Кто, где и как прервал 15 лет молчания Мастера
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2004
Посвящаю Людмиле Михайловне Шиловцевой,
бывшему ответственному секретарю журнала “Дружба народов”,
и Теймуразу Георгиевичу Степанову-Мамаладзе,
автору “ДН”, еще при жизни ставшим моими проводниками в их родное издание
С.П. умер 20 июля 1990 г. в возрасте 66 лет. ТАСС сообщило тогда: “В те годы, когда по не зависящим от него причинам П. не ставил фильмы, он создавал сценарии для других постановщиков, писал прозу, занимался живописью и дизайном”. Шел пятый год перестройки, а мои коллеги не решались рассказать правду (может, они ее не знали?) о том, какие обстоятельства мешали великому кинорежиссеру снимать картины, где и по чьей вине он занимался тюремно-лагерным “дизайном”.
Три пятилетки его “ГУЛАГа”
С.П осуждался трижды:
в 1948 г. в Тбилиси — на 5 лет. Будучи студентом ВГИКа, отсидел 3 месяца. Срок заключения переведен в разряд условного;
в 1974 г. в Киеве — на 5 лет. Будучи режиссером киностудии имени Довженко, отсидел 4 года 11 дней в трех зонах Украины. Освобожден досрочно;
в 1982 г. в Тбилиси — на 5 лет. Будучи безработным, отсидел 9 месяцев. Досрочно помилован. Срок заключения переведен в разряд условного.
Три пятилетки его “ГУЛАГа” — условная зона молчания П.:
1970 г. (после премьеры “Цвета граната”).
1985 г. (до первого показа “Легенды о Сурамской крепости”).
Из интервью С.П.:
— … В общей сложности меня приговорили к 15 годам заключения. Даже турецкий поэт Назым Хикмет не оставался в тюрьме так долго. Они украли у меня 15 лет моей творческой жизни. Обвинения, которые они мне предъявляли, были странными и ложными. Пришло время, когда можно восстановить истину, поставить вещи на свои места, но потерянное время вернуть невозможно…
…Я мало снимал. В моих шкафах 23 нереализованных сценария. Мне трудно. Но это ничего. Мы унесем с собой в нашу смерть частицу себя, и это трансформируется в тайну… Я спрашиваю, кто ответственен за эти 15 лет полной стагнации, без денег, без средств к существованию… Я — единственный советский режиссер, которого трижды сажали в тюрьму — при Сталине, при Брежневе и при Андропове… Кто может принести мне свои извинения? Кто может компенсировать потерянные годы и восстановить во всех моих правах?
… Но, во всяком случае, я на свободе… Я живу по инерции. Моя коммунистическая партия — как амеба в развитии. Одни меня сажают в тюрьму, другие прославляют.
Я — экспериментальный символ перестройки. Я в чести при дворе. У меня на груди кресты… Думают, они золотые, но я вышел из тюрьмы без копейки. Я разрушен, и прежде всего — как творец. Я обворован, и прежде всего — в моем творчестве.
Светлана СИДОРИНА (Москва), бывшая завлит Театра на Таганке:
— 31 октября 1981 года состоялось расширенное заседание худсовета, посвященное спектаклю “Владимир Высоцкий”. Его показали, несмотря на категорический запрет Главного управления культуры. На худсовете выступили: народный художник РСФСР А.Мыльников, академик Я.Зельдович, писатели Ф.Абрамов, Ф.Искандер, Б.Можаев, Б.Окуджава, старший научный сотрудник Института международного рабочего движения Ю.Карякин, драматург А.Володин, профессор, доктор философских наук В.Шубкин; зам. директора Института научной информации АН СССР, доктор исторических наук Л.Кюзаджян, первый секретарь правления Союза композиторов РСФСР, народный артист РСФСР Р.Щедрин, доктор филологических наук М.Еремин, поэтесса Б.Ахмадулина, кинорежиссеры С.П. и М.Швейцер, композитор А.Шнитке, профессор, доктор искусствоведения Б.Зингерман…
Василий КАТАНЯН (Москва), кинорежиссер, оператор, писатель (1921—1999 гг.):
— Любимов страшно искал Сережу, ибо знал — П. в Москве. Юрий Петрович дозвонился к нам, попросив, чтобы Сережа приехал в театр, где намечался генеральный бой. За спектакль. А мы прятали Сережу. Ибо понимали: он страшно возбуждается на людях. Поэтому туда ему незачем ходить — нагородит такое, что головы не сносить.
