Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2004
Валентина Синкевич. «…с благодарностию: были». — М.: Изд-во «Советский спорт», 2002.
Книга воспоминаний известной поэтессы, издателя альманаха “Встречи”, живущей в Филадельфии, вышла (в издательстве “Советский спорт” (пути Господни неисповедимы!) в серии “Литература русского зарубежья”.
Канва биографии Валентины Синкевич такова. В 1942 году из оккупированного городка Остер Черниговской области она была отправлена в товарном вагоне на принудительные работы в Германию. Было ей тогда шестнадцать. Сначала батрачила у бауэра, потом выбивала ковры и мыла окна в бюргерских квартирах. Война кончилась, но испытания на прочность продолжились в лагере для перемещенных лиц — “дипийцев”. Страшнее барачного быта была угроза насильственной репатриации — по Ялтинскому соглашению все жившие на территории СССР до 1939 года подлежали отправке в Союз. Где их, вернее всего, ожидала колючая проволока сталинских лагерей…
И люди жили под этим дамокловым мечом. Известный критик Юрий Иваск читал лекции о зарубежной литературе. На гектографе печатались газеты — среди дипийцев было немало талантливых поэтов: Иван Елагин, Ольга Анстей, Николай Моршен… Были даже свои издатели. Всем нам памятны строки поэта, желавшего “при жизни быть не книгой, а тетрадкой”. У дипийцев такого разделения практически не было: тетрадь стихов Николая Моршена по весомости, конечно, уже могла считаться полноправной книгой. А яркая сказочница Ирина Сабурова, в полной мере разделившая тяготы жизни с дипийцами, хотя сама причисляла себя к первой волне эмиграции, нередко перепечатывала свои сказки на допотопной машинке, сшивала странички, разрисовывала обложки и даже получала за эти раритетные книжечки “гонорар” — пачку остродефицитных в лагере сигарет.
Творческий дух неистребим. Вспомним рукописные книжечки Есенина, Брюсова, Цветаевой и многих других изве-стных поэтов, продающих свою “продукцию” в книжной лавке в первые годы после революции. И сейчас, в новых экономических условиях, многие поэты мастерят свои книжечки сами, правда, уже при помощи компьютеров. (“Прогресс все-таки!” — как сказала куропатка, увидев, что на ее гнездо надвигается комбайн…)
Как вспоминает Валентина Синкевич, “в то время действительно вопрос, жить или не жить, зависел от двух пятиконечных звезд: красной — советской и белой — американской”. Пароходик “Генерал Баллу” благополучно доставил в 1950 году многих дипийцев, в том числе Валентину Синкевич с мужем и трехлетней дочкой, в Америку. Но пройдет еще десять трудных лет, прежде чем она обретет надежный кров и достойную ее работу в Филадельфии.
Важная веха — 1973 год, когда вышел ее поэтический сборник “Огни”. Критика заметила его. Но точнее всех оценил его, как считает сама Валентина Алексеевна, Николай Моршен, написавший ей в письме: “…Что касается стихов Ваших, то они кажутся мне своеобразными и идущими скорее от иностранной поэзии, чем от русской зарубежной, живущей другими нотами. Возможно, что этот путь приведет Вас к открытию некоторых новых возможно-
стей в русской поэзии”. Нельзя не оценить его прозорливость. Когда я впервые услышала стихи Валентины Синкевич в ее чтении (лет пять назад, на вечере по случаю выхода сборника “Поэтессы русского зарубежья”), меня поразило именно это резкое своеобразие интонаций. Это были, несомненно, русские стихи, но — с явной примесью какой-то новой крови. Они были ни на что, читанное или слышанное, не похожи.
Еще до знакомства со стихами я читала иногда критические эссе и очерки В.Синкевич — в журналах “Грани”, “Ренессанс” и других. Всегда увлекательные, живые, написанные с большим знанием дела. И вот теперь — книга литературных мемуаров.
Напрасно думать, будто Колумб открыл Америку для всех раз и навсегда. Каждый, добровольно или волею случая, связавший жизнь с этой страной, должен открыть ее сам. Поэтому естественно и закономерно, что книга В.Синкевич равноправно включает в себя две части. Первая — своеобразная портретная галерея, в которой представлены двенадцать заметных деятелей второй эмигрантской волны. Вторая — это тоже портреты: десяти американских поэтов и прозаиков. Портреты “ретроспективные”, ибо речь идет по преимуществу о классиках. Впрочем, помимо линейно-хронологического есть еще художественное время, и оно царит в этой книге, придавая и портретам, написанным с натуры, и историко-литературным естественную “сиюминутность”, все ее герои — живые люди.
