Беседу с Чрезвычайным и Полномочным Послом Российской Федерации в Республике Таджикистан ведет корреспондент «ДН» Владимир Медведев
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2005
Владимир Медведев: Рамазан Гаджимурадович, насколько мне известно, ваше знакомство с Таджикистаном началось задолго до того, как вы приехали сюда послом.
Рамазан Абдулатипов: Мне вообще близки здешние горы. Природа здесь такая, что порой кажется, будто я и не уезжал из Дагестана. Смотришь из окна, видишь ледники на горах. Выезжаешь из посольства, и уже через семь-десять минут — горная речка… Это удивительное место с каким-то особым микроклиматом. Жарким, но сухим. Даже когда температура за сорок, жара не особо тяготит. А как только вечереет, спускается прохлада.
И народ замечательный… Я действительно не раз бывал здесь и прежде, а в
89-м году провел целый месяц в качестве руководителя группы ЦК по изучению ситуации в республике и уже тогда восхищался людьми, а когда в Таджикистане началась гражданская война, не мог себе представить, что такая трагедия возможна с этим народом. Но, видимо, в истории иногда наступают особые моменты…
Думаю, что после трагического развала Советского Союза у многих произошел определенный перекос в сознании, в оценках, установках… Одно дело — получить свободу, а другое — ею распорядиться. По-моему, мы, советские люди, знали свою дозу свободы…
В.М.: Вроде того как человек знает, сколько он может выпить хмельного, не теряя рассудка…
Р.А.: Да, и после того, как распался СССР, мы забыли о дозе, потеряли меру. И поэтому одни ходят под наркотическим дурманом от свободы, другие не знают, куда от нее деваться, потому что она не дает им жить. Их освободили от всего. Третьи повели себя словно мародеры, которые попали в дом, где умер хозяин, а на полках лежат золотые вещи, на стенах висят картины… Они мародерствуют до сих пор. Такое происходит на всем вообще постсоветском пространстве. Развал Советского Союза — это глубочайшая деформация не только промышленности и экономики, но прежде всего сознания людей, нравственности. Мы до сих пор еще во многом находимся под развалинами этого сознания. Более того, начали считать, что совесть — категория, изжившая себя. А исторический потенциал дружбы народов сводят к лозунгам.
Если же вернуться к разговору о Таджикистане, то эта страна прошла через тяжелейшую войну и примирение 97-го года. Я в то время был вице-премьером и встречал в аэропорту Эмомали Рахмонова и лидера оппозиции Саида Абдулло Нури, когда они прилетели в Москву на мирные переговоры, беседовал с ними. Поразительно, что Эмомали Рахмонов, тогда еще совсем молодой человек, у которого еще не было, казалось бы, большого политического опыта за плечами, смог проявить столько мудрости и терпимости. Надо сказать, что обе стороны оказались способными идти на многие уступки. А без уступок мира добиться невозможно. Я часто перечитываю речь Виктора Гюго в сенате, в которой он говорит о том, что амнистия должна быть полной. Если мы считаем, что нельзя амнистировать хоть одного человека, то амнистия невозможна. Надо подняться на высший уровень прощения… ради жизни и благополучия своего народа.
В.М.: В Таджикистане это было очень трудно сделать. В России многие, наверное, уже не помнят, а возможно, и попросту не знают, сколь трагичной была там гражданская война в 1992—1993 годах, в ходе которой погибло, по разным подсчетам, от 120 до 250 тысяч человек.
Р.А.: В подобных случаях для того, чтобы простить врага и заключить с ним мир, требуется мужества в тысячу раз больше, чем для того, чтобы продолжить войну. Но здесь мы видим и нечто большее — сотрудничество между бывшими противниками. В таджикском правительстве есть в числе прочих и люди, которые прежде воевали против Рахмонова, а сегодня работают министрами. Для этого надо иметь огромную культуру, думать о народе.