Тем не менее П. “застукали”, и мы поехали вдвоем на “Высоцкого”. Сидели рядом с Любимовым, который постоянно глотал таблетки… Скандальное обсуждение проходило в буфете. Подошли Швейцеры, мы на минуту отвлеклись — я перестал талдычить: “Умоляю, Сережа, не выступай, молчи!” Как только я выпустил из рук фалды его пиджака, он вышел на арену. И тут Любимов его представил: “Вот Сергей Иосифович! Он хочет сказать!” П. встретили аплодисментами. Кстати, единственного из участников худсовета…
Из выступления С.П. в Театре на Таганке:
— …Вероятно, мы что-то прозевали… кого-то закрыли, кого-то открыли. Когда я ищу, кто меня закрыл, не могу его найти. Это какой-то клинический случай. Вероятно, не один человек закрывает людей театра и спектакли, а это закрывает какой-то определенный аппарат, которого мы не знаем. Может, он в каком-то духе сейчас и присутствует с нами…
… Пускай закрывают! Пускай мучают! Вы не представляете, как выгодно мне ничего не делать. Я получил бессмертие — меня содержит Папа Римский. Он мне посылает алмазы, драгоценности. Я могу даже каждый день кушать икру. Я ничего не делаю. Кому-то выгодно, чтобы я ничего не делал. Очень хотел соперничать с вами и делать.
…А если надо закрыть, так все равно закроют! Это я знаю абсолютно точно. Никаких писем не пишите, никого не просите. Не надо просить. Не надо унижаться! Есть Любимов, и мы его предпочитаем каким-то там аппаратам…
“Симон, прошу, подрежь чуть-чуть мой язычок…”
Василий Катанян:
— Никто не принял сказанное за шутку. Потом я ему выговорил: “Побойся Бога, какие алмазы, какой Папа Римский! Чего ты нагородил?” — “Между прочим, мог бы и прислать”. Я вернулся домой страшно взволнованный. В зале ведь сидели и те, кому спектакль был не нужен. Спустя 4 дня позвонили: “Сергей Иосифович! Просим приехать, чтобы выправить стенограмму. Мы ее отправляем в инстанции”. П. заколебался. Я понял: он никуда не поедет. А мы его умолили, вызвали такси и дали пятерку в зубы. Но он отправился не править, а навестить родственника, служившего в подмосковном гарнизоне. А стенограмма пошла “наверх”. Москва рявкнула: “Хватит!” И последовала “команда” кому следует.
Вениамин СМЕХОВ (Москва), актер, писатель, драматург:
— Любимов собрал крепкую компанию людей искусства, науки, политики… Среди защитников один выделялся и словом, и телом. Седобородый, взъерошенный, распахнутый, вакханальный или “Панчоподобный”, П. обнадежил возбужденную общественность… Мы сидели с Юрой Визбором, итожили все, что случилось и произносилось в театре, и он сказал: пожалуй, спектакль все-таки закроют, хотя выводы сделают быстро. Так оно и вышло: “Высоцкого” запретили, а вывод сделали в адрес… С.П. Его снова арестовали. Объясняли по-разному: 1) за спекуляцию драгоценностями; 2) за совращение невинных юношей; 3) за то, что поминал Римского Папу; 4) за то, что материл советскую Маму.
Юрий ЛЮБИМОВ (Москва), главный режиссер Театра на Таганке:
— Хотел бы понять “технологию”: стенограмму необходимо было куда-то отправлять? Как “верхи” узнали о выступлении П.?
— Раньше было правило (теперь стенограммы не ведем) в мою пользу: не правил стенограмму — она недействительна. Но я подчинен столичному управлению культуры, а у них имелся тогда высший руководитель — член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь МГК Гришин, перед которым все трепетали. И случившееся задело честь Гришина — в его вотчине вдруг подобные выступления… Видно, ему подсовывали. Мол, у Любимова опять скандал: “Выступал какой-то грузин или не поймешь кто, кричал, что Папа Римский присылает ему бриллианты. Кто доставил их? Это ж как через таможню прошел бриллиант? Значит, пронесли. Значит, связи, “враги”…”
— Откуда поступил “заказ” на арест П.?
— У нас есть одна организация — КГБ. Но П. все-таки выручил Ш.
— Но он ничего не сделал, когда П. арестовали…
— Это для порядка. Он наверняка выполнял “команду” Москвы. И, как про него говорят, “хитрый лис” понял, что сначала надо поступить как бы по службе, то есть наказать. А потом сказать П.: “Слушай, сколько можно тебя выручать”. Но он-то говорил абсурдные вещи, просто смешил народ, но теми оборотами, которыми нельзя шутить с власть имущими.
— На каком этапе КГБ подключился?
— Сразу. Гришин писал на меня Андропову: “Когда же там?” Председатель КГБ расписывался: “Согласен”. Передавал Суслову. Главный “идеолог” писал: “Согласен”. Передавал Брежневу. Руководитель партии и правительства собирал членов Политбюро ЦК КПСС: “Что будем делать? Казнить там, миловать, или вышлем, или посадим?..”
