Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2004
Перевод Светлана Соложенкина
Киевский сонет Ирпень — зимою. Летом же — Козин. Ирпень — там лыжи, там — в сугробах вязну, там — временный мой дом для светлых сказок, и там полынь стиха я пью один. Козин же — ряд совсем других картин: там в хате — мама и, совсем как в праздник, пузатые горшки на стол вылазят... А дети и подсолнухи — на тын. А Киев? Почему лишь в Ирпене еше пишу порой да в Козине, а не в столице, древней и великой? Там снег кипит. Там пахнет земляникой. А в Киеве — стою Лаокооном, обвитый весь гремучим телефоном. * * * Синичка-малютка, сестричка колибри, и как существует, в таком-то калибре? Такая уж крохотка — словно мизинчик, да где там мизинчик — его половинчик. Стучится в окошко, к стеклу припадает, по старой привычке тебя поджидает, пора бы ей быть, намекает мне пылко, а день-то играет — с вишневкой бутылка! А кто ее выпьет, огневку-вишневку, с улыбкой веселой склонивши головку, а кто же распробует экое диво, до щелочки высветит дом несчастливый — пичужка настойчиво знать это хочет, крылатое солнышко, цепкий комочек. Такая уж крохотка, словно мизинчик, да где там мизинчик — его половинчик. Ну, как рассказать ей, подружке крылатой, что ты не летаешь, что в сердце — слеза ты... * * * Я слышу выстрелы в лугах далеких. И с каждым выстрелом — меня все меньше. На крякву меньше, меньше на зайчонка, который в мокрые кусты забился, заплакал бы, да больше — нечем плакать. И жалуется мне в ночи трава, и утка дикая, звезды дрожащей капля, и лист, и свист — все то, что не убито, что не застрелено и что еще живет. Но с каждым выстрелом на мир я уменьшаюсь... * * * Куда уходит жизнь? О, если б знать! Мне было б время некуда девать, легко бы я, беспечным дурнем, жил и над огнем холодным ворожил. Я ж только пепел вынес в огород и высыпал... Какой коловорот горячих искр добычей стал ветров — какой кострище, из каких умов?! Одна печаль осталась мне на дне — и пью печаль с собой наедине. На козацком лугу Песня чужая ходит лугом Выводит рулады свои не тужа Чужая до ужаса — черт с рогами Чужая режет меня без ножа А тут ведь качалась казацкая слава Бывало из люльки да прямо в седло Теперь иноземная бродит шалава Взрастив в моем сердце досаду и зло И горе не в том что не сжиться с чужою А что своего-то — пустая сума И здесь над смертельной уже межою Песня чужая сводит с ума... * * * В музеях дальневосточных — вечный снег моих рушников, это крылья дедов бессрочные, что летали столько веков — над крылатыми над плугами, перешедшими океан... Душа жила рушниками, радугами — сквозь туман. В гроб давно сошли мастерицы, но всё живы белые птицы, перестираны, перелатаны, все изранены, да — крылатые! Белеете, крыльями бьетесь, сквозь слезы на вас дивлюсь... Во всем вы мне признаетесь, и я вам во всем признаюсь... * * * Когда исчезли вера и надежда, Когда житье вдруг превратилось в дым, Как быть и как идти в поземке снежной, Чтоб шаг остался твердым, молодым — Как быть? Где взять хотя бы кроху веры? Как — без надежд — надеяться, что жив? И лишь одна Любовь не знает меры, Нам для объятья две руки раскрыв! * * * Копает Украина огороды Год или век, быть может, проживет. А если всю державу обиходить, Тогда, глядишь, и небу час придет. Копает Украина огороды, К ним жмутся, словно к печке, города. В кровь сбиты ноги на путях свободы. Но фальши мой народ не скажет «да». Копает Украина огороды. Сам это видел, пекло проезжал Насквозь и под лазурным небосводом К фиалкам попадал на карнавал. Копает Украина огороды. И вся она — великий огород, Не ждет наград и поощрений вроде Великий огородный мой народ... Май 1995