Рассказы
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2005
Володька
— Ну а у меня всё уж решилось, — сказал он и, чуть приподняв крупное, похожее на столб туловище, похлопал ладонью по одеялу, под которым должны были лежать ноги. — Теперь и бояться нечего.
…Меня привезли в больницу два дня назад с острыми болями в животе; боли случались и раньше, короткими приступами, но я не обращал внимания, а последний оказался таким, что пришлось вызывать “скорую”. Теперь вот лежал в ранге обследуемого да еще радовался, только что перебравшись в четырехместную палату из коридора, поменяв низенькую продавленную раскладушку на высокую, мягко-тугую кровать у окна. А сосед мой, как он представился, Володька, хоть на вид ему далеко за сорок, теперь считается прооперированным.
Лицо пухловатое, голова большая, круглая. Светлые, чуть вьющиеся волосы. Глядя на него, невольно вспоминаются пупсы из “Детского мира”, только у Володьки кожа не розовая и гладкая, а изрезанная морщинами, с въевшейся в поры чернотой загара и земли. Кисти рук широкие, с набрякшими венами…
В больнице как-то легко разговаривать о тяжелом; в другом месте, в другой ситуации я не решился бы узнать, из-за чего ему отняли обе ноги. Но назавтра мне предстояла лапароскопия — это, как я понял из скупого объяснения врача, в животе прорезают отверстие, накачивают человека, как шарик, а потом вводят в него что-то вроде маленькой камеры, и на экране все видно, что там внутри, какие есть патологии… Хоть, конечно, не ампутация, но тоже жутко, когда представишь. Лапароскопия… И из-за этой жути, а может, для того, чтоб как-то ее притупить, заслонить другим, я спросил соседа про ноги.
— Ну как… Так, — вздохнул Володька и поморщился, словно кольнула его боль, провел ладонью по одеялу, погладил, побаюкал остатки ног под ним. — Сначала одна, потом вот другая… Я комбайнером был, трактористом. Я из Сосновки, знаешь деревню такую? Туда, на юг, в сторону Монголии по тракту стоит… И у нас там опытное хозяйство было, теперь закрылось, года три назад… Да нет, больше уже… Пшеницу там растили, овес, картошку, новые сорта испытывали. Ну опытное хозяйство, одним словом. Большо-ое было…
Голос низкий, тоже, как и хозяин, какой-то большой, но мягкий, и сейчас, когда Володька увлекся, отвлекся от мыслей о своей беде, кажется, что это здоровый, полный сил мужик на сон грядущий решил рассказать о дорогом… Мне даже легче стало от его интонации, захотелось глаза прикрыть.
— Ну и вот приходилось, конечно, вкалывать хорошенько, и получали так, не в обиду. Хватало… А как получилось-то так… Хм-а-а… — Он снова поморщился, поправил одеяло, сгладил резкий, обрывистый склон там, где кончались обрубки. — Когда, брат, работаешь, пашешь, к примеру, то так намерзнешься… Как следует. Весна весной, а холодно же, и ты в кабине часами. И не чувствуешь их, ну, как ноги дубеют. Хвать, а они уже кочерыжки, до колен хоть шилом коли. Бывало, с трактора слезть не мог… Домой придешь вот так, как на ходулях, мать горячей водой кирзачи отольет, тогда уж слазят. И образовался этот… как его… — На несколько секунд Володька задумался, то ли боясь назвать вслух, то ли действительно подзабыв имя болезни. — Это… артерио… атеросклероз. Сужение сосудов, ломкость их — такое… Ну и вот сперва большой палец почернел на правой ноге, болел до этого долго. Но так болел — ныл, как вот зуб бывает… И потом второй. Пошел к фельдшеру нашему. Он и сказал про атеросклероз, сюда направление дал. Приехал. “Надо ступню отнимать”, — говорят. Я говорю: “Как ступню? Пальцы же только болят”. — “Нам лучше знать”. Я не согласился, домой сбежал. Фельдшер два пальца убрал… И, это… И несколько месяцев нормально всё было, и ходить ничего, прихрамывал, понятно, маленько, ноги ныли, но так… Работал там же. А потом опять, и уже ступня, и все хуже и хуже, ходить перестал. Фельдшер опять сюда послал, а здесь выше колена отхватили без всяких. Усыпили — и вот… Н-ну, лет пять с одной ногой кантовался, деревяшку выстругал, на ней скакал. Так… Из хозяйства ушел, конечно, пенсию мне оформили, то, сё… Ничего, думаю, теперь своим хозяйством займусь. Хоть и с одной ногой, но тоже можно. Да-а… Одна нога — чего же… Я и воду таскать приспособился, дрова колол, забор весь перебрал, даже, хе, грядки вскапывал… правда, неглубоко получалось… Но можно с одной ногой-то…
Он надолго замолчал, задумался. Наверное, представлял, вспоминал свою жизнь, когда была у него нога, и наверняка такой хорошей и светлой эта жизнь теперь представлялась… Даже лицо у него посветлело…
— И вот, — очнулся, сразу будто постарел, — потом то же самое с другой. Сперва зазудело, как клопы ее там, внутри, накусали… потом боли пошли, потом чернота. Опять фельдшер пальцы оттяпал, а теперь уже — выше колена, чтобы протезы одинаковые делать… Да какие тут протезы уже, к чему? Один можно таскать, а как два-то?..
Он досадливо покряхтел и затих; смотрел в потолок. Во взгляде тоскливый, без надежды на ответ вопрос.
— А родные есть у вас?
— Как же, конечно… Мать, семьдесят два года ей. Жена есть, сынишка, Славка. В шестой класс нынче пойдет. Хотели еще… дочку бы надо, да вот — эта беда. Какой из меня кормилец теперь…
Я лежал в больнице почти месяц. У меня оказался аппендицит, но какой-то осложненный, и все время кололо почему-то слева. Сделали операцию. После нее вернули на ту же койку, рядом с Володькой. Больше он не рассказывал о своей болезни, мы перебрасывались обычными фразами, угощали друг друга вкусненьким из передач родных. Два раза к нему приезжала жена, такая же, как и он, крупная, с большими руками, толстыми ногами, широколицая, довольно еще молодая женщина. Я старался не слушать их разговоры, поскорей выходил на террасу, курил… Что их ожидает теперь? Ее — какое напряжение сил, а его — какие моральные, может быть, на много, много лет, страдания… Как ни банально звучит, но — жизнь сломана. И ничего к лучшему уже не изменится. Никакой надежды. Всё, что случится более-менее хорошего впереди, все будет омрачено, отравлено, все будет нести на себе печать этой беды. Сознание того, что он, глава их семьи, немощный калека.
— У нас плохо стало, — сказал однажды Володька, сказал с трудом, но твердо; видимо, долго перед тем размышлял и вот решился. — Да-а, плохо… Много людей из деревни поуехало, русских уж почти никого не осталось. Старики в основном да пьяницы… И нам бы надо…
— Почему? — спросил я.
— Да как… Невозможно стало. Как в осаде живешь… Люди уезжают, юртошники заселяются, а у них свои правила: днем спит, а ночью шакалит… шерстит всё подряд. В-вот так… Здесь есть родня, в городе, но сами не в хоромах живут, а если в Сосновке и продашь дом, то за копейки совсем, тут и сарай дороже выйдет… Ох, не знаю, не знаю… Воруют — страшно. Да это и не воровство уже… Бандиты стали настоящие… — Он покряхтел, повернулся ко мне. — Свинью у нас тут по осени закололи. Она визжит, а выйти боишься: ткнут арматуриной — и готов. Несколько случаев таких уж было. А милиция — что есть она, что нету. Участковый тоже всего боится, сперва, когда только приехал, начал вроде наводить порядок, так ему тут же ворота сожгли. И — всё… Только эти, кочевники, на лошадях туда-сюда скачут, гикают… Ох-х, не знаю… Раньше надо было, конечно, а как теперь-то… — И как бы оправдываясь, Володька стал объяснять: — Ну а как?.. Работал, кому-то же надо… Это вот теперь разбираться начал, что горько, что сладко. Поздно только… Нет, я не жалею, нравилось мне… Не видал никогда, как пашут?
— По телевизору.
— У-у… Нет, это не то. Тут запах должен быть, воздух. Или… знаешь, хлеб, когда по зернотоку течет, завораживает прямо, глаз не оторвать. Как, скажи, улетаешь. Приятно, одним словом. Или вот, первым когда по вспашке идешь, на стане цветы в вазе у тебя стоят. Обедаешь — и они тут, перед глазами… Вроде и ничего такого, а хорошо, кажется, ради этого можно еще и не то сделать. Не из корысти, нет, а из-за отношения!.. Теперь не так. Мне вот сорок два, не старый еще вообще-то, а как бы сейчас работал, даже не знаю. Не могу представить. Всё, понимаешь, изменилось как-то, люди другими стали совсем… причем как-то разом…
Особенно жарким днем Володьку вынесли из раскаленной палаты на террасу. Террасы были в каждом корпусе — широкие, открытые площадки со скамейками. Крышей служила терраса следующего этажа. Все больные, кому можно было передвигаться, проводили время на свежем воздухе, читали, курили, разговаривали, разглядывали окрестности. Слева — за несколькими кварталами избушек — виднелась желтая, с уже иссушенной травой степь, хотя была только середина июня; дальше, грядами, все выше и выше, горы Саяны… Там, в той стороне, и Сосновка, родная Володькина деревня.
Прямо и чуть справа — центр Кызыла, маленького, но столичного города. Как-никак центр автономной республики. Среди зелени тополей виднеются белые и красные пятиэтажки, несколько девятиэтажных домов, можно разглядеть и площадь с правительственными, мрамором облицованными дворцами и ярко-белым зданием театра; даже заметны блестки воды, бьющей из фонтана.
Вокруг города, словно защита, стены — высокие и крутые хребты. Иногда они создают ощущение надежности и уюта, а иногда давят, и кажется, что ты в западне, в мешке. Для многих с недавних пор этот город сравним с западней…
Сюда приезжали в основном в пятидесятые — шестидесятые годы из центральных районов страны поднимать хозяйство и культуру отдаленной молодой республики, строили, учили, обживали, а теперь нужно как-то выбираться, подаваться обратно, теперь это уже почти отдельное государство, и коренной народ — потомки Чингисхана, как выяснили местные ученые, выпускники ЛГУ, НГУ, — всячески доказывает, что он здесь хозяин.
…Володька жадно смотрел вокруг, глубоко, шумно дышал горячим, напитанным вяленой степной травой ветром. На лице радость от того, что вынесли на террасу, что видит с шестого этажа так далеко вокруг, так сразу много, смешивалась с обидой, грустью, досадой. Ведь все это теперь не для него, это теперь лишь красивая
картинка — можно любоваться сколько угодно, но быть там ему невозможно. Ему — бессильному, лишнему, отработанному.
Проект
1
Небольшая — метров десять, — почти квадратная комната была освещена только настольной лампой с металлическим колпаком и от этого выглядела совсем крошечной, напоминала пещеру или нору; стеллажи с книгами, шкаф, морщины штор казались неровными каменными стенами. И как пришедшие навестить умирающего отшельника, сидели у черного письменного стола двое. А третий, тот, к кому пришли, лежал на диване, укрывшись одеялом и отвернувшись.
— Т-та-ак, — один из гостей, здоровенный светловолосый парень в мохнатом просторном свитере, лицом совсем молодой, а в движениях, манерой говорить — матерый мужик, снял со стола бутылку, — щас хлобыстнем — и наладится. Самое надежное средство от депрессухи. — Он с хрустом отвинтил крышку, стал наливать в стопочки. — И родоки твои, Серег, дело знают: гляди, огурцы, колбаска. Ты только всё, как этот… — Поставил бутылку, потер ладони о ляжки. — Ну вставай давай… Слышь, Серега?..
Второй, худощавый, высокий юноша в пиджачке, обидчиво-безнадежно махнул рукой:
— Давай без него.
— Да не. Как?.. Серё-ог! — Здоровый явно терял терпение. — Счас ведь подкину, блин. Знаешь, как в армаде таких лечат? В пять сек! — Помолчал, ожидая реакции на угрозу; реакции не было. — А хрен с тобой, в натуре! Давай, Олега.
Они чокнулись. Выпили. Не закусили, не выдохнули шумно, будто это была и не водка. Продолжали сидеть, глядя на лежащего.
— Ты пойми, — заговорил Олег резко, так что здоровый вздрогнул, — все же тебе помочь хотят. А ты… будто мы виноваты, что так… Юрич вот твои рассказы в интернет загрузил, адрес сделал…
— Да — Юрич! — возмущенно-добродушно перебил здоровый. — Аньке дал, она сделала. Я-то… — Он с удовольствием усмехнулся. — У нас когда информатика эта была, так я на втором уроке что-то с компом такое сделал — он с ума, короче, сошел. Больше не пускали. Тройбан поставили в конце года… Да и хрен с ним — на халяву, считай! — Оживившись от воспоминаний, Юрич быстро налил себе и Олегу, поднял стопку: — Серег, присоединяйся давай. Расскажи, докуда доехал, чего увидал на белом свете? Ты ж у нас теперь как этот… как его?… Конюхов. Ха-ха!
