Толстые литературные журналы в современной России
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2005
“Толстые журналы печатают только своих сотрудников”, — убеждение читателя с Интернет-форума.
“Я что-то не припомню, чтобы кто-нибудь мне настойчиво советовал прочитать произведение, именно в журнале опубликованное”, — признание газетного литобозре-вателя, в азарте самовыражения позабывшего, что именно он — профессия такая — и должен советовать остальным смертным, что почитать. При первом, журнальном появлении текста, а не спустя месяцы и годы — после выхода книги.
“Метки”, обозначающие современную литературную ситуацию: дезориентированный читатель — и массовая критика, не дающая ему полноты ориентиров.
Цель нашего заочного “круглого стола” — сугубо конструктивная: совместными усилиями читающих и пишущих людей самых разных эстетических предпочтений, политических убеждений, возраста, профессий, попытаться проанализировать нынешнее состояние литературных журналов. Определить их место — реальное и потенциальное — в культурном контексте. Выявить издательские просчеты и смоделировать перспективы развития. Да и просто посоветовать, что почитать, в конце-то концов!..
Наталья Игрунова
Круг вопросов:
1. Читаете ли вы толстые литературные журналы? Регулярно или проглядываете время от времени, что попадается? Какие? Где — в библиотеке? выписываете? покупаете отдельные номера? берете у друзей? в Интернете? Общее впечатление: скорее позитивное или разочаровывающее?
2. Что из опубликованного в последние год—два в журналах (в любом разделе) стало для вас заметным событием, о котором вы захотели рассказать друзьям, написать? Почему?
3. Какие из опубликованных за тот же период текстов, на ваш взгляд, печатать в журнале не стоило ни при каких условиях? Почему?
4. Существует мнение: толстые журналы в кризисе. Согласны ли вы с этим? Какого рода этот кризис: творческий — кризис авторов (писателей, критиков)? ситуационный — появились другие занятия, стали меньше читать; нет денег, проблемы с изданием, с доставкой? системный — изменилась вся система литературы: пришли другие авторы, другие читатели, другие каналы коммуникации — Интернет,
CD/DVD и др.? Какую роль играет здесь критика? Чем, на ваш взгляд, объясняется практически абсолютное игнорирование толстых журналов газетными и “глянцевыми” критиками?
5. Какими должны стать толстые журналы, чтобы вам было интересно регулярно их читать?
Дмитрий Бак,
литературовед, зам. директора Института европейских культур РГГУ
“В последние 200 лет в русской литературе побеждало «торговое направление»”
1. К большому сожалению, уже несколько лет вообще не выписываю периодику — превышена критическая масса в запоминании и в кубатуре жилища. Но читаю толстые журналы по-прежнему довольно регулярно — покупаю в редакциях, смотрю в Интернете. Как и встарь, предпочитаю “Дружбу народов”, “Знамя”, “Новый мир”, “Октябрь” (порядок алфавитный). Реже открываю некогда горячо любимую “Иностранку” — главное для меня теперь все же происходит в русской словесности.
И прочие журналы лежат горкой на моем столе — “Отечественные записки”, “Арион”… Впечатление смешанное: с одной стороны — живы, курилки! — в литературе случился и длится расцвет, я в этом уверен. Но, с другой стороны, не оставляет ощущение, что литература и жизнь существуют в неких параллельных реальностях: литература цветет словно бы для нескольких сотен (ну, тысяч) ценителей, к этому трудно привыкнуть. Подумать только — в XIX веке тираж “Библиотеки для чтения” или “Северной пчелы” был сопоставим с тиражами сегодняшних “толстяков”! А ведь в уездных городах их подписывали от силы три-четыре семейства да кое-где — публичная читальня. Откуда что бралось??
2. Событий великое множество: публикации С.Солоуха и А.Пятигорского, А.Эппеля и А.Дмитриева, О.Чиладзе и А.Геласимова, Б.Рыжего и О.Чухонцева…
“Рассказать друзьям” — не совсем точная формулировка. Это все равно что спрашивать одного верующего человека, какие доводы он привел в последнее время, чтобы убедить своего столь же верующего знакомого в бытии Божием! Все вокруг нас с вами — веруют в литературу, но нас мало, друзья мои, мало и не нуждаемся мы в уверениях. Неверующих убедить трудней — я стараюсь это делать в университетских аудиториях. Там сидят юные филологи, убежденные в том, что литературная жизнь закончилась если не на Достоевском, то уж на Платонове — точно. Вот им я и говорю, что вышло много книг, ставших событием лично для меня, — их написали А.Мамедов, А.Волос, М.Вишневецкая… (Заметьте: всё авторы толстых журналов, между прочим.) Статьи Натальи Ивановой читаю с неизменным интересом — это про нас, про наш воздух, про “текущий момент”… Тексты Андрея Немзера больше в последнее время отлавливаю на “Рутении” — там он словно бы продолжает иногда писать в журнальном формате, без скупого газетного подсчета знаков…
3. Пропускаю вопрос, он запоздал. Вот в 1988 году я знал бы, что ответить, — всю “возвращенку” нельзя было в “толстяках” печатать, кроме считанных вещей. Потому-то и был прерван тогда естественный “литпроцесс”, многие не смогли вовремя дебютировать, это единственное в своем роде “поколение, потерянное от свободы”. Публикация в толстом журнале имела функцию магическую. Все уже прочитали “Архипелаг” (по ночам на кухне) — так нет, обязательно надо было его в двунадесяти номерах “Нового мира” — не почитать, пощупать хотя бы. Про “Улисса” опять же все слышали, а кое-кто добирался и до переводных отрывков в старом журнале “Интернациональная литература”. Почему бы перевод Хинкиса-Хоружего сразу книгой не пустить?? Впрочем, это сейчас понятно, а тогда я плясал канкан вместе со всеми…
На мой взгляд, в журналах сейчас меньше случайных публикаций — нет партийных паровозов, “возвращенки”, довольно много качественной прозы. Публикация в толстом журнале вообще имеет несколько иную семиотику. Все-таки значительный сектор литературы “толстяками” не охвачен — книги, сеть… Одним словом, журналы стали лучше, я это хочу сказать… Потому что передаваемый ими “message” стал более лаконичным, камерным, но и… более точным, адресным, утратил претензии на тотальность.
4. Начну с конца. Газетные и “глянцевые” критики привязаны к иному ритму появления и прочтения литературных текстов — книгоиздательскому, не журнальному. Толстые журналы не могут сделать “погоды” на рынке, западный читатель вообще не может уразуметь, зачем это покупать неудобную по формату книжку (в карман не положишь!) за немалые деньги, коли там, с одной стороны, роман никогда в одном номере до конца не дочитаешь, а с другой — вместо окончания романа — критика, рассуждающая о чем-то, в данном журнале не присутствующем. Книгоиздательский ритм — что дыхание: регулярен, размерен и безостановочен. Таскать тебе, читатель, не перетаскать, дух не перевести — глядишь, пора уж следующую порцию воздуха набирать. Помню, меня мама в магазин посылала “за сыром”, “за молоком”. Я и подумать не мог, что если уж удалось полтора сорта тогдашнего сыра застигнуть на витрине, то могут быть еще какие-нибудь. Проблемы. Съел — и порядок! А вот мой сын из ста сортов сыра непременно выберет именно тот, что ему по душе, и времени не пожалеет. Много, слишком много литературы вокруг, и никаких тебе многотомных “Материалов съездов в постановлениях и решениях”…
Как мы привыкли к своим кровным старым вещам, будь то стоптанные тапочки или “вечное перо” с сорокалетним стажем. Конвейерные люди живут иначе — все предметы становятся одноразовыми, немедленно морально устаревающими, исключающими привыкание. Могли ли вообразить счастливые обладатели “ФЭДов” и “Зорких”, что появятся одноразовые “мыльницы” за пару долларов??
Что, значит, литература превращается в однодневку, в стертый пятак? Да, в каком-то смысле это так, сколько ни плачь. С появлением книгопечатания тоже многие сетовали на то, что штучное, почти таинственное изготовление и прочтение книги превращается в бездушный механический процесс. Толстый журнал самим набором своих традиционных рубрик задает прекрасную архаичную программу чтения, приучает долго смаковать вкус старого вина, а не глотать ядовитую “колу” регулярными судорожными глотками. Уже в XIX веке эта программа сложилась: от отечественной прозы — к переводной, потом — критика и библиография, затем —новости, “смесь”, наконец, модные картинки. Читатель у камина костяным ножом, не торопясь, разрезывал страницы, поглощал сперва прозу, потом стихи, дальше критику на другую прозу — прочитанную в прошлом месяце, и т.д. Все связывалось воедино, одно вытекало из другого. Конвейерный человек живет в нескольких параллельных программах чтения, непрерывно “щелкает клавишами” на своем внутреннем “пульте”. По одному каналу — сплошные романы в формате покетбука, по другому — ревьюз, по третьему — политика, а затем реклама.
Журналы в кризисе?? Да что за вопрос?? А балет — в кризисе с тех времен, когда приятель Онегина поделился с нами новостью: “Балеты долго я терпел, / Но и Дидло мне надоел…”? А Сократа печатали? А Христа печатали? Ну, конечно, балет с появлением дискотек и стрип-клубов утратил прежнюю монополию, но не исчез ведь? Просто перегруппировал силы, набрался у эпохи ума-разума!
Да, поэт у нас больше никогда не будет поперек себя шире, он станет наконец поэтом, и только. Ну и пусть! Разве Рене Декарт (Картезий тож) страдал от того, что его философскую латынь понимали в Европе единицы? Неужто тысячи выпускников философских факультетов, слышавших звон о феномене и ноумене, повышают статус философии?? Секуляризация, опрощение доступа к “высокому искусству” достигли высших пределов как раз в эпоху наивысшего расцвета “литературоцентризма”. Вот и началась обратная реакция, вторичная сакрализация, затруднение приема. Остаются в ценителях одиночки из посвященных, и что ж? “И что-о-о ж?? Земфира — не верна-а-а”?? Поднимать балет до уровня дискотеки?? Ничего, коллеги, ничего — молчание… Без меня, пожалуйста. Не призываю радоваться происходящему, но и в колокола бить не след — все спокойно (не в Багдаде, правда, но…). Я ведь с цифрами и фактами в руках доказать могу, что последние 200 лет в русской литературе всегда побеждало “торговое направление”…
5. Ничего особенного предпринимать не надо — легко перейти грань собственной специфики, нужно просто следовать традиции и своему направлению, ну, разве что быть чуть шире во вкусах… Можно сколько угодно точить скальпель, но в лазерный луч его не превратишь… Сапожнику не след гоняться за тачанием пирогов, сказано же! Да, еще нужно — привлекать к сотрудничеству молодых, двадцатилетних. Они ведь не будут дожидаться своей очереди, они нынче ранние! Так и норовят уйти мимо толстожурнальной культуры. А тогда традиция прервется и мы с вами, друзья, останемся последними могиканами, гуронами и сиу в одном флаконе, будем друг с дружкой в солдатики играть на старости лет.
Владимир Бондаренко,
литературный критик, главный редактор газеты “День литературы”
“Кризис журналов — в отказе от критики”
1. Читаю регулярно. Раньше выписывал и покупал почти все центральные литературные журналы. Теперь читаю в Интернете. Жаль, что журнал “Дружба народов” в отличие от “Нового мира” и “Знамени” долгое время приходил в Интернет с опозданием на два-три месяца. Можно же делать сетевой вариант со стадии верстки, тогда бы и у “Дружбы народов” было в Интернете больше читателей. Впрочем, вы уже постарались ликвидировать этот разрыв.
Общее впечатление от журналов — они и сейчас нужны, но надо смело менять журнальную политику. Ибо прозу уже предпочитают читать по книгам, да и многие интересные прозаики предпочитают сразу издаваться в книгах. Может быть, журналам стоит отказаться от толстых романов с продолжениями, все равно проиграют в состязании с издательством, которое издаст быстрее и качественнее. А вот короткая повесть, рассказы, эссе, публицистика и критика — это чисто журнальное дело. Пока писатель соберет книгу коротких повестей или рассказов, они уже могут быть опубликованы и прочитаны в журнале. Поэзия по-прежнему рождается в журналах. Кризис журналов, кроме всего прочего, еще и в отказе от проблемной полемической критики. Всегда критика была нервом литературного журнала. Читали в XIX веке “Современник” и другие журналы ради статей Белинского или Писарева, Чернышевского или Аполлона Григорьева и в ХХ веке “Наш современник” или “Новый мир” ради статей Лакшина или Кожинова, Селезнева или Марка Щеглова, Льва Аннинского или Владимира Бушина. Сейчас журналы осознанно загнали критику в угол. Перешли к коммерческому рецензированию или к академическим обзорам. И то, и другое — не критика. Нет ни дискуссий о современной литературе, ни пророческих откровений, ни шумных и скандальных сбрасываний с литературного пьедестала. Без этого журналы гораздо менее интересны.
2. Подборки стихов Олега Чухонцева, Геннадия Русакова, Евгения Рейна, Светланы Сырневой, Михаила Шелехова, Марины Струковой, Эдуарда Лимонова, Алексея Шорохова, последние поэмы Юрия Кузнецова — в самых разных журналах, в том числе и в “Дружбе народов”. Поэтов и сегодня, как правило, открывает литературный журнал. Повесть Валентина Распутина “Мать Ивана, дочь Ивана” в “Нашем современнике”, повесть Леонида Бородина “В отряде” в журнале “Москва”, рассказы Владимира Маканина в “Новом мире”, в “Октябре” Павел Крусанов и Олег Павлов. Из молодых — Роман Сенчин и Сергей Шаргунов в “Дружбе народов” и “Новом мире”, Захар Прилепин в “Севере” с неожиданно ярким романом “Патологии”. Хорошей критики нет нигде. Изредка отдельные статьи.
3. Во-первых, никогда не стоит печатать скабрезные и порнушные тексты в толстых журналах. Будет временный успех. Затем неизбежная гибель журнального авторитета. По этой же причине незачем печатать массовую литературу, того же Акунина — увы, скатывание “Нового мира” до подобных публикаций ничего журналу не принесло, а отношение у многих его читателей к журналу изменилось.
Во-вторых, как я уже писал, может быть, пришел и конец (возможно, временный) толстым романам в журналах, то есть тому, чем когда-то зачитывались сотни тысяч читателей. Пока роман набирается в трех-четырех номерах журнала, он выходит книгой и уже становится не интересным для журнального читателя.
4. Да. Согласен. Толстые журналы в кризисе. От критиков и их важного места в журналах сами отказались, и не спасают положения отдельные публикации. А без критики журнал перестал влиять на литературную ситуацию в целом. Журнал выпал из современного литературного процесса. Сейчас вся живая критика перешла в газеты и в Интернет. Прозаики сами ушли от реальной жизни, от актуальной литературы, и их, как правило, депрессивная проза совсем не нужна человеку, живущему в режиме выживания, не нужна она и состоятельным людям. Когда писатель пишет для себя, играет в свои игры, надо ли ему подыгрывать? Не лучше ли взять пусть более слабого еще по форме, но актуального писателя из молодого поколения?
