Кратчайшая история Литвы, написанная в связи с международной Франкфуртской книжной ярмаркой
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2005
Марюс Ивашкявичюс родился в 1973 г. в Молетай. Окончил факультет литовской филологии Вильнюсского университета. Работал редактором субботнего приложения к газете “Республика”, был сотрудником Литовского телевидения. Автор книги новелл, двух романов и многих пьес. На студии “A propos” поставил два документальных фильма.
В первом полугодии 2006 г. “Дружба народов” собирается опубликовать роман М.Ивашкявичюса “Зеленые” (2002), ставший в Литве бестселлером и вызвавший бурную полемику в обществе.
Первый промельк
Литва — с каждым появлением на европейской карте — вынуждена объясняться: кто такая, откуда, где была раньше, как долго намерена гостить. Это мое сочинение — очередная попытка отрекомендоваться.
Первое подобное событие относится к 1009 году. Из Европы прибыл христианский миссионер Брунон Бонифаций, окрестил вождя местного племени, вследствие чего лишился головы. В настоящее время Литва готовится с помпой отметить тысячелетие данного происшествия. Правда, насильственная смерть миссионера будет не единственным поводом для ликования. Хронисты из Кведлинбурга (городок в Германии), упомянув место гибели Брунона, первыми в мире назвали Литву по имени. Вот вам и праздник.
Таким образом, Литва впервые предстала перед светом на страницах европейской криминальной хроники (этой традиции мы придерживаемся неукоснительно).
Затем около двух столетий было тихо.
Новый выход (или выходка) — уже в тринадцатом веке. Теперь Литву атакуют уже не мирные миссионеры-одиночки, а два могущественных германских ордена, оставшихся без любимой работы по проведению крестовых походов в регионы Ближнего Востока. Мы регулярно оказывались героями передовых летописных столбцов в качестве последнего бастиона язычества в Европе, упорно не сдававшегося Иисусу Христу.
Литовцы стали объектом просветительской экзекуции после того, как были радикально излечены от язычества другие балтские племена. Кое-кому из них посчастливилось спустя столетия обнаружиться на север от нас под видом латышской народности. А вот пруссам, которые продолжительное время противились мощному Тевтонскому ордену, вынырнуть уже не удалось. И, даже будучи приглашенными в Германию на престижную книжную ярмарку, они не смогли бы на ней появиться. Поскольку истреблены поголовно.
Динозавр
Когда оба ордена вплотную приблизились к Литве и начали ее пощипывать (XIII в.), моя родина уже превратилась в могучую централизованную державу. Это было самое впечатляющее явление Литвы на европейской политической карте. На поверхность вынырнул недовымерший динозавр, воевавший с помощью допотопного оружия и применявший пещерную тактику. Однако все попытки усмирить ожившее чудовище приводили лишь к его усилению.
Ощутив, что мускулы, натренированные борьбой с Западом, вполне годятся для боксирования на Востоке, литовцы ринулись осваивать русские земли, ослабленные разнообразными распрями. Очень скоро пресловутый динозавр превратился в самое обширное государство Европы, простершееся от Балтийского до Черного моря.
Воображаю, как было стыдно географам средневековой Европы впускать на свои карты исполинского нехристя. Угрожать Западу этот монстр, конечно, не мог, однако с очевидностью препятствовал западной культуре в ее продвижении к Востоку.
Но динозавр жил среди людей, а не на острове Юрского периода, поэтому нападки орденов постоянно усиливались. Окрестить или уничтожить это антропологическое ископаемое уже не терпелось всей Европе.
Свадьба
Тогда случилась свадьба. Литва взяла в жены Польшу. 1387-й. Литовскому государю была предложена рука единственной наследницы польского трона. И он ее взял. Руку, юную королевну и всю Польшу с ее престолом. Распространил свою власть на две державы, принял крещение и позволил окрестить Литву. Но в политическом отношении невеста (Польша) проглотила жениха (Литву). Со дня этой свадьбы Литва понемногу вновь стала проваливать(ся) в безвестность.