Заметив, что Олег делает знаки, чтоб не дразнил, он отмахнулся:
— Да ладно, Олега, не вибрируй. Я Серегу в этом плане полностью одобряю. Надо отсюда когти рвать. По-любому… До армады как-то жил и жил. Не тужил. А когда везли нас, смотрю, ни фига ж себе, какая страна-то огромная! Братск проехали, Тайшет, Красноярск, Ачинск. Двое суток, прикиньте! Степи такие начались — одна трава до края… Сейчас снова тут. И — тоска. У меня, прикиньте, тоска! Да-а… Поэтому надо сваливать. Только надо как-то с умом, а не так… Детский сад, Серег, если честно. — Юрич помолчал, словно глубоко-глубоко задумался, но тут же подхватил стопку: — Хлопнем, пацаны, за всё доброе! Чего, блин? — прорвё-ёмся!
Лежащий откинул одеяло и встал, пригладил волосы:
— Да уж… — сел к столу, взял свою рюмку. — За встречу!
Юрич обрадованно закивал:
— Во, молодец Сергулёк! Наш пацан…
Олег, нахмурясь, рассматривал хозяина комнаты. Но когда стали чокаться, тоже произнес свой тост:
— Чтобы побольше пройти дорог и поменьше сделать ошибок!
— Мудро. — Здоровый проглотил водку, на этот раз смачно, протяжно выдохнул, бросил в рот кругляшок огурца. — Ништя-як!
— Да, бухать — лучше всего. Напиться и отрубиться, напиться и отрубиться…
Юрич пожал плечами:
— Вообще-то это самое лучшее. Согласен. Но это не жизнь получится. А в жизни надо работать. Когда не работаешь, тогда всякое и лезет в башку… Я и не знал,
Серега, — голос его изменился, стал суше, — что ты рассказики пишешь. Всё читателем, помню, был, с книжками бегал, а тут… Хм… Но жестоко ты, конечно… — И, досадливо покряхтывая, стал наполнять рюмки.
— Что — жестоко?
— Ну, всех нас описал. Мне Анька в компьютере показала, я почитал — жестоко.
— Зато правду, — произнес Олег.
— Да не знаю. Не думаю, что уж мы в натуре такие дебилы. Вроде, хм, получше как-то.
— Нет, Сережка все один к одному написал… к сожалению…
Выпили. Закусили. Разговаривать дальше было вроде не о чем.
— Блин, таким мудаком себя чувствую… — Сергей потер лоб.
— Чего? — не понял сразу Юрич, а поняв, усмехнулся: — А-а, да ла-адно, всяко бывает…
— С таким… с таким пафосом уезжал, втирал Олегычу на станции, как мне там хорошо станет, как людей найду, всё такое… и — вот… — Сергей с отвращением оглядел комнату. — Прав ты тогда был, Олегыч. Смешно получилось… Пока ехал — классно, прямо, наверно, счастье. Сидел, чаёк пил… стакан с подстаканником… Мечтал. Впереди поезда хотелось бежать… Приехал утром, погода классная, солнце, листья под ногами шуршат. “Ну всё, — думаю, — сейчас начнется жизнь”… Целый день по Новосибу гулял… Красный проспект, Оперный театр… На людей смотрел. Своих искал. Казалось, они внешне даже свои. Узнаю. А все бегут, носятся, машины эти. Суетня в сто раз круче нашей. Даже крышак поехал — уже и не соображал, что, зачем, где я вообще… Потом вечер — и куда идти? На вокзале сидел в зале ожидания, где без билетов… А там сиденья такие, не как у нас, а с этими, с подлокотниками. И не ляжешь. И какие-то бродят… У нас бичи, ну свои все-таки, а там… Страшные. И я среди них.
— Да, — поддержал Юрич, — бичарой щас проще некуда стать. Отцепишься только — и покатился.
— От чего отцепишься? — спросил Олег как-то с вызовом.
— Н-ну, от всего вот этого. От родоков, от дома, работы. От жизни нормальной.
Сергей усмехнулся:
— Нет, лучше бичом, наверно, чем так.
— А чего вернулся тогда? Сидел бы в этом своем Новосибе, копейки на вокзале шкулял и смеялся от счастья.
— Струсил, Юрич. Понял, чего я стою… Ничего я не стою… Что, выпьем?
— Выпьем, — согласился Юрич, — это дело нехитрое. Но вот меня хоть щас от родоков отцепи — нет, не пропаду. Работа есть. Пускай там три тыщи платят, но на самое необходимое хватит. Плюс питание три дня в неделю. Армейку прошел — тоже плюс. И женщина появилась — в любой момент могу к ней переехать. Зовет.
— Что это у тебя за женщина?
— Хм… Не могу называть пока. Нехорошо. Но — крутейшая! Сама на меня запала. Я и думать не мог, просто там сидел, в будке своей, смотрел на нее, а она взяла и сама начала. И — в-вот, короче… Ладно, бери, Олега, стопарик.
Олег взял стопку, покачал в руке:
— Пива бы…
— От пива тупеешь, — отозвался Сергей.
— Я бы не отказался. Легче.
Юрич захохотал.
— Чего ты гогочешь всё?! — взвился Олег. — Заколебал уже…
— Да вы как эти!.. У Серого такие точно слова в каком-то рассказике… “Хорошо бы отупеть”… Да и вообще — вся наша… Вот точно так же сидят.
Олег пожал плечами:
— И хорошо. Есть кому записывать. Зафиксировать.
— Н-да? — Юрич стал серьезен. — А на фига нужна такая фиксация. Только расслабишься, вроде нормально станет, и тут же вспомнишь, что тебя опишут, и дебилом себе сразу кажешься…
— Кстати, Сереж, — перебил Олег, — а в журналы ты там не заходил? Там ведь есть… “Сибирские огни”, еще какие-то… Показал бы.
— Да ну, кому надо… Такого — как грязи: сидят, пьют, лажу несут, ноют…
— Слушай, чего ты всё рисуешься? Ты сам знаешь — у тебя вещи сильные. Они… Надо их донести до людей. Кому-то ведь надо…
— Ну всё-о, хорош, Олегыч.
— Хорош так хорош… Но я очень рад, что ты живым вернулся. Когда мы поезда ждали и ты говорил, что всё, что навсегда, я поверил. Но не верил, что где-то устроишься. Думал — всё… И хорошо, что вернулся, Серег… Всё правильно будет. И я тебе во всём буду помогать…
— Ну, долбанула водочка! — покачал головой Сергей. — Завязывай, а то заплачу.
— Да нет, я правда…
Юрич поднялся:
— Ладно, вы тут пообъясняйтесь, а я схожу. Можно, эт самое, в клозет?
— Угу… Конечно…
Сергей и Олег посидели молча. Олег выпил водку, злобновато мотнул головой, сказал почти равнодушно, точнее — устало:
— Я честно говорю, Серега. Зря ты так ко мне, что я будто фигню всё время порю…
— Да я знаю. Спасибо. И я тебя единственным другом считаю… Только… Как
это — правильно? “Правильно будет”… Хм… Ты постоянно это говоришь, а как это? Ну вот вернулся, теперь ждать буду, когда повестка придет. А вернусь, как вон
Юрич, — дебилом. Или вообще не вернусь. Из наших дыр и засылают в Чечню, во все эти точки… Или алкашом стану…
— Да кончай ты!
— А что? Какие еще варианты?
Олег потер свою длинную тощую шею, с усилием стал предсказывать:
— Ну, отмажешься от армии… хоть до июля отсрочку… на тот год в институт поступишь. В газету корреспондентом попытайся устроиться или хотя бы внештатным. Может, и с рассказами получится что-то. Бывает же, как-то же появляются новые…
— Что ты мне всё про эти рассказы хреновы!.. Сам говорит, сколько в интернете всего, а сам… Фигня это всё. Фиг-ня! И от армии отмазываться как? Легко — на словах… Бедро, что ли, сломать? Нет, надо просто сваливать. Да!.. Прав ты был, с двумя штуками — это детство. Заработать бы как-то… Блин, пять суток до Москвы!..
Знаешь, — почти зашептал Сергей, — я вот вообще винить никого не люблю, но родителей — стал. Их — да! Залезли в дырищу. Культуру приехали поднимать. Комсомольцы-добровольцы… Чего там не жилось-то. А? Сейчас бы в Самаре…
Надо — в Москву сгонял, еще там куда… В Питер. А отсюда… Пять суток…
— Ты это уже сто раз говорил, — вздохнул Олег, поднимая стопку.
— А я о другом не могу… Нечего мне здесь делать. Подыхаю, понимаешь?..
Вернулся Юрич.
— Чего вы, как всю родню похоронили! Достали со своими рожами убитыми. В институт бы ехали поступать, еще чего… А то только сидеть и ныть, в натуре.
— Я вот съездил, — усмехнулся Сергей.
— Да куда ты, блин, съездил?! Только бабки потратил и родоков довел. Сидят на кухне как привидения, шевельнуться боятся — как там их драгоценный сынок…
— Кстати! — перебил Олег. — Погоди, Юрич!.. Кстати, Серег, у тебя ведь бабушка в Самаре, тетка, ты говорил. Может, с ними связаться все-таки. У них как-то?.. Ведь там и твоя доля какая-то есть… гнездо родовое… Сережка, это же выход!
— Ну и будет он там бедным родственничком, — ответил за него Юрич.
Зазвонили в дверь. Сергей дернулся:
— Кого там еще?..
— Может, Танюха твоя, — сказал Юрич. — Вчера тут встретил…
— Да уж, она соизволит. Никого не хочу видеть. Блин, стыдно-то как…
— Ла-адно, Серег, не мучайся. В жизни столько бывает, когда стыдно. Если по каждому поводу убиваться…
Коротко стукнув, вошел парень. Волосы ежиком, солдатская шинель без погон и пуговиц. Лицо изможденное, щетинистое. В руке — бутылка водки.
— А, Анархистик, — несколько раздосадованно, но и как-то кровожадно-радостно произнес Юрич. — Вот кого нам не хватало для полной веселости.
Анархист поздоровался со всеми за руку.
— Хоть бы шинельку снял. Как в сарае, — поморщился Юрич.
— Ну всё, — осадил его Сергей, — кончай наезжать… Вон стул, Миха, бери.
Анархист сел к столу.
— Нужно срочно накатить, парни, никого из вас тыщу лет не видел. — Посмотрел на Сергея. — Слышал, ты уезжал куда-то…
Сергей отмахнулся, озабоченно оглядывая стол:
— Рюмку надо еще. Закуска кончилась… Олегыч, ты с моими нормально… Возьми рюмку сходи, а?
— А что?..
— Ну не могу с ними один на один. Как предатель какой-то… И они смотрят так… Сбежал, вернулся… Сходи, ладно?
Олег нехотя вышел.
— Зря ты так сорвался, — заговорил Анархист. — Надо было со мной обсудить. Я б тебе адреса дал, координаты. У меня ж и в Красноярске ребята, и в Новосибе. В Москве чувак надежный с флэтом… Ты куда ездил-то?
— Да так…
— Россию ездил смотреть, — встрял Юрич. — Он же у нас писатель, оказалось, мощный. Всё про нас написал — до последнего пука. Эт самое, увековечил. И ты там есть.
— Я знаю. Серега давал как-то читать.
— А? А мне чего не давал?
— Давайте накатим лучше. — Сергей схватил бутылку, увидел, что стопки полные, и чуть не швырнул ее обратно. — Хорош про это всё вспоминать! Было и… и проехали, забыли. Всё.
— Ну ладно, ладно…
Олег принес стопку, вилки, тарелку с мясом.
— У-у, — Юрич потянул носом. — Офиге-еть!
— Слушай, — извиняющимся голосом сказал Олег, — я их позвал. Неудобно. Они там сидят…
— В смысле?
— Ну, сюда пригласил посидеть. А то как-то по-хамски…
— Пить при них?!
Юрич успокоил:
— Да пора уж, пора, Серега! Восемнадцать стукнуло — можно. Взрослый человек. Таким и автомат доверяют уже…
— Так, давайте по одной, — Олег сунул стопку Сергею, — до родителей.
Наскоро чокнулись и без тоста выпили.
— Мясо — кайф! — прожевав кусок, сказал Юрич. — Мы в армейке, когда мясо кончалось, лося валили. У нас там лосей было!.. Начальник заставы спецом наряд посылал с левыми патронами за мясом. Завалим, порубим там же прямо со шкурой, принесем в носилках… Пировали, дай боже!
Жадно жуя, Анархист пробурчал:
— А кто-то горохом пустым питается.
— Работать надо, чувак, а не шинельки чужие таскать. Вот я тебя с детства знаю, считай. Сперва интересно было, ходил даже — помнишь? — на тусовки твои, в бункер этот, клоповник… Но ведь фигня же. Игры какие-то. Согласись. До старости, что ли, так будешь?
— Буду. И давай сейчас не выяснять… Мы не для этого здесь…
В дверь мягко, тихо постучали. Сергей недовольно отозвался:
— Да. — И с досадой взглянул на Олега.
Вошли родители. Далеко не старые, но словно пришибленные, перепуганные. Принесли с собой еще еды и полбутылки вина.
— Добрый вечер, ребята! — изо всех сил стараясь казаться веселой, сказала ма-
ма. — Не помешаем? Олег сообщил, что вам скучно без нашего общества.
— Да конечно, Людмила Петровна! — в тон ей ответил Юрич. — Стулья только надо бы…
Зажгли люстру. Минуту-другую посуетились, устраиваясь, и — сели.
— Ох, приступим? — улыбаясь, Людмила Петровна оглядела парней. — Давно я всех вас не видела… Только Олег вот заходит.
— У меня дежурства, — солидно ответил Юрич. — Сутки сижу, сутки дрыхну.
— Где сидишь? — заинтересовался папа.
— Ну, банк охраняю. От таких вот махновцев!