Абсолютное игнорирование толстых журналов газетными и “глянцевыми” критиками понятно и объяснимо. Только я бы их отделил друг от друга. “Глянцевые” критики, Данилкин и Ко, пишут только ради денег и являются не критиками, а пиарщиками, рекламными агентами крупных издательств, они предлагают книги, как презервативы, прокладки или туалетную бумагу, лишь бы продавались. И стиль у них такой, яркий, но никакого анализа. Зачем им толстые журналы, вы же им денег не платите? Газетные критики сегодня и есть главные литературные критики России. Они отвернулись от журналов, когда журналы отвернулись от них. Но все по-настоящему интересное в журналах они замечают. Беда в том, что все больше интересных писателей, от Лимонова и Проханова до Пелевина и Буйды, предпочитают сразу выходить книгами. Виноваты и сами журналы в этой потере авторов.
5. Интересен проект глянцевого литературного журнала. Таких пока нет. Вроде бы таким хочет стать “Новый очевидец”, много литературы в “Русском доме”. Даже “Плейбой” одно время блестяще вел литературный отдел. Сейчас почему-то литература ушла из него. Но вот провинциальный “Север” стал выходить по типу глянцевых журналов, иная эстетика издания, и интерес к журналу резко вырос. Может быть, и всем другим толстым журналам поработать над эстетикой издания?
Обязательно вернуть живую полемическую критику разных взглядов и направлений, по крайней мере круг потенциальных читателей увеличится вдвое, а то и больше. Всегда нужна острая и умная публицистика. Уж кому-кому, а журналу “Дружба народов” надо прежде всего, не боясь, поднимать самые острые межнациональные вопросы — и по Северному Кавказу, и по исламу, и по странам СНГ.
Привлечь к постоянной работе молодое (20—25-летнее) поколение писателей с их сленгом, их языком, их тематикой. Советское время ушло, плохо это или хорошо, но это так, а все толстые журналы по-прежнему работают по советской методологии, от “Знамени” до “Дружбы народов”.
Вернуть интерес и читателей, и писателей к емкому рассказу, который стоит и романа. За это и платить надо эксклюзивно, один рассказ в номер, но убийственной силы — или сенсационный, или скандальный, или художественно совершенный, или информационный.
Евгений Бунимович,
поэт, учитель гимназии № 710 г. Москвы,
депутат Московской городской Думы
“С ездой в незнаемое — очевидные проблемы”
1. Читаю. Проглядываю, что попадается, но попадается достаточно регулярно.
С тех пор, как толстые журналы потеряли миллионные тиражи, пропали экзальтация и необходимость нравиться всем, впечатление улучшилось.
2. Честно говоря, прозу — романы, рассказы читаю в книгах, которые выходят почти одновременно с номерами журналов. Читаю стихи, а заодно уж эссеистику, публицистику и прочий “гарнир”. Обсуждаю обычно не текст целиком, а какие-то неожиданные оценки, парадоксальные повороты мысли. Последнее впечатление — не без интереса скорее смотрел, чем читал “Малый зал” в “Знамени” (№ 11 — 2004).
3. Не в том, по-моему, дело. Полагаю, диапазон толстых журналов мог бы, напротив, стать пошире, публикации поразнообразнее и, главное — рискованней, что ли. Сегодня толстые журналы несколько… хотел сказать — анемичны, но скажу — академичны. Там больше культуры, чем искусства. С ездой в незнаемое — очевидные проблемы.
4. Все ответы, перечисленные в самом вопросе, — справедливы. Не знаю только, кризис ли это толстых журналов, кризис литературы или кризис всего современного российского общества. В любом случае кризис, по-моему, — наиболее плодотворное время в истории искусства. Сквозящие в вопросе комплексы по отношению к газетам и глянцевым журналам забавны еще и потому, что у тех наблюдаются встречные комплексы по поводу не допущения в калашный ряд высокой литературы и толстых журналов. Собственно, это и есть силовое поле современной словесности. Силовое, но не магнитное. Увы.
5. Толстые журналы неизбежно будут меняться со сменой литературных вкусов и поколений. Не надо торопиться.
Дмитрий Быков,
поэт, прозаик, креативный редактор еженедельника “Собеседник”
“Толстый журнал должен быть
профессиональным «Живым Журналом»”
1. Читаю регулярно. “Новый мир”, “Полдень”, “Альманах сценариев” и “Искусство кино” выписываю через редакцию, остальное — в “Журнальном зале”, в сети. Из “Журнального зала” постоянно просматриваю “Знамя” и “Октябрь”, поэтический раздел “Дружбы народов”, кое-что в “Урале”, иногда — “Критическую массу”, хотя она и не очень толстая. Общее впечатление — как от всей русской литературной жизни, журналы в этом смысле вполне ей адекватны. Есть ощущение какой-то необъяснимой, ожесточенной драки на руинах, хотя делить давно нечего и победитель, если он и выявится в таком странном бою, уж точно, не получит ничего. Кажется, Пелевин в “Поколении П” был прав в том смысле, что вечность — по крайней мере в ее советской версии — исчезла, а вместе с нею — и литературное бессмертие. Я практически не вижу в “толстяках” ни одного текста, который помог бы обозначить новые противоречия, сформулировать оппозиции взамен упраздненных, выявить основные черты новой реальности, которую почему-то упорно интерпретируют в безнадежно устаревших терминах. Единственное издание, где эти штампы не используются или по крайней мере не играют главной роли, — “Полдень” Бориса Стругацкого. Там печатаются тексты, имеющие отношение к настоящему и будущему, а не к позапрошлому. Фантастике, впрочем, всегда приходилось иметь дело с будушим — в советское время ее все-таки не так цензурировали, как традиционных реалистов, и кое-что можно было протащить под полой. Отсюда некоторая привычка к непосредственной работе с реальностью — и к увлекательному эзопову языку.
2. “Перевал Дятлова” Анны Матвеевой — отличная документальная проза, увлекательная и пугающая. “Чума” Александра Мелихова и “Третье дыхание” Валерия Попова в “Новом мире”. “Русские вопросы” Валентина Черныха в “Альманахе сценариев” (эта киноповесть превратилась в фильм “Свои” и, кажется, несколько проиграла). “Казнить нельзя помиловать” Максима Чертанова и “Спросите ваши души” Александра Житинского в “Полдне”. Подборки Льва Лосева в “Звезде” и “Арионе”, Кушнера — в “Звезде” и “Новом мире”, Инны Кабыш в “Дружбе”, Новеллу Матвееву в “Знамени”, Юрия Кублановского в нескольких местах, Марину Бородицкую. Ирину Роднянскую, Льва Аннинского, Никиту Елисеева, Елену Иваницкую, Михаила Эдельштейна, Владимира Новикова стараюсь читать везде, где они появляются. Аллу Латынину — в “Новом мире”. “Библиографию” Андрея Василевского читаю с острым любопытством и столь же острым несогласием.
3. Печатать надо все. Если у вещи нет ценности эстетической, она ценна как памятник эпохи, и чем хуже написана — тем ценнее в этом качестве. Если, конечно, под “плохостью” понимается корявость, а не сознательная манерность. Имитаторов печатать не надо.
Единственное, что мне не очень приятно, — то, что у так называемых “новых реалистов”, или бытовиков, нет своего журнала. Он им нужен, по-моему. Эта генерация его заслужила. А то Олег Павлов печатается в “Октябре”, Роман Сенчин — в “Новом мире” и в “Дружбе народов”, Андрей Геласимов — опять же в “Октябре”, Денис Гуцко — в “Дружбе народов”. Все эти авторы пишут примерно на одном уровне (исключая поразительно легковесного и банального Геласимова), главным образом на собственном биографическом материале (исключая фантастически разнообразного и везде одинаково недостоверного Геласимова) и с ориентацией на одни и те же традиционные ценности (исключая Геласимова, у которого я никаких внятных ценностей не усматриваю). Молодым реалистам, в чьих творениях мир предстает скучным адом, свой журнал жизненно необходим. А в остальных журналах можно печатать что-нибудь другое. То есть можно будет взять их в руки без страха наткнуться на перечисленных авторов. К ним я отнес бы также старших по возрасту, но родственных им по интонации Михаила Тарковского и Василия Голованова. Всех названных людей роднит повышенное самоуважение плюс болезненная обидчивость. Печатать их надо, обязательно, и как можно чаще. Но только в каком-то одном месте, откуда они могли бы презирать всех остальных.
Если же отбросить разговор о направлениях и говорить просто о качестве, то, на мой взгляд, ни при каких обстоятельствах — даже при самом жестоком голоде на хорошую прозу, чего я не наблюдаю, — нельзя было печатать в “Новом мире” роман Дмитрия Бавильского “Нодельма”. Он ценен, конечно, как знак эпохи — вот, мол, что теперь публикуем! и что называем романом! — но есть же какая-то планка, в конце концов, какое-то представление о журнальном контенте, что ли… Других столь явных провалов не помню. Если не считать практически всей прозы в журнале “Знамя”, но там это скорее ценностная установка. Исключение составляет Леонид Зорин, которому следовать этой установке не позволяют талант и возраст.
4. Толстые журналы в кризисе, но в нем и вся русская жизнь, уже упомянутая. Главная причина этого кризиса — нежелание (или неспособность? — но кто-то ведь способен!) взглянуть в глаза реальности и осознать наступление новых времен. Живым людям, читателям, немногочисленной выжившей интеллигенции по-прежнему интересны диагнозы, интересно будущее, занимает их и взгляд на ситуацию со стороны — но журналы наводняются “удобной”, ожидаемой и предсказуемой прозой, ангажированной и оглядчивой публицистикой, скучно-традиционной или скучно-авангардной поэзией. XX век давно кончился, неужели надо ждать новой Мессины, нового Титаника и нового Сараева? Впрочем, в “Ниве” или “Мире Божьем” тоже не печатали ни главных символистов, ни главных акмеистов, ни тем более футуристов. Они создавали свои издания, но сегодня этой возможности нет. Забавно выглядела бы “Нива”, захваченная Брюсовым или Гумилевым.
Проблема в том, что большинство авторов — даже самых талантливых — в какой-то момент останавливаются и начинают писать уже не о времени, а о себе. Предсказуемы и вполне понятны даже такие яркие — и нестарые еще — авторы, как Кабаков, Курчаткин, Буйда, Петрушевская, уже, кажется, и от Пелевина можно не ждать прорыва, и от Гришковца (от которого его никто и не ждал, кажется), и от Толстой (уже прорвалась везде, куда могла), — и даже Крусанов со Стогоffым, по-моему, решительно неспособны написать нечто, на чем не стояла бы их жирная, мгновенно узнаваемая торговая марка. Я не против индивидуальности, я только за то, чтобы автор не боялся ставить перед собой новые задачи — и не повторялся бы, если уж он не способен их поставить. Достоевский оставался Достоевским, но рос от романа к роману. Толстой — ну что там говорить. Некоторая динамика прослеживалась у Людмилы Улицкой — после такой слабой вещи, как “Веселые похороны”, она написала очень хороший “Казус Кукоцкого”, потом опять слабого “Шурика”, теперь, наверное, должно получиться что-то хорошее… Проблема в том, что “обойма” толстых журналов уже сформировалась — у каждого своя, и практически все авторы в этой обойме не хотят и не могут прыгнуть выше головы. А без этого никакой литературы не бывает, по-моему. Некоторые авторы молчат, когда им нечего сказать, — и после семи-восьми лет молчания появляются с первоклассной вещью, как тот же Александр Житинский с новой повестью, пусть даже ее главный пафос (“человеческое выше сверхчеловече-ского!”) меня и бесит по нынешним временам. Если бы Петрушевская за последние лет шесть не опубликовала ничего, кроме почти гениального романа “Номер один”, — она бы и была номером один в современной литературе… Вот — я, кажется, нащупал, в чем дело. Ни один из толстожурнальных авторов за последнее время не вызвал у меня желания познакомиться с ним лично. До такой степени скучно и прогнозируемо все, что они выдают. Когда-то так хотелось встретиться с Искандером, с Поповым, с Мориц — чувствовалось, что у человека за душой бесконечно больше, чем он высказал. Чувствовалась личность, к ней тянуло, — ни один толстожурнальный автор сегодня не кажется больше, значительней своего текста. За текстом нет пространства. Это особенно заметно, когда автор достаточно мастеровит, как Слаповский, Исхаков, Мамедов или Волос. К сожалению, всю современную толстожурнальную литературу я и определил бы как литературу одномерную, плоскую, за которой ничего не стоит. Смеяться или плакать над таким текстом невозможно по определению. Все какие-то, говоря словами того же Достоевского, “блондины во всем”. Хорошо поработали над русской литературой критики 90-х, в первую очередь неутомимый Андрей Немзер с его безобманным чутьем на все сколько-нибудь живое — и здоровой неприязнью к этому живому.
5. Журналы должны писать о том, что у всех в голове, но пока не на языке; должны нащупывать новый язык для описания тектонических сдвигов; учиться оперативности у газеты; не бояться печатать слабые, но честные и важные (хотя бы как свидетельство) тексты. Толстый журнал должен быть профессиональным вариантом “Живого Журнала” — ведь литература уходит в ЖЖ-подполье именно потому, что в прессу ей хода нет. Надо отказаться от клановости. Надо печатать не друзей и знакомых, а талантливых и острых авторов. Надо учить редакторов отдела прозы уважать чье-либо мнение, кроме собственного, а редакторам отделов публицистики настойчиво рекомендовать изучение современных газет и тонких журналов (оставшихся), чтобы вербовать авторов оттуда. И еще: хорошо бы прекратить печатать вещи “сделанные”, рассчитанные, с явной премиальной задумкой или стильно-гламурным антуражем. Или с отчетливо просчитываемой установкой на критическую похвалу
(а то и на скандал, что еще противнее). Это ведь всегда видно на самом деле. Печатать надо тех, кто торопится рассказать правду, потому что видит ее. Подчеркиваю: таких людей отличить в толпе несложно. Графоман пересказывает чужие штампы, постмодернист — глянцевые журналы, а когда приходит человек со своим голосом — его не заметить нельзя. Я много раз предлагал в толстые журналы те рукописи, которые два-три года спустя становились книгами, и довольно заметными. Не свои рукописи, заметьте, — тут мне, слава Богу, везло, у меня есть доброжелательный издатель, — а чужие, молодых авторов. Сегодня эти авторы — Ксения Букша, Захар Прилепин, Максим Чертанов, Игорь Караулов, да и собственная моя жена Ирина Лукьянова, которую я рекомендовал к печати задолго до того, как на ней женился, — вполне себе состоялись, причем без помощи толстых журналов. Пробить стену предубеждения я ни разу не смог, да не очень и пытался, боясь навредить этим людям своим неумелым пиаром. Теперь уже толстые журналы охотятся за ними. Не надо. Печатайте Маканина.
С поэзией было проще — наверное, потому, что хорошего поэта трудней не заметить. Почти все, кого я предлагал, успешно публиковались.