Александр АТАНЕСЯН (Москва), продюсер, кинорежиссер, после освобождения С.П. из украинских лагерей входил в его тбилисское окружение:
— Ситуация с арестом оказалась очень четко, правильно просчитанной. Сергей уехал в Москву, чтобы привезти в Тбилиси тело своего зятя, скончавшегося в Институте онкологии. Выезд совпал с годовщиной смерти Высоцкого и подготовкой к премьере одноименного спектакля Театра на Таганке. После генеральной репетиции состоялся банкет в ресторане “Баку”, который, как Сергей рассказывал, он устроил с участием актеров во главе с Любимовым. П. произнес тост, смысл которого — всех убили. Но он не говорил, кто убил. А “все” — Шукшин, Высоцкий и почему-то Гагарин.
Новелла от С.П. (пересказал А.Атанесян):
У дверей “Баку” он поставил швейцара, который каждому участнику банкета при входе вручал черную хризантему и спрашивал: “Вы на похороны П.?” Народ поначалу нервничал, но, понимая очередную шутку Сережи, стал отвечать: “Да, мы идем на поминки П.”. Все сфотографировались рядом с фонтанчиком в вестибюле ресторана. П. там стоял в воде, где и произнес знаменательную речь.
Георгий ПАРАДЖАНОВ, он же — ХАЧАТУРОВ, он же — АНИН (Москва), кинорежиссер, племянник С.П.:
— Каким образом началось тбилисское “дело” дяди?
— В январе 82-го умер мой папа. Через два дня после похорон пришел кто-то из МВД. И попросил меня отъехать на полчаса: мол, нужно показать какую-то вещь, чтобы я ее оценил. Сергей Иосифович возмутился: “Почему это он должен делать? Что он понимает?” Но незнакомец настоял. Когда мы спускались по лестнице, Сергей почти крикнул: “Только правду говори! Правду, правду и правду!” Меня привели в МВД, где уже был выписан пропуск на мою фамилию. В кабинете — Саша Дзама-швили, блондин в очках, они проверяли сочинения студентов на вступительных экзаменах. А я писал про Павла Корчагина (или “Мать”): найдено 63 ошибки — отметка оказалась чересчур завышенной (“четверка”). Беседа продолжалась чуть ли не с утра и до шести вечера. Затем часа на два меня оставили одного. Дзамашвили сказал, что пойдет в педагогический институт или университет, где вновь проверят мою работу. Вернувшись, Дзамашвили начал так: “Мы все о вас знаем. За поступление в институт дядя дал взятку — передал кольцо с бриллиантом преподавателю и своему приятелю Юрию Зарецкому”. А Этери Гугушвили, ректор и одноклассница Сергея, никак не была замешана в “деле”. По поводу кольца не стал отрицать… Кроме прочего, я испугался. В 20 лет впервые оказался в милиции. “Кольцо было подарено?” — “Да. Но за меня или нет, не знаю. Давайте встретимся с П.”. Мы вернулись домой, но Сергея там не оказалось. Мне сказали на прощание: “Наш разговор должен остаться в тайне. Мы встретимся с Сергеем и обо всем поговорим”. Я не рассказал дяде, зачем меня вызывали в МВД. Ограничился фразой: “Тебя хотят видеть”.
На следующий день он встретился с Дзамашвили. Сергей на суде сообщил: до ареста они просили 10 000 рублей, чтобы замять “дело”. Дядя ответил: “Это исключено. У меня нет таких денег”. А позже он писал из камеры: “Неужели надо было надеть пальто и туфли Жоры, чтобы прийти в манташовскую тюрьму” (теперь — Ортачальская. — Прим. Г.К.). Тогда Сергей сказал, что может дать только 500 рублей.
Дзамашвили жаловался дяде: у него больные дети, неприятности с женой… Сергей положил в конверт 500 рублей и рождественскую открытку (для детей), чуть не ставшую основанием для обвинения в порнографии. Мол, П. хотел совратить детей следователя… Уходя, Сергей показал конверт: “Неизвестно сколько таких понадобится, чтобы закрыть “дело”. Встреча была назначена у “Сухого моста”, на углу Александровского сада. Надо было пересесть в машину Дзамашвили. Там Сергей положил в бардачок деньги. Тут же прибежали люди в штатском, поймав его с поличным и предъявив обвинение в даче взятки должностному лицу.
Сергей не вернулся домой. Минут через сорок примчалась милицейская “бригада” (естественно, заранее спланированная операция). Они (семеро) описали все наше имущество и даже спросили: “Сколько человек было на поминках вашего отца?..” Сергей называл свою комнату “Пещера Али-Бабы”. Они ее не только описали, но и простукали все стенки. Единственное, что оставалось как память об Украине: полочка с амурчиками. Туда Сергей насыпал нафталин, защищаясь от моли. Один из следователей глаза засыпал нафталином — показалось, золотая пыль. Потом три дня на работе не появлялся — слезы текли не переставая.
Кто-то из следователей проговорился: “Если не ситуация со взяткой, племянника взяли бы на чем-то другом”. Чтобы “таскать” из него сведения, компрометирующие П.”. Так они решили расправиться с дядей. Ведь Сергей по всему Тбилиси кричал, что все подонки и сволочи, а он, добрая душа, пристроил племянника на факультет “кошки, машки и мяушки”. То есть кукольный.
