Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2005
* * * Мчатся тучи, вьются тучи, Кто-то мчится средь полей, Но отнюдь не бес летучий, Не Разбойник-Соловей. Есть такая птичка страус — Обгоняет поезда: Занимательная странность Эта быстрая езда. Так и ты, поэт, бесцельно Вслед за поездом бежишь Сквозь огни Святого Эльма И навязчивый Париж, Чтоб уродливою тенью Промахнуть через поля Перелетному томленью И судьбе благодаря. Птичка божия не знает Ни заботы, ни труда, Но не та, что обгоняет Спозаранку поезда, Чтоб под куцым семафором — Ну хотя бы на вершок — Вопреки житейским спорам Спрятать голову в стишок. * * * Человек человеку — как рыбе язык, И мучительно слово его. Только верь, если он говорит, что привык Заговаривать то, что мертво, И торчать посреди, словно башенный кран, Перекрикивать кровь, и бутан, и пропан, Чтобы гласных нектар и согласных вельвет Пропитали друг друга, пока Он кроит в темноте изнуряющий свет Языка тчк Языка. * * * Железный стержень лет Уже в тебя ввели. И больше нет внутри Ни слежки, ни печали. Дожди взлетают с трав, Обочин и земли. На небе в этот раз Предохранитель сняли. Люблю громоотвод Надкушенных садов, Когда на все готов Пирамидальный запах. И молния войдет, Как музыка, без слов. Как импрессионист В траву, где ты и завтрак. * * * Весна на меня права имеет, весна права, имея меня внутри своей ледяной зари. Зареванная земля права, этот воздух для в меня, как посланье для синицы от журавля. * * * Балласт белизны откатил за февраль, И зыблются мокрые крыши. Весна применяет меня, как словарь: Листает, находит и пишет. Пора превозмочь грамматический род И пол превозможется, если Почувствуешь, как потихоньку поет Последняя скрипка в оркестре. Потом все яснее она, все мудрей, И вот пожимает ей руку Седой дирижер, искусительный змей, Мой мастер по свету и звуку. * * * Дрезина впереди дрожит, как медиатор На струнах колеи, ушедшей в никуда, Но пальцы разожмет патологоанатом — В пустом лесу опять настали холода. Рубашку скинет Пастернак передо мною, Я вышла из нее, и хочется назад. Но мне не сделать па, я этого не стою И потому иду, куда глаза глядят. Зачем же ты, поэт, назвал мне все, что было? А может, не назвал — всего лишь намекнул, Но этого вполне хватило для Тортилы, Задумавшей в стихи податься, как в загул. На станции — рассвет и запах креозота, Весь в фенечках стоит хиппарь-локомотив. Но ангел прав, меня хранящий для чего-то: Едва ли я уйду, совсем не заплатив. * * * Саксофон отбросил свой хвост — блюз. Выгибает спину рояль — брысь. Хорошо не думать, что смысл чувств Спрятан в ящике хрупком, где «верх—низ», Да еще и надпись «не кантовать», Да еще бокалы и то, что в них. А рояль, как вздыбленная кровать Для распутных клавишей — клавиших. * * * Мы Невский проходили целиком. У набережной не остановиться, Когда Нева всего одним глотком К присяге пригибает очевидца… Дуга искрит, гранит, чугун, трамвай, Васильевский, ростральное терпенье Колонны: проходи, не забывай, Приезжий, — раньше видел, но теперь не Увидишь, как врасплох дворы сквозят Внутрь коммуналок, если зазеваться. И самый зимний в мире Летний сад В снегу и сказке на четыре пальца. * * * Сшивая телом запахи вокруг, Ты заново увидишь полотно. Игла беззвучна. Обостренный слух Вонзается во все, что не дано. Сквозь нас продетый воздух был суров. Льняная нить войдет, вильнет, прильнет, Чтоб нанизался голос, полный слов, И шепота досадный недолет, И выпоротый смех, и смежный страх, Изображенья удлиненный слой. Все это оседает в головах, Сшивающих пространство, как иглой. Остался перламутровый укол В том месте, где впервые сделан вдох, В том самом, где сквозь гобелен прошел Твой девственный Единорог. * * * Художнику Андрею Блудову Стрекозелье на холсте варится, Патину пропитывает мед. Коконы животного и птицы Ласково художник развернет. Где гербарий истекает светом На вощину — шевеленье лиц: Нумизматы бродят по монетам, За багетом прячется Улисс. Сколько б зелье зреньем ни глотали — Мёбиус мотает все на ус, И стрекозы, сбитые в Версале, Лаковы и лакричны на вкус. * * * Боюсь вещей. Их всюду много. Но как порядок навести? Он — как иголка в центре стога. Из упорядоченности, Воспетый сотнями поэтов, Трамвай приходит. Безбилетов Его фамилия. Давай, Умчи меня, 8-й трамвай. 11-й и 10-й, Не тяготись моею платой. Ведь ты недаром вписан в рельсы И разомкнуть их не надейся. Ход Зачерпывая дождь всем телом, как свиданье, Я в город захожу и пробую на соль. Я пробую войти в твой обиход заранее — Созвездьем светлых рыб, а вовсе не слезой. Покажется, что дождь, идущий через силу, И город проливной в реке сойтись могли б. На что меня ловить, я объясняю сыну: Сомненья книжный червь как раз для этих рыб. Вот на крючке сидит наживка — Эвридика. Что ж медлишь ты, Орфей, тяни и подсеки. И вынется Аид. Но рыбам не до крика. Бесслезный рыбий глаз глядит из-под реки. * * * Солнце заглаживает вину. Солнце удерживает меня. Я без него не протяну Душу в ушко этого дня. Там Там, где пахнет поулочно лип лабиринт, Пух лебяжий прижали к губам Первозванные Леда, Андрей, Лоэнгрин, А вокруг — куполов кегельбан. Дегустатор припал к золотистой щеке Там, где паузы тоньше всего. Сколько смертного в каждом глотке и пупке — Удивленно круглящейся «о»! Но на точке росы вдруг напрягся язык... Там Валгаллось. А день был тяжел. И Чеширской улыбкою город возник По дороге в безличный глагол.