Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2004
Перевод Эрине Бабаханян
Ночь не под своим небом. Неведомым, но в какой мере не своим? Всего в получасе езды от Еревана. Тем не менее надо провести хотя бы одну ночь в Бюракане, чтобы понять, почему именно здесь находится обсерватория.
Небо безгранично черное. И в то же время нет числа звездам. Если долго смотреть в ночное безбрежье, небо станет тебя притягивать — забудешь, где находишься. Наступит момент, когда почувствуешь, что теряешь себя, захочешь приблизиться, постичь чудо природы: что это за загадка, чья это выдумка? Ощущение бесконечности — тяжелое чувство для обычного человека, толкающее на сводящие с ума раздумья. И как после этого уснуть?..
При закрытых глазах звуки четче доходят. Что за звуки? Как знать, какие звуки и голоса могут звучать под “незнакомым” небом? Жалобный стон, почти напоминающий детский плач. Нет, то не дитя, а собака. Кажется, это никогда не кончится, ан нет, кто-то не стерпел, хлопнул дверью, затем стал сражаться с темнотой, а потом…
Собака замолкает — стучат в железные ворота, все нетерпеливее стучат. Затем — испуганные мужские голоса, а потом выводят машину со двора. Шум мотора. Тишина. Еще полчаса — и машина возвращается. Вновь лязгание ворот, и снова тишина.
(Потом выяснится, что это сосед ворота “ломал”. У его жены начались родовые схватки. “Геворг, давай быстро отвезем в Аштарак”. Однако младенец не собирался ждать, и Гаянэ благополучно родила дома — радость огромная. Девочка. Двух сыновей они уже имели.)
Разговор на следующее утро был о том, как хорошо, что Гаянэ быстро родила, иначе, если бы отвезли в Аштарак, уйму денег пришлось бы дать, теперь же на эти деньги ребенку одежды купят (деньги не валяются на улицах Бюракана).
И один за другим станут приходить соседи — за питьевой водой, хоть и не на седьмом этаже живут, — и выяснится, что многие дома рожают. Без врача? Да, как прежде, без врача. Дай Бог здоровья пожилой повитухе или молодой медсестре.
Соседка — женщина с лучистыми глазами призналась, что одного из своих детей она сама, без никого, рожала и пуповину сама перерезала. Удачно? Улыбается: откуда же было взять кучу денег?
Начинало светать, когда раздался звук сильного взрыва. За ним последовал второй. Совсем незнакомые звуки, тревожные для непривычного уха, рождающие сомнение и страх. Не то выстрел, не то что-то другое. Оказалось, соседский сад давно не поливался, и вот только этой ночью хозяину удалось напоить свои деревья. А деревья — бестолковые создания, от жадности так напились, что ветки не выдержали тяжести воды. Огромная ветвь орешины, размером почти с целое дерево, треснула, свалилась наземь. В саду по соседству яблоня по той же причине раскололась надвое…
— Вы слышали, как на рассвете обламывались ветви деревьев? Я прислушалась, то не наши деревья, звуки издали доносились. (Это Маргарита — мать семейства, одна из героинь этого очерка.)
— Маргарита, расскажи, как появился на свет маленький Арам?