В связи с этим мне вспоминается один эпизод из нашей собственной, недавней российской истории. Когда в декабре 1994 года федеральные войска были “введены” — был такой термин — в Чечню и там началась война, я договорился с Ахъядом Идиговым, председателем парламента Чечни, о том, что 29 декабря мы начнем в Махачкале переговоры. (Кстати, чтобы договориться об этом со мной, он тайно неоднократно приезжал из Грозного в Назрань.) С нашей стороны ехать со мной на эти переговоры согласился ехать от Думы — Чилингаров, от Совета федерации — Аяцков, тогда еще член Совета федерации, Кастоев, еще несколько человек… Наш подход к переговорам был прост: мы ведем диалог с каждым, кто хочет остаться вне войны. В то время председателем Думы был Иван Рыбкин, который впоследствии стал защитником прав человека и пытался исправить ситуацию в Чечне. Однако тогда, как я помню, он меня укорял: по какому-де праву я именую Идигова председателем парламента Чечни. Я отвечал ему: “Мне все равно, как они себя называют. Пусть зовутся председателями парламента, президентами, генералиссимусами, королями… Для меня важно, чтобы в Чечне не произошло трагедии…” И вот, несмотря на то, что я договорился с Шумейко, а Ельцин обещал мне дать самолет для поездки в Махачкалу, было вынесено — если не ошибаюсь, 27 декабря — решение Совета безопасности: Абдулатипову прекратить сепаратные переговоры… И трагедия произошла. В новогоднюю ночь одни пили в Москве шампанское, а другие — наши ребята и чеченцы — гибли в Чечне. Сотни людей погибли… Вот цена принципиальности. А Совет безопасности назначил на ведение переговоров Егорова, Квашнина и Степашина. Помню, Егоров пришел ко мне и говорит: “Если хочешь, можем включить тебя в свою группу. Но мы едем с одним условием — требовать полной капитуляции”. Я ему говорю: “Слушай, там ведь не немецко-фашистские захватчики… Я с такими требованиями на Кавказ не поеду. На Кавказе надо искать друзей и действовать с их помощью”. — “Нет, только капитуляция и никаких разговоров”. И что в итоге? До сих пор мы требуем от сепаратистов в Чечне полной капитуляции. И международные террористы сюда пришли. Вот цена героической принципиальности. По-моему, иногда наша принципиальность оборачивается острым кинжалом в чьем-то горле… Нам лишь бы принципы соблюсти, а к чему это приведет — не имеет значения. Так нельзя. Мудрость жизни должна быть выше.
В.М.: И все же странная это была тогда принципиальность. Никакое следование принципам не помешало Ельцину вывести Россию из состава СССР и развалить Союз, несмотря на результаты референдума.
Р.А.: Не думаю, что следует винить одного Ельцина. И Горбачев повел себя не так, как следовало в той ситуации. Необходимо было проявить волю… Даже в самом демократическом обществе власть и управление не обходятся без воли. Два руководителя пошли вразброд и сделали страну, народы заложниками.
Что же до Ельцина, то помню один с ним разговор. Перед президентскими выборами 1991 года, когда я выступал на стороне Бакатина, я пришел к Ельцину, хотя мы с ним не очень-то общались после моего выступления в феврале 1991-го с требованиями отставки и Горбачева, и Ельцина. Тем не менее я счел необходимым предупредить его: “Борис Николаевич, вот я хочу пойти с Бакатиным…” Он одобрил и сказал, что Бакатина он уважает, меня бы взял вице-президентом, однако я выступил против него и потому ему неудобно меня звать к себе… Во время этого разговора я ему сказал: “Борис Николаевич, поймите одно: Советский Союз — это прежде всего русский народ. И второе — подумайте о том, что сотни тысяч русских парней отдали в прошлом свои жизни за завоевание этих территорий, и о том, сколько тысяч жизней мы отдадим, распуская государство. Тем более что все мы — и таджики, и казахи, и грузины, и русские, и украинцы — во многом схожи по образу мысли, по ценностям… У нас больше общего, чем различий”. И он мне тогда сказал: “Никогда в жизни я на развал Советского Союза не пойду. Это невозможно. Это не в интересах русского народа”. Однако позже, когда решался вопрос о власти, мало кого интересовал народ… Это походило на попытку сыновей урвать свой кусок наследства после смерти отца… Умер отец наш, Советский Союз, и во главе страны не оказалось человека, который был бы способен на новом этапе действовать по-новому… Хотя возможности все у Горбачева были. Если бы тогда пришел такой человек, как Путин, развала бы не было.
К тому же я категорический противник того, чтобы сваливать всю вину на Горбачева, на Ельцина… Если бы мы были настоящими гражданами, то не допустили бы развала страны. Не нашлось настоящего гражданина. А если нет гражданина, то нет государства. И тогда государство можно развалить, сдать в аренду, сделать с ним все что угодно. Оказалось, что в огромном Советском Союзе отсутствует такая первичная ячейка, как гражданин. И люди не встали на защиту государства. Они не почувствовали опасность. Тому есть глубокие причины, философское осмысление которых возможно, как я думаю, лет через пятьдесят, а то и сто. А пока, вспоминая о событиях тех лет, мы руководствуемся чувствами, начинаем искать одного конкретного виновника, называем фамилии… Однако я считаю, что виноваты все — кто больше, кто меньше. Что, например, можно сказать о партии, насчитывающей семнадцать или восемнадцать миллионов членов, из которых ни один не вышел на улицу, чтобы ее защитить! Вот до какого состояния можно людей довести.
