Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2004
Что возникает после истинных слов? Какие впечатления, чувства, мысли, ассоциации могут возникнуть у русского читателя после прочтения романа “Годори”? Сладкие сны о недоступной ныне Грузии? Тревога об утерянном братстве? Сожаление о просроченном времени (надо было не возвеличиваться друг перед другом, а изучать друг друга)? Не оправданное действительностью благодушие?
У меня после чтения романа стоит ком в горле.
Почему? Что же есть в этом романе?
Первое — и самое главное: соединение в одно целое истории и современности, так, словно они всегда существовали неразъемно.
Второе: слияние и полная соотносимость в одном романном пространстве реальности и мифа.
Что Отар Чиладзе написал роман-миф — ясно. Но вот почему этот роман-миф получился более реальным, чем многие реалистические построения, мне кажется, это надо объяснить.
В романе есть главное: художественная мысль. И эта художественно-мифологическая мысль “по составу” полней и качественней, чем мысль историческая и философская. В ней — колодцы и реки подсознания. И хотя сам жанр романа возник как псевдоистория, то есть история, но с семейно-обывательскими поправками, со смачным враньем, с пародированием неудавшейся действительности, — роман Чиладзе не псевдоистория. Он — высокая художественная правда об истории Грузии и о ее народе.
Разве мы с вами не знаем, в каком году Грузия вошла в состав России? Но вот Отар Чиладзе рисует народно-мифологические, “историческим” глазом слабо замечаемые пружины “вхождения”, и становится не по себе от той трагической, но и гротескно-комической ситуации, в какой оно происходило.
Так и дальше в этом романе: всюду даны не “исторические” факты, а их нравственная или психологическая подоплека, не просто язык, а символический праязык. Хайдеггер в лекциях о Гёльдерлине сказал: “Язык есть основа возможности истории. Язык не возникает в ходе истории. Он как бы ей предпослан и ее определяет”. Язык романа, язык художественный — тем паче. Такое “предпослание” истории и дает нам Отар Чиладзе.
Наконец, третье: хроника “гнилого” рода, рода, который возник вопреки Великой Эволюции и как бы назло ей, дана так, что дух захватывает. Главный герой Ражден Кашели — герой необычный, однако давно требовавший выхода на романные подмостки. Кажется, такому и взяться было в “благородном семействе” неоткуда. Но этот мрачно-порочный отпрыск дурного русского солдата и полоумной грузинской крестьянки — как символ зла и одновременно пародия на это зло — отнюдь не романная выдумка! Такой человек вполне может встретиться сегодня на улицах приходящего в запустение Тбилиси. Ражден Кашели — это черная тень витязя Амирани. Тоже “витязь”, но “витязь” в волчьей шкуре.
Истоки романа Чиладзе — скорее в поэзии, чем в прозе. Не явные, но постоянные колыхания грузинского эпоса об Амирани, вообще грузинского фольклора — со злым духом Мурманом, мудрецом Миндиа, Абессаломом и Этери — ощутимы в ткани романа. Конечно, и без “Витязя в тигровой шкуре” не обошлось. На что в прологе и эпилоге романа наталкивают ощущения занесенного в Грузию ветрами перемен католика, отсылающие ко временам Давида Строителя и Шота Руставели.
Кстати, существует мнение, что гениальная поэма Руставели на самом деле — рыцарский роман в стихах. О романе же Чиладзе можно сказать, что это романизированная поэма о Грузии. Правда, в современном романе все по-другому. Намного больше сгущений зла, неправды. Но ведь и большевики оставили далеко позади наивный ХII век! Поэтому Чиладзе и пришлось сгустить атмосферу до предела. Однако, как писал Руставели: “Если тот, кто любит, — плачет, это только то и значит, / Что в себе он жало прячет…” (Пер. К.Бальмонта)
Но, несмотря на мрак и кровь, роман, как и положено настоящему трагическому тексту, доведя нас до низшей точки падения, подымает вверх.
Нельзя не сказать и о том напряженном и уже вполне современном эротизме, который буквально разлит в строках и между строк “Годори”. Отношения Раждена Кашели и его невестки Лизико становятся осью романа. Вокруг их преступных любовных помыслов вьются политические, экономические и социальные змейки событий.
Нужно вспомнить и о тех волнах запредельного, что прямо с крыла самолета слетают к нам. Они новы, волнующи и, конечно, составят новую страницу в книге инобытия. Попыткой перепрыгнуть планку современного романа становится и сама вещь Чиладзе. Он берет запредельную высоту. И это вселяет надежду. Ведь сейчас, в ХХI веке, когда сама литература — как искусство — подвергается сомнению и телепародированию, создание мощнейшего романа-мифа, романа-предания — явление знаковое. И этот знак вот в чем: люди — и в Грузии, и в Германии, и в Китае, и в России — вовсе не утратили желания и способности возводить внутри себя грандиозные построения “романного типа”. Со времен “Дон Кихота” мало что изменилось. Квалифицированного читателя перестали устраивать беглая сюжетика и вмиг разгадываемый психологизм, он ищет новых и глубинных сочетаний: эпоса и современного языка, авантюры и святости. И роман Чиладзе (в блестящем переводе Александра Эбаноидзе, которого можно назвать автором “русской версии” романа) им этот шанс предоставляет.
И все-таки в литературе самое важное то, что возникает после слов.
После чтения “Годори” перед мысленным взором возникает новая Грузия, вглядевшаяся в свое прошлое и не побоявшаяся об этом сомнительно-любовном прошлом сказать. Грузия с традициями рыцарства и шутовства, балагана и благородства, но и с новой твердостью во взгляде встает перед нами. Надо ее понять.