— Э-э, удивитесь, если скажу. Моя свекровь очень добрая была. Болела тяжело. А дни мои как раз подошли. Коров я доила. Села на табуретку, раза два потянула, руки ослабли. Сил не хватало, но что делать, надо было. Не прошло и двух часов — родила. И меня не успели довезти в Аштарак. Как назло, проклятая слива поспела. Дня через два пришлось мне на дерево взбираться…
Мечтательно улыбчивому Араму пять лет. Стороннему наблюдателю может показаться, что он растет сам по себе. Целый день с собачкой Чернушкой. Знает, что у взрослых на уме затерять именно ее, а не ту беленькую, что как-то ночью чуть было не утонула, у той уши подрезаны: вроде она, как вырастет, станет рьяно дом сторожить. А эту, Чернушку, любимицу Арама, ждет отчуждение от дома. Это Араму стало ясно по намекам родителей, и потому днем он таскает с собой собачку на веревке, привязанной к ноге. Сегодня Арам один дома. Отец ушел на сенокос,
мать — на огород возле фермы (не подумайте, что есть ферма — одно название осталось, и это тоже результат развала Страны Советов). Старший брат Айк повел телят пастись, а сестра, опрятно одетая, красивая, только что вышла, чтобы на ручной тележке собранное на огороде с матерью домой притащить. Две-три
ходки — и пол в сенях наполовину покрылся мелким и крупным картофелем. Медведка — вредитель, враг в основном крупных клубней, какой ни возьмешь, со всех сторон глубоко проеден. Смотришь — плакать хочется. Сколько из них дотянет до зимы? А еще весной колорадский жук (тот, что из штата Колорадо залетел) бьет по урожаю, пожирая листья картофеля и баклажанов. Неопытные они собственники, да и агронома нет, и лекарственных средств тоже нет, удобрение стало редкостью. А ведь лет десять назад в Армении действовала широкая сеть защиты растений, борьбы с вредителями.
Гл-гл-гл… Что за звук? Это тачка — “колесница”, знаменитый бюраканский транспорт XX века. За питьевой водой пришли с нижних районов. “Колесница” — двухколесное металлическое устройство с бидоном объемом в 2—3 ведра. Дети, как только на ноги поднимаются, хватаются ручками за его держалку.
Завтра день выпечки хлеба: всю неделю с утра до вечера Маргарита об этом говорила. Надо позвать кого-нибудь раскатывать тесто. Посмотрим, у кого из соседей будет время. Однако ей самой не хватало времени, так как забегали вперед более важные дела. Муж с тремя товарищами должен был пойти косить для себя траву в ущелье, где церковь. На следующий день будут косить для одного из помощников, на другой день — в дом третьего оттащат скошенную неделю назад траву.
А как же хлеб? Мешок просеянной муки стоит в сенях, посмотрим, может, завтра удастся испечь. И испекли. Откуда столько сил в этой худой женщине, уставшей за целый день от дома-огорода-хлева-соленья-обеда-родника и, кроме того, после груды тарелок, троих детей, мужа и друзей да всего остального — суметь еще за ночь из мешка муки замесить тесто, на рассвете скатать да расставить на подстилке на полу в сенях…
— Для меня бензином служит кофе. (И с юмором у Маргариты все в порядке.)
В мае 1997 года сильный ветер поднялся. Сорвал крыши с домов нижнего околотка. В этот день двоюродный брат мужа был у них, ремонтировал двигатель машины Геворга. Маргарита, стоя рядом с ним, качалась от ветра, но в дом не уходила, вдруг что-либо понадобится. Брат говорит: “Так нельзя, Маргарита, положи в карман мотор от машины, не то тебя ветром унесет”. Смеясь, рассказывает Маргарита, а кто со стороны услышит, подумает, что, если крыши сорвало, а эту женщину не сдвинуло, значит, не такой уж и сильный ветер был.
Ей-Богу, нет предела трудностям и мучениям наших сельских женщин. Видели бы вы их лица, когда они, над грядками склоненные, часами на огородах работают, обветренные и солнцем опаленные, сами худущие, а по их словам — “не думайте, мы жилистые, работа в руках спорится”. Тем не менее один вопрос волновал многих из них: почему в последние годы так распространился рак груди? Как уберечься от этого? Если, скажем, это от солнца, то солнце всегда было. Или если от тяжелой физической работы, так и это не новость. Хотя вместе с резкими переменами — рыночными отношениями и приватизацией — мучения возросли вдвое-втрое. Может, от этого? От страха землетрясения 1988-го (в Бюракане есть дома, где явно видны трещины), или от горя, связанного с погибшими в Арцахе, или от дум о сыновьях-воинах?..