— П. часто признавался: “Меня всегда подводил язык”.
— Однажды дядя попросил знаменитого профессора — хирурга Хичинашвили, который как-то вырезал у П. полип в горле: “Симон, прошу, подрежь чуть-чуть мой язычок…”
— В тбилисском “деле” ему еще “пришили” переписку из тюрьмы?
— Там сидела “подсадная утка”: мол, есть канал передачи, и Сергей стал строчить письма… Когда я уезжал в Киев для участия в гастролях ТЮЗа, он попросил: там, у одной женщины, осталась картина голландского художника. У нее, жены известного врача-кардиолога, Сергей купил картину, но не смог рассчитаться — не было денег. А мне писал из тюрьмы: “Передай, пожалуйста, что меня беспокоит долг — если бы не он, я бы вскрыл себе вены в темных подвалах МВД”.
За полчаса до первого заседания в суде появился следователь по “делу” и сказал П., уже сидевшему в зале: “Веди себя нормально, и все будет так, как надо, — есть распоряжение об освобождении. Только не устраивай здесь спектакль”. Тем не менее все увидели Театр П. Суд ведь начался в Доме искусств в День советского кино.
Новелла от С.П. (пересказал Георгий Параджанов):
После выступления на Таганке дядю вызвали кое-куда: “Эта стенограмма должна пойти выше”. Сергей парировал: “Слава Богу, что не ниже!” — “Что значит “ниже”?” — “Подвалы”. Затем попросили: “Возьмите карандаш и вычеркните то, что вы сказали, видимо, в состоянии аффекта”. Сергей переспросил: “У вас есть красный карандаш?” — “Да, пожалуйста”. — “Я все подчеркиваю”.
Виктор (Буца) ДЖОРБЕНАДЗЕ (Тбилиси), архитектор (1926—1999 гг.):
— Когда его арестовали, мы находились в ссоре. Но сразу среди друзей П. началась мозговая атака: как и через кого его освободить? Естественно, мы старались выйти на Ш. Эльдар Шенгелая и другие уговорили его ознакомиться с “делами” Сережи. Первая реакция Ш.: “Не говорите мне о нем — что он пишет?!” Наверняка тогда прочел фрагменты из киевской “оперы” П.: “поимел” 300 членов КПСС… Что подавалось П. как шоу, а для следователя каждый эпизод — статья УК.
Переговорил с Ланой Гогоберидзе: “Должна встретиться с Ш. по своим делам. Пользуясь случаем, обязательно скажу о П.”. — “Дай понять, что армяне потом всю жизнь будут упрекать нас по поводу случившегося с П. на нашей земле. Те самые армяне, которые пальцем о палец не ударили, чтобы пристроить его после украинских лагерей”. — “Ш. все поймет”.
Лана ГОГОБЕРИДЗЕ (Тбилиси), кинорежиссер:
— Помню свое потрясение, когда узнала, что Сержик арестован. Тогда это считалось позором для всей страны вообще и для Грузии в частности.
— Что стали предпринимать для защиты П.?
— Пришел Буца. Он сказал, что Сержик то ли написал письмо, то ли через кого-то попросил, чтобы я ему помогла. Сразу, не раздумывая, позвонила Эдуарду Амвросиевичу. У меня к нему был простой доступ. Он тут же назначил встречу. Помню, как долго я говорила, что в Грузии не могут арестовать Мастера.
— Знал ли о П. сам Ш.?
— Мы рассказали ему о нем. Ш. признался, что это не только от него зависит, что случившееся — инициатива не его, а Центра. Оттуда, из Москвы, поступило подобное указание. Стиль Ш.: долго и внимательно меня слушал. И затем сказал: “Сделаю все, что смогу”..
Весь упор в беседе делался на то, что П. не просто интересный, а настолько талантливый и своеобразный художник, что арестовать его по непонятному поводу стыдно. И мы, Грузия и грузины, в этом соучаствуем. В разговоре учитывался и такой нюанс: П. — армянин. Тем более мы должны тщательно отнестись к случившемуся. Ш., между прочим, так и воспринял эту сторону дела.
То было преодоление внутренних преград. Сержик имел в СССР весьма странное, точнее, очень страшное реноме. В любом другом государстве, да и сейчас у нас, было бы совершенно непонятно, почему его арестовали. Поэтому надо было преодолеть какое-то внутреннее сопротивление. Но для меня этот вопрос даже не стоял. Идентичные ощущения, как я заметила, испытывал Ш. Он просто добавил: “Если бы вы знали, какие материалы на него собраны! Если бы вы знали, что я читаю!”
После нашего разговора прошло 2—3 недели, может, месяц, и П. выпустили на свободу.