Поэтому самый главный наш вопрос — это даже не проблема гражданского общества, как сейчас любят говорить… Попытки создать у нас гражданское общество — нечто вроде создания колхоза. Был в свое время анекдот о том, как одного деятеля послали организовывать колхоз. Он вскоре присылает в центр телеграмму: “Колхоз организован, присылайте колхозников”. Такое ли гражданское общество нам необходимо? Главный вопрос в России — это поиск гражданина, становление гражданина. Здесь основа общества, нации, государства.
Проблема эта важна для всего вообще постсоветского пространства. Поэтому меня, например, радует, что в Киеве народ выходит на улицы. Я не хочу сказать, что после “оранжевой революции” Украина получила лучшую власть. Важен сам факт гражданской активности. Люди показали, что на Украине есть граждане. Но важно энергию граждан направить в созидательное русло.
Здесь, в Таджикистане, тоже шел поиск гражданина. В гражданской войне столкнулись две крайности, две силы, но когда они поняли, что идут неправильным путем и что противостояние может закончиться уничтожением нации, народа и расчленением Таджикистана, они смогли остановиться. Это был нелегкий и долгий процесс, который завершился только в 2000 году. И вот сегодня в Таджикистане обозначается новый этап. Я работаю здесь всего несколько месяцев и тем не менее вижу изменения, которые произошли даже за такой короткий срок. Уже ясно, что перспектива стать крупнейшей энергетической державой в своем регионе для Таджикистана вполне реальна. Идет становление государства и гражданина.
В.М.: Невольно возникает вопрос: насколько стабильна такая ситуация? Возможна ли в Таджикистане новая вспышка борьбы за власть?
Р.А.: В каждом из постсоветских государств можно с той или иной степенью полноты набрать те факторы, что приводят к оранжевым, розовым и иным подобного рода “бархатным” революциям. Поэтому ни одно из них не может дать гарантии, что в нем не произойдет никаких волнений. Но в случае Таджикистана немалую роль играет субъективный фактор. Я считаю, что здесь в отличие от целого ряда центрально-азиатских стран мы видим несколько особого руководителя — президента, который не был никогда первым секретарем ЦК компартии. Президента, который по-другому смотрит на народ, который по-другому разговаривает с народом открыто… Стоит поглядеть, как в Таджикистане отмечаются какие-либо праздники… скажем, День примирения. Один из первых, кто танцует, — Рахмонов. Один из первых, кто поет, — Рахмонов. Он общается открыто со всеми людьми. Я ни разу не видел, чтобы его отгораживала от людей группа охранников, хотя у него, может быть, больше врагов, чем у любого другого президента в Центрально-Азиатском регионе. Это очень важно, хотя Таджикистан выходит из глубокого кризиса.
Однако самое главное, что способствует стабильности, — это трагический опыт гражданской войны. Люди боятся повторения трагедии. Боятся того, что любое, более или менее массовое выступление на площади может обернуться новой вспышкой вооруженного насилия. Поэтому всякий раз, когда возникает повод для социального недовольства, в большей степени срабатывает инстинкт самосохранения, нежели революционное сознание. И это позволяет Таджикистану идти эволюционным путем, преодолевая многие трудности. Это перспективный путь.
Ситуация меняется к лучшему. Конечно, уровень жизни пока невысок. Больших зарплат здесь нет, но по сравнению с тем, что было пять лет назад, идет чувствительный рост в целом ряде отраслей. Еще раз подчеркиваю: революции здесь не случится, если будет учтен социальный опыт недавнего прошлого и опыт соседей Таджикистана, а также будут вовремя приниматься меры предосторожности. А они принимаются. Я вижу, как много руководство страны делает для роста общественных организаций, для диалога с партиями, с общественными организациями. Но вместе с тем оно контролирует ситуацию. Создается много газет и вместе с тем внимательно следят за тем, что пишут в газетах. Иначе тоже нельзя. Не только народ, но и руководство страны имеет опыт гражданской войны, и оно боится ее повторения.
Страна выходит из тяжелейшего кризиса. Президент Рахмонов обращает внимание на образование, на расширение знаний, на подготовку специалистов, все время просит у президента Путина дополнительные места для обучения таджикских студентов в вузах России. Многое в Таджикистане делается вместе с Россией. Это выгодно обеим странам.
