у которых хватит мужества сберечь в себе подлинную Европу с ее христианской сутью.
Г.Е.: Каково состояние межгосударственных, экономических, культурных и чисто человеческих связей между Литвой и Россией? Какие проблемы? Велики ли надежды?
А.Ю.: С Россией у нас судьба схожая — это всегда и навсегда. Мы живем по завету: “не-слиянно и не-раздельно”. К осознанию этой “балто-славянской” линии в политике, я надеюсь, мы будем двигаться ближайшие десятилетия.
1 Отец Станислав Добровольский скончался, когда это интервью уже было сверстано. (Прим. ред.)