…В разряд женских дел перешли и чистка хлева, и переворачивание кизяков. Да-а, груз ответственности в деревенских семьях на женских плечах. Если кто из мужчин не согласен, пусть отзовется.
Дым от тонира1 поднимался кверху и, касаясь мешочков с сушеным лоби2, овощами и сухофруктами, растворялся-исчезал из-под крыши. Женщины, раскатывающие тесто, зажмуривая глаза от дыма, еле поспевали. Моя Маргарита пришлепывала к стене тонира бадат (или рапату)3. Муж Геворг доставал акишем4 выпеченные лаваши. Дочь Сона, единственная, кому удавалось удачно отлепить шары теста от подстилки, то и дело подбегала с подносом. А еще надо лаваш развесить: по бельевым веревкам, на балконных перилах, на тахте. Это хлеб на целый месяц. “Эй, ты, пес, замолчи, надоел”, — не выдержав, крикнула Маргарита.
Три молодые женщины — Маргарита, Асмик и Рузан, обливаясь потом от жара тонира и безжалостного августовского бюраканского солнца, все пекли и пекли.
Они сегодня похудеют не меньше, чем на два килограмма. Об этом может подумать лишь сторонний наблюдатель, им же думается о том, как использовать огонь тонира после выпечки хлеба, или кто следующий, кому они станут раскатывать тесто для хлеба, или же когда надо везти абрикосы или лоби в город (это, уж точно, женская обязанность). И сторонний наблюдатель либо мысленно, либо вслух произнесет: “О, люди, о, бабоньки, так нельзя, вы кроме этой тяжкой работы другим должны заняться, для вашей души, для ваших детей”. Кому это говорится? Над кем издеваются? Ведь зима придет, три месяца простоя будет. А сегодня, как кончат печь хлеб и завершат другие дела, только бы донести голову до подушки. А этот проклятый будильник под подушкой — как контролер: в пять утра надо доить коров.
* * *
Отступление
Пять-шесть лет тому назад люди в деревнях были в растерянности, точно так, как в 1929—1930 годах. Тогда единоличников потащили в колхоз без подготовки, не спрашивая их согласия. Те, кто выжил, пройдя через сплошные муки, ссылки, раскулачивание, испытав многочисленные моральные, физические и социальные потери, постепенно примирились, зажили колхозом (еще раз доказав, что люди — игрушки в руках злых духов).
С течением времени у многих на груди появились ордена, возвещая тем самым о победе колхозного строя. А теперь, дорогие мои, в наш демократический век, с разрушением Страны Советов фактически изменилась “формация”, вернее, вернулась вспять, к единоличию. Но как? Точно так же, как в 1929—1930 годах, — практически без подготовительного этапа. Демарш — сквозь потоп речей. Остается лишь благодарить Бога за то, что таким гибким и выносливым создал он человека.
* * *
Маргарита приготовила большой узел с едой, потому что завтра муж с тремя помощниками ни свет ни заря пойдут на покос в ущелье. Это ущелье — прекрасное место, и построенная в VII веке церковь Артавазик подобна жемчужному украшению в соседстве с громадными каменными плитами. Знаете, Бюракан — это огромная каменная плита. Цветы и деревья возле домов — в основном на наносной почве. Немного покопать — сплошные камни. И, как назло, в низины, в южные части деревни, где плодородная почва (например, в ущелье, где церковь), оросительная вода почти не доходит. Если б была вода, какой урожай был бы на этих землях!.. Геворг нашел выход: посеял люцерну, чтобы меньше поливать. Вот эту люцерну и косили они, вернулись уставшие, вчетвером в сенях сели ужинать.
О технике на селе молчим. И она исчезла из-за недальновидной приватизации.
Да, в деревне все может случиться. И эту траву всю скосили. На следующей неделе сообща соберут. Однако вопрос в том, что следом возникла как раз необходимость поливки.