В.М.: Похоже, что и в России начинается какой-то новый этап в отношениях с Таджикистаном и вообще со всеми нашими соседями в Центральной Азии. Было время, когда Россия словно бы забыла о странах и народах, за которые она во многом несет ответственность. Таджикистан — одна из таких стран. Российская империя еще в конце позапрошлого, XIX, столетия втянула в свое энергетическое поле Бухарский эмират, часть территорий которого входит в состав нынешнего Таджикистана, и необратимо изменила ход развития этих земель, резко повлияв на экономику, на социальные отношения, на многие стороны жизни местного населения. После революции с образованием Бухарской республики, затем Таджикской автономии в составе Узбекистана, а потом и Таджикской Советской Социалистической Республики это влияние постоянно усиливалось и углублялось. Слов нет, преобразования принесли в тысячи раз больше пользы, чем вреда, но нельзя забывать и о том, что, вмешавшись таким образом в судьбу Центральной Азии, Россия взяла на себя ответственность за эти территории, за этих людей, за это государство… Однако получив “независимость”, Россия отгородилась от соседей и забыла не только об ответственности, но и о своих интересах на постсоветском пространстве. Сейчас она, кажется, начинает вспоминать и о том, и о другом.
Р.А.: Вы не первый, кто говорит со мной об этом. Встречаясь с таджикскими писателями, поэтами, общественными деятелями, я нередко слышу от них ту же самую мысль, выраженную почти в тех же, что у вас, словах. Я им неизменно отвечаю: “Дорогие мои друзья, вы судите о России так, будто Россия вообще не разваливалась, будто Россию ничто не затронуло, будто все кругом страдали, а Россия жила счастливо и благополучно”. На самом же деле Россия, будучи наиболее крупной страной постсоветского периода, более всех ощутила на себе удар после развала Союза. России и русскому народу на каком-то этапе было просто некогда думать о чем-либо другом, кроме своих проблем. Россия была занята внутренними разборками. Сперва надо было как-то упорядочить жизнь в своем собственном доме, а потом уже думать о соседях. Этот период Россия прошла достаточно болезненно, однако, если не считать Чечни, мы смогли избежать трагедии гражданской войны, к которой неоднократно приближались вплотную. За пятнадцать лет мы прошли длинную дорогу, и если кто-то полагает, что ее можно было пройти лучше и с меньшими потерями, то ему самому надо попробовать ее пройти. Одно дело, с позиций 2005 года оценивать ситуацию 90—91-го годов и даже 95-го года, а другое — жить в том времени. Я еще раз подчеркиваю: мы пережили многие трагедии — один расстрел парламента в 1993 году чего только стоит! — и трудную дорогу к современности Россия прошла вместе со всеми.
Считаю, что ситуация изменилась с приходом президента Путина. Во-первых, дело, может быть, в самой его личности, во-вторых, историческая ситуация сложилась по-иному, и, в-третьих, думаю, что Бог, который когда-то отвернулся от России, теперь повернулся к ней лицом. Торговая, внешнеэкономическая конъюнктура, которую мы имеем в эти годы, нынешние цены на нефть — это огромный шанс решить многие коренные вопросы. Не меньшее значение имеет более разумное, нежели прежде, управление. Когда руководитель государства начинает трезво рассуждать, у людей появляется надежда… России многое удалось сделать за последние пять лет.
Как бы то ни было, мы получили возможность вспомнить о своих друзьях, и о нас тоже начали вспоминать. Хотя и здесь, в Таджикистане, тоже были отдельные люди, которые в свое время, выступая на площади, говорили: если мы сами начнем продавать наш хлопок, то будем жить как в Кувейте. И такие же речи звучали и в Грозном во времена Дудаева… Судьба наша исторически соединена, и будущее в этой общности.
В.М.: Я слышал их и в Узбекистане. В 1990 году наш журнал проводил в Ташкенте “круглый стол”, и помню, как удивил меня маститый поэт, который всерьез уверял, что достаточно лишь избавиться от “колониальной зависимости от России”, как в доме у каждого пороги будут из золота.
Р.А.: Да, так заблуждались многие, считая что Россия их эксплуатирует. Реальность показала истинное положение дел. Поэтому этап сближения наших государств исторически созрел, и слава Богу, что мы являемся свидетелями того, что он созрел достаточно быстро… И теперь мы на качественно новом этапе укрепления нашей общности, дружбы.
В.М.: Если говорить о вас, то вы не только свидетель, но и участник процесса сближения.
Р.А.: Было время, когда я думал, что отношусь к первому поколению, которое не знает войны. Я родился в 1946 году и в конце семидесятых годов радовался тому, что я жизнь прожил без потрясений, без революций, без трагедий. Позже я думал, что больше никогда не увижу нормального состояния нашего государства, нашего общества. Но теперь я вижу, что открылись возможности нормализации нашей жизни. Слов нет, современная российская реальность открывает огромное поле для критики — особенно в сфере экономики, в сфере идеологии, средств массовой информации, в сфере образования… Однако есть область, где мы на качественно новом уровне самоутверждаемся как государство. Самостоятельное государство, способное не только постоять за себя, но и двигаться вперед вместе со своими друзьями.