Правда, общая военная сила двух государств в первые годы давала определенные плоды. Литовцы и поляки в 1410 году разгромили армию Тевтонского ордена при Грюнвальде (по-нашему Жальгирис). Эта битва наиболее прославлена в литовской истории. Литовцами в этом сражении командовал их великий князь Витовт, который за эту и другие заслуги уже в межвоенной Литве ХХ века стал вполне культовой личностью. Само имя — Грюнвальд — напоминает о нашей воинственности даже и нынешней Европе. Увы, лишь на баскетбольных площадках. В восьмидесятых годах двадцатого столетия “Жальгирис” мерился силами с самым могучим клубом Советского Союза (также под символическим именем ЦСКА). Их поединки в тогдашней оккупированной Литве воспринимались именно в категориях войны, но никак не спорта. А их центральная фигура — центральный нападающий Арвидас Сабонис — в современной Литве занял место князя Витовта Великого.
Однако в пятнадцатом веке литовцы, одолевшие немцев на поле боя, потерпели культурное поражение от своих союзников-поляков. Польша и Литва создали общее государство, своеобразную Чехо-Словакию или же Велико-Британию. Но Польша тут заняла место Чехии или Англии, а Литве досталась роль Уэльса.
Энтузиасты
Адама совратила женщина, тогда пришел Бог и обоих выставил из рая. Литовца соблазнила польская королевна, явился Господь и принял Литву в христианский рай. Однако Литва в этом раю была неконкурентоспособна, недоставало политической, культурной и религиозной образованности. Страна не просто погрузилась в привычную провинциальность, но и стала заметно ополячиваться. Польский язык для литовской аристократии оказался калиткой в область более высокой культуры. Кто не говорил по-польски — тот вовсе не говорил.
Используем стертый штамп: так бежали столетия.
На карте Европы Литва вновь обнаружилась в двадцатом веке.
Конечно, минувшие пять столетий не были совершенно пусты, однако опытный сценарист ввиду отсутствия существенных событий пропустил бы этот период, обозначив его титром “спустя … лет”.
Спустя … лет, в конце девятнадцатого века (к тому времени Литва уже целое столетие провела в составе Российской империи), группка энтузиастов принялась играть в литовцев: эти люди принудили детей и жен говорить по-литовски, стали печатать за границей литовские книжки и тайно доставлять их в Литву. Теперь это называется движением за национальное возрождение.
Энтузиасты “нашли” литовское общество весьма ополяченным — таковым оказалось пятивековое наследие. Тем не менее игра была продолжена, энтузиасты не сдавались, гибли от нищеты и чахотки, но эстафету передали другим.
Их упорство привело к общественному брожению начала ХХ века. Тут были очень кстати Первая мировая война и русская революция. Европейская смута и ослабление великих соседей позволили создать государство. Литва вынырнула в третий раз.
Пинчер
В 1918—1940 годах Литва отнюдь не напоминала средневекового языческого динозавра. Это было посредственное европейское государство, скромное по своим габаритам и экономическим способностям. Поначалу ему пришлось воевать с бандитствующими дезертирами Первой мировой и русской Гражданской войн. Затем (1920) началась борьба с Польшей. Эта последняя также обрела независимость, вследствие чего захотела силой вернуть Литву к общему семейному знаменателю. Уже не будучи динозавром, Литва оборонялась против десятикратно превосходящей соседки как маленький рассерженный пинчер. Утратила столицу, но не государственность. Географически урезанная, Литва стала существовать без Вильнюса, но решила окрепнуть в национальном плане. “Окрепла” вплоть до национальной диктатуры. В 1926 году произошел военный переворот. Ультраправые силы разогнали демократически избранный левый парламент заодно с ошибочным президентом и удерживали власть до полной потери государственности в 1940 году.