Этери ГУГУШВИЛИ (Тбилиси), профессор, бывший ректор Тбилисского театрального института:
— После какого эпизода, как вам кажется, началось тбилисское “дело” П.?
— По моим сведениям, в одном московском ресторане поминали Высоцкого.
П. напился, залез в мини-бассейн и кричал: “Это государство убило Высоцкого, а меня, великого режиссера, гноят!” Из Москвы в Тбилиси последовал звонок: “Надо П. лишить свободы. Но не по политическому делу”. Определенные товарищи стали появляться на многолюдных сходках в доме П. Они долго не могли найти зацепку. Вдруг Сержик напустился на племянника: “Вот живет у меня! Бездельник! А учится… Так всех преподавателей я купил! Вот только Гугушвили не купишь: она, мещанка, ничего от меня не берет!”
После чего, мне рассказывали, вызвали Гарика куда следует, сильно напугали: “Не признаешься — дядю арестуем”. Он задрожал… Что он рассказал, не знаю. Между следователями произошел якобы следующий диалог: “Сколько просить?” — “Тысячу рублей”. — “Нет. Давай согласимся на 500”. — “С этими деньгами пусть дядя приходит в такой день и час в такое место”.
— Чем вы занимались, когда цвет грузинской интеллигенции боролся за освобож-дение П.?
— Ш. меня спрашивал о нем… Но прежде чем распространились сплетни о нашем институте, “дело” прошло мимо Ш. Многих друзей и знакомых вызывали на допросы в МВД. Однако меня ни разу не беспокоили. Наверняка они знали: злополучное кольцо Сержик подарил не мне, а Нани Брегвадзе. А она ни при чем: в нашем институте никогда не работала.
В те же дни пригласили на совещание с участием Енукидзе, секретаря ЦК КП Грузии. Он сам подошел: “Что случилось, Этери? Знаете, упоминается ваш институт. Вы знакомы с П.?” — “Гурам Николаевич! Это я вас должна спрашивать о случившемся, а не вы меня!” — “Приходите завтра — поговорим”.
Пришла. Обо всем, о чем вам рассказала, ему поведала. Он слушал, не перебивая, потом взял телефон внутренней связи: “Эдуард Амвросиевич! Здесь сидит Этери. Какая-то запутанная, странная история”. Поняла, что они не в курсе “дела”. Енукидзе слушает и отвечает: “Да, да…” Вдруг — хохот, и он положил трубку. Оказывается,
Ш. дал указание прокуратуре не “пачкать” институт. “А Этери передайте, что я приготовил ей двухкомнатную камеру с лоджией”. Поэтому и рассмеялись.
Приближалось 7 ноября, когда после демонстрации по традиции устраивается правительственный прием. Прежде меня, ректора, туда не звали. Помню, приглашали Верико Анджапаридзе, Лану Гогоберидзе… Вдруг прислали и мне пропуск. После банкета подхожу к гардеробу. Рядом — Ш. и Патаридзе, тогдашний председатель Совета Министров Грузии. Ш. показывает на меня: “Посмотрите! Правительство ее обслуживает”. И вдруг всерьез спрашивает: “Этери! Вы хорошо знаете П.?” Тут поняла, что пригласили из-за этого.
К Ш. до того, оказывается, заходил Двалишвили, руководитель Госкино Грузии. Мне пересказали их разговор: “Кто знает П.?” — “Братья Шенгелая, Чиаурели, Чхеидзе, Гугушвили…” — “И Этери его знает?” Они беседовали за месяц до правительственного приема. Куда я пришла, можно сказать, подготовленной. “Да, я очень хорошо знаю П. Он мой большой друг”. — “Что еще расскажете?” — “Ничего, кроме хорошего. Он — гениальный режиссер. Иногда взбалмошный. Мало ли что может сболтнуть? Если даже П. кому-то что-то подарил. Это у него в крови. Он — человек неуправляемый, полгорода одарил. Какая “взятка” может возникнуть между друзьями?” Ш. слушал: “Да-да…” — “Такому человеку надо помочь”. — “Да, мы обязательно поможем”.
Эльдар ШЕНГЕЛАЯ (Тбилиси), кинорежиссер:
— Первая моя встреча с Ш. проходила по поводу предоставления работы П. Но информация, которой располагал Эдуард Амвросиевич, носила резко негативный характер… Видимо, соответствующее досье ему предоставили компетентные органы. Ш. признался мне: “Волосы дыбом встают, когда читаю дело П. Вероятно, вы о многом из его жизни не знаете?” У меня была серия встреч с Ш. по поводу судьбы П. После каждого общения он корректировал первоначальную точку зрения. Причем в лучшую сторону.
— Что происходило под вашим влиянием?
— Не только и не столько. Ш. — из той категории людей, что, когда перед ними стоит важный вопрос, они его тщательно прорабатывают. Затем наверняка “дело” П. он обсуждал с другими моими коллегами, сопоставляя их мнения. По должности ему было хорошо известно, откуда и как складывался негатив о П. Ш. все активнее искал пути разрешения проблем П.