Анархист нахмурился, сказал серьезно, веско:
— Юрий, послушай, я старше тебя почти в два раза, поэтому…
— У анархистов возраста нет. Ты своим ученичкам про возраст говори.
— Так! — вмешалась Людмила Петровна. — А давайте верхний свет выключим и лампу поставим на пол? Будет как у костра.
Сергей поднялся, щелкнул выключателем, снял со стола лампу.
Олег наполнял стопки:
— Юрий Андреич, вам водки?
Папа Сергея на секунду задумался, а потом отчаянно махнул рукой:
— А, рюмочку давану! Мне завтра ко второму уроку.
— Я вина немножко совсем, — предупредила Людмила Петровна и тут же вскрикнула: — О, ничего себе! — Приобняла мужа и Юрича. — Я ведь между двух Юриев! Так, секунду тишины — загадываю желание. — Она закрыла глаза; все замолчали.
— Всё! — ожила. — Продолжаем застолье.
Бодро, звонко стали чокаться, наклонившись к центру стола. Сергей откинулся на спинку стула, поставил стопку. Наблюдал, как родители и гости пьют, выдыхают, говорят обычные фразы:
— О-ох, хорошо!
— И огурчиком сверху!
— Да-а, водка все-таки — великая вещь!
Людмила Петровна отреагировала на эти слова мужа — шутливо толкнула его в бок локтем:
— Ну-ка не развращай мне ребят!
— Да мы уж большие! — гоготнул Юрич. — Кто-то не только в шинели колючей походил, а и боевыми стрелял. А огурчики у вас — супер просто!
— В этот год лето было удачное — успели нарасти. Двадцать три банки засолила!
— А у нас навоз оказался какой-то, — вдруг пожаловался Олег, — с солью, что ли… Сначала дружно пошли, а потом одним махом засохли. Ни одного не съели.
— Да, да, — закивал Юрий Андреевич, — это соль!
Сочувствующе глядя на Олега, Юрич рубанул:
— Дача — дело рисковое. Лучше заработать и на рынке спокойно купить.
— Да вы что?! — загорячилась Людмила Петровна. — Я совершенно не согласна! Своя земля, это же счастье.
— Тэк-с, — встрепенулся Юрий Андреевич, — а кто у нас разливает?
— Я назначаю тамадой… — Людмила Петровна оглядела ребят, заметила насупленного сына, — самого талантливого в нашей компании человека!
— А? — тоже стал оглядывать сидящих Юрич. — В смысле разлива талантливого?
Сергей не реагировал, и Людмила Петровна кивнула:
— Да! Именно!
— Намек понят, — Юрич схватил бутылку вина. — Приступаю.
Снова чокались, говорили слова, перебивали друг друга, смеялись, шутили. Родители Сергея на глазах молодели… Людмила Петровна вспомнила, что только вчера настроила гитару. Решили спеть.
— Ой, мороз, моро-оз! — дурашливым голосом завел Юрий Андреевич.
— Ну, Юр, перестань… Давайте какую-нибудь нашу. — Людмила Петровна вскочила и вышла из комнаты.
— Щас твою забацаем, — хмыкнул Юрич в сторону Анархиста, — про границы ключ.
— Или твою — про батяню-комбата.
— А что, — пожал плечами явно захмелевший Юрий Андреевич, — мне, кстати, очень нравится. “Комбат батяня, батяня-комба-ат”…
Сергея передернуло, и он в одиночку выпил.
Вернулась с гитарой Людмила Петровна:
— Внимание, — провела по струнам, — поем — “Не плачьте, мамы”! Слова все знают?
Ребята закивали утвердительно. Людмила Петровна без раскачки и поисков заиграла мелодию. В нужный момент качнула головой и запела. Муж, Юрич, Анархист тут же подхватили…
Не плачьте, мамы, не ждите скоро,
Мы уезжаем, чтоб построить город,
Раздвинуть тайгу, победить пургу.
На карте будет точка, а в письме строчки:
“Живу хорошо, ребята — что надо,
Когда мне трудно, они всегда рядом.
Палатка — дворец, Байкал — море,
Мы все за одного переживем любое горе”.
Олег призывно подмигнул Сергею и вступил на припеве:
Край света мы сделаем раем,
Край света больше не край,
Главное, это верить и строить,
А не хочешь если — уезжай.
Усмехнувшись, Сергей навалился локтями на стол, принялся с показной жадностью есть мясо…
2
Тусклый, мутноватый, какие часто бывают поздней осенью, перед снегом, день. Кажется, все вокруг или вымерли, или надолго заснули… Да, по законам природы, наверное, в такое время всему живому положено погружаться в спячку…
По площади перед зданием трехэтажной, с двумя колоннами школы медленно, кругами бродила миниатюрная, выглядящая лет на пятнадцать девушка. Но на ней был кожаный плащ с поясом, круглая соболья шапка, сапоги на высоком каблуке; на руке висела лакированная сумочка. И такой наряд — наряд взрослой женщины — делал эту девочку и смешной, но одновременно и умилительно-соблазнительной…
— Тань! — подбежал Сергей; он был в пальто нараспашку, без шапки, явно замерз, но держался прямо, лицо просветлевшее. — Тань, извини, пожалуйста!.. Спасибо, что дождалась.
— Знаешь, я не ушла только потому, чтобы сказать, что это просто хамство чистой воды.
— Я понимаю. Но… Но, понимаешь, меня вызвали на переговоры. Москва. Сидел на телеграфе… Не мог же я не ответить. Спрашивали: еду, нет, как, что… биографию.
Девушка саркастически закивала:
— Очень рада, оч-чень!..
— Ну, Тань, не сердись. Я уезжаю завтра уже…
— Что могу сказать — молодец.
Сергей досадливо вздохнул и сжал губы. Глянул по сторонам, предложил нежно-робко:
— Таня, пойдем куда-нибудь.
— Куда? — колючее в ответ.
— Ну в кафе.
— О, как оригинально! Так необычно, знаешь…
— Не здесь же стоять, — начал злиться и Сергей, — на холоде. — Но тут же снова стал нежным: — Пойдем, пожалуйста. Тань…
— Я с тобой никуда не пойду. Ты упросил встретиться на десять минут — я пришла. Но десять минут давно кончились.
— Мы еще и минуты не говорим.
— Да-а?! — Она даже прищурилась. — Да я тебя прождала пятнадцать! Кава-
лер!.. — Сменила едкую злость на холодность: — Ладно, всё, Сережа, давай прощаться.
— Ну почему ты так?.. Я уезжаю завтра. Надолго, наверно. Давай…
— А я не уезжаю. Я дома остаюсь. Это тебе вечно надо бежать куда-то. Бегун.
— Я не бегун. Это… Я не сбегаю. Меня пригласили… издательство. Рассказы хотят издавать… В интернете прочитали — и понравилось… На какую-то премию даже выдвинули.
— Поздравляю.
— Та-ань! — теряя остатки терпения, воскликнул Сергей. — Ну что ты заладила: “Поздравляю! Молодец!” Давай по-человечески как-нибудь. Ты же ведь по-другому ко мне совсем относилась. Так у нас всё хорошо было. Я думал — вот… Тань…
Девушка медленно пошла по площади. Сергей — на шаг позади.
— Ты же сам знаешь, — тихо, но отчетливо заговорила она, — с тобой невозможно по-человечески. Ты или дуешься, или два часа поучаешь. И всё у тебя к одному сводится: как мы тут гнием в этом болоте, надо скорей уезжать. Может, хоть сегодня не надо. Мне надоело.
— Да… Я знаю: я — зануда. Ты уже говорила. Да… Только, понимаешь, Тань, за последние недели очень многое изменилось… Пришла телеграмма, то есть… ну, сообщение по интернету. Хотят печатать… Понимаешь, у меня теперь смысл впереди появился.
— Поздравляю.
— Да блин!.. Тань, пойдем выпьем кофе. У меня деньги есть. Или вина хорошего.
— Ой, да какое уж тут вино, в нашем болоте? И кофе… Не смеши.
— Перестань, слушай!.. — Он схватил ее за руку, остановил.
— Ну-ка! — Она выдернула руку, но осталась на месте. Стояла и смотрела мимо Сергея.
— Таня, а помнишь, — заговорил Сергей душевно, с грустинкой, но явно и с усилием, — помнишь, как мы тут сидели на лавочке? И никак не могли расстаться… Сколько лет рядом была, а увидел в конце только… То есть — так увидел.
— Как?
— Ну… По-настоящему.
Татьяна усмехнулась.
— А что?! Не веришь? Да, я честно всё говорю. Честное слово! — Не замечая новой усмешки, он стал предлагать убеждающим и от этого жутковатым, нездоровым голосом: — Таня, послушай, а давай так… Ты закончишь школу, получишь аттестат и вместе поедем, поступим… В Иркутск или в Красноярск. Да, Тань? Вместе… Ведь как мы так, друг без друга…
— Подожди, ты как-то говоришь, будто у нас что-то было. А ничего у нас не было. И нечего фантазировать, людям внушать. И так все считают, что я подруга твоя. А не надо. — Голос ее стал угрожающим. — Не надо этого делать, Сережа. Понятно?
— Я понимаю. Но давай поговорим нормально. Ладно? Давай? — Она не ответила, но и не уходила. — Вот смотри… Я теперь другой… Я исправлюсь. Съезжу туда, дела сделаю, и всё хорошо будет. Гонорар обещают за книгу. Деньги… А летом вместе поступить постараемся. А?.. Бли-ин! — Лицо его вдруг искривилось. — Еще же армия! Й-ё-о… — Достал сигареты, судорожно, дерганно закурил, сделал несколько быстрых затяжек и махнул рукой: — А, ладно, Тань, не слушай меня. Пускай… Всё понятно…
— Что тебе понятно опять?
— Что ничего не получится. Всё — херня.
— Ну что ж. — Она поиграла плечами. — Не отчаивайся, друг мой, надейся на лучшее.
— Злая ты стала какая.
— Хм! Да у тебя научилась. Сам говорил, что нужно быть злым, чтоб в жижу не превратиться. Вот я и стараюсь.
Сергей поморщился:
— Ну перестань. Я же не в этом смысле. — Он смотрел на девушку, пытаясь поймать ее ускользающий взгляд. — Да! — заговорил другим, упругим тоном. — А разве не так? Только злость дает настоящие силы. Говорят: любовь созидательна, без нее — ничего. Да фигня! Любовь-то и убаюкивает, даже несчастная любовь, безнадежная. Людям нравится своими страданиями наслаждаться… И у меня так же последнее время. Вот взял и влюбился. Думаешь, легко? Приятно, что ли?.. Раньше шел, кулаки сжимал, мир видел как он есть, трезво, а вот… А теперь люблю и… и всё у меня сместилось.
— И кого это ты у нас любишь?
— Не кокетничай, ты знаешь… Видишь.
— Люблю ее, но странною любовью… Не надо, Сережа. Так не любят, так грузят. Мне через пять минут общения с тобой просто жить не хочется.
— Почему?
— Вот бы кто-нибудь тебя на камеру снял, а потом показал. Тогда бы понял.
— Неужели такой страшный? — Сергей помолчал, спросил тихо: — И что? И как мне быть?
Татьяна смотрела в сторону.
— Тань, что мне делать-то?.. Я нормально хочу… Подругу настоящую. Такую, как ты. А?.. — Она молчала, явно тяготясь разговором. Сергей с трудом, но упорно продолжал говорить: — Хочу семью, детей чтоб… И жить нормально. Тань… — Он бросил окурок, приподнял руки, готовясь ее обнять. — Танюш…
Татьяна отступила, сказала язвительно:
— Трахаться ты хочешь, и всё. И все проблемы.
— А?
— Прости… — Она мотнула головой, словно просыпаясь. — Всё, я пойду, короче. Не могу больше. Всё! Не обижайся, езжай спокойно. Удачи.
— Нет! — Сергей снова схватил ее за рукав. — Постой!
— Хм… Стою, мой командир.
С минуту молчали. Девушка чего-то ждала, а Сергей, наморщив лоб и глядя в землю, искал что сказать. Что и как.
— Ну зачем?.. — произнес наконец почти плачуще. — Что я тебе сделал, что ты так со мной?.. Объясни, а… Я столько хотел сказать. По полночи думал, представлял, как мы с тобой вот здесь сидим, говорим. А теперь… Вот вижу, что никакие слова тебе не нужны, да и у меня их теперь… — И решительно закончил: — Да, больше нет у меня слов. Ты только поверь — я теперь совсем другой. Понимаешь?.. Я одного прошу, ты меня подожди, пожалуйста. Я вот вернусь… Я… Закончишь школу и… ну… и всё хорошо будет, Тань. В Иркутск уедем, поступим на филологический, вместе будем…
Крепко застучали по асфальту набойки ботинок. Появился парень в теплой, похожей на бушлат куртке с меховым воротником. На макушке черная шапочка. На плече — сумка.
— Да блин, что ж это!.. — скривился Сергей, отпустил Танин рукав, стал застегивать пальто.
— В-во! — парень заметил их, расправил плечи; это оказался Юрич. — Здорово, пацаны и пацанки! — Подошел, улыбаясь, пожал руку Сергею. — Как там — двое влюбленных лежали во ржи?.. Воркуете?
— Привет! — ненатурально заулыбалась Татьяна. — Ты на работу?
— А як же! Куда можно еще идти в субботу утром в такую погоду? А вы чего кислые?
— Вот прощаемся, — бормотнул Сергей.