Представим ли в современном толстом журнале Алексей Иванов (“Сердце Пармы”, “Географ глобус пропил”)? Леонид Юзефович? Сергей Лукьяненко? Эдуард Лимонов? Илья Кормильцев? Владимир Сорокин, наконец? Вместо них все какая-то жвачка, бессмысленная и беспощадная. Когда вам в последний раз было интересно ждать следующего номера, в котором “Окончание следует”? Ну то-то.
Марина Вишневецкая,
прозаик
“Однажды «толстяки» станут более адресными”
1. Когда речь заходит о толстых журналах, и недоумение, и разочарование (в этом месяце “других писателей у меня для вас нет”) — неизбежная составляющая “общего позитивного впечатления”. Потому что само существование “толстяков”, предоставляемая ими возможность быть в центре литературного потока, не ждать несколько лет появления нового критического, стихотворного или прозаического сборника, а увидеть его часть, фрагмент, фазу еще только в момент становления — на самом деле эта возможность сродни чуду.
Теперь о том, насколько возможность эта доступна. Несколько лет назад толстые журналы перестали приходить в библиотеку, расположенную рядом с домом. Спустя год их перестали продавать в магазине, куда я регулярно наведывалась. Потом оказалось, что и в других магазинах их уже не купить. А потому самым доступным, хотя и не самым удобным для чтения, стал журнал из “Журнального зала” (www.russ.ru).
И даже “Знамя”, которое потом непременно куплю в редакции, сначала просматриваю в электронной версии: кто, что, чего ждать? Некоторые тексты, как правило, это романы, читаю с большим опозданием (бывает, и в год), когда накапливается в буквальном смысле “критическая масса”, когда количество высказанных мнений будоражит, подхлестывает иметь наконец свое собственное. Всегда и сразу читаю тех, чьи имена для меня значимы, а прежние тексты любимы. Всегда и сразу — обзоры книг.
2. Назову четыре очень разных текста — в порядке их появления.
Ровно два года назад в “Континенте” № 114 были опубликованы дневники солдата-срочника Илья Анпилогова “Уроки армии и войны, или Хроника чеченских будней”. Такой медленной, обыденной, такой страшной правды об этой войне и о нашей армии на этой войне я еще не читала. Правды, рассказанной не потрясенным правозащитником, не все потерявшим беженцем, а обычным парнем, попавшим в Чечню по разнарядке и поначалу ничего не имеющим против того, чтобы “пострелять”.
Пространное, более чем на тридцать журнальных полос, интервью Бориса Дубина Наталье Игруновой “Обрыв связи” (“Дружба народов” № 1, 2003), посвященное анализу нашего социального и интеллектуального бытия, наконец артикулировало то, что непременно — на уровне (моей) жизненной необходимости — должно было быть названным. Среди прочих значимых нелицеприятностей — мысль “об отсутствии в нынешнем российском обществе идеи культуры, идеального начала, которое держалось бы личной ответственностью и задавало индивидуальной жизни смысловую напряженность…”.
Повесть Василия Голованова “Танк” (“Новый мир” № 5, 2003), хотя и разламывается на два самодостаточных текста, стала событием потому что открыла для меня замечательного стилиста, написавшего лес, детство, горе так, как мало кто сегодня умеет писать.
Повесть Андрея Дмитриева “Призрак театра” (“Знамя” № 6, 2003) — писателя, да, любимого, но, казалось, во многом и предсказуемого — поразила прежде всего тем, что такого раскованного, рискованного, в виде точки опоры выбравшего не авторский стиль, а куда более летучие материи — мелодику чужих голосов, смену ритма, — такого Андрея Дмитриева я еще не читала.
3. Даже теоретически не могу представить себе ни такого текста, ни таких условий…
4. По четным дням я уверена: кризис, жертвой которого становятся в том числе и толстые журналы, безусловно, системный, но система эта называется не “литературой”, а “обществом”. Это общество неструктурировано и аморфно, члены его практически лишены представления о личной ответственности, а значит, они безразличны ко всему, что может предложить им культура и “толстяки” в том числе. (Далее см. уже цитированное интервью.)
Но затем наступают нечетные дни. И тогда я со всей очевидностью понимаю: именно потому, что общественная жизнь так безлика, а средства массовой информации день ото дня обезъязычиваются, потребность в неподцензурном высказывании, в артистическом жесте, в пространстве стиха, рассказа, романа, утверждающем связи и смыслы, становится одной из самых насущных. И если бы все районные и университетские библиотеки имели средства на подписку хотя бы трех-четырех толстых журналов, вопрос о кризисе не стоял бы так остро. (О том, что журналы не оставались бы на библиотечных полках, косвенно свидетельствует число посещений “Журнального зала” — оно на порядок превышает бумажные тиражи.) По нечетным дням я убеждена: да, если бы не “отсутствие денег”!
Что же до внимания прессы… Газетные критики в большинстве своем (за вычетом Немзера и еще двух-трех имен) толком никогда “толстяков” не читали. Обозревать, было время, обозревали, но чтобы от корки до корки читать! Любой писатель расскажет, как в подобном обзоре был искажен или вовсе обезображен его сюжет (ибо не был дочитан и до середины). А потому игнорирование “толстяков” такими критиками — потеря небольшая. А вот приобретения, и, как мне кажется, ценные, есть. Уже более года толстые журналы вдумчиво анонсируются на “Радио России”, а с осени 2004-го — и на радийном канале “Культура”.
5. Разными. Куда более разными. Конечно, новомирскую “общественно-политическую позицию” не спутаешь со знаменской. Но я о другом — о том, что практически все “толстяки” (кроме названных двух, и “Октябрь”, и “Дружба народов”, и “Нева”, и “Звезда”, и “Урал”), в принципе, подразумевают одного и того же читателя. Их спорадические попытки печатать уж совсем разлюли-беллетристику — из того же ряда, читатель-то общий, один на всех. Быть может, мои ожидания с экономической точки зрения вполне провальны. Или пока провальны. Но однажды, мне кажется, “толстяки” станут более адресными. Один журнал — для семейного чтения — будет заполнен беллетристикой едва ли не целиком плюс небольшая тетрадка с рассказами, сказками, загадками для детей. Другой журнал, рассчитанный на читателя, стремящегося ориентироваться в пространстве современных идей, половину своих полос отдаст под тексты (в том числе и переводные) философов, культурологов, политологов, социологов, а в разделе прозы и поэзии будут приветствоваться прежде всего “трудная проза” и чистый эксперимент. Третий журнал выберет своим девизом “литературу.doc” (по аналогии с “театром.doc”)… Ну и так далее. А чем адресней и специальней — тем, как правило, глубже и интересней.
Наталья Волкова,
директор областной детской библиотеки, г. Псков
Галина Сдобникова,
зав. информационно-библиографическим отделом
областной юношеской библиотеки им. А.С.Пушкина, г. Псков
“Нормальный процесс в журнальной жизни”
Н.Волкова: Проблема с чтением и нечтением толстых журналов проста. Их не выписывают, как и многие другие периодические издания; их немного (по экземплярности) в библиотеках. Да и далеко не все, кто хотел бы их читать, — наши читатели. Кроме того, увы, их нет и в киосках Роспечати. Хорошая тема для разговора среди нас, постсоветской интеллигенции! Думаю, что, появись даже коммерческие ларьки и пр. с этими изданиями, успех им был бы обеспечен.
Г.Сдобникова:
1. Читаю толстые журналы, имеющиеся в ОЮБ (“Новый мир”, “Знамя”, “Звезда”, “Октябрь”, “Нева”, “Москва”, “Мы”, “Иностранная литература”). Поскольку средств на подписку не хватает, библиотека пересматривает перечень журналов на подписку. Несколько лет назад от “Дружбы народов” отказались. В 2004 году выписали, так как появились интересные публикации. Читаю регулярно — и то, что требуется по работе (библиографа), например, обзорные критические статьи, статьи по проблемам культуры, литературы, произведения художественной литературы известных авторов, лауреатов премий. Общее впечатление от толстых журналов скорее позитивное, чем негативное.
2. Всегда интересны статьи о состоянии современной литературы. Например, статьи С.Чупринина (“Знамя”, 2003, № 1), Н.Ивановой, В.Чалмаева, М.Ремизовой (о молодых писателях — “Знамя”, 2003, № 12; “Новый мир”, 2002, № 6).
3. Таких текстов, на мой взгляд, не встретилось. Просто есть более интересное и талантливое и менее значимое на сегодняшний день. Это нормальный процесс в журнальной жизни. Сплошных шедевров не может быть.
4. С мнением, что литературные журналы в кризисе, не согласна. Хотя нельзя сказать и об их “взлете”. На мой взгляд, есть явления системного кризиса: изменилось положение литературы в обществе. А вот серьезная критика переживает кризис, она еще не нашла себя в новом времени. Игнорирование “глянцевыми” критиками толстых журналов объясняю их (критиков) непрофессионализмом, беспринципно-стью и погоней “за рублем”.
5. Быть ближе к простому читателю в подаче материала, не увлекаться “экспериментальной” литературой, искать таланты! Сохранять культурный уровень.
Андрей Воскресенский,
главный редактор журнала “Столичный стиль”
“Толстые журналы стали чем-то специальным”
1. Нет, не читаю. За последние десять лет совершенно случайно подержал в руках и перелистал “Дружбу народов” — и это не является репрезентативной выборкой, поскольку получил журнал из рук его же сотрудника.
При том, что до 91-го (или 92-го) выписывал “Новый мир”, “ДН”, “Знамя”, “Вопли” — это как минимум. Ну да, еще “Их современник” — чтобы быть в курсе событий.
Постараюсь изложить причины.
Журналов нет в ближайшем окружении. То есть — в киосках, на развалах, в метро, у торговцев с рук. Если бы они время от времени попадались, я бы, наверное, время от времени их покупал или читал. Думаю, что, если бы моя работа была связана с посещением библиотеки, я бы их опять же листал и иногда читал. Думаю, что выписывать их не стал бы в любом случае — прежде всего потому, что почтовый ящик исчез из нашей жизни как явление.
Однако 15 лет назад мне не лень было ежемесячно получать журналы на почте. Сейчас не придет и в голову. В чем тут дело? Тогда ежемесячный журнал был, как это ни странно звучит, источником информации. Публикации в отделах критики и публицистики воспринимались как сводки новостей, а точнее — сами представляли из себя полноценную новость. Да хоть и в отделе поэзии: “Уже разрешили Ходасевича” — чем не общественно-политическая новость? Или, например, статья Гавриила Попова про роман Бека — это не литературоведение и даже не экономическое исследование, а манифест, которому вообще-то место в газете. То есть я хочу сказать, что толстые журналы выполняли не свойственную им функцию источника информации, потому что другие СМИ эту функцию не выполняли (контроль над ними был жестче). Потом пришел черед еженедельников (“Огонек” и “МН”), а затем и ежедневных газет.
В 92-м году “Ъ” стал ежедневным, тогда же умерли толстые журналы. Почти умерли.
4. Если я химик, то выписываю химические журналы, если сейсмолог — то сейсмологические, а если литератор — то литературные… Такое логическое построение советскому интеллигенту могло разве что присниться в страшном сне. Между тем, так это давно происходит там и, кажется, уже и здесь, по крайней мере в представлении молодого поколения. Толстые журналы стали чем-то специальным, а не общечеловеческим. Критика и литературоведение теперь интересны исключительно критикам и литераторам, поскольку уже не несут той общественно-политической нагрузки, которую исправно несли со времен Полевых и Белинского и вплоть до отмены цензуры. Читать романы с ежемесячным продолжением — совершенно бессмысленное занятие с точки зрения современного читателя — книгоиздательский цикл сейчас составляет, кажется, неделю, если не меньше. И что же должно заставить меня, неспециалиста и нелитератора, переться на почту за литературным журналом?
5. Первый напрашивающийся вариант ответа: стать еще более и откровенно специальными, чтобы их регулярно и с интересом читали специалисты. Уверен, такие уже и есть. Что, интересно, происходит с “Воплями”? Живы еще?
Второй напрашивающийся вариант ответа: стать откровенно масскультовыми, чем-то вроде путеводителей в горах издающегося сейчас книжного барахла. Печатать интервью с Донцовой и разборы сериалов. Что, в общем-то, тоже можно делать со вкусом.
Хотелось бы иметь какой-нибудь третий вариант ответа. Увы, больше ничего не напрашивается.
Андрей Дмитриев,
прозаик
“Вернуть журнальной публицистике музыку атаки”
1. Читаю толстые журналы даже чаще, чем новые книги. Читаю регулярно, но не все. Скажем, “Знамя”, “Октябрь”, “Дружбу народов”, “Новый мир”, “Звезду” — читаю регулярно, хотя и с пропусками. “Урал” читаю, как только оказывается в руках. Тоже и “Москву”. Многие статьи и стихи беру в сетевом “Журнальном зале”. Книжки журналов либо покупаю, либо беру у друзей, к каковым с радостью отношу и сотрудников большинства из перечисленных мною журналов.
Разочаровывают, скорее, частности, отдельные публикации или печатные высказывания. А общее впечатление позитивное. Вопреки все еще упрямой инерции похорон литературы в который раз утверждаю, что нынешний общий уровень журнальных публикаций несравнимо достойнее общего уровня содержимого журналов достославных времен “Нового мира” Твардовского, не говоря уже о журнальных подшивках семидесятых—восьмидесятых годов. Там были отдельные всплески живой литературы, некоторые из них справедливо вошли в плоть и кровь русской и мировой культуры и нашего общественного сознания, к тому же жажда живого была столь сильна, что силен был и отзвук в читательской среде, в обществе в целом. Нынешняя же журнальная литература — почти вся живая, даже не в самых своих талантливых проявлениях. Но и не в самых своих талантливых проявлениях — она профессиональнее, а главное, свободнее журнальной литературы тех времен, о которых тоскуют вчерашние профессиональные читатели, сегодня блуждающие в сумерках. Взлеты нынешней журнальной литературы не имеют того, былого отзвука, и это понятно. Литература сегодня не есть убежище от жизни, она — часть жизни. Отзвук на нее — лишь часть отзвука на все явления жизни, он глуше и докатывается медленнее.