Геворг три дня за водой бегал. Из обрывков разговоров можно было узнать подробности: “Ты, Сона, доченька, должна сидеть на водораспределителе, а ты, Айк, сынок, вдоль ручья будешь взад-вперед ходить, а ты, Арам…” Арам тут же: “Чернушку с собой возьму…”
Маргарита себе места не находила от беспокойства: “Хоть бы с водой все получилось, не было б забот”. — “Это у тебя-то, Маргарита, забот не будет?” —
“Да”, — отвечает.
Наконец, на третий день Геворг смог полить люцерну. Это было в полночь, и дети уже спали, и Маргарита тоже. Запруду некому было держать. И поливать Геворгу, и держать ему. В полдень на третий день пришел, говорит: “Колени одеревенели”. Откинулся обессиленно на подушку дивана — так устал, что помочь мог только сон. Маргарита ему: “Поешь, а?” Геворг не сумел и рта раскрыть, чтобы произнести: “Есть не могу”. В это время раздался стук в ворота. “Дети, скажите, что отца дома нет, пусть поспит”. Это сказала Маргарита, но уже было поздно. Всем был знаком способ открывания ворот снаружи. Вошли, видят, Геворг сидит на тахте. “Вставай, идем за нашим сеном”. Это была та трава, что они вместе скосили неделю назад. Никто и не заикнулся о трех бессонных ночах. Друг перед другом они чувствовали ответственность: маленькое сообщество. Почти ячейка. Геворг молча поднялся. Тут и стороннему наблюдателю станет ясно, что сельский житель, надеясь лишь на себя, совершает дела сверх сил своих. И это утешительно. Хоть очень жалко и больно. Государство вообще и деревню, и деревенского жителя упустило из виду, не забывает лишь налоги вовремя собирать.
* * *
Вот и добрались мы до взаимоотношений бедной скотины и воды. Покачиваясь, на рассвете выходят коровы из хлева и пускаются в дальнюю дорогу. Километров 14—15 должны пройти. А вечером вернутся домой лишь после захода солнца.
За весь долгий день и капельки воды не сумеют они выпить. За неимением. В мае с гор бежит талая вода. Куда ни глянь, вода. Небольшой дождик сразу же наводняет ущелье. В эти месяцы бюраканцу вода и не нужна, ее, наоборот, отвести надо. Оказывается, в этих краях пасутся коровы почти из тысячи хозяйств. Самое меньшее — 2000 коров. Крестьянин готов дать деньги, чтобы привезти воду из леса, однако… организовать это некому. Сами бюраканцы говорят: “Представляете, если скотина воды не пьет, тогда сколько литров молока у всех у нас в среднем пропадает?” (Кто ж теперь считать не умеет? Если б немного и Министерство сельского хозяйства считать умело, это было бы чудесно.)
А посторонняя личность, то есть автор данных строк, в один прекрасный день непонятно, по какой побудительной причине решила пойти на верхнюю границу деревни, навстречу стаду. Это то место, откуда, пройдя длинный путь от церкви отшельников, входит в деревню полноводный ручей, единственный источник орошения для такого большого села. Посторонний пошел, постоял там. Стадо прибыло: вода растекалась, журча по расщелинам и неровностям каменных плит. Скотина, ступая по этим скользким камням, набросилась на воду. Пьет. Но, оказывается, и среди животных есть умные и глупые. Умный вдоволь напьется, потом домой идет, а глупый — давясь от жажды, лениво покачиваясь, безразлично проходит мимо воды. Соседка вчера жаловалась на свою глупую белую корову, которая вместо того, чтобы напиться из ручья и уже потом, если надо, дома попить вдобавок, сразу дома выдула пять ведер вручную принесенной воды. “Я очень испугалась, хорошо еще, что не лопнула она”.
Да-а, жажда — такая штука… Ненасытным делает, а в некоторых случаях и разорвать может.