— А-а, ты ж валишь опять. Слыхал-слыхал! Значит, сбылась мечта идиота?
— Н-да.
— Кру-уто! Москву увидишь, походишь… Ты, эт самое… Советую, кстати, поблагодарить кой-кого.
Сергей нахмурился:
— Кого мне благодарить?
— Хм… Не знаю, но вообще-то одни люди рассказики твои набирали, другие просили, чтоб в интернет их засунуть, третьи засовывали, за отзывами следили. Но если… как знаешь…
— Да, Юра, спасибо, — неискренне сказал Сергей. — Большое спасибо. И Ане передай спасибо.
— Ла-адно, вернешься — проставишься. — Юрич глянул на часы. — А вы в кур-
се? Анархист тоже сваливать собирается!
— Да? И куда?
— Не знаю. Бункер у него, короче, забирают. Рассадник экстремизма, дескать… Он психует.
— Так, — сказала Татьяна, — мне пора.
— Мне тоже. Десять минут до смены караула.
Сергей пожал плечами:
— Что ж, до свиданья тогда. Спасибо вам всем еще раз.
— Пожалуйста! — заулыбался Юрич. — Тебе счастливо. Покажи им там, что значит — бамовские ребята. В общем, не подкачай!
Пожали друг другу руки. Татьяна стояла рядом, глядя с сторону. Сергей обратился к ней, спросил:
— Что, Тань, пока?
— Пока, — она искусственно улыбнулась и рядом с Юричем, будто ища у него защиты, пошла по тротуару.
Сергей проводил их взглядом, закурил. И так же бодро, как пришел сюда, на свидание, пошагал в другую сторону.
3
Освещение в ресторане было слабое, но глаза не уставали. Негромкая, приятная музыка. Столики, отгороженные друг от друга украшенными искусственной зеленью щитами, напоминали кабинеты; в одном из таких кабинетов сидели Сергей и женщина лет сорока пяти, но моложавая, одетая в кожаные брюки и черную рубашку; волосы короткие, выкрашены в ярко-каштановый цвет.
— Очень рада нашей встрече, знакомству, дорогой Сергей. Надеюсь, номер вам понравился? — Сергей кивнул, и она пришла в восторг: — Я счастлива! — Взяла в руки папочку-меню. — Итак, что закажем?
Сергей тоже раскрыл папочку, перелистнул и отложил:
— Да я как-то… На ваш вкус, Полина Максимовна.
— Правда? Спасибо, польщена!.. Я предлагаю салат с шампиньонами… стейк… Или ростбиф? Здесь гениальнейший ростбиф с кровью!
— Можно ростбиф, — согласился Сергей, изо всех сил скрывая неловкость.
— Та-ак и… и вино… Знаете, я люблю чилийское. Вы не против?
— Я бы лучше водки…
Женщина то ли шутливо, то ли всерьез насторожилась:
— Водки?
— Угу, — Сергей шевельнул пальцами, — маленько…
— Ну если мале-енько, — и она засмеялась, — противодействовать не имею права… Но у нас сегодня очень плотный день. — Выглянула из кабинетика, жестом кого-то позвала и тут же вновь обратила все внимание на Сергея; глаза ее светились от радости и симпатии. — Н-да, очень и очень рада, что все у нас так хорошо начинается. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. — Стукнула по столу три раза, коротко засмеялась и опять стала радостно-серьезной. — Ваши вещи уже произвели шум. Пока только, как говорится, в узких кругах, но, судя по всему…
Подошел официант, высокий, стройный молодой человек. Остановился в двух шагах от столика. Словно не заметив его, Полина продолжала:
— Судя по всему, резонанс будет неслабый. Но и нам с вами для этого необходимо приложить усилия. Вы согласны, дорогой Сергей?
— Ну… да, — он, словно выходя из оторопи, закивал с готовностью. — Конечно, конечно! Спасибо…
— Вот и замечательно, — одарила его Полина лучезарной, открывшей все ее слишком уж белоснежные зубы улыбкой, — а пока-а… Пока что выпьем и закусим. — Наконец-то обратилась к официанту: — Так, пожалуйста, бокал вот этого “Карменера”… к мясу как раз… и — графинчик “Посольской”… Два ростбифа, два соответственно салата с шампиньонами и… И всё пока. Да — и бутылочку минералки.
Официант ушел.
— В пятнадцать часов, — продолжала Полина, но теперь уже вполне по-деловому, — нас ждут в издательстве, а на восемнадцать я назначила интервью для газеты “Суперклуб”. Очень читаемая газета у молодежи… Такие планы. Вы не против? Спать не хотите? Все-таки колоссальная разница во времени!
— Я в самолете выспался. Думал, каждую секунду буду ловить… никогда не летал, а только взлетели — отрубился… А это… а что в интервью говорить?
— Как — что? — изумилась Полина. — Смешной вы. — Пристально посмотрела на Сергея и уже как бы про себя повторила: — Милый, смешной… — И дальше — снова ему: — Вопрос всегда дает пищу для ответа. Но советую быть побойчее, журналистам и читателям это нравится. Кстати, знаете афоризм? — Полина приподняла указательный палец: — Писатель должен хватом быть!.. Так-то! Это какой-то мэтр сказал.
— Да-а, это точно… А в издательстве, они уже точно, что ли, решили издать? Прямо отдельной книгой?
— Не только решили, дорогой Сергей! Скажу по секрету: всё на мази. Верстка уже готова. И те рассказы, что вы мне прислали, тоже включены. Все. Немного там редактор поработала, но очень бережно. Теперь ждут только вашей подписи в договоре. — Она потянулась к Сергею через стол, сообщила почти шепотом: — Я читала договор, поспорила с ними насчет нескольких пунктов, гонорар отвоевала полохмаче, проценты с каждого купленного экземпляра. Но советую прямо так не подписывать — сразу. Поизучайте, подумайте, но в итоге соглашайтесь. Условия очень выгодные. В-вот… — Выпрямилась, помолчала. — И, знаете, Сережа, я имею наглость предложить вам… в общем, предложить себя на роль агента. Без агента сегодня, поверьте мне, ни-ку-да. Особенно если есть желание быть изданным на Западе. А это в вашем случае — более чем реально.
— За границей? — не столько удивился, сколько испугался Сергей. — А где?
— Пока вроде бы — вроде бы! — заинтересовались немцы и итальянцы.
— М-м, круто!
Полина улыбнулась:
— Я тоже так думаю.
Официант принес вино, круглый графинчик водки граммов на двести, салаты, приборы. Аккуратно и ловко расставил на столе.
— Благодарю. — Полина остановила его попытку наполнить рюмку Сергея. — Мы сами.
Официант поклонился и пошел в сторону кухни.
— Не позавидуешь, — глядя ему вслед, произнес Сергей.
— Простите?
— Да я так… — Он кивнул в сторону ушедшего. — Не позавидуешь работе его… лакеем быть.
— А по-моему, он рад. Постаивай, следи, кто как кушает, вовремя поднеси добавки. Это вам не асфальт укладывать.
— Я бы лучше асфальт…
— Да? — Снисходительная усмешка Полины. — Это вы сейчас так говорите. А вот на улице жуть какая, метель настоящая, и кто-то сейчас там в прямом смысле слова асфальт кладет. — Но спохватилась и подняла бокал. — В сторону философию. Необходимо, как говорится, выпить!
Сергей плеснул себе водки.
— Итак, за знакомство, за, надеюсь, начало плодотворного сотрудничества! Я лично очень рада, Сережа.
— Я тоже… Спасибо.
Звонко чокнулись. Полина сделала глоток вина, Сергей осушил крошечную рюмочку.
— А знаете, я ведь была в ваших краях. Правда, давно, ваш город тогда почти сплошь палаточный был. Только клуб и, кажется, баня, что-то еще — деревянные.
— Угу… А теперь пятиэтажки одни.
— Да? Интересно… Я тогда работала корреспонденткой на радио, совсем девчонкой еще, и вот отправили в командировку. Осветить, так сказать, великую стройку социализма. Почти месяц там прожила!
— И как впечатления?
— Потрясающе! Такая атмосфера, все как одна семья, все молодые, веселые…
— Теперь не так. Теперь голодовки устраивают, чтоб их вывезли туда, откуда приехали. Тридцать лет назад.
Полина сочувствующе поджала губы:
— Да, я знаю… И в рассказах ваших читала… Страшные у вас рассказы, Сережа. Страшные и сильные. Но это — правильно. Это необходимо. Голос детей бывших романтиков.
Сергей кивнул на графинчик:
— Что, Полина Максимовна, еще?
— Конечно! Для этого мы здесь и находимся. — И добавила: — Теперь ваш тост.
— Гм… Да я как-то не особенно в них… Ну, за удачу, наверно, чтоб всё хорошо получилось. Да?
— И отлично, отлично! Давайте чокнемся.
Чокнулись. Выпили.
— Сережа, а вы там родились или раньше? В автобиографии это не указано.
— Там… Сто тридцать четвертый коренной житель…
— О! У вас каждый новорожденный под своим номером?
— Ну, сначала… Тогда мало рождалось… У меня приятель, Юрий, на три года старше, так он седьмой всего. Гордится очень… Тогда вот еще действительно одни палатки стояли. И роддома не было… Мать его хотели в Тынду везти, она отказалась. Решила здесь… то есть — там, на новом месте, в общем… А мои в восемьдесят пятом приехали. Хм! Как раз в тот год, когда понятно стало… Ду… — Поправился: — Глупцы просто…
— Что стало понятно? — нахмурилась Полина.
— Да как… Что рухнет всё скоро, что на хрен эта дорога никому не нужна…
— Нет, вы что, Сереженька?! Тогда наоборот, подъем страшный был. Новые шестидесятники… Очень светлые несколько лет… буквально два-три года.
Официант принес поднос с горячим. Когда ушел, Полина помяла, словно втирая в них крем, руки и сладковато вздохнула:
— Да-а, Сережа, интересно у вас там все-таки. Совсем другой мир…
— Да ничего, честно сказать, интересного, — перебил он, уже без спросу налив себе водки. — Яма самая настоящая. Рычать хочется… Там все шизанутыми становятся. Честно. Одни старпёры всё в комсомольцев-первопроходцев играют, другие какие-то гулаговские лагеря ищут, отец мой вдруг кипчаками увлекся. Какой-то исчезнувший великий народ. Он сам учитель географии, и вот — кипчаки. Аттила.
— Я читала, — кивнула Полина, — у вас это есть.
— Е-есть… — Сергей поднял рюмку. — Ладно… Давайте?
Посидели молча, поковыряли салат, попробовали ростбиф. Сергею явно было не до еды… Он отложил вилку и нож.
— Знаете, Полина Максимовна, я… хм… Как раз за месяц до вашего того сообщения первого я из дому сбегал.
Полина удивленно подняла брови, но промолчала.
— Да, собрал сумку и — на поезд. Денег накопил маленько… Хотел в Новосибирск… Доехал, посмотрел, а через сутки обратно… Это только в фильмах — берет человек и едет куда глаза глядят. За счастьем. И находит. А в жизни… — Сергей стал наполнять рюмочку. — Как-то…
— Вы, пожалуйста, кушайте, — ласково проговорила Полина. — Теперь всё будет хорошо.
— Да нет, не только в фильмах. Раньше вот… Родители сели и поехали в тайгу, неизвестно куда. И тоже… после второго курса рванули, в девятнадцать лет…
— Нет, Сережа, они-то как раз знали, куда едут и зачем. У них была цель, перспективы… А так, действительно с нуля, очень сложно счастье найти. Кто-то обязательно должен… м-м… — Щелкнула пальцами в поисках слова. — Должен обязательно опекать, что ли. Согласны?
Сергей мрачно кивнул. И Полина шутливо потребовала:
— Ну-ка улыбнитесь, Чайлд Гарольд! Что это? И давайте в конце концов будем есть. Нам нужны силы! К тому же… — глянула на экранчик лежащего по правую руку мобильного телефона, — нужно уже постепенно торопиться. В Москве, Сережа, жить приходится в спринтерском темпе. Иначе… Всё, едим, философствовать будем позже. То что вас волнует, об этом вы написали. Теперь главное — донести это до людей. — И веско добавила: — Правильно донести. Согласны?
4
После длинных речей членов жюри, долгого, словно специально для нагнетания интриги устроенного выступления рок-группы “Запрещенные барабанщики”, все же объявили имя победителя, выслушали его короткую и сбивчивую речь, похлопали, поднялись и переместились в соседний зал. Без промедлений, привычно-уверенно обступили длиннющий стол с едой. Зашумели, заговорили… Сергей остался у двери, не решаясь втиснуться в людской частокол.
Подошла Полина. В одной руке тарелка с бутербродами, канапе, кусочками фруктов, в другой, между пальцев, — два пузатеньких, на тонких ножках, бокала с вином.
— Подкрепитесь, Печорин, — протянула ему тарелку и бокалы. — Вы еще нужны мировой литературе.
Сергей смущенно улыбнулся:
— Не надо, Полина Максимовна, зазнаюсь. Хотя, чего… — Взял бутерброд с красной рыбой. Отчаянно его куснул.
— Да бросьте переживать! И бокал примите — роняю!.. Поймите, ваш проигрыш лучше победы. Одного голоса не хватило… И кому проиграли-то? По-та-по-ву! Он сорок лет у всех на устах, сорок лет упорно всех шокирует, да и, — таинственно понизила голос Полина, — ему умирать скоро в конце концов — надо ведь заслуги отметить… А у вас, дорогой, такое будущее!.. У вас только всё начинается.