2. Тут надо оговорить положение, в котором я, как читатель, оказался по отношению к литературе последних двух лет благодаря участию в жюри премии “Букер—Открытая Россия”. Пришлось прочесть порядка шестидесяти произведений, номинированных на премию, из которых едва ли не треть — журнальные публикации. Попутно я неизбежно читал и другие тексты в журналах, где напечатаны соискатели премии. Заметными для меня событиями стали романы Аксенова “Вольтерьянцы и вольтерьянки”, “Забвение” и “Сансара” Зорина, “Солнце сияло” Курчаткина, роман “Все поправимо” и рассказы Кабакова, роман Королева о Босхе, рассказы Евг.Шкловского, роман Климонтовича “Мы, значит, армяне…” в “Октябре”, роман Зайончковского “Петрович” в 12-м номере за прошлый год (к слову сказать, я его по выходе не заметил, а как вышла его книжка в ОГИ, “Сергеев и городок”, о “Петровиче” узнал и открыл-таки тот 12-й номер и не пожалел; то есть вышел на журнальную публикацию благодаря книжке — бывает и так), роман Слаповского “Качество жизни” (с оговоркой, что его журнальный вариант — все же не полный, роман Исхакова “Жизнь ни о чем”, опубликованный в “Дружбе народов”, роман Чуманова “Три птицы на одной ветке” — это уже “Урал”; дебютная повесть (маленький роман) доселе неизвестного мне и очень талантливого Михаила Лайкова “Успеть проститься”, представленная журналом “Москва”, и, конечно же, опубликованное в той же “Москве” автобиографическое повествование Леонида Бородина “Без выхода”. Я еще не прочел последних публикаций в “Знамени” Марины Вишневецкой и еще чего-то не прочел. И стихов классных было немало: и подборки Лиснянской, и подборки Кушнера, и подборки Салимона (это уже, кажется, “Арион”), потрясающие подборки Русакова… хороших и даже очень хороших стихов особенно много. О статьях говорить — это прежде всего высказывания Николая Работнова в “Знамени”… Возвращаясь к первому вопросу, замечу: и при любом ином, сколь угодно скептическом отношении к перечисленным мною произведениям следует признать: если бы столько же произведений хотя бы такого уровня (о витальности их и свободе я даже не говорю) вышло бы хотя бы лет за десять в журналах (да что — в журналах, хотя бы в стол, из-под пера) в шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы — у нас была бы другая страна. Но другой страны у нас не было.
3. Вопрос ставит в тупик именно оговоркой “ни при каких условиях”. Есть в журналах вещи, особенно мемуарного жанра, которые именно опубликовавшим их журналам, может быть, и не стоило публиковать: назову, к примеру, non fiction Владимира Огнева, вышедшие в “Знамени”, — им место, скорее, в нынешней “Литературной газете”. Но “ни при каких условиях” — отчего же? Зато книг, которые ни при каких условиях не стоило публиковать — даже если и недостает уважения к читателям, то хотя бы из самоуважения не стоило, — таких книг, увы, навалом. Это именно вал.
4. Кризис — вообще-то естественное состояние живой культуры, ее болезненное обновление. То есть кризис — примета жизни. Другое дело — упадок. Я упадка не вижу. Проблема лишь одна: доступность журналов. Если б толстый журнал был в любой точке розничной торговли печатной продукции — может быть, на месте этой анкеты была бы совсем другая анкета. Понимаю, что мое пожелание исполнить невозможно без потери толстыми журналами своей независимости. А этого, в свою очередь, ну уж никак допустить нельзя. Вот тогда и начнется упадок. Так что — пусть все идет, как идет. В смысле: толстые журналы живы, пока их авторы и сотрудники имеют возможность свободно и ответственно реализовать свои возможности и свой профессиональный долг. Покуда серьезные проблемы в сообщении с читателями носят ситуационный характер, жить можно — и медленно, нешумно, почти и незаметно, как это свойственно подлинной культурной работе, поправить ситуацию — тоже можно. Как только на себя ответственность возьмут те, кто знает, как надо быстро, весело и бодро выйти из кризиса, то бишь хоть завтра завалить журналами все точки розничной торговли, — журналов не станет, останутся лишь их обложки.
По отношению к газетным критикам вопрос поставлен не слишком корректно. Газетные критики (кроме совсем уж желтой прессы) с разной степенью пространности и активности все же отзываются о толстых журналах. Я уж не говорю о Немзере, чьи разборы и обозрения толстых журналов только в газете “Время новостей” и выходят. Другое дело, что большинство критических отзывов в других газетах больше похожи на былые “тассовки”: вышла такая-то повесть, примерно о том-то. Все. Отношение критика к новинке дается интонационно, и он уж не снисходит до аргументации. Казалось бы, и на том спасибо. Но по мне — и не надо. Не царское это дело (коль критик о себе высокого мнения) — играть по правилам рекламы и репортажа. Что же касается гламурно-глянцевых обозревателей — так ведь и слава Богу, что игнорируют. Кстати, если разобраться, это высшая степень признания с их стороны. Не лезут эти осторожные ребята не в свое дело. Ведь если вдруг попробуют заговорить о содержании толстых журналов на уровне разговора, принятого в толстых журналах, — это ж какой конфуз получится. А на своем уровне — они уже все сказали, все эти две-три бодрые фразы сквозь зубы процедили еще в начале девяностых. Все ж создавать мнимости проще и не опасно в смысле разоблачения, к тому же — сладостное чувство власти: вот был плевок, а я (пусть и не я один, пусть — залпом сразу нескольких изданий и электронных СМИ) разжег его в большой фейерверк, и засверкала новая реальность. Фейерверк отщелкал в небе и угас, мы тут же выпалим вверх новый, какой закажут те, кто смазывает глянцем наш журнал…
Беды немного, пока вся эта публика нас игнорирует, пока ведет игру на понижение на широком просторе массовых СМИ и больших тиражей, не обращая внимания на внешне скукоженное поле независимой русской литературы. Вот обратят внимание, вот захотят прибрать к рукам (в смысле “помочь”), тогда и впрямь придется туго.
5. Бывают дни, когда и жить неинтересно. И разве тогда уместно задаваться вопросом, какой должна стать жизнь? То же и с чтением журналов. Тут причиной ослабления интереса чаще всего бывает моральная усталость, в которой авторы журналов неповинны. Можно дать совет какому-нибудь одному автору, посетовав ему, что-де читать его неинтересно. Но как и, главное, зачем советовать неслаженному хору не зависимых друг от друга исполнителей?
Что пожелать журналам? Ну, во-первых, не худеть. А то сегодня похудели до того, что роман в тридцать листов в журналы лучше не показывать: не возьмут, “не тот формат”. “Анна Каренина” и “Преступление и наказание” — они были в том самом формате. В формате русского толстого журнала. (Вполне бескорыстное, замечу, пожелание: сам я не пишу больших романов.) Во-вторых, вернуть журнальной публицистике музыку атаки. А то в последнее годы публицистика (да и журнальная серьезная критика), имеющая поводом пугающие и угрожающие деформации культуры и общественного сознания, все больше их аналитически фиксирует, больше описывает, в лучшем случае — вежливо обороняется, как если б речь шла о печальных пусть, но неизбежных явлениях природы.
Борис Дубин,
переводчик, социолог, ведущий научный сотрудник “Левада-центра”
“Литература перестала быть центром
интеллектуальной жизни”
1. Просматриваю оглавления (в “Журнальном зале” Рунета) всех “толстых”, плюс литературно-критических (“НЛО”, “Критическая масса”, “НЗ”). Но если читаю (а это теперь бывает крайне редко), то по преимуществу из разделов публицистики, критики, рецензий — распечатав тексты из Сети.
Не беру в библиотеках, не выписываю, не покупаю — но с благодарностью принимаю от коллег. Журналы, в чьих редколлегиях состою — “Иностранную литературу”, “НЛО”, “Мосты”, — частично прочитываю или хотя бы проглядываю еще при подготовке номеров, но это другое, это работа.
Впечатление (уже давнее и ставшее почти привычным): есть несколько интересных поэтов, прозаиков, внимательных критиков, но ни групп со своим лицом, ни перекличек между ними, ни общих событий, мне кажется, нет. А ведь для современника (в отличие от школьника, “проходящего по программе”, или от хранителя литнаследств и литпамятников) “литература” — это именно группы и круги, связи, переклички между ними, живое движение, сам воздух, а не “имена” и не “готовые вещи” — так ведь? Иначе зачем форма журнала, кого и кому он представляет, чье и какое время размечает от месяца к месяцу?
Второе: меня много лет удивляет, что девять десятых литературных журналов России (если не больше) сосредоточено в Москве. Видят ли их за пределами Садового кольца или МКАД? Что там-то происходит? Кому-нибудь это интересно, важно, есть до этого дело?
И отсюда — еще одно, третье: среди всего журнального, клубного, премиального кружения и мелькания, по-моему, нет места читателю. За публикой, спросом вроде бы даже гоняются, но предусмотренного читателю места во всем этом нет. Он — гость незваный.
2. Я теперь плохой читатель и рекомендатель: чтение перестало быть, как когда-то, одним из главных дел (если вообще не главным) — есть много других, а времени все меньше. Поэтому, скорее всего, почти ничего не замечаю, так что событий для меня как будто бы и нет. Вещей, о которых рассказывал другим и советовал читать, всего несколько: “Берлинская флейта” Анатолия Гаврилова в “Октябре”, автобиографический роман Нины Горлановой в “Знамени”, стихи Ольги Седаковой (особенно — “Музыка”) в “Континенте”, несколько стихотворных подборок Геннадия Русакова в “Дружбе народов”, югославские очерки Войцеха Тохмана в “Иностранной литературе”. “События” теперь — если вообще бывают — то связаны все-таки с книгами, а не с журналом как формой. Так было, например, с замечательными двумя книгами Павла Улитина, вышедшими одна за другой, с “Гувернанткой” Стефана Хвина (вот его предыдущий роман, “Ханеман”, был событием журнальным). Или — возьмем не литературу, а искусство — с “Теорией облака” Юбера Дамиша, “Краткой историей тени” Виктора Стоикиты, “Холостяками” Розалинды Краусс. Но были события, для меня никак не меньшие упомянутых, но в других сферах, — скажем, недавний концерт Валентина Сильвестрова в Рахманиновском зале Московской консерватории или новейший диск Алексея Любимова “Dedication”, две выставки Владимира Яковлева или экспозиция венгерской фотографии…
3. Если бы я был главначпупсом — не стал бы печатать трех четвертей всего, что выходит в журналах (про телеэкранный мусор уж и не говорю). Список вышел бы слишком длинный, почти как в “Книжном обозрении”. Но есть факт, и для меня как социолога он гораздо важней, чем для меня читателя: ведь это же все печатается, значит, кому-то и для чего-то нужно это вавилонское столпотворение?
4. Повторю то, что уже не раз писал: это не кризис (он — всегда предвестие перелома), а другая форма существования. Литература перестала быть центром интеллектуальной жизни (интеллектуальная жизнь сама — на переходе, это ее распад, осыпание, попытки прежнего хотя бы зацепиться, робкие ростки чего-то как будто бы нового, и не в журналах тут дело); литератур стало несколько (глянцевая, как и сетевая, серийно-массовая и т.д. — одни из них); расслоились прежние читатели (многие отпали — устали, состарились, обеднели, оттеснены на периферию), сквозь них пробиваются какие-то новые (университетская молодежь, модники, обеспеченная прослойка, включая кого-то вроде французских “бобо”, только нашего розлива — бунтующих богатеньких, “бу-бо”); деформировались (но практически не реформировались) коммуникации между этими слоями и островками…
Но главное — литература, “литература вне читателя” и “без читателя”, перестала быть предметом сколько-нибудь заинтересованной общественной полемики, причем полемики обо всем важном в жизни, а не только о литературе (и, значит, дело — не в литературе, а в обществе). Но ведь критика — толстожурнальная критика — выросла в новейшее время именно вокруг такой роли литературы. Что она может теперь? Либо документировать ее, этой роли, упадок (в более или менее широких хронологических рамках), либо, не теряя времени, по-нэповски заняться коммерцией здесь и сейчас — пиаром, скандалом, рекламой, включая саморекламу, и т.п.
5. Я не думаю, что к этой форме можно вернуться и стоит возвращаться:
у нее — как и у всего проекта “Литература” (или даже, еще шире, “Культура”) — есть свои исторические и географические рамки. Времена меняются, пространства перекраиваются, и всему — свой срок и место.
Видимо, в перспективе для России (перспективе не близкой, и зависит она, как говорилось, не только и даже не столько от собственно литературы) — расслоение и умножение читательских групп, а значит — хочешь не хочешь, — и форм коммуникации между ними. Скажем, таких: журналы как литературные приложения к двум-трем “толстым” газетам для достаточно обеспеченных людей и их семей; региональные издания (опять-таки, возможные в виде приложений или “вкладок”); “малые обозрения” для наиболее подготовленной публики (не только сегодняшних читателей, но и завтрашних писателей); дешевые тонкие журналы (еженедельные или раз в две недели, где литература наряду с массмедиа, публичной политикой, эстрадой и проч. представлена звездами и событиями светской жизни); “летучие” издания, органы вновь возникающих групп, движений, общественных или культурных кампаний; ведомственные журналы (для издательств, книжных сетей, библиотек, школ) и так далее.
Евгений Ермолин,
литературный критик,
профессор Ярославского педагогического госуниверситета
“Литература стала делом элиты”
1. Читаю регулярно “Дружбу народов”, “Звезду”, “Знамя”, “Континент”, “Мо-скву”, “Наш современник”, “Новый мир” и довольно часто другие журналы.
В последние года два по мере возможности получаю тексты в Интернете.
Впечатления пестрые; утешает уже то, что журналы существуют и исполняют свою миссию.
2. Подготовка обзоров в “Континенте” заставляет обращать внимание прежде всего на прозу. В этих пределах назову те вещи, которые в последние годы действительно и произвели впечатление, и стали предметом разговоров в моем кругу. Это рассказы Владимира Маканина из книги “Высокая-высокая луна” в “Новом мире”, роман в письмах Юрия Малецкого “Физиология духа” (“Континент”, № 113, 2002), повесть Валентина Распутина “Дочь Ивана, мать Ивана” (“Наш современник”, 2003, № 11), рассказы Ольги Грабарь “Человек войны” (“Знамя”, 2004 № 5), “современный патерик” Майи Кучерской “Чтение для впавших в уныние” (“Знамя”, 2004, № 1), рассказы Нины Горлановой в разных журналах, повесть Василия Голованова “Мурзилка” (“Новый мир”, 2004, № 1)… В “Дружбе народов” “этнографический роман” Александра Кузнецова-Тулянина “Язычник” (2003, № 9; 2004, № 1, 2), повесть Владимира Курносенко “Жена Монаха” (2004, № 7).
Еще я бы назвал группу текстов в “Дружбе народов”, “Новом мире”, “Октябре”, “Севере”, которые в совокупности свидетельствуют о том, что в литературу пришло новое поколение прозаиков. Это удивительные, я б сказал — нерукотворные рассказы петрозаводца Дмитрия Новикова (ставшего недавно лауреатом премии имени Бориса Соколова), роман Захара Прилепина “Патологии”, проза ростовчанина Дениса Гуцко, краснодарца Александра Карасева, москвичей Романа Сенчина, Ильи Кочергина, Сергея Шаргунова, смоленца Максима Свириденкова, а также, пожалуй, “текст, распадающийся на пазлы”, Натальи Рубановой “Люди сверху, люди снизу”.
Не могу также не сказать об аналитической публицистике Юрия Каграманова и Андрея Зубова. Это замечательно глубокие обобщения нашего исторического опыта.