* * *
Второе отступление — в виде информации к сведению государственных мужей
Видите, сколько трудностей приходится преодолевать крестьянину, чтобы урожай получить. А после того, как необходимое для своего дома возьмет, что ему делать с оставшейся частью? Ясно, что надо продавать, чтобы себе и детям одежду, обувь, учебники купить, Маргарите — кофе, губную помаду, для Геворга и
друзей — водку, помогающим печь хлеб и сено косить — чтобы хватило на колбасу для яичницы… Не станем детализировать, просто нужны деньги, чтобы в этой гористой зоне собрать урожай, позже созревающий по сравнению с местностями в долине, — бюраканское вкусное лоби, яблоки, абрикосы, черную и красную смородину… И то, что удается урвать у пожирателей — медведки и колорадского жука… Все это надо отвезти на рынок, в Ереван. Кто должен везти? Жена, конечно. Мужу в это время приходится идти на сенокос либо канаву рыть.
Еще вчера вечером крестьянин думал, что цену на свой товар он сам будет определять и станет продавать на рынках своей республики. Однако он сильно ошибался. В заботах и хлопотах он позабыл о перекупщике.
Кто же он, столь властно разговаривающий с хозяином товара: “Сколько стоит это? Нет, дорого, да и ничего особенного. Больше не станем разговаривать, столько даю, и баста…”
Вопрос: кто же этот перекупщик?
а) Рожденный последовавшим за развалом хаосом и в нем быстро сориентировавшийся, он тот, кого армяне называют “спекулянт”, именно этим неармянским словом;
б) безработные с закрытых столичных заводов, которые приобрели почти постоянную работу благодаря добавочной стоимости, созданной крестьянином.
Вывод: остерегайтесь всякого рода развалов — некачественного строительства, политических смут, землетрясения…
* * *
В Бюракане есть чудесные дома, красивые особняки в один-два этажа. Часть из них — дачи ереванцев, остальные — дома местных жителей. Кроме них много старых хибар, в которые редко заглядывает солнце. Однако они, бюраканцы, оптимисты и верят в будущее: когда-нибудь они обязательно покинут эти дома.
Всей своей сутью Бюракан — деревня. Но всемирно известная обсерватория делает ее важной, знаменитой, необычной деревней. В то время как она по своему образу жизни — стародавняя, сохраняющая традиции (если кто-то из детей посмеет отцу перечить, может даже лишиться благоустроенной квартиры). Так что, когда после этих долгих размышлений сторонний наблюдатель — автор этих строк, увидевший все это, — добрался до обсерватории, он почувствовал, что попал в Европу. Здесь мы дело имеем с Европой и европейцами.
Посмотрите на лица сотрудников обсерватории, и вы убедитесь, что они — поэты звездного неба, переводчики со звездного языка на земной. Интеллигенты — мыслящие, скромные.
Более чем скромны их жилища, их быт и финансовые средства (месяцами не получают зарплату). Однако они сообщаются с космической поэзией, и это нашло свое отражение в их лицах, в их глазах.
Жаль, что для того, чтобы жить, необходимо не только это.
* * *
Близимся к концу. Уже неделя, как средний из детей Маргариты, тот самый Айк, который, приведя днем телят домой и вечером снова загнав их в хлев, садится потом в старое кресло в сенях и, глядя исподлобья на мать, спрашивает: “Так мы идем в Тхраухт или нет?” — “Брось, мы делами завалены”, — отвечает мать. Но Айк упрям: не отстает до тех пор, пока наконец мать поймет, что сын всем сердцем и душой мечтает пойти в Тхраухт.
И пошли… Пошли, влились в поток идущих из далеких-близких населенных пунктов паломников, текущих подобно ручьям пешком, на автобусах, на “Жигулях”, “Мерседесах” стекающимся, превращающимся в реку (не подумайте, что водную), человеческую реку, поднимающуюся в гору — к храму Техер, к церкви Богородицы (построенной в XIII веке). Сверху будет видна гора Арарат со снежной шапкой на макушке. Араратская долина в красочных цветах, деревни с красно-белыми крышами, сады, ряды тополей, сверкающие купола обсерватории и дороги, во всех направлениях пересекающие все это.