И потом не могу согласиться с тем, что все эти годы Россия не обращала внимания на Таджикистан. Наша 201-я дивизия стала одним из гарантов недопущения здесь новой гражданской войны. Наша 201-я дивизия защищала — может быть, не явно, а уже одним своим присутствием — законное правительство Таджикистана и оказывала ему содействие. Наши пограничники защищали суверенитет Республики Таджикистан. Сто шестьдесят шесть наших ребят отдали жизнь за независимость Таджикистана. Иными словами, Россия в этом плане ни на единую минуту не оставляла друзей. Не оставляет их и сегодня… На днях прошли Дни культуры Таджикистана в России с участием президентов. Это был красивый праздник дружбы и духовной общности. В конце октября Э.Ш.Рахмонов наградил более 20 российских пограничников орденами и медалями. Это свидетельствует о благородстве и благодарности Таджикистана России. Это многого стоит.
Часто приводят пример. Вот американцы помогают Таджикистану столькими-то миллионами. Французы дают столько-то миллионов. Объединенные Арабские Эмираты — столько-то. Иран — столько-то. Китай — столько-то… Эти цифры то и дело приводятся. Я говорю этим людям: “У нас другие подходы. Россия реализует в Таджикистане проекты, рассчитанные на столетия”. И это не подачки. Мы собираемся вложить сюда 2 миллиарда 300 миллионов долларов. Наши проекты изменят роль Таджикистана в регионе.
В.М.: Надо полагать, в основном это вложения в гидроэнергетику.
Р.А.: Именно так. Пятьсот миллионов долларов будет вложено в Сангтудинскую ГЭС, свыше миллиарда — в Рогунскую ГЭС и более полумиллиарда — в строительство нового алюминиевого завода и реконструкцию уже существующего. Это очень перспективные проекты. При этом надо иметь в виду, что годовой бюджет Таджикистана составляет пятьсот миллионов долларов. Мы вкладываем в страну сумму, в четыре раза превосходящую ее национальный бюджет. Экономически это, может быть, сегодня и не очень оправданно, но это отличные вложения с точки зрения развития и укрепления наших отношений.
Но есть и другая сторона дела. По официальным данным, ежегодно трудовые мигранты из Таджикистана — бедолаги, которые в России далеко не всегда попадают в нормальные руки и нормальные структуры, — переводят на родину пятьсот миллионов долларов. При этом я всегда говорю тем, кто считает, что мигранты высасывают наши деньги: “Если они переводят в Таджикистан пятьсот миллионов долларов, то значит, втрое больше — полтора миллиарда долларов — они оставляют в России. Эти люди — не нахлебники. Они работают на Россию, и, может быть, каждый из таджиков, которые работают в Рязани, Твери или Вологде, содержит одного российского пенсионера”. Думаю, что не преувеличиваю и так оно примерно и есть.
При всем том, что я говорил об извращении человеческих отношений в последние годы из-за катастрофического развала СССР, обратите внимание: таджики бегут не в Америку, не в Европу, не в Иран, где говорят на том же самом, что у них, языке. Они едут в Россию. И это тоже важнейший фактор. Каждый мигрант оставляет дома свою семью — нередко пять, шесть, семь, восемь детей, которые завтра могут стать и вернее всего станут русскоязычными. Мигранты, многие из которых становятся гражданами России, остаются носителями своей национальной культуры и вместе с тем делаются русскоязычными. Они будут стремиться учить русскому языку детей, которых оставили на родине. В Таджикистане произойдет второе пришествие русской культуры и русского языка.
Конечно, этот процесс нуждается в поддержке, однако далеко не всегда ее получает. Вот пример. Из Таджикистана уходят российские пограничники, и заканчивается финансирование школы. Прекрасная школа в центре Душанбе около президентского дворца. Сегодня я пишу во все инстанции: “Давайте сохраним 14-ю пограничную школу”. Не могу достучаться, хотя в последнее время Балыхин, Дерипаска, Кашарин подключились, и есть надежда на сохранение школы.
В.М.: Года два назад одна из статей в “Учительской газете” констатировала, что за последние десять лет число русскоязычных школ в Таджикистане сократилось втрое. Можно предположить, что теперь их стало еще меньше. Сколько всего осталось на сегодняшний день?
