Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2005
Уроки Фэншуй
Скромен, но в то же время почти всеохватен.
Жалкая горстка пепла, как хотеньями ни бушуй,
Не заслонит судьбы невыводимых родимых пятен.
Что случилось — случилось. В юго-западный угол торшер
Установленный должен навеки привлечь партнера.
Покупая бесстрастный компас, о чем мечтаешь, mon chere,
С чем в себе воюешь, из души своей, тем не менее, не выметая сора?
Китайского с василеостровским слишком гремуча смесь.
Посильнее, должно быть, альянса французского с нижегородским.
Язычок прикусила на время дизайнерская кастовая спесь,
Со всем своим реквизитом садо-мазо-никелево-броским.
Расчлененкой веет от одного, от другого — кодировкой чужой,
Собственный дух ослаб, вот и гоняются то за драконом, то за трехногой лягушкой…
Господи Боже, вытяни-ка нас самой задубелой своей монотеистичной вожжой,
Проучи-ка как следует самой хитроумной своей китайской ловушкой!
* * *
лишь бы что-нибудь о смерти —
или автора,
или текста,
или смысла,
или звука…
Ну, хоть о чьей-нибудь смерти,
чтоб можно было наконец-то
приступить к ритуалу:
могила,
ограда,
скамеечка,
цветочки
и нескончаемые поминки
(с подробным перечислением
участвующих!) —
в разные дни,
на разные голоса,
с разными напитками,
оплакивания
с кощунственным привкусом
торжества –
ну наконец-то!
ты-то умер,
а мы-то живем,
мы — победители,
вау!
и теперь
на своем экстенсивном
революционном
тупиковом пути
камлаем по-своему,
чтоб было чем придать
несуществующий,
но запротоколированный смысл
ускользающей ткани бытия,
не дающейся в руки
ни одному портному,
шьющему платье
голому королю.
* * *
…Не так мучительно, не знаю почему.
А.Кушнер
Судьбы своей ван-гоговы жнецы —
Куда ни глянешь, всюду зришь искусство,
Неудержимо прущим сорняком
Сквозь жизни неоформившийся ком —
На кой нам эстетическое чувство?
На кой нам помнить, кто что рисовал,
Зачем нам знать, кто, словно Бог, хорал
Из хаоса выдавливал скульптурно?
Ассоциаций плотные ряды,
Как карасями полные пруды,
Нас окружают кольцами Сатурна.
И пусть. Их паутина не слышна,
Но пахнет кровеносная мошна,
И памятливое не дремлет око,
Внеродовую напрягая связь,
И чувствуешь, забвенья не страшась,
Что с ними впрямь — не слишком одиноко.
Нелюбовь
1
чистая молодая кожа,
белоснежная улыбка,
ореховые глаза…
Но — фокуса уже нет,
того, который боксерски ударяет
прямо в солнечное сплетение.
Лицо не ослепляет
и не собирается в событие,
а распадается на составные части,
как на картинах кубистов…
И вдруг понимаешь,
откуда этот набор
разноцветных кубиков
на их полотнах —
тоже от отсутствия
любви…
2
как головастик превращается в лягушонка,
как гусеница превращается в мотылька
или бабочку,
или стрекозу —
хотя черт его знает,
из чего получается стрекоза,
когда лихорадка превращается
в тридцать шесть и шесть,
а озноб сменяется комфортом нормы,
когда хаос трансформируется
в упорядоченные картотеки,
а какофония — в привычные гаммы,
когда пол становится полом,
потолок — потолком,
а линия горизонта
возвращается на свое место
круговой обороны,
тогда и наступает
тишь
глубокого
нокдауна,
пораженного
грехом
нелюбви.
Вспоминая Александра Блока
Как промытое к маю стекло,
Как стоянье Бориса и Глеба,
Как надежда, невзгодам назло.
Голос чист, да хрипит подголосок,
Да фальшивит безрадостный хор…
Но глядит с выцветающих досок
Ободряющий пристальный взор.
Точка зрения
Вот портрет, написанный с точки зрения носа,
Натюрморт-субшафт — никакого в нем интереса,
Кроме погребенного в недрах сознанья вопроса:
Антропоцентричен мир или нет — кто скажет?
Разве тот, кто молчит уже две непроглядных тыщи
Промелькнувших лет, а художник, что холст свой мажет
Бесконечный, не мастерство нам победно кажет —
Жизни ищет смысл, который вовек не сыщешь.