— Хм… да…
— Я вам гарантирую. Так что кушайте с чистой совестью. Кушайте и пейте. Сегодня не грех.
Медленно, словно гуляя по парку после дневного сна, к ним подошел седоватый, в очках, с очень круглым брюшком мужчина средних лет. Распевно произнес:
— Приве-етствую вас, Поли-инушка!
— Добрый вечер, — заулыбалась она, — добрый вечер, Олег Алексеевич!
Они поцеловались.
— Не могли бы, Полин Максимна, — не глядя на Сергея, будто его здесь и не было, сказал мужчина, — познакомить меня с вашим юным питомцем?
— С удовольствием! — И, как фокусник волшебной палочкой, поводив в воздухе тарелкой, Полина указала на Сергея. — Вот он, Сергей Толокнов. А это — Олег Алексеевич Бутыгин, известный писатель, издатель…
— Да-да, — Сергей оживился, — я читал!.. Здравствуйте!
— Рад познакомиться. Поздравля-а-ю.
— Да вроде как не с чем…
— Ну-у, — длинно усмехнулся Олег Алексеевич, — как это не с чем! Вы здесь сегодня — главный герой. Все только о вас и шепчутся. Подойти боятся. Очень, говорят, серьезный молодой человек.
И Полина, опередив ответ Сергея, шутливо-угрожающе пальнула:
— Он у нас такой! Теперь держитесь, Олег Алексеич!.. Вот выйдет книга…
— У! — удивился тот. — Уж и книга? Быстро это нынче делается. Ну и хорошо, и правильно. В нашу-то молодость пока до книги допишешься — и не рад ничему. И в журналы как пробивались!.. А теперь… Нет, правильно, пусть печатают всё, а там — или разносят, или превозносят. Каково, дружок, ваше мнение?
— Наверно… — пожал плечами Сергей. — Не знаю… Я раньше не жил.
Олег Алексеевич громко, раскатисто, но, кажется, не совсем искренне захохотал.
— О… отличный ответ! Отли-ично!.. Так держать, ни с кем запросто не соглашаться! — Запил хохот вином. — Вы, я слышал, издалека?
— С Забайкалья.
— Сын строителей БАМа! — вставила Полина гордо.
— У-у, далеко-о… А я ведь тоже совсем-совсем не отсюда. Тоже ведь какой-никакой, а сибиряк.
Полина изумилась:
— Правда?! Мне казалось, вы всегда в Москве…
— Ну что вы, какой из меня москвич, Полинушка… Стопроцентный омский валенок. Слегка только пообтёршийся. Хо-хо-хо!.. В двадцать два года, уж после армии, сюда прибыл. В Литинститут поступил. Да-а… На поэзию, кстати!
— Да неужели?!
— Представьте себе. Лирику сочинял, ночью по набережным бегал, Кремлем любовался… Не сра-азу я на прозу решился, ой не сразу. Сперва жизнь попробовал со всех концов, наглости набрался, подождал, пока вода выкипит… А теперь… Вроде и детишки совсем, а вот — глядите-ка!.. И правильно, правильно, Сергей батькович, дерзайте. И ничего не бойтесь. — Писатель приподнял бокал. — Ну, за вас.
— Полностью присоединяюсь, — сказала Полина.
— Спасибо.
Чокнулись, отпили из бокалов по чуть-чуть. Постояли, глядя друг на друга и слегка покачиваясь, чтоб не затекли ноги. Через полминуты молчания Олег Алексеевич вдруг повернул лицо налево, направо, оглянулся, снова пощупал глазами Сергея и Полину и вздохнул:
— Н-ну что ж, пойду с вашего позволения дальше.
— Увидимся.
Сергей улыбнулся:
— До свидания!
Медленно, прогулочным шагом, Олег Алексеевич направился к столу и затерялся среди толпящихся…
— Ну как? — спросила Полина.
— В смысле?
— Как вам здесь? От церемонии как вообще впечатление?
— Ох, не знаю пока. Как-то… смешно как-то немного… Я, честно говоря, по-другому это всё представлял. На спектакль похоже. Водевиль такой…
— Гм… Интересно. Но среда литературная, дорогой Сережа, всегда была очень хорошей пищей для сатиры. Бунин, вспомните, хлеще Зощенко становился, когда начинал писать о литераторах, об их отношениях. — Прищурившись, Полина смотрела на частокол у стола, в котором наверняка каждый столбик-человек был ей знаком. — Да, вы правы, это театр в каком-то роде… Те же законы. И знаете, тут роли настолько четко распределены — любой бы режиссер позавидовал… И каждый дает именно те реплики, какие от него ждут, на какие он кем-то там запрограммирован… Извините, я сумбурно выражаюсь. Вы понимаете, о чем я?
— Кажется.
— Вот знаете, почему никто, например, из толстых журналов к вам не подходит, а ведь после такого успеха они должны бы по идее наперебой просить ваши вещи?
— Почему?.. — заинтересовался Сергей. — Я ведь за журналами пытаюсь следить, даже хотел послать рассказы в какой-нибудь, а потом передумал. Решил — наверняка ведь откажут.
— И отказали бы. Сто процентов отказали, если бы так получили, по почте, ни с того, ни с сего. А сейчас им оч-чень хочется вас напечатать, даже если они и не читали еще… Ведь сенсация! — мальчик, восемнадцать лет, а вошел в финал такой премии громкой, на один голос всего самому Потапову уступил. Ни одной публикации, только рукопись, что-то в интернете… Фантастика, правда?.. — Полина глотнула вина. — Но, понимаете, Сережа, у вас уже роль писателя, не связанного с журналами. Вы — писатель, начавший с книги. У вас другая роль. И вот они ждут теперь выхода книги, чтоб хоть критические статьи напечатать, оценить ее… Уже знаю, скажут, согласятся: да, Толокнов открытие, но в целом — обругают.
— За что?
Полина выгнула брови:
— А вас не за что ругать, дорогой?! Разнесли в пух и прах смысл жизни нынешних сорокалетних людей, последних советских романтиков, к коим, кстати сказать, и я себя отношу, свое поколение вон каким показали… Да и вообще какую-то невозможность жизни…
— М-да… — Сергей покрутил в руке пустой бокал. — Пойду еще налью. Или водки. Можно?
— Теперь можно. Только не напивайтесь, пожалуйста, дорогой.
— Да я как-то не склонен…
— Шучу! — засмеялась Полина. — Мне тоже возьмите красненького. Там вон специальный столик с напитками…
Как только Сергей ушел, от частокола отделился невысокий сухощавый мужчина в водолазке и кожаном жилете. Попетлял по свободному пространству зала и оказался возле Полины:
— Здоровчик, моя дорогая!
— Салют, Гриша! — Она растянула губы в улыбке. — А я всё смотрю, как ты на меня глазами своими пронзительными стреляешь, думаю: подойдет али нет. И вот — сбылось!
— Н-ну как я мог?! Стеснялся просто-напросто: ведь ты ж, — потянулся к ее
уху, — ты не одна… Поздравить хочу с таким приобретением. Всколыхнули вы болотце на славу!..
— Спасибо. Но, скажу по секрету, это еще только начало проекта.
Гриша испуганно отшатнулся:
— Да что ты! Что ж дальше-то будет?!
— Увидишь…
— Я-асненько… — Он заметил приближающегося Сергея и заторопился: — Ладно, я тебя покидаю, не буду утомлять. Успехов! Счастья по всем статьям!
— Вы очень любезны, Григорий Владимирович. Надеюсь, скоро увидимся.
— Да как же иначе-то? Узок наш круг, как говорится… — И, так же петляя, Гриша вернулся к столу.
— О, чудесно! — приняла Полина бокал.
— Давайте выпьем скорее.
— С удовольствием. За что?
— Давайте… Да просто так.
— Что ж…
— Все-таки как-то здесь тяжело. Вроде бы ничего, а вот как-то… Как на уроке у доски.
— Привыкайте, Сережа, закаляйтесь.
— Угу… это — да… А кто это сейчас подходил?
— Так, — на секунду Полина сделала брезгливую гримасу и тут же обаятельно улыбнулась. — Представитель конкурирующей стороны.
— В смысле?
— Литературный агент. Поздравил с удачным приобретением, то есть — что вас нашла. Завидует. Что же, — приподняла бокал, — надеюсь, не напрасно. Пьем, Сережа, за первый блин! — Чокнулись. — Уверяю вас — он не комом.
Выпили. Прожевав канапе, Сергей, глядя на стоящих у стола, произнес:
— Полина Максимовна, я спросить хотел.
— Всё что угодно, мой дорогой.
— А что за парень там? Ну вон, в черном свитере. Стоит сбоку. Сумка на плече…
— А, этот… Это Венин. Прозаик. Начал, кстати, очень ярко, чуть не во всех журналах напечатался, потом книга за книгой, премии… Он тоже откуда-то почти из ваших краев… Талантливый парень. — Полина облизнула губы. — Но, видите ли, Сережа… Как бы это объяснить?.. Пишет он по-прежнему много, печатают практически всё, что дает, а результат… Таких очень много сейчас, да, пожалуй, девять десятых. Раз в год в двух-трех толстых журналах рассказы, повестушки, еще по мелочам, книга, а резонанс — практически нулевой. И этот Венин теперь такой же. Стабильный писатель.
— Понятно…
— Ему лет тридцать, ходит вот по фуршетам, в жюри приглашают, на ток-шоу поболтать. В обойме товарищ.
— А это плохо?
Полина пожала плечами:
— Может быть, ему и очень хорошо, а с точки зрения имени… — Она пригляделась. — И брюшко уже нагулял… Понимаете, Сережа, настоящий писатель должен, просто обязан быть бунтарем. Провокатором, если хотите. Всем симпатичных писателей не бывает. Они всегда всех раздражают, колят, обижают, даже друзей не должны щадить… У Синявского хорошо про это написано, кстати. Не читали?
— Да нет вроде бы… — Сергей подумал и повторил: — Нет, Синявского не чи-
тал. — И допил остававшуюся в бокале водку.
— Я найду, покажу. Вам должно понравиться. Полезно по крайней мере… Да вы не задумывайтесь пока! Хотя имидж советую уже сегодня начать вырабатывать.
— Имидж, — усмехнулся Сергей, но тут же стал серьезен. — А какой?
— Н-ну, лучше всего нынешний сохранять. Может, еще чуть грубей казаться, неотесанней. Здешним господам представители народных толщ нравятся. Только нельзя переигрывать — поймут, что играете, и отвернутся. Или же наоборот: провинциальным интеллигентом быть, таким — первобытным, из заповедной глуши.
— Хм…
— Что ж, — вздохнула Полина, — среди людей жить нелегко, а лицо своё иметь — это вообще проблема.
Подошел высокий мужчина лет шестидесяти. Седые, прядями, длинные волосы гладко зачесаны назад и собраны в хвост, на шее — фотоаппарат, в руке — бокал белого вина.
— О, Гутман! — обрадовалась Полина, — дорогой мой! А я ведь замечала, как вы всё на нас своим профессиональным взглядом смотрите! Весь вечер. Когда же, гадала, все-таки подойдет, поцелует. И вот — чудо! — дождалась.
— Вы заставляете меня краснеть, очаровательная! — слишком четко выговаривая слова, пробасил мужчина и наклонился к Полине. Они троекратно поцеловались.
— Познакомьтесь, — сказала Полина. — Сергей Толокнов, юный писатель с БАМа.
— Весьма рад!
— Гутман Отс, — теперь она указывала на мужчину, — без преувеличения лучший отстрельщик пишущей братии.
— Здравствуйте! — приветливо улыбнулся Сергей.
— Сегодня отстрелял три пленки, — сообщил Гутман, — и большую часть — на вас, Сергей. Почту за честь соединить стекло, — Гутман поднял бокал.
— С радостью! — поддержала Полина, но Сергей перевернул свой бокал вверх дном:
— У меня, извините…
— Сходите… И мне тоже красного. Только, пожалуйста, в темпе. Пока пыл не пропал.
Сергей быстро ушел.
— Ну-с, Гутман, как ваши дела? — спросила Полина и тут же сама стала рассказывать: — Всюду вижу ваши произведения. Что ни фото писателя, обязательно сбоку — “Гутман Отс”. Вы прямо нарасхват, дорогой мой…
— Потихоньку двигаюсь…
— Гу-утман! Что это за “потихоньку”?! Вы что-то совсем у нас тут орусячились. Потихоньку!..
Гутман, улыбаясь, объяснил:
— Боюсь сглазить.
— О-ё-ёй! Гутман-Гутман… бедненький… А вот Сергей… — Подошел Сергей с полными бокалами. — Сергей скоро станет известен и в вашей родной Германии.
— Да-а?
— Еще бы! Параллельно с русской выходит книга и там. В Кёльне.
— У-у! Что же, отметим это!
Они втроем чокнулись и выпили.
— Хорошо, — смачно почмокав, заметил Гутман и обратился к Сергею: — Если возможно, я бы хотел спросить. М-м, Сергей, вы читали произведения господина Потапова?
Слегка уже опьяневший Сергей не сразу сообразил:
— Это которому сегодня премию дали?
— Ну да, — досадливо прошептала Полина, — да, Сережа…
— К сожалению, не получилось… У нас там вообще с новыми книгами не очень… Даже книжный магазин в “Хозтовары” переделали. А в журналах ведь он не печатался?
— Кажется, не печатался, — подтвердил Гутман, помолчал и задал новый воп-
рос: — Неужели новые книги у вас в… на БАМ не поступают?
— Почти нет.