Вы рассказывали мне, что Ш. поручил Резо Чхеидзе переговорить с Ермашом. Меня он просил побеседовать и с Ермашом, и с Кулиджановым… Председатель Госкино СССР в ответ на мою просьбу ответил так: “Советское кино обойдется без П. Его творчество для нас необязательно”. Эти слова навсегда врезались в мою память. Когда я говорил о Сержике, Ермаш был чрезмерно категоричен. Может, получил дополнительную информацию или придерживался позиции “верхов”. Когда П. начал работать, в ходе наших встреч Ермаш ехидно иронизировал: “Ну, вы такие сердобольные. Уважаете старших…”
Кулиджанов вел себя более обтекаемо. Надо отдать ему должное: он больше стремился нормализовать ситуацию вокруг П. Оказался лояльнее, по сравнению с Ермашом занимал взвешенную позицию. Кулиджанов искал пути-выходы, обещая мне, что переговорит кое с кем, будет добиваться аудиенции в высоких инстанциях. Не могу точно утверждать, но он какие-то шаги в защиту П. предпринимал.
Вернемся к Ш. Наш заключительный разговор о П. получился конкретным: о его работе, прописке, восстановлении в Союзе кинематографистов… Однако Сергей не очень хотел возвращаться в СК. Что тогда считалось дополнительной формой легализации личного статуса. Поэтому признаюсь: я предпринял незаконную акцию: написал заявление вместо П. А членский билет СК занес ему домой. Ведь П. ни за что не пришел бы на заседания наших комиссий. В Москве, в СК СССР, тянули, но в конце концов и там его восстановили.
Как тогда было принято, у нас в СК имелся куратор от КГБ. Они менялись, но, в основном, то были молодые ребята. В связи с “делом” П. “наш” парень попросил: СК Грузии вмешиваться не стоит. Я ответил: “Есть взаимоотношения, где не имеем права не вмешиваться. Во-первых, П. — коллега, во-вторых, он — очень большой режиссер, о чем вашему ведомству нужно знать”.
— Тем не менее вы нарушили рекомендацию куратора.
— Нет, я заметил: “Выполнять подобный совет невозможно”. Беседуя, они имели в виду, конечно, не весь СК, а меня. “Допустим, я не вмешиваюсь, но запретить членам СК бороться за освобождение С.П. не смогу”. Так и произошло.
Еще одна акция, которую мы вели несколько лет, — борьба за первый зарубежный выезд П. после всех его отсидок. Самый сложный бастион оказался в Москве, Госкино СССР. Мы действовали через ЦК КП Грузии, отдел культуры, секретариат — опять-таки беседовали с Эдуардом Амвросиевичем. “Наверху” наиболее сильно противился Ермаш. А мы просто хотели нормализовать жизнь П. Начиная с работы, прописки, членства в СК, выезда за границу… И вроде бы все это постепенно состоялось.
“Пусть ему присудят 30 лет каторги, но условно”
Виктор (Буца) ДЖОРБЕНАДЗЕ:
— Надо было действовать, и я стал искать Беллу Ахмадулину, зная, что ее муж, Борис Мессерер, оформляет спектакль в одном из тбилисских театров. Поджидал ее у служебного входа. Когда она вышла, кинулся к ней: “Белла! Надо спасать Сережу! Ведь с тобой считается Ш…” — “Бессовестный, наглый нахал! Как ты смеешь меня просить о чем-то, когда это касается Сережи! Пойдем быстрее!” Мы зашли в гостиницу, где они жили. Ахмадулина написала великолепное письмо. Убедительно, красиво, трогательно… Ее послание сыграло, вероятно, решающую роль.
Василий КАТАНЯН:
— Белла позвонила мне: “Давайте посоветуемся, что писать в письме”. Мы пришли к выводу: “Не может быть такого, что откроют двери и выпустят П. из тюрьмы. Начальство должно беречь честь мундира и делать какое-то лицо. И они его могут “сделать”, выпустив Сергея условно. Пусть ему присудят 30 лет каторги, но условно. И я бы на вашем месте несколько раз упомянул это в письме: да, можно осудить безобразника, мерзавца и жулика, но условно.
Борис Мессерер (Москва), художник:
— Спустя несколько дней после ареста мы с Беллой поднялись на улицу Котэ Месхи. На двери квартирки П. висела пломба — все было опечатано. Его сестра Аня в ужасе все рассказала. Тогда и созрела у Беллы мысль написать письмо Ш.
— Вы были рядом?
— Да. Получился экспромт. Понимаете, загнать в угол Ш., не дать ему выпустить П., наговорить лишних комплиментов П. — это ничего не решило бы. Мы искали тактичный и тонкий правильный ход, подсказку. В конце концов, советом об условности срока наказания Ш. воспользовался. Может, кто-то еще рекомендовал подобное, но в письме Беллы прямо сказано об этом.