Это была Литва, исполненная национального восторга и патриотического пафоса. С другой стороны, для юного государства (а Литва постоянно переживает своеобразное отрочество, не переходящее в зрелость) не так вредно повторение вслух его имени: в итоге оно начинает нечто значить. Но и это не оправдывает того поворота, который проделала межвоенная Литва, отказавшись от демократии. Из российского имперского плена, где само слово “литовец” было под запретом, люди впали в особый национальный плен — противоположную крайность. Но подобными крайностями в ту пору был обуян весь мир: в Германии поднимался Гитлер, в Италии — Муссолини, в России укреплялся сталинский большевизм. Близилась новая катастрофа, в которой пинчерам не было суждено выжить.
В 1940 году и этой “третьей” Литвы не осталось. При дележе Европы между Третьим рейхом и Сталиным она превратилась в провинцию Советского Союза.
Благоуханные оккупанты
Сороковые годы — эпоха самого высокого героизма и при этом самых чудовищных мерзостей в литовской истории. Еще в 1941 году тысячи литовцев отправились в Сибирь. Этот маршрут за несколько последних столетий стал для нас привычным и хорошо освоенным. В том же году Вторая мировая война наконец достигла Литвы. Слово “наконец” я употребил не случайно, ибо многие литовцы всерьез заждались немецких военных. Наибольшие утописты рассчитывали, что нацистская власть позволит возродить независимое государство. Прочие — просто надеялись на более мягкую оккупацию, мечтали о меньших обидах и лучше пахнущих захватчиках.
Чаяния последних оказались не напрасными. В подвалы гестапо попало литовцев меньше, чем в камеры НКВД. В концентрационные лагеря народу отправилось не так много, как по сибирскому маршруту.
Непростительным в эпоху гитлеровской оккупации было одно — поведение литовцев с евреями. В истреблении евреев мы стали одними из самых надежных нацистских подручных.
Приход фашистов литовцы встретили более благосклонно, чем другие народы, для которых он значил потерю государственности. Немцы в нашем краю были значительным контрастом в сравнении с недавно хозяйничавшими русскими. Как дуновение цивилизации после варварской морозной духоты. Радушно встретив новых властителей, литовцы переняли и их мораль. А она гласила, что жиду не место среди людей. Осталось только раздать винтовки и при помощи детской считалки разобраться: кто — “жид”, а кто — “человек”.
В Литве погибло около двухсот тысяч евреев, во всей Европе — около шести миллионов. Не умаляя своей вины, зададимся вопросом: что за помешательство в ту пору владело Старым Светом? Помешательство, которого литовцы не избежали.
В ожидании Третьей мировой
В 1944 году Литва вновь стала провинцией Советского Союза. Вернулись подвалы НКВД и сибирские эшелоны. Добавилось только одно новшество: партизаны. Это литовцы склонны считать героическим элементом своей истории. В Литве партизанская война была более долгой (около десятилетия) и жестокой по сравнению с другими окраинами Советской империи.
Еще и теперь нередко звучит вопрос: кто были эти партизаны — борцы за народную волю или лесные разбойники, порожденные великой смутой?
Был и разбой, и немотивированные смертные приговоры местным жителям. Ни одна война без такого не обходится. По сути, в Литве созрело еще одно поколение идеалистов, готовых “умирать за Родину”.
Такие поколения здесь воспроизводятся приблизительно каждые тридцать лет.
1794, 1831, 1863 — даты литовских и польских вооруженных восстаний против царской России. Около 1890 года — начало деятельности энтузиастов, пробудивших Литву. 1920 — маленький пинчер на поле брани сцепился с Польшей. 1950 — литовские леса стали главной головной болью для сталинского руководства.
Партизаны нападали на советские штабы, препятствовали созданию колхозов и устраивали засады для советских внутренних войск. Они были идеалистами, верившими, будто расклад мировых сил еще не является окончательным, что вскоре начнется поход единой западной цивилизации против СССР. Первая мировая война принесла литовцам независимость, Вторая — ее отняла. Третья, по принципу качелей, должна была ее вернуть. Они ожидали войны, которая переменила бы их судьбы.
Бессмысленно гадать, почему они не дождались. Западный мир в ту пору зализывал раны Второй мировой. Они же из последних сил стремились не дать зарасти кровоточащей язве восточного мира. Разве это могло быть поводом к мировой войне?