— Какой кошмар!
— А по-моему, — возразила Полина, — в этом есть и положительная сторона.
— Какая? — сейчас же заинтересовался фотограф.
— Понимаете… Как бы это поточнее сказать… — Она сделала глоток вина. — Понимаете, многих писателей, и состоявшихся, и потенциальных, губит груз того, что было создано до них. Они или боятся повториться и сочиняют чушь, или, наоборот, попадают под чье-либо влияние и в итоге себя теряют. Подавляют в себе искренность, изначальную непосредственность. Понимаете?
— Гм… — Гутман на минуту глубоко задумался. — М-да, Полина, кажется, вы очень правы! Непосредственность, это — да! Я встречал такое: “наскальное письмо”. Сейчас появилось новое “наскальное письмо”. Всё сначала. Я прав?
— Да, Гутман, милый, именно это я и хотела выразить! Как вы умеете образно… Спасибо!
— О, не стоит. Но у меня просьба. — Гутман перевел взгляд на Сергея. — Я желал бы отснять еще несколько кадров. Где бы вы — один. Портрет. Я не смог поймать на церемонии. Вы согласитесь? Там, в зале?
— Я как-то… как-то не умею позировать.
Фотограф испугался:
— Нет-нет, не надо позировать! Не это. Как сказала Полина — непосредственность.
— Пойдем! — Полина взяла Сергея под руку. — Скажу по секрету: если Гутман положил глаз на тебя, это оч-чень много значит!
— Не верьте, Сергей, я простой репортер. Я пробую удачно фиксировать. Впрочем… — Он подумал и со смехом взмахнул рукой: — Просто я очень желаю сделать ваш портрет.
Они не спеша двинулись к двери. Полина говорила полушутя, полусерьезно:
— Гарантирую, что вы, Сережа, выберете именно фотографию Гутмана для первого тома собрания сочинений. Вот увидите… Спорим?
— Вы заставляете меня краснеть, дорогая Полина, — довольно басил фотограф.
— Да уж, — ухмыльнулся Сергей, — собрание сочинений…
5
Письменный стол Сергея был передвинут в центр и застелен белой скатертью. Людмила Петровна торопливо и как-то дерганно, нервно расставляла праздничную посуду, еду, рюмки, фужеры. Сергей сидел на диване и листал журнал.
— Ну почему не в зале, не понимаю! — не вытерпев, воскликнула Людмила Петровна. — Здесь тесно, во-первых…
— Нас будет-то четыре человека всего, — вы и я с Олегычем. Поместимся.
— А Губины?.. И Юра обещал зайти.
— Зачем он еще?
— Ну как… Встретила, как не пригласить? Вы же с ним вроде друзья… Давай перенесем, пока не поздно.
— Ладно, мам, всё. — Сергей поднялся. — Я хочу здесь. Здесь уютней.
— Как хочешь. Всё не как у людей… — И Людмила Петровна вышла.
Сергей машинально поправил тарелку, побродил по комнате, посмотрел на корешки книг на стеллаже.
— Сереж, возьми вот салат отнеси! — позвала Людмила Петровна. — И хлеба еще надо нарезать…
Салат был в широкой бадейке, и уместить ее на столе оказалось делом нелегким. Сдвигая посуду, освобождая для салата пятачок, Сергей бормотал:
— На фига вообще… Сплошные фуршеты-фигеты, блин… — Втиснул, вздохнул, взял со стеллажа какую-то книгу и направился к дивану.
— Господи! — испуганный вскрик Людмилы Петровны. — А хлеба… Хлеба нет! Сереж, сбегай, а… Слышишь?
— Слышу! — Он поставил книгу обратно. — Сейчас.
В комнату заглянул Юрий Андреевич:
— Я схожу. Мне все равно делать нечего… Отвык уже от дома-то?
Сергей пожал плечами и с усилием произнес:
— Ну так… слегка.
— Еще бы — три месяца по Европам… Нет, брат, ты молодец!.. Ладно, обвыкайся.
Сергей снова взял книгу, сел на диван. Вошла Людмила Петровна. В руках — блюдо с гусем. С минуту стояла и рассматривала стол. Осторожно, медленно начала устраивать гуся в центре…
— Мам, ну хватит, наверно. И так вон…
— Что тут хватит?! Ничего нет почти. Стол просто крошечный.
Сергей вздохнул. Людмилу Петровну это окончательно вывело из себя:
— Не вздыхай ты, ради бога! Лично у нас с отцом — праздник!..
— Да что такого — уехал, теперь приехал. Так, посидели бы спокойно семьей…
— Как это — уехал-приехал? Книги привез, деньги какие! Мы с отцом таких за всю жизнь в руках не держали!.. — Людмила Петровна резко успокоилась, перешла почти на умоляющее: — Пожалуйста, не мешай нам радоваться. Давай отметим праздник как следует, как положено.
— А как это — как положено?
— Как люди.
Сергей закатил глаза и фыркнул:
— Блин, прямо “Маленькая Вера” какая-то!..
— Знаешь что!.. — Некоторое время Людмила Петровна как-то презрительно, что ли, сощурив глаза, смотрела на сына, затем присела на стул, заговорила спокойно, но наставительно: — Этот фильм, к твоему сведению, появился, когда мне самой было лет двадцать… Нет, немного больше уже… Но не в этом суть… Я о том, что, когда я первый раз его посмотрела, мне Верины родители такими… такими дебилами показались. Мать особенно… “Доча, ты покушала? Надо покушать! Чтоб всё было, как у людей!” Ужас просто… А тут недавно опять посмотрела и удивилась даже — теперь я этих родителей понимаю, мне их жалко, им я сочувствую, а молодежь, муженек
Верин — бесят… Не то чтобы я на их стороне, но я их искренне понимаю, родителей.
— М-да, может, и я через двадцать лет стану таким же.
— Вот! Вот это я и имею в виду. Пора, Сережа, становиться терпимее к людям.
— Да уж…
Людмила Петровна досадливо вздохнула и ушла. Сергей откинулся на спинку дивана, прикрыл глаза. Звонок в дверь.
— Бли-ин! — Сергей выпрямился. Стал прислушиваться к невнятным голосам в прихожей. Один — материн, другой — бодрый, басовитый. Сергей поморщился и поднялся.
Вошел Юрич, в руке — бутылка вина.
— Здор-рово!
— Привет, проходи… Еще нет никого.
Юрич поставил бутылку на стол.
— Ну чего?.. — Сжал руку Сергею. — Когда приехал-то? Поездом?
— Самолетом.
— У-у, мне мать твоя сегодня утром сказала. С работы отпроситься пришлось — уговорил напарника еще сутки отбарабанить. — Юрич оглядел стол. — Чё-отко! На сколько назначили?
— В семь.
— Ну, скоро уже… Отметим, по ходу, по полной! — Выдохнул, как штангист перед толчком, потер руки, но через мгновение лицо его стало печальным. — Про Анархиста-то слышал?
— Что?
— Ну как… Повесился.
— Как повесился…
— Так — на веревке. У себя дома прямо… Давно уж, с месяц назад. Понял, наверно, всё.
Сергей мотнул головой, сбрасывая оторопь.
— Нет, правда, что ли?
— Ну да! Я подробностей не знаю, мне как-то неинтересно. Олега должен в курсе быть.
Появилась Людмила Петровна с очередной тарелкой.
— Просто обалдительный стол! — воскликнул Юрич. — А это курица, что ли, такая? Бройлер…
— Гусь. Сережа на рынок ходил, две сумищи принес — неподъемные. Даже креветки зачем-то.
— Ну-у, круто! Вот видите — кормильцем стал. — Юрич хлопнул Сергея по пле-
чу. — Молодец!.. Много денег-то огреб? Колись, Сергунь.
— Нормально. Домик присмотрел в Баденвейлере.
— А?
— Домик в Баденвейлере купить собираюсь, — повторил Сергей вполне серьезно.
— Где домик?
— Ну курортный городишко такой, в Альпах. Маленький, очень красивый. Там Чехов умер.
Гость изумленно смотрел на Сергея, а Сергей — на него. Людмила Петровна замерла у стола.
— В натуре? — хрипнул Юрич.
— Ну а что… Гонорар вот заплатят за итальянское издание, и буду, наверно, приобретать… Вилла такая скромная на склоне, участочек, вокруг красные виноградники…
— Ни фига себе!.. Ты чё?..
Людмила Петровна не совсем уверенно произнесла:
— Да он шутит, Юра… Какие виллы… — И с напускной озабоченностью стала поправлять посуду. — Та-ак, что еще? Сейчас еще хлеб, соль… Водка в холодильнике…
— Вот, надо бы выпить по капле, — бормотнул Сергей; Людмила Петровна неожиданно горячо поддержала:
— Выпейте, парни, выпейте! А что?.. Ветчинкой закусите. Салаты не трогайте только…
Сергей принес бутылку водки, быстро открутил крышку и налил в стопки:
— Давай!
— Дава-ай, — без особой радости принял стопку Юрий; когда выпили, спро-
сил: — Нет, ты прикололся насчет виллы или как?
— Да прикололся, конечно. Чтоб виллу купить, надо книжек тридцать издать в десяти странах… — И Сергей стал наполнять стопки по новой.
— Куда ты гонишь?
— Давай. Анархиста помянем.
Юрич взял стопку:
— Кстати, а я, эт самое, наверно, скоро жениться буду.
— Да?! На ком?
— Женщина у нас в банке работает. Менеджер. Она, правда, старше меня, на пять лет почти… Но и хорошо, с другой стороны, — не даст особо дурью маяться.
— У, поздравляю, — как-то облегченно кивнул Сергей. — Это правильно…
— Она сама из Иркутска, у нас тут по контракту работает. Банк на ноги ставит. Два с лишним года ей еще. А потом, может, в Иркутск переедем. Она вообще… женщина стопроцентная…
— Ну видишь, как хорошо. Не у меня одного изменения… Ладно, Юрич, давай за Анархиста. Чтоб там ему, как говорится…
— Угу…
Выпили не чокаясь. Сергей признался:
— Как-то тянуть стало к водярке. Скучно что-то.
— Х-ха! И здесь было скучно, и там тебе скучно…
— Там по-другому. Здесь рычать хотелось, а там выть.
— Да-а, Серега, — не сочувствующе, а скорее осуждающе вздохнул Юрич; прошелся по комнате, заметил книгу на тумбочке, взял. — Ни хрена ж себе ему книгу забацкали! И всё недоволен! — Наморщась, медленно, по складам стал читать надписи на обложке: — Сер-ге-ю То-ло-к-ноф… Ам эн-де дер вэль-д… Как это по-русски?
— Ну типа “На краю света”…
— Про нас?.. И всё тебе плохо? Окрутел за какие-то три месяца, как в кино, бляха!..
— Да ладно, Юрич, не в этом дело…
— А в чем?.. Сколько заплатили-то?
В дверь несколько раз позвонили.
— За эту? Почти шесть тысяч.
— Долларов?
В прихожей послышалась радостная разноголосица.
— Евро.
— Норма-ал! — В голосе Юрича послышалось уважение, уважение даже, наверно, не к Сергею, а к сумме. — Евро, он же дороже, чем доллар?
— Ну рублей на пять… Губины пришли. А Олегыч что-то… что-то не слышно.
— Слушай, Серег, — вкрадчиво произнес Юрич, — а покажи.
— Что?
— Ну эти, евро.
— А, да ладно, — Сергей направился к двери, — потом. Гости же…
— Да не бойся, не отберу. Интересно просто.
— Ну, блин, что мы, сейчас их будем раскладывать здесь?! — чуть не взбеленился Сергей и, шагнув к столу, взял бутылку. — Потом, ладно? Давай еще по одной, пока они там.
— Да не хочу я пить. — Юрич сунул книгу на тумбочку. — Окруте-ел ты, Серег. Быстренько…
— Кончай, а! Ничего я не окрутел. Наоборот…
— Как это? Хе, наоборот…
— Да, блин… Каким-то себя чувствую… — Сергей резко опрокинул содержимое стопки в рот и рыкнул, сморщился. — Вот… Хух… Вот артистов взять или певцов, даже писателей известных… Смотришь на них по телику — всё вроде нормально. Выступают, играют… А… Я как-то Киркорова встретил, на улице так увидел, в жизни. И — совсем не человек. Кукла такая двухметровая идет… Понимаешь?
— Да нет, не очень… И что?
— И я себя таким же начинаю чувствовать. Меня показывали по телику несколько раз… Посмотрел — ни фига, думаю. Тоже как кукла. Ну не живой… теперь.
Возбужденно-радостные голоса приближались к комнате.
— А, ладно, — выдохнул Сергей. — Фигня это всё… Потом.
— Мо-ожно к ва-ам? — И в комнату вплыли муж и жена Губины, оба полные, невысокие, лет за пятьдесят, этакие бодрячки; за ними — Юрий Андреевич, Людмила Петровна с тарелкой хлеба…
— Извините, что тесновато, — тут же стала оправдываться Людмила Петров-
на, — но это виновник торжества так пожелал. Чтобы в его рабочем кабинете…
— Мам, хорош… Садитесь, пожалуйста! Всё хорошо.
Губина, мягко опускаясь на стул, пораженно приговаривала:
— Ну и стол!.. Ну и сто-ол!..
— Да-а! — соглашался Губин. — Пир настоящий…
Кое-как расселись. На некоторое время замерли.
— Олега только нет еще, — первой очнулась Людмила Петровна. — Что, ждать будем или начнем?
Сергей посмотрел на часы:
— Начало восьмого. Сам виноват… Так, кому что? Водка, вино?