3. Содержание журнала не может состоять из сплошных удач. Здесь понятны и даже необходимы риск, эксперимент, разные пробы и иллюстрации. Да и постоянные авторы журнала не могут же работать наверняка, что-то у них получается, а что-то и нет. С этой точки зрения я не принимаю только явной серости, эпигонства и графомании. Такова, например, почти сплошь унылая проза “Нашего современника” и “Москвы”. В последние годы очевидно эпигонской выглядит и “постмодернистская фирма”, скажем, тексты Юрия Буйды. У меня нарастает ощущение, что слишком многие наши писатели не смогли перешагнуть порог нового века, работают инерционно. Даже авторы с репутацией, с именем. В их текстах много усталости. Они как бы уже все сказали и читателю, увы, не интересны.
4. Я не уверен, что кризис — это плохо. Кризис — это нормальное творческое состояние. Нужно уметь жить в кризисе и извлекать из этого творческий результат. Основная проблема современного литературного процесса в России — это явный общественный упадок, духовная анемия, поразившая общество. У нас резко сократилось число людей, способных участвовать в серьезном разговоре о проблемах жизни, о современном человеке. И многие писатели в этом отношении ничем не лучше рядового обывателя.
Отсюда — падение интереса к литературе, к публицистике, к критике. К толстым журналам. Литература стала делом элиты (и творчество, и сотворчество-чтение). Мне, правда, кажется, что это явление временное, сиюминутное. Не думаю, что новое поколение писателей и читателей без борьбы согласится прозябать подобно променявшим честь на комфорт историческим банкротам, номинально заполняющим нишу истеблишмента в современной России. Как всегда бывало в России, литература еще станет местом духовного и социального прорыва. Вот тут и понадобится
журнал — как среда концентрации актуальных смыслов и место объединения единомышленников. Вот только не знаю, придется ли для этого ждать до 2015 года, когда у нас, по слухам, кончится нефть. Не хотелось бы.
Думаю, впрочем, что бумажный журнал — сегодня не единственная возможная форма повременного издания. На эту мысль меня навел прозаик Михаил Камалеев, подаривший мне на Форуме молодых писателей России диск со своими сочинениями и материалами и уверявший, что он успешно распространяется.
У нас, к сожалению, практически нет хорошо концептуализированной, значительной газетной критики. То, что есть, — это бантик и завитушка к основному содержанию газеты. Ну а критика в глянцевых изданиях — это чириканье и вовсе прикладного свойства. Разговор о толстых журналах требует некоторой серьезности, которая обычно не свойственна мастерам такого рукоделия.
5. Наверное, журнал должен адекватно фиксировать исторический момент, давать пищу для культурософской рефлексии, быть источником жизненного поиска и вдохновения. Притом я б не сказал, что этого нет. В лучших журналах это есть. Поэтому я их читаю и сам пытаюсь в них присутствовать.
Сергей Зенкин,
литературовед, переводчик, ведущий научный сотрудник
Института высших гуманитарных исследований РГГУ
“Это не кризис, а затяжной застой”
1. Читаю сравнительно мало — вообще не хватает времени на современную литературу. Обычно покупаю или получаю бесплатно отдельные номера (я с недавних пор член редсовета “Иностранной литературы”), некоторые публикации смотрю в Интернете. Общее ощущение уважительное, уровень публикаций обычно высокий, однако есть впечатление, что сами журналы “законсервировались” и пытаются остаться неизменными в совершенно новых социокультурных условиях.
2. Обычно читаю прежде всего “петит”, то есть публицистику, критику и т.д. Там бывает довольно много интересных статей.
3. Это трудно объяснить. Сказать, что не надо печатать больших романов с продолжением, — значит быть неправильно понятым и зря обидеть и авторов, и редакторов. Но мне действительно кажется, что в современной ситуации свободного коммерческого книгоиздания журналы не могут конкурировать на этом рынке и не надо силиться это делать.
4. Это даже не кризис, а какой-то затяжной застой. Толстые журналы любой ценой держатся за свою вековую форму, но это безнадежная борьба. Я уже сказал, что при свободе книгоиздания журнал не может конкурировать с издательствами, он должен с ними сотрудничать: например, открыто быть “органом” некоторого издательства, его интеллектуальным направляющим центром, местом, где опробываются и интерпретируются новые проблемы и направления. Но при этом должна существенно измениться внутренняя структура журнала — главный упор в нем должен делаться не на беллетристику, а на критику и публицистику плюс малые жанры художественной литературы, которые не требуют автоматически книжного формата.
5. См. ответ на предыдущий вопрос.
Елена Иваницкая,
литературный критик, корреспондент газеты “Первое сентября”
“Кризис — в отношениях с читателями”
1. Как не читать? Чтение толстых литературных журналов, а также писание для них и о них — это занятие и профессиональное, и для души-ума, и для содержательного развлечения. Значительный сегмент моего, как бы сказать, повседневного культурного существования. Пятый год в педагогической газете “Первое сентября” обозреваю толстожурнальные “вторые тетради” и вижу, знаю, не сомневаюсь, что публицистика, эссеистика, критика, мемуаристика, очеркистика в литературно-художественных журналах начала нового века чрезвычайно сильные.
Так что очень даже читаю. Постоянно и насквозь — “Дружбу народов”, “Звезду”, “Знамя”, “Континент”, “Неву”, “Новый мир”, “Октябрь”. А также враждующие между собой “Вопросы литературы” и “Новое литературное обозрение”. Полемика между ними (в таком тоне, будто идет борьба на уничтожение) не кажется мне ни продуктивной, ни занимательной, лучше бы ее не было. “Иностранную литературу”, “Новый журнал” и “Урал” проглядываю периодически. С какими-то конкретными целями иногда — редко — обращаюсь к “Нашему современнику”, который неприемлем для меня тем “языком вражды”, от которого не свободен буквально ни один материал в этом журнале. Перечислив, понимаю, что совсем не читала в этом году “Арион” и “Москву”.
Ни на один журнал не подписана и у друзей журналы не беру. Наоборот, друзья и родственники получают их от меня — с предупреждением разной степени деликатности о неуклонном и своевременном возврате. Понятно, что, несмотря ни на какие предупреждения, немало номеров у меня благополучно зачитали. Обидно, но и приятно: значит, нравится.
Не испытывая неудобств от чтения с экрана, часто пасусь в сетевом “Журнальном зале”, после чего отдельные номера покупаю или отдельные тексты скачиваю. Так же часто читаю журналы в библиотеке. Их состояние на полках открытого доступа в зале текущей периодики Российской государственной библиотеки очень наглядно свидетельствует об особой популярности тех или иных номеров и материалов. Вот буквально на днях беру с полки 9-й номер “Октября” с намерением прочесть своеобразное эссе-лексикон Вячеслава Пьецуха “Забытые слова”. Открываю — ах ты черт! — все странички аккуратненько, то есть хамски и варварски, вырваны. Многих номеров нет вообще: разодрали или целиком утащили. И это при обыске сумок на выходе! Прошлогодние подборки хоть и прорежены беспардонными “умельцами”, но все-таки стопочки лежат. А от номеров этого года в основном остались рожки да ножки. По этому крайне неприятному (для порядочных читателей), но характерному показателю популярности “Дружба народов” и “Нева” оказались в конце списка: у них меньше номеров раскрадено.
2. На мой взгляд, в этом году (как и в прошлом, позапрошлом…) таких материалов, которые заслуженно могли бы стать заметным культурным событием, появлялось в журналах много. В качестве обозревателя педагогической газеты я усердно обращала на них внимание наших подписчиков, но, увы, тут у меня нет как нет обратной связи, так что не знаю, насколько это удавалось.
Проблемам образования и науки были посвящены несколько ярких и страстных статей, которые, казалось бы, не могут не вызвать волны откликов (вызвали?), — “Образование и глобализация” Игоря Шарыгина (“Новый мир”, № 10), “Бегство от свободы” Льва Айзермана (“Знамя”, № 10), “Аспирантура как брак по расчету” и “Трехгрошовая наука” Ревекки Фрумкиной (“Знамя”, № 7, 10), ее же “Феномен репетиторства как социальная практика” (“Новый мир”, № 6). Принципиально, общественно важными и тоже взывающими к обсуждению считаю статьи Игоря Яковенко “Время изживать терроризм” (“Дружба народов”, № 1) и “Я — русский. Кто я и зачем я?” (“Нева”, № 6), Владимира Дегоева “Кавказ и имперская идея”, А.М.Буровского “Петербург — урочище культуры” (обе статьи — “Звезда”, № 7), “Состязание технологий и состязание грез” Александра Мелихова (“Дружба народов”, № 5), “Поколение действия и лето перемен” Владимира Козлова (“Знамя”, № 1). Познавательны и четко аргументированы статьи Владимира Кавторина в рубрике “Серьезное чтение” в “Неве”. Не пропускаю ни одну статью Николая Работнова, одного из самых ярких и оригинальных критиков и публицистов “Знамени”.
В мемуарно-исповедальном жанре в этом году первое место, мне кажется, у “Невы”, где были опубликованы поразительные по силе воспоминания — “Женщина и война” Алэн Польц (№ 2) и “Любимый мой наркоман” Елены Рудниковой (№ 9). По-моему, не могут не привлечь внимания еще два “женских” текста — “Иран глазами иностранки” Татьяны Ткач-Ахгар (“Дружба народов”, № 7) и “Живая” Марины Кулаковой (“Знамя”, № 11). С большим интересом читала воспоминания с продолжением Владимира Фридкина “Лицеисты советских времен” (“Знамя”, 2003, № 11) и “Улица длиною в жизнь” (Знамя”, 2004, № 11), непридуманный роман одной жизни “Счастье” Вадима Баевского (“Знамя”, № 8), мемуарное исследование Александра Зорина “Нестандартная фигура. Борис Крячко в письмах и воспоминаниях” (“Дружба народов”, № 1).
С неостывающим вниманием и благодарностью читаю “Рабочие тетради 60-х годов” Твардовского, которые журнал “Знамя”, делая большое культурное дело, публикует с 2000 года.
В критике тоже были, по-моему, замечательные удачи, но только теперь понимаю, что их оказалось все-таки меньше, чем в публицистике: статьи Сергея Чупринина и Натальи Ивановой в “Знамени”, злые и парадоксальные заметки Валерия Сердюченко “Откровения вероотступника” (“Нева, № 2), “Новое поколение в поисках утраченной простоты, или Децл как прием” Ольги Лебедушкиной (“Дружба народов”, № 7), “Право на саспенс” Никиты Елисеева (“Знамя”, № 8).
Странно, что столетие со дня смерти Чехова не очень-то было замечено толстыми журналами: отозвались только “Звезда” статьей Игоря Сухих “Агенты и пациенты доктора Чехова” и “Дружба народов”, напечатавшая главу из не написанной пока книги театрального режиссера Адольфа Шапиро “Что было/будет с садом?”.
Толстожурнальная проза радовала в этом году очень часто. Роман Анатолия Королева “Быть Босхом” (“Знамя”, № 2) — событие выдающееся. Его отсутствие в шестерке букеровских финалистов очень огорчительно. В “Знамени” (№ 4) появился и — долгожданный — роман Георгия Владимова “Долог путь до Типперэри”. Современный патерик Майи Кучерской “Чтение для впавших в уныние” (“Знамя”, № 1), и правда, смешной и добрый, прогоняет уныние. Я неизменный поклонник таланта Юрия Буйды, Елены Долгопят, Валерия Исхакова и не пропустила, конечно, их новые сочинения. Фантаст, “турбореалист” Андрей Столяров написал повесть в реалистическом духе, и, по-моему, опыт прекрасно удался (“После жизни” — “Нева”, № 9). Великолепно читается классический социально-психологический роман “Солнце сияло” Анатолия Курчаткина (“Знамя”, № 4—5). Конечно, нельзя было пропустить новый роман Отара Чиладзе “Годори” (“Дружба народов”, № 3—4).
Всегда и во всех журналах читаю и друзьям советую рецензионно-информационные блоки: “Книжная полка с …”, “Книги”, “Периодика” в “Новом мире”, подробные обзоры в “Континенте”, “Наблюдатель” и “Ни дня без книги” в “Знамени”, “Книжный развал” (которого хотелось бы побольше) в “Дружбе народов”.
3. Допустим, некий текст вызвал у меня категорическое неприятие, полнейшее несогласие и желание решительно возразить. Могу ли я сделать вывод, что печатать его не следовало ни при каких условиях? Думаю, что нет, и даже наоборот. Если, конечно, это вменяемый текст, а не озлобленные риторические упражнения в нетерпимости (“язык вражды”). Но таких экзерсисов в толстых журналах, которые я читаю, не встречается. Встречается, увы, иное — тексты, которые не оставляют ничего, кроме досадливого удивления. Подобные опусы обычно не дочитываю и теперь я не могу их припомнить. Пересмотрев под этим углом зрения “Дружбу народов”, назову, пожалуй, длинный-предлинный, вроде бы сатирический рассказ Владимира Медведева “Изольда”. Разочарование усиливалось обманутым ожиданием: изобретательный и по-настоящему жуткий рассказ Медведева “Охота с кукуем” (“Нева”, № 3) в духе “фэнтези-хоррор” мне очень понравился.
4. Существует мнение, что вся литература в кризисе и в мрачном тупике. (Об этом выразительно написала Н.Иванова в статье “Литературный дефолт” — “Знамя”, № 10). Никакого творческого крушения я не вижу, упадка в “журнальном строительстве” тоже: журналы умные, интересные и мне лично нужны. Хотя, действительно, не раз приходилось читать “мнения”: раз нужны — значит маргинальная дура.
Несомненно, есть кризис в отношениях с читателями, особенно с молодыми. Тут, по-моему, немало загадочного.
Раздраженные критики могут гвоздить журналы неопровержимым, казалось бы, доводом: где ваши Пушкины? почему новый Гоголь не явился? Но ведь не надо и нельзя ждать от каждого номера каждого журнала нового поэтического и прозаиче-ского шедевра глобального масштаба. Плюс такую публицистическую статью, которая всколыхнула бы все общество, побудила граждан к пересмотру идейного багажа, даже поведения… Нельзя ежемесячно всколыхиваться. Так не бывает. А если кто-то думает, что в прошлом было именно так, то это иллюзия. Сегодня нам, может быть, покажется, что “Новый путь”, “Вопросы жизни” или “Весы” были близки к идеалу (Бердяев, Булгаков, Розанов, Сологуб, Ремизов, Блок, Андрей Белый, Вячеслав Иванов, поэтическое новаторство, новые духовные горизонты!..), но современникам так вовсе не казалось, о чем неопровержимо свидетельствовали скромные тиражи.
Всемирные шедевры, потрясающие читателей всех континентов, редки, не каждый год случается ноябрьский “Новый мир” шестьдесят второго года с “Иваном Денисовичем”, но “крупные звезды и при луне видны”, как выразился Максим Горький по другому поводу. Жить с толстым журналом — умным собеседником — добрая, славная традиция. Что ее нарушило? Невероятная экспансия телевидения?
Вот сейчас, когда я это пишу, погромыхивает полемика о законопроекте, ограничивающем показ на ТВ “сцен жестокости и насилия”. Депутаты с удовольствием откликнулись на выявленный год назад общественный заказ: 76% опрошенных требовали введения цензуры для ограничения показа секса, убийств и проч. Не понимаю. Отстала от жизни. Телевизор — это не оруэлловский “телекран”: никто не запрещает выключить. И развернуть толстый журнал… Взять в библиотеке, например. Статьи в “Дружбе народов” под рубрикой “Библиотека ХХI” доказывают, что библиотеки-то живы!