— Как его передали Ш.?
— Это удалось сделать через Владимира Тарасовича Алпенидзе (осенью 2002 г. скончался на рабочем месте, в канцелярии Президента Грузии. — Прим. Г.К.), помощника Ш. в сфере искусства. Через час письмо лежало на его столе. Мы понимали, что не мог Ш. не отреагировать: незадолго до ареста П. он принимал Беллу по случаю выхода в свет ее книги “Сны о Грузии” в Тбилиси, даже предлагал поселиться на грузинской земле с предоставлением дачи, например, в Гульрипши. Но, отказавшись, Белла произвела на него приятное впечатление.
Из письма Б. Ахмадулиной:
“Глубокоуважаемый Эдуард Амвросиевич!
Прошу Вас, не рассердитесь на меня. Моя нижайшая просьба сводится лишь к этому. Прочтите мое письмо и не осерчайте. Я пишу Вам в нарушение общих и моих собственных правил. Но это моя человеческая правильность и безвыходность. Я не могу не написать Вам. Не гневайтесь.
Я о П. Я очень знаю этого несчастного человека. Тюрьма его не хочет, но он хочет в тюрьму. Нет, наверное, ни одной статьи Уголовного кодекса, по которой он сам себя не оговорил в моем присутствии. Но если лишь бы в моем. В Москве я боялась за него больше, чем в Тбилиси. И была права хоть в этом. Он не находит себе художественного воплощения и неотрывно ставит свой бесконечный фильм на всех улицах среди людей. Некоторые из них плохие. Я знаю, что он всех раздражил и всем наскучил. Но не меня и не мне. Меня ему не удалось обвести вокруг пальца ни болтовней о бриллиантах, которые интересуют меня так же мало, как и его, ни прочим вздором. Я не замарала себя никаким имуществом, никаким владением. Мне можно верить. Я презираю корыстолюбцев. Параджанов также не из них. Он им обратен.
Я понимаю, что сейчас речь не об этом. Но все его преступления условны и срок наказания может быть условный. Это единственный юридический способ обойтись с ним без лишних осложнений. Иначе это может привести его к неминуемой гибели. Конечно, не дело Грузии держать Параджанова в своей тюрьме. Мне больно соотносить одно и другое. Грузины были всегда милосердны к чудакам, безумцам и несчастливцам. Параджанов — самый несчастливый из них.
Мое письмо совершенно личного свойства. О нем никто не знает и не узнает. Я написала его для собственного утешения и спасения. Засим еще раз прошу простить меня. Позвольте пожелать Вам радостной, счастливой весны и всего, что потом. Что касается меня, мои радости и счастья совершенны. Во всяком случае, я здесь, в Тбилиси.
Искренне Ваша Белла Ахмадулина.
12 апреля 1982 года”.
Тонино Гуэрра (Флоренция), поэт, сценарист, художник, и его жена Лора.
Тонино: Пока продолжалось следствие, Сержик сидел в тбилисской тюрьме. А мы в те дни находились в Ликани (Западная Грузия), в элитном санатории. Вдруг разнесся слух — для прохождения курса процедур приезжает Ш.
Пережив страх ожидания и медицинскую “экзекуцию”, я встретился с ним. Причем до нашего знакомства произошел заочный обмен “рецензиями”. По просьбе Ш. нам показали документальный фильм о Витторио Селле (именитый итальянский фотограф-исследователь), снятый нашим другом Резо Табукашвили. В свою очередь, Ш. увидел “Амаркорд”.
Наш разговор Ш. начал с восхищения искусством П. Затем объяснил, почему в СССР недооценивают его творчество. В ответ я деликатно, но прямо дал понять руководителю Грузии, каковы масштабы интереса во Франции и Италии к “темным” главам жизни П. И гордо сообщил: я — своеобразный посол созданных за рубежом комитетов за освобождение Сержика. Мою поддержку разъяснил так: если кого-то в Европе сажают в тюрьму за нарушение закона (допустим, за кражу), при рассмотрении подобного дела решающее основание для освобождения заключенного (даже без
суда) — статус безработного. Но если кто-то, имея работу, что-то стащил, тогда, безусловно, он должен содержаться под стражей.
Лора: В разговоре с Ш. я в ходе перевода сообщила: накануне приезда в Грузию Гуэрра в моем присутствии беседовал по данному поводу с президентом Франции Миттераном. Причем, узнав о предстоящей встрече, парижские журналисты загодя звонили нам в Италию.
Обо всем этом наверняка известили грузинских чекистов: нас, заехавших сначала в Зугдиди, к нашей подруге, затем направившихся в Тбилиси, на полпути притормозила милиция: “Ваша виза до Батуми”. После встречи с Ш. нам разрешили добраться до грузинской столицы.
…Напомню фразу Тонино, которая, на мой взгляд, оказалась судьбоносной. Он не любит ее повторять, но вот что Гуэрра сказал Ш., глядя ему в глаза: “Зачем вам, грузинам, стряпать своими руками грязные “дела” Москвы?”