Литва все-таки приняла гражданство СССР. Пошла по “славному” социалистическому пути. Строила светлое будущее, ни на йоту в него не веря. Но строить у нее получалось несколько лучше, чем у большинства других. Возможно, благодаря географии: мы были западом Советского Союза, а запад, наверное, даже в аду располагается ближе к чистилищу.
Вторая жертва
В четвертый раз мы вынырнули в 1990 году. Если продолжить игру в сравнения с динозаврами и пинчерами, теперь Литва заслужила бы звание энцефалитного клеща, ставшего причиной гибели великана. Мы разрушили Советский Союз. Еще раз выступили в роли ликвидаторов. Миссионер Брунон и миссионистский СССР — вот две наши жертвы.
Советская Россия соорудила себе многослойный защитный панцирь. Чтобы добраться до нее, следовало отколупывать по одной чешуйке.
Восточный блок, ныне именуемый Центральной Европой, рухнул без нашего вмешательства. Однако внутренний слом Советского Союза был вызван именно Литвой, в восьмидесятых годах вновь ставшей самой мятежной из советских республик. Через тридцать с небольшим лет после того, как партизаны канули в небытие, выдвинулось новое поколение идеалистов.
Мыслящая толпа
В 1990 году мне было семнадцать. Я ощущал себя старым заговорщиком, вышедшим из подполья вместе с еще тремя миллионами сограждан. Это было не чувство толпы. А если даже так — тогда толпы качественной, зрелой, мыслящей. Обычная толпа думает (или, точнее, не думает) только будучи толпой. И лишь когда распадается на отдельных обывателей, соображает, что натворила. В 1990 году люди сошлись вместе, объединенные общей мыслью, которую втайне лелеяли много-много лет.
Конечно, без Горбачева, начавшего работу по “размораживанию” Советского Союза, у нас бы вряд ли что-нибудь получилось. Однако даже он не предполагал потепления, в результате которого от айсберга будут отколоты такие большие льдины.
Хотя до 1990 года шла долгая подготовительная работа, независимость была провозглашена как будто без больших препятствий. Это сделал новоизбранный парламент Литвы. Мы ожидали всемирного ликования. Но никто литовцев не услышал, а если услышал, не возликовал, а если даже и возликовал, не осмелился сделать это вслух. Свободный мир, к которому Литва так стремилась, молчал, как скала.
Теперь и мы научились этой политграмоте. Занимаемся своей экономикой и знаем, что ради добрых отношений с Китаем иногда стоит разогнать митингующих приверженцев свободного Тибета. Мы научились идти на компромиссы, а тогда не умели, стояли у ворот Европы, как дети, которые сбежали из приюта, но которых дома никто не ждет.
Метаморфозы телебашни
Первой эту весть уловила старшая надзирательница приюта — Москва. Силу применить не решилась, прибегла к экономическому давлению. Литве была объявлена топливная блокада. Нам пришлось определиться: или мы гуляем на свободе, но пешком, или едем, но в восточном направлении. Летом 1990 года литовские шоссе и проселки совершенно опустели. Люди выбирались из домов только по необходимости. Возникла нужда готовить телеги и сани. Мы уже были на пороге внедрения ковров-самолетов и самодвижущихся печей (талантливый народ!), лишь бы не возвращаться в СССР.
Но в начале 1991 года вместо телег и печей-самоходок на вильнюсские улицы въехали советские танки. Наряду с другими стратегически важными объектами была атакована вильнюсская телебашня. Толпу рядом с ней Советская армия обстреливала и давила гусеницами. Погибло тринадцать человек. Это всерьез потрясло политические основы СССР и подорвало его престиж на Западе. Бойню у башни транслировали все главные телеканалы мира. Она (башня) стала чуть ли не самым ярким символом свободы. Москва не оценила возможностей четвертой власти — солидарности журналистов, которые особенно остро реагируют на притеснения своего клана. А тут было силой занято национальное телевидение, на чью защиту встали сотни безоружных людей, не пожалевших здоровья и жизни.
