Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2004
Перевод Светлана Соложенкина
* * * До вскрика нежного, до боли я землю тихую люблю. В седую бесконечность поля свой век мгновенный перелью. Довольно суеты жестокой, бежать словес душа велит. Гусиный крик, такой далекий — вмерзает в небо и болит. И где-то там уже, где вечность на сердце холодом дохнет, — я приоткрою дверцу печки и побеседую с огнем. Красные черепицы Над красной крышей веет чуть слышный ветерок. Бегу я по ступеням, и солнце — из-под ног. Еще дитя я ныне. А может быть, и нет. Горошек синий-синий сбегает по стене. Горят на солнце осы. Краснеют черепицы. Чуть-чуть я стала взрослой, и помидоры — в ситце. По клавишам ступенек, сияюще-смутна, бегу, немножко — мама, немножечко — жена. Горошек синий-синий. Пылающий паркет. В стеклянном магазине — красивый манекен. У самокатов синих колес малинов цвет. Немножко я красива, немножечко — поэт. Местечко бредит морем, у маков краток век. И… двадцать, тридцать, сорок и пятьдесят — и снег. По лестнице (взберусь ли?) веду гулять я внучку, немножечко бабуся — с ней, внучкою, за ручку. Краснеет черепица. Мяч звонкий — скок да скок. Горят у солнца спицы, и катится клубок. Чуть-чуть на косах иней… Заплакать впору мне! Горошек синий-синий сбегает по стене. И семьдесят, и дале… Еще, еще — и все! И кто-то зарыдает, цветы мне принесет. По лестничной по гамме донизу — о печаль! И плачет дочка-мама, и внучке маму жаль. Краснеет черепица. Пылает день опять. А мне так сладко спится, кого там укорять? Все было так красиво — вдоль клавиш — впопыхах! Горошек синий-синий, и слезы на глазах… Интервью в прозе (Из поэмы «Царь-Колос») — Скажите, Катерина Васильевна, а почему вы рисуете одни цветы? — Потому что они так хотят. Снятся, ходят по пятам. Никуда от них не денешься. — Скажите, Катерина Васильевна, а почему вы всегда в черном да в черном? И автопортреты ваши черные? Для цветов вы не жалеете красок. — Земля тоже черная, дочка, а родит красочные цветы. — Скажите, Катерина Васильевна, а почему вы живете в этой хатенке? Почему не построите дом? — А у меня привередливые дети. Кричат из подрамников, поглощают каждую минуту жизни. Где же там строиться!.. Как замуж собралась — вцепились в фату, голосили, не пустили… Я и осталась. — А почему вы в свою мастерскую никого не пускаете? Люди говорят: «Молчаливая она и скрытная». — Да кто разгребает землю, чтоб взглянуть, как прорастает зерно? Это великая тайна! Вот вынянчу — тогда в люди благословлю. — Скажите, Катерина Васильевна, а есть у вас враги? — Есть, дочка. Соседские куры, когда пионы обклевывают… — А друзья? — Друзья — весь белый свет. — Но на свете же есть лихие люди, враги? — Это уже, дочка, черный свет, а мои друзья живут на белом. — А какое ваше самое заветное желание? — Чтоб за этим вот днем наступил вечер, а потом ночь, а потом снова — мирный, тихий день. И чтобы так было вечно… Розовое поле Бежит сынок мой в розовой рубашке в простор закатный, в розовые дали. А я орешник встретила в овражке и обираю. Воздух холодает, и пахнет с поля хлебом, так извечно, и запах чабреца в придачу дан, и, чтоб печалью освежить сердечной, в логу синеет небольшой туман. А поздние цветы так нежно машут утиным стаям — небосвод высок… Бежит сынок мой в розовой рубашке, мой, поздний, мой последний, мой мачок. Как соизмерить это, кто мне скажет: дитя и небо, мальчик и земля! Бежит сынок мой в розовой рубашке, а следом солнце сходит на поля. И открывает он за дверью двери, и мчит в иные дни иной красы, завоеватель временных империй, стернею, голубою от росы. Идти за ним, с орехами в корзине, с охапкой теплых и притихших трав, туда, где доброта и смех не стынут, а смерть отныне — не имеет прав. Ложатся спать и жито, и ромашки, и прямо в небо — маленький мой стяг — бежит сынок мой в розовой рубашке, не разберешь, где солнце, где дитя.