— Мне вина! — подняла руку Губина.
— Я бы водочки, — неуверенно ответила Людмила Петровна, — капельку.
— Я тоже вина, — сказал Губин. — Завтра тяжелый день, к сожалению.
Губина пригляделась к лежащей на блюде птице:
— Люда, это у вас не гусь ли?
— Гусь, гусь! Сережа купил на рынке. Два пакета утром принес всякой вкуснотищи. Даже креветок…
— Пап, ты водку? — перебил ее Сергей.
— Не откажусь ради такого дня…
Людмила Петровна обратилась к Юричу:
— Как ваши дела? Там же всё, в банке?
— Так точно. Куда метаться-то? Нормальное место… Сегодня подменился, пришел Серегу поздравить. И вас!
— И очень хорошо сделали! Вы же Сереже очень с рассказами помогли.
— Да ну, что я… Я — так… Олег, это — да!
— Олег вообще замечательный парень! Олега Тишкова ведь знаете? Светы Тишковой сын.
— Конечно! — воскликнул Губин.
— Света — прекрасная женщина! — поддержала его супруга.
— Вот ее сын, Олег, очень помог Сереже…
— Мам, мне много кто помог… Давайте приступим.
— Да! — И Губин неуклюже, чуть не сдвинув животом стол, поднялся. — Позвольте мне озвучить первый тост. По праву старшего… — Прокашлялся. — Я… я бесконечно рад, что нахожусь сейчас здесь и по такому поводу. Серегу я знаю, что называется, с самых пеленок. В машинки вместе играли, лепили солдатиков пластилиновых. Помнишь, а? — Губин подмигнул Сергею. — Но всё это в прошлом. Вот и ты стал взрослым. И сегодня мы чествуем молодого писателя, и не просто молодого, а уже, прямо в мгновение ока, ставшего известным в столице. В самой Москве!
— И не только в Москве! — шепнула супруга.
Губин шутливо рассвирепел:
— Пр-рошу не пер-ребивать пр-рофессионала!.. Да, — вернулся к торжественной интонации, — и не только в Москве наш земляк и сын нашего молодого города стал известен, а и в Европе! И там теперь знают о нас, что мы — есть! И поэтому я рад не только за Сережу, за его глубоко мною уважаемых родителей, но и за весь наш город. За наш юный, по меркам мировой истории, Пионерск! Вот каких мы здесь растим сыновей! За наши таланты! Ура!
— Ура! — отозвался Юрич.
Стали чокаться, наперебой поздравлять Сергея, его маму и папу… Когда выпили и закусили, Людмила Петровна велела мужу:
— Юр, гуся поломай.
Юрий Андреевич засучил рукава и стал рвать птицу на части; кряхтел, приговаривал:
— Е-ех! Феодалом в замке себя чувствую…
— Давай-давай! — кивал Губин. — Впечатляюще. Попируем.
— А помните, как уток на костре жарили? — подала голос Губина.
— Да-а, была охота!..
— Я пальцы прямо до крови стирала.
— Почему?
— Ну как! Десять уток за раз ощипать!
— У-у…
Людмила Петровна обернулась к сыну:
— Сереж, книжки-то покажи.
— Да ладно, потом…
Губин услышал, нахмурился:
— Чего это — потом?! Давай, Серег, волоки! Действительно, тосты, вино, гусь, а главных виновников этого безобразия прячете… Ну-ка! — Наскоро вытер руки салфеткой и принял книгу. — У-у, красотиш-ша! Это немецкая?
— А! Вторая там у нас, в зале, — вспомнила Людмила Петровна и вскочила. — Вчера читать начали… — Вышла.
Губины изучали немецкую книгу:
— Бумага какая!
— Обложка…
— Даже закладка есть. Атласная!
— “Ам энде дер вэльд”… Как переводится-то?
— “На краю света”, — неохотно ответил Сергей.
— У-у, ничего…
Людмила Петровна принесла вторую книгу:
— Вот, эта на русском. Мы с Юрой полночи вслух читали…
— А нам-то дадите? — спросила Губина.
— Конечно. Жалко, что всего один экземпляр. В библиотеку бы надо, в музей, для истории…
— Да нечего там читать особенно. — Сергей стал наполнять бокалы. — Чернуха такая…
— Ну и что? — бодро перебил Губин. — Сегодняшняя жизнь этому способствует, чернухе. Главное, чтобы правда была. Настоящая.
— Хм… не знаю…
Людмила Петровна вдруг всплеснула руками:
— Господи, я опять между двух Юриев! Как тогда… Та-ак, минуточку — загадываю желание. В тот раз загадала — и сбылось! — Она сложила руки на груди и закрыла глаза.
— Правда, сбылось? — потерпев секунды две, спросила Губина.
Звонок в дверь.
— О, Олегыч! — Сергей торопливо поставил бутылку и вышел.
Людмила Петровна ожила, засуетилась:
— Так, тарелка, вилка есть… Стул еще… Юр, стул принеси, который под швейной машинкой…
— Люд, правда сбылось желание? — снова спросила Губина.
— Представляете, я загадала!..
Юрич остановил ее, готовую поведать о сбывшемся:
— Лучше не надо. Я где-то слышал, что сны, желания нельзя рассказывать.
— Да? И почему?
Юрий Андреевич внес стул и табуретку, сообщил тревожно:
— Олег с Таней пришел. Вместе.
— Ой! Как же мы все тут рассядемся? Говорила ведь — в зале!..
— Ничего, — махнул рукой Губин, — в тесноте, да не в обиде… У меня еще один спич созрел.
Его супруга усмехнулась:
— В этом деле ты специалист, дорогой, — мы все знаем…
Вошли Таня, Олег и следом — Сергей. Людмила Петровна стала устраивать Татьяну рядом с собой, но тут же воскликнула:
— Нет, всё, надо в зал! Это невозможно… — Схватила тарелку, бадейку с салатом; Юрий Андреевич остановил:
— Давайте выпьем сначала, а потом переселимся. Так, чей тост?
— Опоздавшего!
— Олег, пожалуйста!..
Олег поднялся, в одной руке стопка, в другой — книга. Он явно был растерян.
— Да… Что же… — Нашел взглядом Сергея. — Рад, что так получилось. Так быстро и удачно. Сережка, я всегда знал, что ты сможешь. И вот… Молодец! — И ударил его стопку своей.
— Сбивчиво, но оч-чень искренне! — похвалил Губин.
Чокнулись, выпили, закусили. И Людмила Петровна решительно поднялась:
— А теперь — переезжаем! Быстро, по-комсомольски. Каждый берет свой прибор и еще что-нибудь и несет в зал… Юра, беги стол раздвигай!
— Мам… — Сергей попытался запротестовать, но тут же махнул рукой, обратился к сидящей почти напротив Татьяне: — Как дела?
— Ничего. А у тебя?
— Тоже… так… Я тебе подарок привез.
— Да? Спасибо…
Стол очень быстро пустел. Гости перемещались в зал. Таня с Сергеем остались вдвоем.
Сергей опустил глаза, признался с усмешкой:
— Я о тебе каждый день там думал.
— Где?
— Ну, в Москве, в Германии… В Германии почти полтора месяца проторчал. Чтения были. От Берлина до Мюнхена… все крупные города… Море увидел…
— И что там за море?
— Северное…
Посидели молча.
— И как?
— Да не знаю, честно говоря… Как-то игрушечно всё, как в детском садике. Но трудно судить.
— Понятненько, — вздохнула Татьяна так же, как и тогда, на площади перед школой. — Пойдем к ним?
— Не надо… Маленько еще так…
— Неудобно же.
— Мне — удобно. Мне с ними неудобно… Как со школой дела?..
— Вы где? — заглянул Олег. — Там ждут.
Сергей поманил его.
— Олегыч, слушай, принеси выпить. Скажи как-нибудь… мы тут поговорим пять минут. Ладно? Выпить и закуски, а…
— Попробую.
— Как-то давят эти застолья… — сказал Сергей, катая по скатерти винную
пробку. — Тебя, это, ну, Олег уговорил прийти?
— Встретились, предложил. А что, не надо было?
Сергей поморщился:
— Не кокетничай. Мне сейчас очень плохо. Если раньше знал, из-за чего и что делать надо, то теперь тупик какой-то…
Вошел Олег с початой бутылкой водки, тарелкой, стопками.
— Класс! Спасибо, Олегыч..
— Я сказал, в общем, что вы вдвоем хотите побыть.
— Угу… — Сергей наполнил стопки. — Так долго хотел с вами выпить вот так. Давайте!
Татьяна испуганно смотрела на стопку:
— Это же водка.
— Выпей, Тань. От рюмки одной-то…
— Да я ее не пила никогда. Вы что!..
— Это хорошая, как просто горячая вода, — уговаривал Сергей. — Как проглотишь — выдохни всей грудью. Прямо так сильно — х-ху! Не бойся.
Словно ища защиты, Татьяна взглянула на Олега.
— Выпей, Тань, — с грустноватой улыбкой сказал он. — Ничего ужасного.
— Водка, это нормально, — наседал Сергей. — Вот текила или сакэ — это пакость. Сакэ теплым пьют. Фу! Тошнота настоящая. Зато суши — вкусно. Даже не суши, а у них есть такие… как их?.. Ладно, бог с ним… Тоже как суши.
— А ты ел?
— Ну так, доводилось. Меня в Берлине водили в суши-ресторан…
Олег, поняв, что он здесь лишний, тихонько вышел. Прикрыл дверь.
— И в Москве они есть, но я в Москве не был… Это такие маленькие штучки — из риса и из рыбы красной…
— Я представляю, Сережа, в общих чертах, — улыбаясь, перебила Татьяна. — Ладно, давай попробуем нашего. Водочка, колбаска — прелесть.
— Да. — Сергей поискал глазами Олега, не увидел и снова впился в лицо девуш-
ки. — Спасибо, Танюш, что вдруг взяла и пришла. Как в сказке. Честное слово.
— Совсем ты не изменился.
— Да? Это плохо?
— Если б всё можно было так легко определять: это — хорошо, это — плохо…
— Я понял. — Сергей потянул к ней свою стопку.
Чокнулись.
— Еще раз, Тань, я очень рад.
— Я, может, тоже…
Выпили.
— А-а… ф-фу-уй! Ну и гадость!
— Закуси. Всё хорошо. Молодец… — Сергей помолчал, полюбовался, как она морщится и фыркает, и серьезно, убеждающе, но и несмело начал: — Таня, послушай, я тебе предложить хочу. Только отнесись серьезно…
— Не надо только таким тоном. Я всегда боюсь, когда ты так говоришь.
— Извини… — И, будто прыгнул с обрыва, выпалил: — А поехали в Кёльн в июле! А? У меня там чтения и у тебя как раз экзамены кончатся. А, Тань?.. Знаешь, как там красиво!.. Собор громадный, вообще…
— В июле в институт экзамены, — перебила Татьяна.
— Что?.. А… Но окно все равно ведь будет. Там как раз — вторая неделя июля… Тань… Теперь визы такие, что по всей Европе можно спокойно ездить… Шенгенские… В Париж сгоняем!
— Париж… — усмехнулась девушка. — А ты был?
— Нет, в Париже не был еще. В Милане был — договор там на книгу заключали. Германию всю объехал… А в Париж… — Он заговорил как можно ласковей: — В Париж надо с любимой. Обязательно, Тань. — Спохватился, плеснул в стопки. — За исполнение планов!
— Я же пьяная буду…
— Чуть-чуть. Чтобы сбылось.
На этот раз Татьяна выпила удачно — не задыхалась.
— Отлично! — похвалил Сергей и продолжил уговаривать-объяснять: — Это все очень легко, оказывается. Даже странно… Садишься в самолет в Иркутске — семь часов, и там. И совсем другой мир, Тань!.. Знаешь, я вот по Берлину, по Милану ходил, по Мюнхену, и всё мне не в радость было. Честно!.. Знаешь — почему? Тебя потому что не было. — Он потянулся, взял ее за руку. — Так мечтал, что вот здесь, здесь, мимо этого собора, через эту арку вместе пройти бы… Честное слово… Не то что красиво там уж так, а по-другому совсем. Как другая планета. И мы, Тань…
Сергей привстал и поцеловал ее в губы. Она не сопротивлялась; он обхватил ее голову ладонями и стал целовать еще… Заглянул Юрий Андреевич, но тут же исчез… Из гама в зале выделился голос Людмилы Петровны:
— Слушайте, а давайте споем! — И сразу несколько одобрительных восклицаний…
Татьяна и Сергей поднялись. Целовались стоя.
В зале заиграли на гитаре и стройным хором запели наверняка давным-давно наизусть всеми выученную любимую песню:
Тайга с комарами, конечно, не Крым,
Но счастливы мы тем не менее.
“Даешь Комсомольск!” — мы опять говорим,
Как наших отцов поколение.
И оглушительно-звонко грянул припев:
Нужна наша молодость! Нужны наши мускулы!
Чтоб рельсами врезалась в рассветную даль!
Байкало-Амурская! Байкало-Амурская!
Байкало-Амурская ма-ги-страль!
— Что, к ним пойдем? — прошептал Сергей.
— Да. Надо к ним…
6
Комната была очень чистой, уютной, хотя и без излишка украшающих предметов. Две широкие кровати, телевизор, что-то вроде письменного стола, холодильничек под ним; тумбочки, светильники, два кресла, а между ними стеклянный журнальный столик. Чистота, строгость и уют.