Р.А.: Почти во всех таджикских школах изучается русский язык. А наших, российских, школ, где преподавание идет полностью на русском языке, — двадцать семь. В этом году мы открыли новую школу в Кулябе. Половина учащихся в ней — таджики. В Душанбе очень популярна 6-я школа, школа при нашей дивизии, в которой учится около восьмисот с лишним человек, половина из них — тоже дети местной национальности. Примечательно, многие из представителей таджикской элиты хотят, чтобы их дети учились в наших школах. Для нас это огромное дело, но при этом школы оказываются сильно перегруженными. Я написал письмо в московское правительство: “Давайте создадим в Душанбе платную школу. Таджики готовы платить деньги за то, чтобы учить своих детей русскому языку”. Ю.М.Лужков помогает тут.
Пока Таджикистан — это страна, где любят русскую, российскую культуру. Пока это страна, где знают русский язык. Таджикистан — это страна, которая любит Россию. Таджикистан — это страна, которая надеется на Россию. Но мы и сами должны идти навстречу этим тенденциям. И идем.
В договоре 93-го года между Ельциным и Рахмоновым было записано: создать в Душанбе российский дом науки и культуры. С тех пор прошло двенадцать лет, но наши чиновники до сих пор мусолят этот вопрос и до сих пор не подписано конкретное соглашение с таджикской стороной, хотя Рахмонов — за строительство, мэр города Убайдуллоев — за, министр культуры — за, министр образования — просит: “Стройте побыстрее”. Однако чтобы растормошить наши федеральные органы — требуется огромный труд. Тем временем создали свои центры культуры Иран, Индия, Китай, а мы все никак не можем. И всего-то требуется пять миллионов долларов максимум, чтобы построить прекрасный дом, организовать курсы для тех, кто выезжает в Россию на работу, курсы изучения русской литературы. Российский дом науки и культуры в Душанбе срочно нужен. С этим я обращаюсь уже к А.Л.Кудрину.
К тому же проекты, о которых я уже говорил — строительство Сангтудинской и Рогунской гидроэлектростанций, алюминиевого завода, — требуют своего культурного и информационного обеспечения.
В.М.: Нетрудно представить, сколь много они значат и для отношений России и Таджикистана.
Р.А.: И все же ни Чубайс (РАО “ЕЭС России” достраивает ГЭС “Сангтуда-1”), ни Дерипаска (компания “РусАл” подписала с таджикским правительством меморандум о строительстве Рогунской ГЭС и алюминиевого завода неподалеку от нее, а также о расширении Таджикского алюминиевого завода) самостоятельно сюда, может быть, не пошли бы. Это только инициатива президента России. И таджикская сторона готова идти нам навстречу. Скажем, у нас здесь были налоговые проблемы — не решался долго вопрос об избавлении от налогов работы, которые мы здесь проводим, и оборудования, которое мы сюда завозим… Я сходил к президенту Рахмонову, рассказал о наших затруднениях, президент дал указание, и уже фактически в тот же день вечером было готово решение правительства об освобождении от налогов до конца года, ну а в дальнейшем вопрос будет решать парламент… Договоренность с Акиловым, Убайдуллаевым, Хайруллоевым есть.
Для нас очень важно такое отношение руководства Таджикистана, особенно Э.Ш.Рахмонова. Не мне давать оценки его деятельности как президента, но хочу подчеркнуть, что чисто по-человечески Эмомали Рахмонов — искренне приверженный России, стремящийся к отношениям с Россией человек.
Два года назад я приезжал в Таджикистан с парламентской делегацией, мы с Рахмоновым играли в бильярд, и он говорил мне: “Товарищи, ну почему вы молчите? Давайте сотрудничать, пока есть возможность”. Его голос был услышан президентом России, и вот в конце нынешнего года исполнился год со дня подписания соглашений между Россией и Таджикистаном. Уже полгода, как идут работы в Сангтуде, мы уже в полной мере открываем работы на Рогунской ГЭС.
Мы начинаем не на пустом месте. То, что строители лет пятнадцать—двадцать тому назад успели сделать в Сангтуде и на Рогунской ГЭС, до сих пор находится в прекрасном состоянии. Около восьмидесяти процентов оборудования, которое было в советское время переброшено в горы и хранится на складах, — в прекрасном состоянии, если не считать кое-каких растасканных мелочей.
Невольно берет гордость — лучше, чем советские, лучше, чем российские строители никто здесь не работал. Кстати, я лишь недавно побывал в Нуреке — до этого как-то не пришлось — и впервые увидел плотину, водохранилище, ГЭС и скажу: пирамида Хеопса — это просто мелочь по сравнению с Нуреком. И если оценивать влияние России, о котором вы говорили, влияние Советского Союза на жизнь региона, то нужно лишь попросту сравнить Таджикистан с соседним Афганистаном.