Постепенно назрела, мне кажется, потребность в перераспределении общественного внимания: то, что телевидение в таком объеме поглощает ресурсы свободного времени граждан, — это ненормально, болезненно, уродливо. И сами телезрители это ощущают. Вот тут-то, казалось бы, газетной и глянцевой — тиражной — критике слегка подсказать, подтолкнуть читателя к журналам, ведь там действительно есть что почитать и над чем задуматься. В пятничных цветных сорокавосьмистраничных “Известиях”, например, и подтолкнуть бы. Но в первом же “большом-цветном” номере заметка Николая Александрова посвящена не журналам и вообще не литературе, а сравнительным достоинствам жареного мяса в разных ресторанах…
В отчаянной статье “Образование и глобализация” Юрий Шарыгин строил по поводу подобных явлений панические гипотезы о срежиссированном властью курсе на оглупление нации. Я в стратегию оглупления не верю, но тогда у меня вообще нет гипотезы.
В практическом же смысле думаю вот о чем: толстым журналам надо приблизиться к студентам. Всем студентам гуманитарных специальностей читают курс русской литературы, включая новейшую. Встречи с редакцией, с авторами, дискуссии, “круглые столы”… Многие преподаватели охотно поддержали бы такие формы работы.
5. В том-то и дело, что мне и так интересно! О чем хотелось бы подробной дискуссии — о современном состоянии русского языка. Обновленческий проект “»Малая сцена» № 0” в 11-м “Знамени” показался мне весьма удачным опытом, но, надеюсь, он будет журналом в журнале, а не подменит собой “Знамя” как оно есть.
Игорь Клех,
прозаик
“Это журналы, делаемые взрослыми людьми
для взрослых людей”
Легкомыслием, конечно, было согласиться участвовать в этой анкете — все равно что прийти порассуждать о веревке в доме повешенного. Сами-то “толстяки” еще пыхтят и потеют — повесился только их небесный попечитель, отчего и пребывают они последний десяток лет между жизнью и смертью. Я не могильщик и не плакальщик и как автор многим обязан толстым журналам. Но не только и не столько поэтому я отношусь к ним сегодня лучше, чем прежде. Во-первых, потому что это журналы, делаемые взрослыми людьми для взрослых людей. Во-вторых, стало очевидным, что квалифицированный редактор чаще полезен, чем вреден, любому автору. Но главное, что в толстых журналах критерий художественности произведения покуда не списан в утиль. За пределами этих резерваций художественную литературу теснит и подменяет собой беллетристика (как производство клишированных историй и производство соответствующих текстов). Нечто похожее уже произошло в мире изображений, где дизайн всех видов, актуальное искусство и салон погребли под собой умирающее изоискусство. Ситуация с толстыми журналами — лишь частный случай происходящего, и оценки “хорошо—плохо” слишком легковесны для описания случая, когда в очередной раз срабатывают глобальная мифологема и конструктивный принцип “возрождения через смерть”.
Спустимся на землю из этих эмпиреев. Сегодняшний удел литературы — плата за относительную нормализацию оснований российской жизни (и платить придется долго, всем — и каждому по-своему). Хуже всего приходится литературе художественной, поскольку в упрощенном виде она не существует и потому “неконвертируема” для массмедиа и бесполезна для толп. Ее движущая сила — право на беспокойство, ее неотступная тень — способность сомневаться, а ее настоящее призвание — увлекать, восхищать и потрясать, что сулит сплошные неудобства в повседневной жизни. Восхищенный книгой человек легко может угодить под машину или поезд. Я и сам не взял бы такую в вагон метро или электрички. Уж не говоря о том, что она потребует душевного труда, на который мы сами себе отводим все меньше времени. Никакой романтики: в своем пределе художественная литература — это письменная, то есть обузданная, форма страсти. А толстые журналы — это тончайший слой российских почв, где культивируется искусство слова (увы, нередко в ущерб его внятности и экономии вследствие желания выглядеть значительнее и писать лучше, чем умеешь и можешь).
Но спустимся еще ниже: никто давно не ждет потрясений, листая толстые журналы (сам я беру их от случая к случаю в библиотеке ЦДЛ, когда оказываюсь там в поисках нужной книги; эта писательская библиотека сжимается с каждым годом, как шагреневая кожа: что больше может свидетельствовать об утрате профессиональной литературой интереса к самой себе?). Так отчего же не читают их тогда так же безбоязненно и массово, как попсу? Слишком сложно или чересчур скучно? И кто вообще их выписывает, кроме библиотек? Сегодня это цеховые издания наподобие увесистых приложений к “ЛГ” (вот уж чего давно даже не листаю и не собираюсь впредь). Сбрендившие от “перестроечных” тиражей и переживающие Великую литературную депрессию, они приложили героические усилия, чтобы не измениться организационно и содержательно. Лет десять назад мне казалось, что у них был шанс, останься в них по нескольку сотрудников, а остальные на договорах и подрядах, — решение жестокое, но как иначе сойти с накатанных рельсов? Оказалось, ерунда. Организационно устроенные иначе их конкуренты, возникшие в девяностые, либо приказали долго жить, либо влачат жалкое существование, либо в той или иной степени делят судьбу столичных “толстяков”. Значит, дело не столько в форме предприятия, сколько в характере продукции и в изменившемся читателе, которому форточка на писательскую кухню больше не представляется окном в большой мир.
Если “толстяки” желают видоизмениться и выжить, на мой взгляд, им жизненно необходимо допустить в штат молодежь, расширить кругозор (на что пошли пока только “Иностранка” и, не очень успешно, “Вестник Европы”), уделить удесятиренное внимание поиску свежих авторов (только не чосом, как в “Дебюте”), жанровым мутациям, не бояться сумасшедших идей (погибать — так с музыкой). Почему к рекомендациям “глянцевых” и сетевых критиков прислушивается широкий читатель, а “толстожурнальных” — лишь узкий круг? Не только по причине тиражей, но и из-за тематической широты и отказа от рутинных форм (в чем преуспели пока что, и то отчасти, только “Новый мир” и “НЛО”).
И еще: конечно, столичное лицемерие предпочтительнее провинциального хамства, но если систематически выдавать старую клячу за арабского скакуна и пичкать потенциального читателя эпигонскими романами и героями, живущими не дольше сезона, он автоматически проголосует ногами. Здесь я остановлюсь, поскольку негоже автору переходить на личности. Не в конкретных личностях дело, а в той “жестокой борьбе за новое зрение”, о которой писал Тынянов и без которой не существует, по его же выражению, “литературы на глубине”. У нас же одна шапка на всех: “литература”, “роман”, “писатель” (кажется, только Чхартишвили да Рубин-штейн стыдятся так зваться — может, и зря). На фоне этой концептуальной нищеты потоки доморощенного бреда — о свежей крови и пост-чего-то-там — в газетах и прочих местах отхожего промысла литературной братии. Что, если отвлечься от содержания, симптоматично и в онкологии зовется “красивый рак”.
Кирилл Кобрин,
прозаик, редактор радио “Свобода”
“Ситуация изменилась не настолько,
чтобы убить журналы”
1. Так как я живу вне России, то приходится довольствоваться просмотром толстых журналов в сети. Делаю это регулярно, хотя не могу сказать, что “просмотр” естественно переходит в “чтение”. Публикации в толстых журналах я читаю довольно редко, в основном, стихи или эссеистику, впрочем, это связано с моим скептическим отношением к романному жанру и к традиционной “прозе вымысла” вообще. Общее впечатление от толстых журналов неплохое, видно, что они пытаются измениться, другое дело — как и с какой скоростью. Но — и это очень важно — кто я такой, чтобы судить “толстожурнальный процесс”? Я не пишу романов, критических статей, сижу в своем уголку и скромно занимаюсь любимыми делами.
2. Главное событие, на мой взгляд, — недавняя публикация в журнале “Звезда” текста Андрея Левкина. Левкин — один из лучших русских прозаиков сегодня (если не лучший), но, если мне не изменяет память, в толстых журналах не печатался никогда. Теперь справедливость восторжествовала. Я всегда жадно набрасываюсь на тексты моих любимых поэтов — Алексея Пурина, Владимира Гандельсмана, Григория Кружкова, с удовольствием (но иногда и не без раздражения) читаю филологическую эссеистику Омри Ронена, очень ценю Самуила Лурье (увы, он-то печатается в толстых журналах довольно редко), Валерия Шубинского и, конечно же, Бориса Дубина. Пару лет назад “Октябрь” напечатал отличную повесть моего земляка Валерия Хазина. На днях я с удовольствием прочел опубликованную в “Неве” повесть Евгения Каминского. Я не называю других имен исключительно из экономии места.
3. На этот вопрос я не могу ответить, ибо не являюсь экспертом ни по толстым журналам, ни по толстожурнальному мэйнстриму. Меня удручает несколько иное — отсутствие в толстых журналах некоторых дорогих мне авторов, например, прекрасного питерского прозаика Владимира Симонова. Почти перестал появляться там и Игорь Померанцев. Давно я не видел текстов и Зиновия Зиника.
4. Кризис, безусловно, существует, и этот кризис носит системный характер. Изменилась сама историко-культурная парадигма, породившая феномен русского толстого журнала (вот и дурная рифма выскочила — “парадигма — породила”. Ужас!). Об этом уже много говорили, не буду повторять. Но ситуация все же не изменилась настолько, чтобы убить всякую возможность существования толстых журналов. Издательское дело в России — штука специальная, не говоря уже о системе распространения книг; так что часто писателю (условно “некоммерческому писателю”) для того, чтобы быть прочитанным за пределами Москвы и Питера, нужно печататься именно в толстых журналах: издателя найти сложно, да и книги, изданные в столицах, в провинцию обычно не доходят. А журналы есть везде — в областных, районных библиотеках, в библиотеках вузов и проч. Толстый журнал в силу этих обстоятельств может стать неким связующим звеном между столичными литературами и провинциальным читателем, не говоря уже о том, что он является идеальным местом для литературного дебюта провинциала. Вот одна из очевидных возможностей толстых журналов. Что же до газетной и “глянцевой” критики, то я ее почти не читаю, ибо не принадлежу к “фокус-группе” этих изданий, тем более часто просто не понимаю, о чем же написана та или иная “глянцевая рецензия”. Обычно это набор трескучих фраз, которые в качестве рекламы уместно помещать на задних обложках популярных изданий. Да, есть еще Интернет, но там ситуация совсем странная. Когда я раньше просматривал статьи некоторых “толстожурнальных” деятелей, например, в “Русском Журнале” (сейчас я перестал это делать), мне казалось, что эти дамы и господа соревнуются в хамстве, беспринципности и невежестве — ведь в толстых журналах в этом смысле не очень-то развернешься! Есть, конечно, хорошие литературные
сайты — mitin.com или сайт “Вавилона”, но они совершенно маргинальны по отношению к так называемому литпроцессу. Но я — будучи сам маргиналом — их люблю.
5. Право, я не даю рецептов. Побольше моих любимых авторов. Больше тонкой и культурной эссеистики. Расширить географию и историю тем (и авторов!). Поменьше дутых романов и рифмованных фельетонов, сочиненных попсовыми любителями пасти народы, спасать Родину от любых напастей и объяснять на пальцах всемирную историю. Больше рукоделия, меньше штампованных банальностей — стилистиче-ских, жанровых, тематических. Мои желания скромны.
Валентин Курбатов,
литературный критик
“Толстые журналы — зеркало общей осыпи”
1.2. Увы, редко. Только если судьба приводит в библиотеку. А много ли начитаешь в библиотеке-то? Да время от времени в Интернете. Но и там, с экрана, много ли?
А журналов не убавляется. И те, что помоложе, уже теснят стариков, как “Новое литературное обозрение” теснит старое (и уж погубило) или “Новая юность” свою бабушку.
Надо бы в анкете выставлять возраст “ответчика”. Боюсь, окажется, что читают толстые журналы больше старики (наш брат, добрый старый “совок”), кто вырос на журнальной традиции. А из молодых — разве честолюбивые литераторы, надеющиеся со временем увидеть там свое имя. Это отряд немалый — нынче литераторов пруд пруди. И всяк отважен и переступает пороги журналов без старинного трепета. Что он помнит о давнем соперничестве “Невы” и “Звезды”, о противостоянии “Октября” и “Нового мира”? Что знает о консервативности одних и вызывающей современности других?
Да и сами журналы постарались забыть свои прежние идеологические репутации. Не зря и авторы несут свои рукописи сегодня в “Октябрь”, завтра в “Знамя”, послезавтра в “Новый мир”, чтобы успеть “окучить” все. И сами редакции перетягивают одних и тех же авторов: кто первый?
Поэтому — какое уж “рассказать товарищу”? И захочешь, так не сразу вспомнишь — в “Новом мире” ты это читал или в “Октябре”? Я был в прошлом году членом жюри премии имени Аполлона Григорьева. Как раз последние-то журналы и почитал. Грустно признаться, за товарищами не бегал — нечем мне было их порадовать, кроме разве романа “Язычник” А.Кузнецова-Тулянина, напечатанного как раз в вашем журнале (не сочтите за лесть). С остальным почтительно перемогался.
4.5. Уж что кризис, то кризис. И болезнь, похоже, не к исцелению, а к смерти. И не в Интернете дело, не в “сиди-дивиди” и не в деньгах и доставке.
Дело — в обществе, которого нет. Ни уничтоженного советского, ни вожделенного “гражданского”. Никакого. И журналы знают это лучше других, да предпочитают зажмуриваться — авось пронесет. Не пронесет.
Как увидели, что Сорос бросил и бежит, так уж должны были догадаться, что дело плохо. У него чутье волчье. Он не от благородства оставил своих подопечных, не от обиды, что обсчитали. Он понял, что тут больше ничего в общественном смысле не обломится, что журналы перестали быть барометром сознания, что они перестали определять его, а уж только вдогонку “отражают”, уже не впереди реальности, а — за ней.
И хорошо отражают, талантливо — один лучше другого. И тенденции видят. Не слепые. Прочтите-ка Пьецуха, Пелевина, Буйду, Кабакова, Арабова… А только прочтешь, скажешь: ну-ну, и тебе ни холодно, ни жарко. Будто о Новой Гвинее прочитал. Того гляди, поймаешь себя на “знаковой” нынешней фразе: “Это ваши проблемы!”
Мы давно и, похоже, необратимо расходимся по своим одиночествам, смотрим каждый свое, слушаем, читаем… И ничего тут не сделаешь. Один наблюдательный человек как-то сказал: жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Точно так же жить без общества и притворяться, что живешь в обществе, — тоже нельзя.
Мы еще изо всех сил закрываем от себя эту пропасть — в том числе и тонким забором толстых журналов, но уже чувствуем, что паутина их тиражей вот-вот оборвется. Обществу (или тому, что еще по старой памяти зовется этим словом) есть, о чем подумать. Государству (назовем его по привычке так) — тоже. Толстые журналы — тонкое и тревожное зеркало общей осыпи.