По мере приближения к церкви масса людей становится все больше и разношерстнее. Парни тащат ягнят для заклания, с красными ленточками. Из котлов, доверху набитых початками кукурузы, поднимается пар; сладкие петушки1, мороженое, воздушные шары и вертушки, иголки-бусы-перстни-наперстки; женщины в траурных одеяниях, тяжело больные — все с глазами, полными надежды и веры.
Оставившие на несколько часов свои тяжелые заботы и дела матери (многие из них десять—пятнадцать километров преодолели, чтобы сюда дойти) в окружении троих-четверых своих детей. Асмик, Лала, Рузан, Маргарита…
Юный канатоходец поражает зрителей ловкостью. Клоун все выпрашивает: “Шабаш, шабаш… нельзя же так, кому нужны драмы2, доллары давайте!” И давали, а он пересчитывал, прикидывался недовольным. Продавцы свечек не давали пройти к церкви, набрасываясь с просьбой: “Ради Бога, у меня купи…”
Наконец добираемся до вершины холма. Вокруг церкви ходят верующие, у некоторых в руках голубь или петух для жертвоприношения. А внутри повсюду горят свечи: на стенах, на столбах. На специальных столиках для свечей они стоят настолько плотно, что песок пропитался расплавленным парафином и воспламенился. Плотные столбы дыма вырываются наружу сквозь расселины, в которые проступает свет. Сквозь ердик3 падает наземь широкий сноп солнечных лучей, а снизу вверх, расталкивая лучи солнца, поднимаются клубы дыма. По поверью, если встанешь под этим широким пучком солнце-дыма и загадаешь что-либо, оно обязательно сбудется. Потому образовывается очередь. В данный момент под лучами солнца вперемешку с дымом стоит Маргарита.
Верующие молятся коленопреклоненно, обращенные лицом к алтарю. Кое-кто выходит, пятясь, чтобы Бог не счел за грех. Священник крестит младенца, плач которого сливается с бормотанием молящихся.
Второе воскресенье августа, праздник святой Богородицы…
* * *
Еще не добрались до деревни, а уже мысли заняты делами и заботами. Среди камней скотина ищет траву. Коровы, расталкивая друг друга, тычут мордами в заполненную грязной водой яму, выискивая, видимо, стихи Гукаса Сируняна:
Не скажу, что ручей приходится кем-то
или чем-то для наших
людей, что поедают друг друга в борьбе за воду,
трав, чьи поникшие шеи рубит коса засухи,
ящериц, змей и овец, что, запыхавшись, устремляются
к расплавленному от жары дорожному дегтю,
думая, что это вода…
Пересекая границу села Оргов, посмотрите, сколько там зеленой травы, по-весеннему зеленой. Вода ведь есть. А Бюракан… Вот видите во-он там, на вершине скалы, природную церковь? То церковь отшельника. Именно оттуда стекает единственный ручей для орошения такой большой деревни,
Гл-гл-гл… Это бюраканский транспорт XX века для перевозки питьевой
воды — тарахтелка, доживающая последние дни, ведь к деревне подвели питьевую воду.
Одна за другой гаснут в окнах лампы.
Полновластная хозяйка — луна проливает (бесплатно) свой свет на стога сена, на спеющие яблони и орешины, на бешено резвящуюся безухую белую собаку, на ссутулившегося мираба4, выбирающегося из ущелья и чужой водой поливающего свой огород.
Луна одинаково старательно освещает всех, попавших в этот водоворот борьбы за жизнь.
С огородов все еще возвращаются женщины, нагруженные сумками и ведрами. И дивится луна: то ли бабы ношу тянут, то ли ноша их ведет…