Я не скажу ничего нового, если напомню, что мемуары — опасный жанр. Интересно рассказать даже об очень интересных людях может только интересный человек. Случай Синкевич — именно такой, счастливый. Своеобразие ее личности чувствуется даже в крошечной ремарке, но она никогда не заслоняет собой портретируемого. Валентина Синкевич внимательна к человеку и умеет говорить о человеческих слабо-стях с добрым юмором и пониманием.
Чего стоит одно описание торжества по случаю выхода в свет знаменитых “Центурий” Нострадамуса в переводе Вячеслава Клавдиевича Завалишина! Завалишин, человек нелегкой судьбы и многих талантов — журналист, литературный и художественный критик, — в быту был богемно беспорядочен и “в благодатной Америке” умудрялся жить так бедно, что однажды воры, проникнув в его квартиру, удалились, не взяв ровно ничего, ибо брать было нечего, и даже оставили в не ограбленной квартире свои орудия взлома — молоток и отвертку. Тем не менее выход “Центурий” решено было отметить подобающим образом. Валентина Синкевич и ее многолетний друг художник Владимир Шаталов получили официальное приглашение на торжество. В приглашении был указан адрес ресторана, куда следовало прибыть. Однако по указанному адресу ресторана не оказалось. Искали, но тщетно — находили только растерянно блуждающих коллег. Уже собрались было с горя закусить в другом ресторане, но там им, как ни странно, подсказали, куда следует идти. “…Первый и последний раз увидела элегантно одетого Вячеслава Клавдиевича… Речи, поздравления, пожелания… Постепенно становилось ясно, что горячительных напитков было слишком много, а закусок не оказалось вовсе и купить их в этом ресторане невозможно, так как кухня еще не оборудована, но милости просим, приходите поесть — на следующей неделе”.
Право, это достойно пера Антоши Чехонте!
Есть люди, которые, как громоотвод — молний, притягивают к себе всевозможные житейские курьезы. В одной из рецензий того же Завалишина, небрежно вычитавшего рукопись после машинистки, в цитируемом стихотворении о петербургских институтках вместо слова “вышивки” появилось слово “выпивки”. Автор стихотворения не обладал чувством юмора, и Вячеславу Клавдиевичу “досталось” от него на страницах “Нового русского слова”.
Все эти истории, рассказанные В.Синкевич, не умаляют таланта Завалишина, но придают очерку живость и теплоту. То же можно сказать и о других героях портретной галереи — о Татьяне Фесенко, например, непростой характер которой не умалял ни ее образованности, ни значения ее разнообразной литературной деятельности, ни ее верности в дружбе и душевной отзывчивости. Супружеская чета Фесенко приняла живейшее участие в издании книги стихов Ивана Елагина “Тяжелые звезды” (по-следней прижизненной). Вклад Фесенко в осуществление задуманного был щедрым — две тысячи долларов. Уже почти совсем потеряв зрение, Татьяна Павловна диктовала мужу воспоминания о Елагине… Невольно задумаешься! Может, кто и считал ее за неуживчивость и резкость “ведьмой”, но, если у этой “ведьмы” золотое сердце, может, она — не вполне удавшийся ангел?
Анализ зарубежной и русской поэзии и прозы в книге В.Синкевич точен, тонок, местами — просто увлекателен. И никакой “псевдоучености”! Если возможна “беллетристическая аналитика”, то перед нами образец жанра. В лаборатории творчества самых различных писателей она ориентируется, как дома, что говорит и об эрудиции, и о том, что она знает эту “материю” изнутри. Синкевич внимательна к звучанию слова, к музыке не только стиха, но и прозы, она в совершенстве владеет искусством цитирования: по одной-единственной цитате, характерной и значительной для писателя, становятся ясны и проблематика его творчества, и уровень мастерства.
“Попав в гигантские пульсирующие американские города, — пишет Валентина Синкевич, — я постаралась открыть свою Америку, постепенно найдя в ней единственный, приемлемый для меня мир, в котором действительность разбавлена воображением, настоящее окрашено прошлым и английский язык переплетается с русским. И это уходит в мое далекое прошлое, прошедшее под знаком бедности и большой любви к литературе”. Хочется добавить: и большой любви к России. В своих “Встречах” Валентина Синкевич помогает встречаться скитальцам и говорит: “Спасибо, жизнь…”