“Дружба народов” тут не исключение. Когда “Октябрь” — уже только название осеннего месяца, “Новый мир” — только имя некогда славного журнала, а не призывание небывалой реальности, когда “Знамя” — только пустой триколор (как на другом полюсе изощренный цинизм “Комсомольской правды” и “Московского комсомольца”), то и “Дружба народов” — только печальная улыбка броунову движению суверенитетов.
От нашего самосознания еще зависит — сохранят эти журналы свои имена в высоком начальном значении или останутся только частью истории литературы. Но мы, кажется, уже не хотим этой зависимости.
Что ж, когда все на продажу, то и слову остается туда же — в товар. Да и, кажется, мелкий.
Не нефть же и не газ.
Марина Москвина,
прозаик
“Я чаще читаю журналы, которые публикуют меня”
Я обожаю толстые литературные журналы. Горы журналов хранятся у меня в деревне — мама вывезла из Москвы в Уваровку “Новый мир”, “Дружбу народов”, “Знамя”, “Иностранную литературу”… У них пожелтевшие обложки, они немного поедены мышами, но не поднимается рука бросить хоть один журнал в печку — сколько сокровищ хранится в них!
Сейчас, должна признаться, я чаще читаю журналы, которые публикуют мои произведения: “Знамя” и “Дружбу народов”. Теперь я старше, умнее и стала, не мудрствуя лукаво, просто любить тех, кто любит меня.
Не так давно я с удовольствием и благодарностью прочитала в журнале “Знамя” повесть Александра Терехова об Эдуарде Бабаеве. Она так и называлась “Бабаев”. Каждый человек, который учился в университете на факультете журналистики, имя нам — легион, прекрасно знает, о ком идет речь. Я тоже училась у Эдуарда Григорьевича русской литературе, была его восторженной поклонницей. Все лекции его записывала от слова до слова — Фет, Тютчев, Аполлон Григорьев; вот она, у меня, эта тетрадь, хранит дорогую моему сердцу интоцию, жест, трость, походку, черный берет, старомодный плащ, очки… Потом прошло много лет. Как-то раз меня пригласили на телепередачу — прямой эфир из Книжной палаты, я пришла, послушала, о чем там речь, и такая тоска меня взяла, что я просто встала и ушла. Иду по Гоголевскому бульвару, весна, тополиный пух, сумерки, а навстречу мне — с той же тростью и в берете — задумчиво, прогулочным шагом идет Бабаев.
Я так обрадовалась.
— Эдуард Григорич!
Все рассказала — откуда я и куда.
Он говорит:
— А я никогда на такие вещи не соглашаюсь. Иногда мне звонят, а я отвечаю, что я плохо слышу, плохо вижу И НИЧ-ЧЕГО НИ В ЧЕМ НЕ ПОНИМАЮ!.. — воскликнул он ликующе.
Каждый эпизод, каждое воспоминание, даже хмуроватый взгляд исподлобья — в прозе Александра Терехова был дорог мне. Пока-то удастся выпустить ему эту повесть книжкой, сто раз все подумают насчет — рыночно это или не рыночно? И, конечно, решат, что не рыночно. А в журнале — пожалуйста. И таких вещей много.
Прошедшим летом в одном месяце — августе — у меня вышло две повести — в “Дружбе народов” и в “Знамени”. Книжка готовится, собирается, а в журналах уже эти птицы встали на крыло. По весне, я надеюсь, в “Дружбе народов” будет опубликована моя новая книга о нашем с Леней Тишковым путешествии по Непалу — в Высокие Гималаи — на гору Аннапурна. И, между прочим, с картинками! Чтоб оно было повеселей.
(Если откровенно, то я вообще люблю больше журналы с картинками, которые можно раскрашивать цветными карандашами!)
Андрей Немзер,
литературный критик, обозреватель газеты “Время новостей”
“Нужно желание жить, утверждая свои ценности”
1. Читаю регулярно. Работа у меня такая. Соответственно и получаю повременные издания по месту службы. Когда почта барахлит (а это бывает довольно часто), смотрю в Интернете. Сам у друзей и знакомых журналов не беру, но им даю то и дело.
2. Очень многое. И в прозе, и в поэзии, и в критике, и в публицистике. Не думаю, что книжный прозаический ряд представительнее журнального. Особенно если учесть, что весьма многие журнальные публикации теперь оперативно получают книжные версии. Примерно так же обстоит дело и с поэзией. Надо помнить, что, как бы мы ни сетовали на скудость журнальных тиражей, поэтические книги (как хорошие, так и разные — продвинутые, экспериментальные, экстремальные, удостоенные премии Андрея Белого и простые, как рычание) выходят еще меньшим числом экземпляров. Не уверен, что газетная и тонкожурнальная критика (которой, следуя логике анкеты — см. вопрос № 4, — вроде бы нет), а равно и критика сетевая (весьма озабоченная своей “особенной статью”, но, по сути, мало чем от прочей отличающаяся) сильно опережает критику журнальную. Ну а серьезную публицистику просто только здесь и читаешь. Если исчислять журнальные удачи, то придется назвать едва ли не все значимые имена современной русской литературы. (Напомню, что ряд сочинителей, ныне гордящихся своей “не-журнальностью”, имена себе составили публикациями в “скверных” и “отсталых” ежемесячниках. И если теперь они нагло кидают свои издания — очаровательный пример показала Людмила Улицкая, оборвав новомирскую публикацию своей новой поделки на середине, то это их проблема. А равно тех журналов, что готовы воспринимать подобные шуточки как норму.) В целом же могу отослать к подшивке газеты “Время новостей”, к сайту www.ruthenia.ru/nemzer, к моим книгам “Замечательное десятилетие русской литературы” (М., 2003) и “Дневник читателя. Русская литература в 2003 году” (М., 2004).
3. И таких хватает. Как и книг, которые я бы тоже предпочел в глаза не видеть. Не в них дело — вкусы у всех разные. Как правило, редакторы сами прекрасно знают, что хорошо, а что — не очень. Не надо печатать родных и знакомых кролика. Не надо поощрять “молодых” (только за то, что они молодые) и привечать “пожилых” (только за то, что они “пожилые”). Не надо модничать. Не надо выплачивать долги столетней давности. Не надо блюсти “тему”. Много чего “не надо”, и все всегда это делают.
И, доведись мне работать в толстом журнале, уверен, что вызывал бы не меньше нареканий, чем сегодняшние редакции “Дружбы народов” или “Знамени”.
4. Все правильно. И безденежье, и электрический Интернет, и почтовый беспредел, и другого рода занятия, и книжное изобилие, и кино-вино-домино имеют место. Про “кризис” говорить не рискну, потому что не понимаю, что имеется в виду. Хороших писателей всегда мало. Ценят тех, кто все-таки есть, всегда недостаточно. Бывает, что талант находит признание (всегда с оговорками) — бывает, что не находит (кроме как у нескольких ценителей). Никакой специфики в сегодняшней ситуации не вижу — специфичной была позднесоветская эпоха, когда всякая мало-мальски стоящая вещь (иным из которых цена — грош в базарный день) становилась событием. По общеизвестным причинам. Не в последнюю очередь (подчеркиваю — при учете многих иных причин) скукоживание журналов обусловлено мазохистским экстазом литераторского сословия, включая и редакторов-подвижников. Ничего нельзя поделать с “рынком”, но постоянно спрашивать “А что это мы такие бедные и несчастные?” и постоянно печатать приговоры самим себе (давая слово то высоколобым экспертам с выраженным идеологическим комплексом, то обыкновенным нахалам, рвущимся занять место под солнце) совершенно необязательно. Если читателю постоянно сообщают, что журналы мертвы, а читать их — удел совковых неудачников, то люди рано или поздно делают выводы. С конца 80-х говорю: “Не торопи любовь — еще наплачешься”. И не потому, что так уж привержен журналам (хотя привержен), и не потому, что полагаю журналы “вечным феноменом” (не игла для примуса!), а потому, что знаю: сбудется завтра мечта “продвинутых”, закроются в одночасье все литературные ежемесячники — НИКОМУ лучше не станет.
Что же до последнего пункта, то (не касаясь глянца, с которым знаком плохо) могу лишь развести руками. А — сознательно называю разные имена — Александр Агеев, Павел Басинский, Владимир Бондаренко, Михаил Золотоносов, сам я, наконец, — не люди, что ли?
5. Кому? Мне? Мне и так интересно. (А раздражение, достаточно частое, интересу не помеха.) Писателю N, что озабочен лишь тиражированием своих стенаний в духе Васисуалия Лоханкина о конце всего и вся? Ему всегда будет не интересно. Аудитории, ориентированной на глянец? Поздно, уже потеряли. Даже если читают (в сети; или книжные издания романов, что сперва прошли в журналах), постесняются признаться, благо “воспитывали” их долго и эффективно. Литераторской среде и литературно ориентированному интеллигенту? Нет простого ответа. Если не считать тех благих (невыполнимых) пожеланий, что проговорены в пункте 3. Думаю (скорее как литератор, чем как читатель), что одна из бед сегодняшних журналов — стремление быть “первым среди равных”, такими же, как все, но лучшими. Отсюда ориентация на одних и тех же авторов (что не слишком хорошо в отношении поэтов и прозаиков и уж совсем курьезно в отношении критиков), размытость редакционных позиций, полное отсутствие межжурнальной полемики (а значит, и реальной конкуренции). Сегодняшний литератор всюду в равной мере свой — и чужой. Для сегодняшнего читателя журналы (тут важны и упомянутый выше мазохизм, и готовность мыслить себя “антитезой” неизвестно чему) оказываются единым смысловым пятном.
В лучшем случае — привлекательным. Но и симпатичное пятно не равно полю противоборствующих смыслов, каким журнальное пространство должно быть. Для того чтобы преодолеть такое положение дел, нужна воля. Не желание “выжить”, а желание жить, утверждая свои ценности. Не равнодушное гостеприимство, а установка на своих авторов. Нужна, извините, идеология. А она с неба не падает и по чьей-либо почтительной просьбе не возникает. Достаточно посмотреть на этикетные списки “общественных советов” любого журнала (включая “Октябрь”, что вообще-то наиболее озабочен проблемой “своего круга”), чтобы понять, какую несусветную маниловщину я здесь развел.
Михаил Пиотровский,
директор Эрмитажа
“Толстые журналы —
как репертуарный театр в сегодняшней жизни”
1—2. Толстые журналы скорее просматриваю, нежели читаю, — от раза к разу.
“Звезда”, “Нева”, “Дружба народов”, “Октябрь”… Иногда приносят друзья или сослуживцы, порой — в Интернете. Честно говоря, особенно ярких впечатлений от толстых журналов в последние годы припомнить не могу.
4. Мне кажется, в перестроечные годы произошло некоторое пресыщение толстыми журналами: тогда ими зачитывались все. Именно они в то время откликались на новости социально-политической жизни, их читали взахлеб — там публиковалась новая проза, публицистика, что-то, что доставали из “самиздата” или из написанного в стол. Толстые журналы первыми среагировали на перемены в обществе, пытаясь не только констатировать, но и анализировать, размышлять. Других источников и возможностей тогда и не было. У них была своя ниша — особенно в условиях госмонополии на книгоиздание. И своя же, относительно широкая, аудитория.
Теперь толстые журналы эту нишу как-то потеряли, читатели столиц имеют другие возможности да и авторы в значительной мере — тоже. Толстые журналы перестали быть чтением для широких слоев интеллигенции, если вообще применительно к интеллигенции можно говорить о широких слоях. Сейчас, помимо всего прочего, увеличился информационный поток, скорость “проживания” событий. Мне трудно судить, насколько востребованы толстые журналы, попадающие в библиотеки российских регионов. Хотя могу предположить, что в наших регионах, где интеллигенция зачастую из-за безденежья оторвана от “культурного поля”, эти журналы востребованы. Как востребованы они и относительно узким кругом зарубежных специалистов — лингвистов, историков, политологов.
Что касается газетных и “глянцевых” критиков, то прежде всего, как мне кажется, у нас просто практически не стало критики как явления.
5. Толстые журналы — как репертуарный театр в сегодняшней жизни. Им все время нужно бороться с чем-то антрепризным. Они должны быть конкурентоспособными, но не повседневными. Здесь не может быть общих рецептов, кроме, пожалуй, одного: определиться, для какой аудитории работаешь.
Юлия Рахаева,
литературный обозреватель газеты “Вечерняя Москва”
“Утрачена семейная традиция читать”
1. Какие-то читаю регулярно, другие просматриваю. Являюсь подписчиком (в редакции) “Знамени” и “Нового мира”. Другие журналы держу в руках время от времени — или читаю в Интернете. Общее впечатление, скорее, позитивное.
2. В каждом из журналов несколько раз в году появляется интересная проза — как правило, все заметное фигурирует в качестве номинантов и лауреатов различных премий. Для меня одним из самых ярких явлений последнего времени стали три подряд романа Валерия Исхакова в “Дружбе народов” — о чем я неустанно рассказывала друзьям и имела возможность сообщить читателям нескольких изданий. Из других сильных впечатлений: роман Анатолия Королева “Быть Босхом” и переписка Льва Аннинского с Георгием Владимовым в “Знамени”, роман Александра Мелихова “Чума” и статья Андрея Зубова “Размышления над причинами революции в России” в “Новом мире”, “Штудии”, ведомые Дмитрием Баком, и материалы обоих юбилейных номеров в “Октябре”. Все это очень разные вещи, поэтому ответить на вопрос “почему?” не представляется возможным.
3. У меня добрая память, зла не держит. Когда-то что-то возмущало, но детализировать не возьмусь.
4. Кризис не творческий — наоборот, журналы перестали непременно печатать “священных коров”, а стали наконец больше думать о качестве текста, невзирая на возраст автора и его былые заслуги. Кризис (если пользоваться подсказкой анкеты), скорее, ситуационный и системный. Журналы дороги, их невозможно купить, утрачены семейные традиции — выписывать и читать толстые журналы, утрачена вообще традиция — читать что-либо, если это не модная переводная литература (в лучшем случае) или не условная Донцова. Газеты и “глянец” игнорируют “толстяков”, во-первых, из-за малых тиражей. Во-вторых, из-за того, что читатели толстых журналов — по преимуществу публика небогатая и, увы, немолодая, то есть та, которую они сами (газеты и “глянец”) всеми способами стараются оттолкнуть. Если в семействе “толстяков” случится скандал — не сомневайтесь, он будет замечен.
5. Их проза не должна идти на поводу у любителей, условно говоря, Галины Щербаковой, но, с другой стороны, излишние эксперименты с формой тоже могут утомить… Поэтические подборки часто бывают неоправданно велики. Хочется авторитетной и — одновременно — здорово написанной критики, вот именно в одном флаконе.
Сергей Солоух,
прозаик
“Люди не верят, что словом можно изменить мир”
1. Скорее нет, чем да. Но я и глянцевые не читаю, и газеты, и новых книг не более десятка в год. Просто не могу. Мне надо показаться хорошему окулисту, наверное. Впрочем, я пробовал. Похоже это вообще оксюморон. Хороший окулист. Шутка.
