Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2004
* * * Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему. (Псалом 90) Веришь — нашел твой крестик. Твой — на совесть и страх. Грейся, ты грейся, грейся у моего костра! Тише над городом, тише, это — темно, темно! Слышишь, как волны дышат! Слышишь — вздыхает ночь! Я побратался с нею плеском первой грозы. Дай потяну сильнее колокол за язык! Пусть под ногами ходит звонница — ходуном! Крестик нашелся, хоть и сплыл — на самое дно! Брызжет заря-плясунья, где темнота была — это звонарь-безумец гасит в колокола! Громче, колокол, громче — колокол, бей, бей! Будто беде быть ночью — колокол, брат, успей! Верьте мне, верьте, верьте — памяти — нет, нет! Нет ни беды, ни смерти — все это бред, бред! Брызни голосом в воду — Эх, хорошо! Крестик — да вот он! Крестик — нашел! Молитва На полустанке жизненных дорог, когда душа не в смерть, но в сон излита, ко мне мой ангел входит, мой пророк, и тихо шепчет светлую молитву. Чтоб наши души встретились в конце, чтоб жили в мире храмы и мечети, чтоб каждый встречный был как офицер — умен и скромен, сердцем чист и честен. Чтоб сердце нитью огненной строки тянулось в свет, цвело огромным маком, чтоб наши дети, наши старики — чтоб люди были самой высшей марки. Чтоб гул рассвета, по ветру летя, поймал мой сон, как сумрак искры ловит, войдет мой ангел тихо, как дитя, и в тишине замрет у изголовья. Встреча с Москвой Ветер по сердцу строчит и холодом — по вискам. Всюду подошвы льда, куда ни пойду, ни сунусь. Так-то меня встречаешь, истерзанная Москва, город любимый, мне подаривший юность. Как занесло нас на вертел, где крутится карусель, ты у самых уже облаков, и мне бы к тебе, и мне бы… Нас поднимает на этом чертовом колесе к самой вершине обугленного рассветом неба. Я слышу твои шаги, я знаю твою походку, и поступь твоя легка. Я знаю, как натянулись и дышат струны железной дороги. Сердце мое опаленное можно услышать издалека, можно полюбоваться вблизи, но только руками не трогать. Мне эти звуки и знаки — как верной собаке кость, мой нерешенный пасьянс из новой колоды сложен, и остается лишь медленно наблюдать, как тянется вниз откос, отталкиваясь к тебе от насыпи железнодорожной. 15.2.2004, Сретенье * * * Я с листами в ладони, все новые чудеса, и зрачки мои — волны, и ветви в окне — кораллы, и, вплотную к окну подойдя, не заметил сам, как согнул пополам листок и сложил кораблик. Только пахнут дворы каштаном и воздух горит теплом, только волосы пахнут липой, осколки дальнего лета, и движеньем крыла по ладони скользит стекло, принимая дыхание губ запотелым следом. Это парк каруселей, выставка говорящих птиц, это ярмарка меда в открытом манеже детства, только время гремит посудой на давнем моем пути, открывая все двери, когда никуда не деться. Все согрето дыханьем, все в белом и золотом, и кораблик бумажный плывет с капитаном Немо, и движением ветви скользит по стеклу ладонь, и пейзаж остается в зрачках отпечатком неба. Я хотел бы собрать все исписанные листы, все стихи переплавить в каплю живого солнца и, вплотную к окну подойдя, вспоминаю, где был пустырь, где высокие травы, где детство мое несется. 