* * *
А у меня — тоже беда! — мобильного телефона,
Голубиная почта в отлете, даже простого привета
Не услышать — налицо дефицит эмоционального фона.
Впрочем, может, и к лучшему. Сам, милый мой, подумай,
Что мы нового можем сказать друг другу? — Что жить больно?
Как ни кувыркаешься с боку на бок, как рысью, пумой
Ни стараешься красться по краюшку — без толку. И — довольно.
* * *
Регулируя поток стрелками-руками,
Время — это Бог, неощущаемый, как чужие усы,
Как события, переживаемые незнаемыми двойниками.
Время — это то, что пощупать нельзя,
Можно только сгорбиться под его непосильным грузом,
По невидимой наклонной неудержимо скользя,
С усыхающим мозгом, с растущим пузом.
Время — это мышь аполлинеровская, грызущая мир,
Будто сыр в мышеловке с уже удаленной пружиной,
Время — это пир абстракций, самый роскошный пир!
Эй, Платон, присаживайся со всей своей философской дружиной!
* * *
кошкой домашней,
а вышло —
бездомной дворнягой,
а вышло —
пчелой трудовою,
а вышло –
цикадой звенящей…
* * *
Предавая сто раз на дню,
И судьбой своей не владел,
Только я его не виню,
Не корю — не благодарю,
Забываю не к декабрю:
Что душа, то своя парша —
Лишь для Господа хороша.
* * *
Одиллию сулит раздетая Одетта
У водной глади с выбритым пушком.
Ей не хватает перышек в прическе,
Повторены ее желанья в воске
Охотника с полураскрытым ртом.
Он загляделся, он забылся малость,
Не понимая, как здесь оказалась
Та, для которой мир спалить не лень.
Здесь знойно, здесь, пожалуй, слишком людно,
Здесь телом обмануть совсем не трудно.
На свете счастья нет. Но есть жара и тень.
И озеро с кувшинками, и даже
Прекрасный миг, когда гормон в плюмаже
При всем параде вышел на парад.
А то, что написал поэт-философ,
Оставим в прошлом. Это без вопросов.
Он сам был — ах! — обманываться рад.
* * *
Хоть что есть мочи
Посреди вселенского плача
И вечной ночи
Эта жизнь нам морочит темя
И застит очи,
А дружки ее в это время,
До добра охочи,
Выворачивают карманы
Пустые наши.
Все равно мы от счастья пьяны,
Как бомжи от каши.
Все равно в этой тесной щели
От тьмы до тьмы же
Мы к одной, поднебесной, цели
Вострили лыжи,
Несмотря на погоду злую,
Заносы, ветер…
Вкус последнего поцелуя
После вспомни, Вертер,
Даже если дыра сквозь тело,
На коже наледь.
Все, что жило в тебе и зрело:
“Я” твое — лишь память.
* * *
Темнеет участь, как кора на древе,
Как нераскрытая до срока книга,
Как материнства страх и жажда в деве.
И да, и нет — в них полнота союза,
Как инь и ян, как смена дня и ночи,
Как песнь, что нежно нашептала муза,
В самозабвении смежив, как ангел, очи.
О, да и нет! — не сестры, и не братья,
Два разных сна, две стороны монеты,
Сближенье недоступно им, объятье,
Но лишь — слиянье на исходе Леты.
* * *
Когда скатерть-самобранка улетает ковром-самолетом,
Когда двое из ларца не способны добавить счастья
Никакими усилиями, никаким премиальным лотом,
Когда гуси-лебеди заклевали твою удачу,
А емелина щука золотую твою рыбку съела,
Когда жалкую мелочь тебе выдают на сдачу
И не ладится давно никакое благое дело –
Это значит одно: пора изменить хоть что-то
В отношениях с миром. Конкретно себе задачу
Обозначь и действуй, как на равнине пехота,
Изменяя рельеф. И систему мифов в придачу.
* * *
Благословенна морось заоконная,
И влаге соприродная душа,
Благословенно все, что жить пытается,
Что за последний камушек цепляется
Над пропастью, скользя и не дыша.
Благословенно вечное усилие,
Благословенно пишущих обилие
И вовремя пришедшее письмо,
Благословенно нежное участие,
По сути, заменяющее счастие,
А, может быть, и счастие само.