Рубрику ведет Лев Аннинский
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2005
Я не ищу шелковых путей,
я ищу Шелковый Путь.
Лейла Махат
Узнав, что Лейла Махат родилась на берегу Балхаша, немецкие искусствоведы заглянули в справочники, выяснили, что в одном конце этого озера вода пресная, а в другом соленая, и это сосуществование начал “транспонировали” на ее художество. Бескрайность, безграничность, бесплодность земли — и упрямая концентрация цвета. “Зеленый треугольник”, собравший десять лет назад молодых алматинских модернистов и репинский институт в северной российской столице. Выставка в Анкаре, выставка в Берлине… Как совместить горизонтали Казахстана с вертикалями Германии?
В художнице на миг проснулась жена дипломата:
— Между немцами и казахами разница невелика. Ну, может, немцы чуть попунктуальнее.
Наследница древних кочевников, которых греки запомнили под именем номадов, она привыкла к путешествиям, к гостеприимству и поверила, что бесконечно далекие точки можно связать шелковой нитью искусства.
Европейская земля расчленена, расчерчена, расчислена. Азиатское небо нерасчленимым бирюзовым шатром покрывает всех. Может, эта общая синева над желтой равниной пробудила художественный инстинкт в душе казахской девочки, которая вовсе не помышляла стать художницей, а просто клала перед собой бумагу, а на бумагу клала красочные пятна: красный цвет заражал энергией… желтый согревал… синий помогал дышать… фиолетовый будил мысль… Она не выбирала цвета, цвета вели ее, постепенно наводя на сюжеты.
Впрочем, истолковывать это царство красок в сюжетах оказалось куда труднее, чем оживлять полотно самими красками. Смысл женских силуэтов, перемежающихся силуэтами коней, мерцал в изяществе линий, в загадочности обводов, в многозначности символов.
Зрители спрашивали:
— Куда направлены взоры этих красавиц? Внутрь души? А они могут хоть на мгновение поднять глаза на внешний мир?
А внешний мир бежит по балхашскому горизонту, ускользая от ориентиров. “Казахи не просто созданы степью, они очарованы ею, они, в известном смысле, ею приручены, избалованы…”
Магия неизреченна?
Тут речь приходит на помощь кисти:
Опаленная солнцем степь…
Дорога, уходящая за горизонт.
Ветер поет свою песню без начала и конца.
И степной цветок.
Как он здесь появился? Зачем?
Разве тебя не гнет ветер, пытаясь сорвать?
Разве тебя не жжет жестокое солнце?
Разве табуны диких лошадей
еще не растоптали тебя?
Зачем ты растешь здесь, нежный и хрупкий?
Это земля для сильных и выносливых.
Что ты здесь делаешь?
Здесь кочуют странные люди,
со своими жилищами и скотом.
Здесь проходят караваны чужестранцев,
со своими товарами.
Здесь лежат самые трудные в мире дороги.
Здесь текут самые непокорные в мире реки.
Здесь по степи разбросаны камни
С письменами, высеченными тысячи лет назад.
Здесь птицы с большими крыльями
могут часами парить в воздухе.
Здесь лошади могут скакать быстрее ветра
и днями обходиться без воды.
Здесь бродят духи-легенды
и разговаривают со мной и с ветром.
Разве я могу это все пропустить?
Я должен здесь быть.
Я, степной цветок.
Но откуда у степного цветка ощущение, что он “должен”? Откуда у него в душе сам вопрос: “зачем”? Откуда слово “странный” в отношении мира, который стоит здесь тысячелетиями? Что мешает человеку созерцать этот мирострой сегодня? Значит, все-таки что-то мешает?
Простейший ответ вырывается у тысячелетней домохозяйки, прикованной к очагу:
— Ну, ты понимаешь меня? Я внимательно тебя слушаю, я знаю, о чем ты, я сама испытывала то же самое. Но я не понимаю тебя: я готовлю обед.
О, вопли женщин всех времен… Но этот обед — единственная бытовая привязка в бытийном безбрежье, я бы даже рискнул сказать: ложный выход, потому что, пообедав, человек обнаруживает: что-то ему все-таки мешает принять мир.
“Что-то внутри. В себе”.
Что же? Темп мегаполиса? Лень? А может, неизбывность вечной дистанции между любыми точками на этой тверди, между двумя душами, между “ты” и “я”? У тебя в глазах — блеск безумный, у меня — печаль. Твой голос глубок и силен, мой — сама тишина. Твое тело ярко, мое — в полумраке. Как протянуть нить меж душами, берегами, горизонтами? Какой шелк выдержит это напряжение?
Мир, уложенный в миниатюру, даже и в миниатюре выявляет жажду связи, мечту о сопряжении, надежду на контакт:
У зависти нет границ.
У совершенства нет предела.
Где справедливость?
Человек ищет себе подобного,
Чтобы его переделать.
Где логика?
Ты плачешь.
У меня разъедает кожу
Соленой влагой.
Несбыточность фатальна? Рождается человек, в душе его готовы зазвучать древние мелодии. Состарился человек, ложится, чтобы умереть. “Но ему почему-то не умирается”.
Теперь кисть приходит на помощь речи.
Синий квадрат, на котором едва проступает женский силуэт. “Все уже было”. В синем небе мерцают письмена. “Письмо из предбытия”. Синий конь, встав на дыбы, застыл в синем поле.
Красный конь, насторожив уши, застыл в красном поле. Женщина в синем застыла в красном квадрате. Женщина в красном вплетает в волосы синий цветок. Ну, подыми глаза, посмотри вокруг! Подставь ветру лицо! Мир образумится! Люди станут лучше, не будет ни злобы, ни зависти, ни жестокости, ни насилия. Всех свяжет Шелковый Путь…
Казахстан, обретший независимость, вслушивается в гул мира, где все взаимозависимо. Сзади — родная Степь, Сары-Арка, но назад пути нет. Путь назад упирается в камни, похожие на пепел в печи. Путь в будущее упирается в горизонт, спаявший небо и землю. Рыжие камни, рыжий пепел, рыжая земля…
Зеленый, где ты?
Красавица в зеленом загадочно смотрит сквозь нас, красные узоры застыли на груди, синий фон обтекает фигуру. Красавица в зеленом повернула лицо к нам, но вглядывается — в себя, красный фон мерцает желтыми цветами. Красавица в зеленом тонет, растворяется в зелени квадрата, и только узор ожерелья — синий, желтый, красный — удерживает ее от исчезновения в мареве.
Единственная граница, которая есть,
Это граница между реальным миром
И миром, который придумала я.
И она так размыта…
Размыта. И вновь собрана на полотнах Лейлы Махат шелком кисти, напоминающей, что через невменяемость мира есть Шелковый Путь.