В креслах сидели Сергей и полноватая, неухоженная, лет пятидесяти женщина в фиолетовой толстовке и синих джинсах. Она устанавливала на столике диктофон и одновременно объясняла Сергею:
— Я работаю на радиостанции в город Гамбург. Это будет литературная передача. Тридцать минут. Десять минут — разговор с вами, затем — читание рассказ. М? — Приподняв брови, она взглянула на Сергея, как бы спрашивая у него одобрения.
— Понятно.
— О’кей. Итак, я задаю несколько вопрос. Нужен ваш голос, а сверху него мы дадим перевод… Готовы? Включаю.
— Готов, — кивнул Сергей и тут же кашлянул. — Всё, поехали.
— Сергей, — суховатый, деловой голос женщины стал почти суровым, — по поводу вашей книги критики сошлись во мнении, что вы пишете документальность, но облекаете это в форму фикшн, то есть — беллетристика. Так ли это? Вы соглашаетесь?
— Н-ну, какие-то документальные штрихи в моих рассказах, конечно, присутствуют, — волнуясь, но не о том, что сказать, а как бы говорить плавно, длинными связными фразами, начал Сергей, — есть немалая доля автобиографичности. В основном же рассказы все-таки построены на вымысле. Абсолютно документально писать не получится в любом случае. Да и скучно, наверное, писать точно так, как в жизни было.
— Но ощущение автобиографичности очень сильно. Почему вы взяли для своего героя ваше фамилие?
— Это скорее имитация документальности, прием, чтобы сильнее воздействовать на читателя…
Женщина задавала привычные Сергею вопросы, их задавали практически все журналисты, бравшие у него интервью в последнее время, а он привычно, почти механически отвечал…
— О’кей! Последний вопрос. Над чем вы работаете в последний момент?
— М-м… Н-ну, составляю сборник вещей… короче говоря, сборник рассказов и повестей тех, кому нет еще двадцати лет.
— Нет двадцати лет?! — изумленно переспросила журналистка. — Очень интересно!
— Да. Дело в том, что то издательство, где вышла в России моя книга, бросило, так сказать, клич присылать молодым своим произведения. Набралось уже больше сотни… Я читаю и отбираю для сборника лучшие. Очень сильные есть.
— Ну вот, хорошо. — Журналистка хотела уже выключить диктофон, но спохватилась: — А свои?
— А?
— Свои произведения работаете?
— Свои… — Сергей поежился в кресле, поблуждал взглядом по стенам. — Роман пытаюсь писать. Некое такое обобщение моих рассказов. Конечно, ситуации новые будут, но герой в принципе тот же и место действия… Но трудно уже об этом стало писать.
— Почему-у? — на лице женщины тут же изобразилось сочувствие, но и недоумение.
— Ну, как… Понимаете, моя жизнь очень изменилась за этот год. Столько нового… И трудно обратно влезть… Ну, об этом тоже трудно говорить вот так… в нескольких словах объяснить. Но! — Он широко улыбнулся. — Но, будем надеяться, всё сложится в итоге отлично. Муки творчества необходимы!
— Да. — Журналистка подождала, вдруг Сергей еще что-нибудь скажет, затем выключила диктофон. — О’кей, спасибо! — Принялась убирать в сумку аппаратуру, блокнотик. — Благодарю за беседу. — Поднялась.
— Да не за что. — Сергей тоже поднялся. — Вам спасибо… Извините, забыл ваше имя.
— Ева. Ева Лурвин.
— Красиво… Ева, водки хотите?
— Водки? — насторожилась журналистка. — О нет-нет, спасибо, Сергей. Я с удовольствием, но мне еще надо… Еще дела, дела…
— Как хотите. Что ж, тогда до свидания.
— До свидания, Сережа! Надеюсь, мы еще будем встречаться!
— Угу…
Проводив Еву, Сергей упал в кресло, вытряхнул сигарету из пачки. Закурил. Посидел. Взял с тумбочки тетрадь, снова уселся. Полистал ее. Это был черновик того, что Сергей называл романом. Страниц тридцать… Отбросил на кровать. Взял пульт дистанционного управления, включил телевизор.
На экране тот же бразильский сериал, что и в России, только речь немецкая. Сергей сменил канал. Высокий красивый мужчина и маленькая поджарая женщина рекламируют тренажер… Сергей достал из холодильничка бутылку водки, колбасную нарезку. Выпил рюмку, закусил. Убрал водку и колбасу в холодильничек.
Сел с тетрадью за стол, взял ручку. Посидел, почитал, что-то поправил в тексте. Потом долго смотрел в окно. За окном — сероватое небо…
Бросил тетрадь на кровать, опять достал бутылку, закуску. Выпил и взял пульт. Стал блуждать по каналам. Мультфильмы, телешопы, сериалы, музыкальные клипы… На тридцать каком-то — сплетшиеся, шевелящиеся тела обнаженных мужчины и женщины. Но эта картинка длилась лишь несколько секунд, затем чернота и по центру экрана — квадрат с надписями не по-русски. Большими буквами: “PAY TV!”
— Платненькое, — хмыкнул Сергей.
Но звуки совокупления остались — стоны, всхлипы, громкий, рыдающий шепот: “О, е! Е-е!..”
Сергей напряженно вслушивался в эти всхлипы, стоны. Курил…
Щелкнул дверной замок, и он торопливо выключил телевизор. Вошла Полина. Она выглядела моложе и еще оживленнее. Радостно улыбнулась:
— Привет, дорогой!
— Привет.
Подошла, поцеловала его в макушку. Увидела бутылку:
— Да ты у нас как О. Генри!
— Почему это?
— Призываешь музу алкоголем… Но, смотри, не увлекайся — О. Генри от цирроза умер.
— Скорей бы.
Полина присела на ручку кресла, потрепала Сергея по голове.
— Не меланхольничай. Всё просто отлично! — Поднялась, прошла к шкафу в прихожей, стала переодеваться. — Завтра после чтений мы приглашены на один очень важный фуршет.
— Ну, это уж как обычно. — Сергей плеснул водку в рюмку. — Куда без этого…
— Напрасно хмыкаешь. Там соберется весь берлинский литбомонд. Можно наладить очень полезные контакты.
На этот раз Сергей усмехнулся беззвучно и выпил; Полина вернулась в халате, плюхнулась в соседнее кресло, сообщила серьезно, как что-то очень важное:
— И еще — на чтениях будет Йозеф Шранке!
— Да-а! — сделал вид, что изумился и испугался Сергей. — А кто это такой? — Потянулся к бутылке.
— А это, дорогой Сережа, такой персонаж — он ходит по подобным мероприятиям… Налей мне тоже, пожалуйста. Очень устала… Йозеф приходит на концерты, выступления, чтения и устраивает какую-нибудь выходку. Соком плеснет или пирожное кинет, или плюнет. Это считается знаком признания… Вот теперь гадают, на кого он завтра свое внимание обратит.
— Очень интересно! Оч-чень!
— Ну чего ты всё фыркаешь? — Лицо Полины стало плаксивым. — Знаешь, как я набегалась… Пожалей меня… Сере-ож… — Потянула к нему руку через стол, но что-то вспомнила, перестала играть: — Кстати, а Ева была? Вы говорили?
— Корреспондентка?… Угу. Всё нормально. Всё рассказал…
— Хорошо… Выпьем же за завтрашний успех! Завтра очень важный день, Сережа. С такими людьми в одной упряжке будешь: Потапов, Ухновская, Павел Зубов…
— Давай. — Сергей прикоснулся своей рюмкой к рюмке Полины и скорее выпил.
Посидели молча.
— Что ты такой в последнее время? Что не так?
— Да как-то всё… — Сергей поморщился. — Признаться? Надоело всё… Как-то я разжижился.
— Разжи… что?
— А, ладно… — Он отмахнулся; смотрел вниз. — Не могу я ничего делать.
Вон, — мотнул головой в сторону тетради, — с десятью страницами сколько вожусь и ведь вижу — херня. Херня изначальная. В каждой фразе, строке… И потому это, что так живу теперь. Фуршеты-хренеты, самолеты, чтения… Баловень судьбы какой-то.
— Сибирский Мартин Идэн.
— Нет. Он себе спички в глаза вставлял, чтоб добиться… А я?..
— Вот, правильно! — почти с радостью воскликнула Полина. — Это я и хотела услышать! Писатель, дорогой Сергей, это тоже работа. Профессия. И заключается она не только в том, чтобы создавать тексты, а и в том, чтобы уметь их раскручивать. Привлекать к себе интерес. Ты, Сережа, теперь общественная фигура, а это требует огромных сил, жертв некоторых, напряжения. — Видя, что он снова наполняет рюмки, Полина попыталась остановить: — Достаточно, наверно. Утром опять будешь стонать.
— Я теперь всегда стону. Хоть с похмелья, хоть как… Давай, Поль, по последней. И не… это… не читай мне нотаций. Знаю я всё. И сколько денег вложено и про отсрочку от армии, и что ждут от меня, и остальное всё… Но не могу я… Этих читал — для сборника… Фигня же, детский лепет сплошной. Эпатаж голимый. А будет под моим именем. Дескать, я это одобрил, на… напутствовал. — Сергей встретился взглядом с Полиной, вздохнул. — Не смотри так, ради бога… Я понимаю — загордился, типа, у самого лепет… Нет! Я теми своими рассказами дорожу. Я их честно писал и не думал, что их когда-нибудь возьмут и выпустят. Просто в голове этого не держал… Помнишь, ты Синявского давала читать?
— Помню, Сережа. Успокойся.
— Да я спокоен, блин… Просто надо же сказать когда-то.
— Говори. — Полина закинула ногу на ногу. — Говори, излей душу.
— Не издевайся. Я ведь… это… Ай. — Он досадливо тряхнул головой, бросил водку в рот. — У Синявского что писатель — человек, который крест на себе поставил, живой мертвец, что его вообще надо из людского общества гнать, как выродка… И когда я писал, я таким и был. И двадцать тысяч вокруг такие же. Тайга, сопки, железка, станция, на которой два поезда в сутки тормозят на две минуты. И тридцать пятиэтажек со мне подобными — идиотами и детьми идиотов. И я для них писал… один из них. А теперь… А? Кто я, кто они…
— Да ты для них столько здесь делаешь… Именно здесь! — перебила Полина. — Ты всему миру говоришь, как их обманули.
— Аха, конечно… Обосрал, бабок огреб и — нормал… Не могу я в общем писать…
— О другом пробуй.
— О чем?
— Хотя бы о том, каким стал. Как из тебя, — с каждым словом Полина раздражалась все сильнее, — из тебя такого честного, чистого проект сделали, заставили детский лепет рекламировать, роман требуют. Как старая тетка тебя окрутила. Как всё тебе осточертело. Журналисты, фуршеты, перелёты, паспортные контроли. Напиши. Разнеси всё это к чертовой матери. А что? Людям понравится — честный, искренний юноша из глубинки восстал против бизнесменов литературных… Давай, Сережа. Я серьезно говорю.
Сергей, проливая мимо, наполнил рюмки.
— Пойми, пожалуйста: если уж взялся, ввязался в дело — нужно работать, — снова переходя на ласково-убеждающий тон, продолжала Полина. — Из всего можно создать достойный продукт… Хорошее, качественное произведение. И новое — и лучше всего крупная вещь — тебе позарез сейчас нужно. Тебе, Сережа! Раз в год нужна новая книга, по крайней мере хоть что-то новое, иначе тебя просто забудут. И всё, Сережа, и на хрен ты будешь нужен… А по второму разу имя очень трудно открыть… Поэтому и дурацкий сборник этот придумали, чтоб фамилия “Толокнов” на слуху была.
Сергей усмехнулся и выпил.
Полина с минуту наблюдала, как он сидит съежившись, повесив голову. Пересела к нему на ручку кресла.
— Сере-ож, ну что ты из себя мученика какого-то делаешь? Что, к себе туда вернуться хочешь? В тайгу?
— Да лучше туда, чем так…
— Хорошо. Хорошо, возвращайся. Никто на коленях просить не будет. Но сам ведь… Когда лето безвылазно прожил там, ведь по десять раз в сутки названивал. Не сможешь ты больше там. Но и здесь за красивые глазки тебя никто не будет держать. По фуршетам водить. Единственный шанс — сесть за стол и работать. Писать надо, не ныть, а писать. Пи-сать!
— Да повеситься надо.
Полина встала, прошлась по комнате.
— А что… тоже выход, кстати сказать. Писателю это бывает на пользу.
— Спасибо. — Сергей взял бутылку за горлышко.
— Поставь!.. Перестань пить!
Он налил, выпил и, задыхаясь от водки, забормотал:
— Д-да-а… Ну ты и сука… Попал, в натуре… Жалко, веревки нету. В этой Германии, блин, только это…
— Тебе веревку дать? — с холодным бешенством спросила Полина.
— А что, припасла?
Она достала из шкафа колготки и бросила Сергею.
— Ох, романтично-то как! — Он вскочил. — На женском белье! Та-ак… — Быстро оглядел комнату и, подойдя к изогнутой металлической спинке кровати, стал привязывать к ней колготки, пропел: — А он повесился на мамином чулке. Ка-айф!..
— Сережа, ложись спать, пожалуйста. Перепил — ложись и выспись. Хватит в Есенина играть… Перестань.
Он всё возился с колготками. Узел соскальзывал с покатой спинки, приходилось развязывать, затягивать по новой. Но — не получалось… Понаблюдав за этим, кажется, бесконечным процессом, Полина взяла с кровати тетрадь, села в кресло. Стала листать…