С другой стороны, я зарабатываю на жизнь, сидя перед электронной трубкой монитора. От семи до десяти часов бегущих строк ежедневно. А ночью пишу прозу. Еще два, три часа двоящихся буковок в кодировке КОИ8Р, правда, не больше двух тысяч за один раз. Странно, что после этого я вообще что-то еще вижу мельче дома и дерева. Сам удивляюсь.
Впрочем, эта тяжкая клиническая картина не мешает мне регулярно заглядывать в “Журнальный зал” РЖ. Как правило, в служебные часы. Это помогает лучше относиться к коллегам по работе. Особенно когда в браузере всплывает мое собственное имя. Впрочем, появление иных меня тоже радует. Как правило. Просматривание “толстяков” для меня нечто вроде сеанса связи с Землей у космонавта. Я начинаю думать, что однажды и мне командование даст приказ на приземление. Иными словами, общее впечатление, безусловно, позитивное.
2. Переводы Селина Ирины Радченко в “ИЛ”. “Берлинская флейта” Анатолия Гаврилова в “Октябре”. Стихи Александра Левина в “Знамени”. Ну и, конечно, незабываемый разбор моих собственных рассказов Николая Александрова, опубликованный “ДН”.
Выбор, по всей видимости, случайный до смешного и ни в коей мере не отражающий систему всех сложившихся литературных сдержек и противовесов. Но я же сразу предупредил, что кос и близорук.
3. Едва ли я могу судить об этом. Лучше, конечно, расспросить людей, знакомых не понаслышке с литературным подразделом Божественного замысла. У Натальи Борисовны Ивановой или у Андрея Семеновича Немзера.
Никаких оценок не давая, могу только сказать, что меня изумляет. Вездесущность Романа Сенчина. Кислород какой-то, а не писатель. В любом сочетании присутствуют и Цэ-О-два, и Аш-два-О, ну, кроме, разве “НЛО”.
4. Не согласен в принципе. Толстые журналы прекрасны, как никогда. У меня вообще ощущение золотого века формы. Причем не вопреки, а благодаря прежде всего Интернету и энтузиазму Сергея Павловича Костырко.
Никогда еще актуальная литература не была столь полно и широко представлена и, самое главное, близка к читателю. Доступна. Разве можно вообразить себе физическое лицо советского времени подписчиком всех сразу “толстяков” от “Ариона” до “Юности”? Не всякому юридическому “фонды”, тогдашний заменитель бюджета, позволяли. А тут все сразу с индексом авторов и поисковиком от ООО “Рамблер Интернет Холдинг” по цене 22 копейки за минуту, что просто даром при скорости скачивания 56 Кбит/с. Красота.
Мне кажется, тут просто путаница. Произошла не потеря интереса к толстым журналам как наиболее естественному, панорамному способу представления текущей словесности, а к собственно объекту представления. Литературе. Но тут как с
рок-н-роллом. Люди просто перестали верить, что словом можно изменить мир или самих себя. Сейчас большинству соотечественников кажется, что от игры в Doom или от поездки в Гоа у них вырастут второе сердце и третий глаз, что-то в этом роде, и перейдут они тут же в четвертое измерение, где “Анна Каренина” не пашет. Такое заблуждение. Такой виток истории. Переживем.
А вообще главный враг литературы вовсе не электричество, а химия. Пенициллин, презервативы и одноразовые шприцы. Тысячи и один химический способ забыть, что жизнь — трагедия. А литература — более или менее адекватный и, главное, всеобщий способ ее выражения. Нашелся б только карандаш!
5. Что касается меня, то не журналы надо менять, а очки. И место работы.
От всего остального я просто в восторге. Честное слово.
Адольф Шапиро,
режиссер
“Не стоит обижаться на «глянцевых» — им не до нас”
1. Завидую тем, кто читает регулярно. У меня не получается. Нехватка времени катастрофическая. Приходится выбирать отдельное из многого. Как правило, следую советам людей, которым доверяю. Что-то беру у них, что-то покупаю по случаю. Неловко в этом признаваться (читать-то ведь надо!), но поскольку прежде ничего не утаивал в ответах на анкеты, то, как видите, следую привычке.
2. Всего не припомню. Но вот в “Иностранной литературе” Малькольм Брэдбери и Грасс, “Призрак театра” Дмитриева в “Знамени”, еще — “Берлинская флейта” Гаврилова в “Октябре”. Полезной для меня была беседа Натальи Игруновой с Борисом Дубиным в “Дружбе народов”. Так как особо ценю материалы, которые помогают представить общую картину того, что я по тем или иным причинам не в состоянии охватить. Чаще всего из критических, публицистических, архивных разделов журналов.
3. Господь с Вами!
4. Где такое мнение существует? В политбюро или президиуме? Я, как говорится, лично, — беру толстый журнал с нежностью. Как чудом сохранившийся осколок уходящей, точнее — вытесняемой с пространства нашей жизни культуры. Скажу больше — чем журнал беднее выглядит (унизительная бумага, плохой набор, отсутствие иллюстраций и т.д.), тем он милее. Тем больше хочется его открыть и читать. Во-первых, не похоже на то, что меня хотят обмануть, завлечь, а потом всучить пустышку, чтобы отучить соображать. Во-вторых, испытываю доверие к издателям и составителям толстых бедных журналов. Ибо ясно — они бескорыстны, хотят кому-то чем-то помочь, работают не за деньги. Какие уж тут деньги, в самом деле? В последнем вопросе заключен ответ на загадку об игнорировании “глянцевыми” критиками серьезных журналов. Не стоит обращать внимания. Тем более — обижаться на “глянцевых”. У них свои заботы. Им некогда. Им не до вас (не до нас).
5. Если бы я знал, то непременно предложил бы свои услуги. Не знаю.
Я и сейчас в каждом номере каждого журнала нахожу что-то стоящее внимания. Вот теперь буду с интересом ждать, как ответят другие на заданные вопросы. Особенно интригует — сколько найдется таких, кто знает ответ на, как всегда, самый больной и существенный, 5-й пункт анкеты.
Михаил Эдельштейн,
обозреватель “Русского Журнала”
“Переводная литература выигрывает битву”
1. Толстые журналы читаю более или менее регулярно, почти все (не значит — все); “Знамя” и “Новый мир”, наверное, регулярнее других. Просматриваю обычно номер в “Журнальном зале”, критику и стихи читаю, как правило, там. Если хочется подробнее прочесть что-то из большой прозы, стараюсь взять бумажную версию. Общее впечатление трудно выразить однозначной оценкой. Скорее интересно, чем хорошо или плохо.
2. Стихи Бахыта Кенжеева прежде всего. Некоторое время мне казалось, что Кенжеев в некотором… ну, застое, что ли, — тем радостнее было прочесть “Когда душа обиженно трепещет…” и “Упрекай меня, обличай, завидуй…” в “Октябре” (март, 2004) и другие стихи в “Знамени”, “Новом мире”, “Арионе”. Кроме того, подборки Татьяны Миловой в “Новом мире” и в “Арионе”, некоторые стихи Михаила Поздняева и Виктора Куллэ. Из прозы — рассказы Сергея Солоуха, особенно “Метаморфозы” (“Знамя”, декабрь, 2003), “Юрьев день” Ирины Поволоцкой (“Новый мир”, декабрь, 2003), “Диктант” Алексея Смирнова в “Новом мире” (июль, 2003), “Жалоба” Бориса Вайля в “Звезде” (октябрь, 2003). Нехудожественная часть “Звезды” нравится; дневники Лакшина в последних номерах “Дружбы народов” интересны. Важными мне кажутся “знаменские” статьи Сергея Чупринина “Нулевые годы: ориентация на местности” (январь, 2003) и “Свободные радикалы” (сентябрь, 2003) — там можно спорить с деталями, но суть явления в обоих случаях, на мой взгляд, обозначена верно. Если говорить о критике, то очень хороши, на мой вкус, “Комментарии” Аллы Латыниной в “Новом мире”. Из рецензий много всего хорошего следовало бы назвать, но ограничусь двумя именами: Алексей Балакин о первом томе академического собрания сочинений Тютчева в “Новом мире” (май, 2004) и Кирилл Анкудинов там же о стихах Дмитрия Быкова (сентябрь, 2003). Регулярно и с интересом читаю “новомирскую” “Периодику” Андрея Василевского и Павла Крючкова, “Ежедневное чтение” Анны Кузнецовой в “Знамени”, библиографическую службу “Континента”. С удовольствием упомянул бы о некоторых материалах “НЛО” и “Вопросов литературы”, но это, наверное, не толстые журналы?
3. Провокационный вопрос, конечно. Есть много авторов, мне несимпатичных или вызывающих у меня недоумение, сомнение в осмысленности их присутствия в литературе. Кроме того, то, что время от времени планка понижается, — это не вина редакций, а их беда. Очень сложно — да невозможно попросту — каждый месяц находить достойную прозу или поэзию. Это как с литературными премиями: в большинстве случаев они достаются средним текстам не потому, что жюри плохое, а из-за того, что альтернативы нет. И все-таки по временам попадаются в “толстяках” какие-то совсем уж несусветные вещи, вроде повестей Михаила Тарковского или рассказов Дмитрия Новикова. По-моему, и то, и другое за гранью. Можно было бы и еще несколько имен назвать, наверное, но, мне кажется, примеры “Кондромо” (“Октябрь”, март, 2003), скажем, в случае Тарковского или “Куйпоги” (“Новый мир”, апрель, 2003) и особенно “На Суме-реке” (“Дружба народов”, июнь, 2003) в случае Новикова — самые показательные.
4. Толстые журналы, конечно, не в кризисе. В кризисе традиционная система отношений “литература—читатель”. То есть, с одной стороны, читать вообще стали меньше, с другой — резко увеличился ассортимент, количество наименований, с третьей — активно развивается книгоиздание, многие важные вещи выходят сразу книгами, минуя стадию журнальной публикации. Кроме того, переводная литература, на мой взгляд, выигрывает у отечественной “битву за читателя”.
Что касается критики, то здесь есть некоторый парадокс: “толстожурнальные” критики (даже если они и пишут сейчас в газетах) зачастую намного профессиональнее своих “глянцевых” коллег, но сегодняшнюю систему литературы в целом адекватнее отражают последние. Так что газетные и “глянцевые” критики, на мой взгляд, уделяют толстым журналам примерно столько внимания, сколько те занимают в нынешнем “литературном целом”.
5. Читать подряд журналы вряд ли может быть интересно по причине, обозначенной в п. 3: хорошая литература — явление раритетное. А просматривать их и выборочно читать интересно и сейчас.
Леонид Юзефович,
прозаик
“Не хочется делить читателя с соседями по номеру”
1. Читаю, но нерегулярно. В Интернете просматриваю критику и стихи. Если что-то заинтересовало из прозы, беру журнал в районной библиотеке, которая у меня недалеко от дома.
2. Текст (жанрового определения там нет) Александра Терехова “Бабаев” в “Знамени”, повесть Дениса Гуцко “Там, при реках вавилонских” в “Дружбе народов”, рассказ Александра Карасева “Наташа” в “Октябре” и рассказы Ирины Полянской в “Новом мире” (мы не были знакомы, я так и не успел сказать ей, что всегда восхищался ее рассказами). Из публицистики — очерки Алексея Автократова в “Дружбе народов” и статьи Юрия Каграманова в той же “Дружбе народов” и “Новом мире”. Из поэзии — почти все, что публикуется в “Знамени”.
3. Такого не припоминаю. Ни один из прочитанных или просмотренных мною текстов не вызвал у меня подобных чувств. Все-таки уровень отбора в редакциях толстых журналов достаточно высок.
4. Года два назад я зашел в класс с номером “Нового мира”, и один из моих учеников сказал мне: “О, я знаю этот журнал! Он выходил в старину. У моего дедушки на даче много таких”. Это типичная реакция. Многие молодые люди искренне удивляются, узнав, что толстые журналы до сих пор выходят. В нынешнем информационном пространстве им места нет. Если их кто-то и пропагандирует, то прежде всего они сами — друг друга. Прочие издания вспоминают о них лишь в тех случаях, когда толстожурнальные публикации появляются в шорт-листах литературных премий. Еще три-четыре года назад Пелевин и Сорокин публиковались в толстых журналах, но теперь они считают это излишним. Это касается и других популярных имен.Тон в литературе задают издательства. Я не могу назвать практически ни одного нового автора, которого сделала бы известным публикация в “Новом мире” или “Знамени”, не говоря уж об их менее тиражных собратьях. Даже те молодые писатели, кто печатал там свои рассказы, с романом предпочитают выходить к публике сразу в книжном формате. Это, между прочим, связано еще и с тем, что крупная проза будет ждать своей очереди в журнале несколько месяцев, если не больше, а книги сейчас издаются в течение нескольких недель. Кроме того, писателю всегда хочется знать, что люди будут читать именно его, а не весь тот ассортимент, который предлагается в журнальном выпуске. Мы все — индивидуалисты и не хотим делить читателя с соседями по номеру. Да и читатель предпочитает покупать художественные тексты без нагрузки в виде публицистики или критики. Критика, увы, интересует лишь людей сугубо литературных, каковых немного, а публицистика — жанр скоропортящийся, он плохо соотносится с неторопливым ритмом выхода толстых журналов. Это в советское время одни и те же проблемы существовали годами и их можно было обсуждать спокойно, без оглядки на момент. Да и лучшие журналистские перья давно ангажированы газетами и иллюстрированными еженедельниками, где можно составить себе имя и заработать на жизнь. Толстые журналы не предлагают ни того, ни другого. Наверное, все это можно назвать кризисом, но, поскольку в этом кризисном состоянии они существуют уже довольно долго, их ближайшее будущее не вызывает у меня опасений. Толстые журналы нашли свою нишу, а что касается ее величины, это уже от них мало зависит. В библиотеках, насколько я знаю, они до сих пор востребованы. Читают толстые журналы и в Интернете. А вот выписывать и покупать их, скорее всего, не будут. Причем отнюдь не только по той причине, что у интеллигенции мало денег. Время продуктовых наборов, когда к баночке дефицитной икры приплюсовывали кило минтая, миновало. Если даже заменить минтай семгой или копченой колбасой, ничего не изменится. Надо смириться с тем, что читатель и покупатель — это теперь не совсем одно и то же.
5. Толстые журналы интересны мне и такими, какие они есть, но, боюсь, отчасти потому, что я к ним просто привык. Людей, подобных мне, с каждым годом будет становиться все меньше, а что нужно сделать, чтобы заинтересовать новое поколение, я не знаю. Мне кажется, ничего радикального делать не следует. В том положении, в каком толстые журналы пребывают сейчас, любое резкое движение может для них плохо кончиться.
Благодарим доброжелательных и требовательных участников обсуждения. Приглашаем наших читателей продолжить разговор в “Журнальном зале” “Русского Журнала”:
http://magazins.rus.ru/druzhbа.
Отдел критики “ДН”