В.М.: Да, достаточно лишь взглянуть через речку. Пяндж, по которому проходит граница, выглядит в горах совсем небольшой, неширокой речкой… В конце восьмидесятых годов был я первого мая в пограничной таджикской области Дарваз, в небольшом городке или даже, вернее, поселке Калаи-хумб, который стоит на самой границе. Земли — то есть относительно плоских и пологих участков, на которых можно что-нибудь выращивать, — там очень мало. Дарваз — это в основном отвесные склоны. Забавно говорили тамошние люди: “О, у нас много земли! Смотри, вон земля…” — и показывали на поле размером в несколько соток. “А вон еще земля” — и показывали участок размером чуть поболее обеденного стола. Тем не менее рядом с городком Калаи-хумбом имеется большая площадь, величиной, наверное, с футбольное поле, где и проходило общее празднование. Музыка играет, народ ходит принаряженный. Прикатили огромные котлы, варят плов, жарят шашлык. Идет соревнование по гуштингири, национальной борьбе. Детишки шныряют между взрослых, без конца покупают какие-то леденцы, сладости. Девушки танцуют. А на другой стороне Пянджа, на афганской стороне, сидят на склоне отвесной горы местные пастухи, очень бедно одетые, человек десять, и наблюдают издали, как здесь гуляет народ… Очень выразительная и наглядная была картинка… Ну ладно, советские праздники праздниками, но если на той стороне человек серьезно заболевал, то был единственный способ его
спасти — перевезти по канатной дороге через реку на эту сторону, скажем, в тот же Калаи-хумб и вылечить в современной больнице…
Р.А.: Мне доводилось видеть нечто похожее на Памире, в Хороге. Некогда это был кишлак, сейчас современный город. Я побывал там в 89-м году и наблюдал выразительную картину: на этой, таджикской, стороне речки стоят на аэродроме девять самолетов, красивейших лайнеров, а на другой стороне — в лучшем случае ишак, в лучшем случае конь.
Советский Союз сделал очень многое для народов страны, но, как это часто бывает, дети не слишком благодарны родителям за то, что было для них сделано. Детям кажется, что только они самые великие… Однако здесь, в Таджикистане, отношение к Советскому Союзу более трепетное, чем то, которое иногда встречаешь даже в России. И отношение к русским людям, которые здесь помогали строить, здесь трепетное. Поэтому Таджикистан — это уникальная страна, с которой нам надо быть вместе, поддерживать друг друга. Здесь не стесняются говорить о дружбе с Россией.
В.М.: У наших взаимоотношений есть и еще один аспект. В свое время Россия очень много сделала для развития культуры и науки в Таджикистане…
Р.А.: Достаточно вспомнить первые поезда, которые пошли в начале 30-х годов по только что проложенной Туркестано-Сибирской железной дороге, везли ведущих ученых Ленинграда, Москвы, которые ехали открывать университеты в Ташкенте, потом здесь, в Сталинабаде, как назывался тогда Душанбе, затем в Ленинабаде, то есть современном Ходженте…
В.М.: И точно так же таджикская культура — и народная, и классическая — внесла свой вклад в русскую культуру…
Р.А.: Сегодня невозможно представить российскую, русскую культуру без Омара Хайама, без Рудаки, без Авиценны, Мирзо Турсун-заде, Садриддина Айни. Все эти имена стали не только нашим общим с таджиками, но и общечеловеческим достоянием. Из этой страны идет очень мощная жила в мировую культуру.
В.М.: Вместе с тем после распада СССР меня не оставляло убеждение, что российская культура не вполне использовала этот богатейший культурный потенциал. Мне казалось, что Центральная Азия уплывает от нас как какой-то дрейфующий материк, а мы так и не успели расслышать то, что она могла бы нам поведать. От нас удаляется фантастически прекрасный мир, более глубокое проникновение в который могло бы еще больше обогатить русскую культуру, расцветить ее новыми красками. Поэтому меня особенно радует возобновление тесных контактов с Таджикистаном.
Р.А.: Нас не могло растащить в разные стороны потому, что кроме всего прочего нас связывает нить индоевропейской культуры… Я сейчас изучаю таджикский язык и нахожу в нем процентов двадцать пять—тридцать слов, которые есть в моем родном языке. Это слова иранского, арабского, русского происхождения. У нас очень много общего еще и в этом отношении.