Теперь вильнюсская телебашня каждый год украшается рождественскими гирляндами. Так она пытается стать самой высокой в мире елкой, ибо ей не удалось попасть в Книгу рекордов Гиннесса в качестве самой высокой статуи Свободы.
Во время штурма телебашни еще более внушительная толпа окружала и оберегала парламент. Даже в поселках мужчины посменно охраняли почтовые отделения, местные советы и телевизионные ретрансляторы. Мафиози Каунаса (второго по величине литовского города) объявили, что в случае появления советских танков те получат достойный отпор от городских преступных группировок.
Это был какой-то национальный экстаз во время чумы. В ту пору я любил даже каунасских головорезов. Я мог бы расцеловать бритоголового бугая, которого в любой иной ситуации обошел бы за километр.
Литва оттолкнулась от айсберга — царской, а позднее коммунистической Российской империи, — частью которого она с перерывами была почти двести лет.
Моя метаморфоза
Когда в 1993 году я, следуя на попутных машинах в Испанию, пересек (тогда уже не существующую) границу между Восточной и Западной Германиями, меня чуть не хватил удар от одного вида автомагистрали. Новые “Meрседесы”, BMW! И все это сверкает, манит, чарует. Я даже не осмеливался просить кофе на заправках. Было слишком дорого. Я выехал из дома с десятью долларами в кармане. С ними же вернулся спустя две недели.
В провинциальном городке близ Биллифельда я не посмел перейти совершенно пустую улицу на красный свет. Боялся нарваться на штраф, выплатить который я не смог бы за всю оставшуюся жизнь.
Через девять лет я совершаю посадку во Франкфуртском аэропорту и раздражаюсь, почему так мало указателей перехода из терминала А в терминал В. Меня злит, когда немецкий пограничник излишне усердно проверяет мой паспорт, а таможенник роется в сумке.
Куда подевался тот боязливый, всему изумляющийся “я”? Его больше нет. Вот что случилось за последние десять лет с Литвой. Нас уже не привлекают блестки. Я бы тосковал по “тому себе”, всеядному и по-детски любознательному, если бы тогда я и впрямь был ребенком. Но мне тогда было двадцать, и передо мной распахнулся не взрослый мир, а самая будничная реальность, обыкновенная, “как они”. А они — это те же мы с одной оговоркой: им не было нужды ниоткуда выныривать.
Ускорение
Я литовец. Тут таких, как я, еще три с половиной миллиона. Мы снова — посредственная страна в Центральной Европе. Любим цеппелины (горячее блюдо), холодный борщ (первое блюдо) и баскетбол (игра, суть которой — забрасывание мяча в корзину). Любим подчеркнуть, что были великими. Это касательно динозавра.
Еще мы гордимся своим старинным языком — самым древним в индоевропейской семье. Самым близким к санскриту. Будь ты хоть германец, римлянин или славянин, ближе всех к твоим языковым истокам стоим мы — литовцы. Мы хорошенько запустили этот язык, о письменности не пеклись, даже говорить на нем перестали. Так что теперь как литератор, пользующийся этим инструментом, могу сказать: сложноватый язык. То, что мы употребляем каждый день, — слишком убого, а то, чем кичимся и что на самом деле когда-то у нас было, — безжизненно, неестественно, неблагозвучно.
Молодежь в нынешней Литве чувствует себя так, будто это не их страна повинна в смерти миссионера Брунона, не она простиралась от моря до моря, жила в условиях национального пафоса от одной мировой войны до другой, ушла в бункеры и леса в ожидании третьей. Взгляд на самих себя у них достаточно критичен, они понимают, что молитвенное преклонение перед прошлым никогда не уравновесит нашей извечной отсталости. Мы должны перескочить несколько ступеней сразу, а не идти по привычной окольной тропе.
Я обрел ускорение, в очень короткий срок пройдя путь от юноши, который трепещет при виде всего западного, до мужчины, которого бесит все, что унижает его достоинство. На это ушло только десять лет.
Если ускорение не ослабнет, еще через десять лет свое эссе я скорее всего начну словами: “Так говорил Заратустра”.