28.02.2004 * * * Ты сегодня носом хлюпаешь в платок, ты, наверно, простудилась в декабре. Кто забрызгал темно-синее пальто? Много чести — о водиле-дикаре. Кто такой он и куда там проще — кем надо быть, чтоб так по улицам гонять? И слезинка покатилась по щеке — здесь, наверно, очень пыльно у меня. Я хотел тебе всего порассказать, есть еще арахис и кишмиш. У тебя такие черные глаза — ты, наверно, в черном свете видишь мир. Не вдавайся только в этот будний бред, это все несовершенство, шум в ушах. Я куплю тебе оранжевый берет, а к нему тебе пойдет зеленый шарф. Песня об идущих Весь мир земной на день и ночь расколот. Но в сумерках и справедливость есть. Курносая, тот ржавый серп и молот обратно переплавили на крест. И все кресты — на место, в храмы, честно. А жизнь — жива, как дождь, бурлит, течет. Открыты синагоги и мечети, и мир дворцам, и хижинам почет. И все же богу богово — за нами, и каждый сам решает, что есть что, а наша жизнь — свободная, земная, пусть сбудется заветнейшей мечтой. И медленно, от севера до юга заря встает горячим молоком в цветном дожде футболок, кепок, юбок, в мелькании подошв и каблуков. Блестят на горизонте новостройки. Курносая, вставай, пора идти — над нами свет и солнце на востоке, где сходятся трамвайные пути. Хороший день, хороший час — так вот он! И кто бы ты, и где б ты ни была — у каждого есть дело, есть работа — отличные и честные дела. И тротуар прохожими усеян, и все спешат куда-то там… Куда? Курносая, ты — так же, как и все мы. Ты — так же, как Россия, молода. * * * Все движется, окна плывут и шагают мосты. Все новая кровь на израненном теле Москвы. И память о лицах — февраль на горячих губах. Метро распахнулось терактом, теперь — аквапарк. Кто скажет о мертвых — лишь тот, кто остался, кто цел, узнав, что в начале, и зная, что будет в конце, за дверью стальной не храня от чужих свой очаг, врачующий раны больные, что кровоточат. И мы — неужели мы вспомним о сердце дорог, когда лишь провалится в кухне у нас потолок, и эхом покатятся взрывы домов, и «Норд-Ост», шагнув к нам, как тихо шагнул через Яузу мост. О, мы! Что сплетут, что запишут о нас в ноутбук? С надгробий отряхивал свастики Санкт-Петербург, и тихо ворочалась ночью Москва — видит Бог — в жестокой бессоннице с бока больного на бок. 17.2.2004 Черное утро Памяти жертв теракта в московском метро 6.02.2004 г. Ветер в черном тоннеле ревет навзрыд. Дышит в трубу тоннеля и рвется взрыв. Люди в черном тоннеле одни, одни. Не прислоняться, не прислоняться к ним! Ветер в тоннеле дышит адским теплом. Ветер корежит металл, кромсает стекло. Люди в трубе тоннеля — темна вода. Связь с машинистом повисла на проводах. Ветер в трубе идет, будто черный ком. Огненным дымом к вагону идет вагон. Люди в трубе тоннеля, как кнопка «пуск». Ветер идет в глазницы, сминает пульс. Больше не надо строк и не надо слов. Люди в черном тоннеле идут на слом. Люди в черном тоннеле идут на свет. Черное утро. Черный теракт в Москве. 7.II.2004 * * * Все слова на потом — ты говори глазами. Не надевай платок. Завтра все будет, завтра. Тот, кто горит строкой, — млад, а глаголет мудро: здравствуй — и Бог с тобой, утром все будет, утром. В воду войти сухим — выйти — не хватит истин. Ты береги стихи. Это живые листья. Буквою дух скрепя, будто глазами кобры, я не берег себя, но сберегу твой образ. Он не заметен всем, хоть и за каждым словом. Техника — кровь, офсет, шорох мышей и совы. Стих мой не прям, не хитр. Стих — не жара, не иней. Ты береги стихи. Это бинты больные. Это язык родной. Это листы надежды. Это твоя любовь, та, что на свете держит. * * * А сегодня днем никто и не простудится, смотрит небо на людей земным лицом. А сегодня, сняв перчатку, мать на улице потеряла обручальное кольцо. А на нем-то нет ни адреса, ни имени, только холод точит трещинами губ. Потеряла обручальное, старинное. Круглой мелочью валяется в снегу. Это зря, видать, сегодня распогодилось. Мякоть лунную кольцо из туч теснит. Это в жизни потерялись тридцать годиков. Это сам я потерялся вместе с ним. Если где-нибудь когда-нибудь увидите на дороге, у торговцев, у менял — вы верните ей, верните ей, верните ей, вы верните ей полжизни и меня.