Я думаю, что лучшие времена наших отношений не позади, а еще впереди. Однако для этого нам, конечно, надо очень много. Скажем, многие руководители таджикского государства, начиная от президента, просят: “Откройте в Душанбе книжный магазин, где можно было бы купить книги, издающиеся в России”. Приезжали люди из Москвы, создавали какие-то фонды, обещали все сделать… Магазина нет до сих пор. Люди нуждаются в наших книгах. Россия очень много помогает в обеспечении Таджикистана учебниками на русском языке, но во многих школах просто нет преподавателей физики, химии, русского языка. И потому я еще раз подчеркиваю: нам надо строить здесь школы.
Я считаю, что на каждый самолет, который мы здесь оставляем для защиты интересов содружества Таджикистана и России, для защиты стратегически важного региона, на каждый танк надо иметь по одной школе. Танки — дело временное, завтра они уйдут, или мы передадим их Таджикистану, и поэтому самое главное, чтобы таджики оставались вместе с нами в одном научном, учебном, информационном, культурном пространстве.
Я убежден также: в Таджикистан должен поступать ваш журнал. И не только в Таджикистан, но и во все страны постсоветского пространства. Если руководитель той или иной страны СНГ думает о перспективах своего народа, если он уважает выбор своего народа, который страдает от потери дружбы между народами, должен иметь под рукой “Дружбу народов”. Дружба народов — это величайшая нравственная, духовная категория нашего бытия. И это не пустые слова. Может, они кажутся пустыми “великим” политикам, но для обыкновенных людей, которые вместе воевали с фашизмом, которые вместе жили здесь, которые вместе строили Нурек, для них это не пустые слова. Сама жизнь состыкована в совместной судьбе наших народов.
Совместно с журналом “Дружба народов” и организацией “ЕврАзЭС” мы хотим возродить Нурекскую премию по литературе, публицистике. Новый этап нашего сотрудничества требует творческого осмысления.
В.М.: Но, к сожалению, этого не понимает большинство руководителей и в России, и на всем вообще постсоветском пространстве.
Р.А.: Думаю, они инстинктивно опасаются того, что возрождение дружбы народов станет возрождением Советского Союза. Но дружба народов была и до Советского Союза.
В.М.: Не говоря уже о том, что возрождение в прежнем формате практически невозможно.
Р.А.: Единственным, кто этого не побоялся, был Путин, когда он оставил прежний гимн, когда он оставил в армии красный флаг и красную звезду. Не побоялся и Рахмонов. Несмотря на широкое противодействие самых различных сил, он добился того, чтобы в Конституции Таджикистана русский язык приобрел статус языка межнационального общения. Такого статуса у него нет, по-моему, почти ни в одной постсоветской стране. Офицеры и солдаты ходят фактически в советской форме.
Я как-то разговаривал с американским послом. Он спросил меня, какие сферы влияния есть у России в Таджикистане. Я ему ответил: “Даже если в ближайшие пятнадцать—двадцать лет Россия здесь ничего не будет делать, все равно ее влияние будет большим, чем любой другой страны. И второе: любая страна, которая хочет чего-либо здесь добиться, должна добиваться этого в сотрудничестве с Россией”. Другого пути просто нет. На нашей стороне — язык, на нашей стороне — давняя традиция, наша общая судьба. И мы готовы здесь сотрудничать со всеми.
На днях я встречался с несколькими таджикскими руководителями и во время беседы выяснилось, что министр юстиции Халифабобо Хамидов и член Конституционного суда России Г.А.Гаджиев жили в одном общежитии Московского университета в соседних комнатах и знали друг друга. Один говорит: “Слушай, это ты там постоянно читал Гегеля и цитировал по всем коридорам?” Другой отвечает: “Да. А у тебя, помню, были такие черные усики…” Приехал я в Центр стратегических исследований при президенте Таджикистана, смотрю — навстречу выходит Сироджиддин, с которым мы вместе жили в общежитии в одной комнате, в Ленинграде, когда учились в аспирантуре. Иду в Министерство по налогам, внизу меня встречает еще один знакомец — Бахтиер, но уже совершенно лысый. А я помню его с роскошной шевелюрой, с ним мы тоже жили вместе в одном общежитии… И сколько таких друзей у нас было со всего Союза!
Мне очень нравятся эти слова: “Мы все родом из Советского Союза”. Это означает, что у нас были одни корни, была одна родина. Мы дети одних родителей. Путь кто-то об этом забывает, но это их проблемы. Жить одним прошлым, конечно, нельзя. Наступило новое время, новая жизнь, которая предъявляет новые требования, но жить без корней тоже нельзя. Без них ничего не будет. Все, что сегодня создается Россией в Таджикистане, и все, что таджики создают в самой России, что у нас есть общая основа, на которой зиждется будущее наших народов, наших государств. И на этом пути к новым высотам Россия и Таджикистан идут вместе как истинные друзья. Это радует и вдохновляет.