— Как отреагировал высокопоставленный собеседник?
Тонино: Я заметил: мои слова не прошли мимо. В тот момент понял: Ш. уже знал, что сделает, вернувшись в Тбилиси.
Лора: На следующий день П. освободили.
Из судебного приговора от 5 октября 1982 г.:
“Именем Грузинской Советской Социалистической Республики суд в составе — председательствующего Дадиани, народных заседателей Билиходзе и Чургулашвили, при секретаре Амашукели, с участием прокурора Гуджарадзе и адвоката Цимакуридзе рассмотрел в открытом судебном заседании в Тбилисском Доме работников искусств (ул. Махарадзе, 8) дело по обвинению Сергея Иосифовича Параджанова, рожденного в 1924 г. в г. Тбилиси, национальность — армянин, гражданина СССР, с высшим образованием, временного безработного, беспартийного.
…Жил без прописки в Тбилиси по ул. К. Месхи 7/10. В настоящее время помещен в следственный изолятор №1. Обвиняется по 1-й части ст. 17-190 и по 2-й части ст. 165 УК ГССР. По имеющимся в деле материалам и в ходе следствия народный суд выявил:
11 февраля 1982 г. обвиняемый С.И.П. в г. Тбилиси около сада имени Коммунаров приблизительно в 17 часов в виде взятки передал 500 (пятьсот) рублей старшему инспектору Управления по борьбе с социалистическими хищениями и спекуляцией МВД ГССР Александру Юрьевичу Дзамашвили с целью пресечь ожидаемую неприятность, что выражалось в следующем: в МВД ГССР поступило сообщение — Георгий Георгиевич Хачатуров был принят в театральный институт не по закону. В связи с указанным фактом 9 февраля 1982 г. Дзамашвили получил личное дело студента 4-го курса Хачатурова, племянника С.П., из названного института.
П., будучи уверен, что его племянник был зачислен в институт незаконно, с его помощью, и с целью пресечь ожидаемые и нежелательные последствия в виде взятки путем передачи денег. Для этого он взял у своей сестры А.И.П. 500 рублей, пожелал встретиться с Дзамашвили в Тбилиси у сада им. Коммунаров 11 февраля 1982 г. приблизительно в
17 часов и, несмотря на сопротивление Дзамашвили, положил в бардачок служебной машины ВАЗ-2109 №06-49 ГА конверт с 500 рублями. В это время и был задержан П., доставлен в МВД ГССР.
Кроме сказанного, П., освободившись из тюрьмы в 1978 г., не встал на путь исправления, проживая в г. Тбилиси по ул. К. Месхи 7/10 в квартире своей сестры, и не занимался общественно-полезным трудом, занимался спекуляцией на покупке и продаже антикварных вещей…
Обвиняемый П. признал себя виновным и заявил, что он положил деньги
(500 рублей) для Дзамашвили в бардачок машины, чтобы им была прекращена проверка по вопросу устройства Хачатурова в институт. Дачу денег обусловила просьба Дзамашвили, но означенная сумма не была взята Дзамашвили, так как во время передачи денег он был задержан…
Вина П. подтверждается показанием Дзамашвили: чтобы уладить конфликт без неприятностей, поэтому пытался передать Дзамашвили 500 рублей, несмотря на протест Дзамашвили. Факт передачи денег подтвердили Георгий Георгиевич Хачатуров, Александр Георгиевич и Зураб Георгиевич Джаншиевы…
Имея в виду вышесказанное, суд постановил: С.И.П. признать виновным (по статьям см. выше) и наказание определить 5 годами в исправительно-трудовой колонии строгого режима. Приговор не подлежит исполнению — заменить на 5 лет условно с освобождением из-под стражи в зале суда. Что касается 500 рублей, они должны быть конфискованы и переданы в пользу государства… Вазу (зачеркнуто — “предметы”), изъятую в ходе следствия и хранящуюся в Прокуратуре Грузии, передать на госбюджет.
Приговор подлежит кассации в 5-дневный срок”.
В начале 90-х после отставки с поста министра иностранных дел СССР Эдуард Ш. стал президентом Внешнеполитической ассоциации СНГ. Вместе с ним высотное здание на Смоленской площади покинул и Теймураз Степанов-Мамаладзе. В ранге Чрезвычайного и Полномочного посла он продолжил работу в качестве помощника своего шефа. Тогда же я на правах земляка-тбилисца попросил его задать от моего имени ряд вопросов Ш. относительно судьбы С.П. Из-за хронической занятости Ш. дожидаться очной встречи не имело смысла — ответы тогда уже президента Грузии я записал в конце 98-го, сидя в кабинете политического обозревателя газеты “Новые Известия” Степанова-Мамаладзе (спустя несколько месяцев мой старший коллега и товарищ “сгорел” в одной из московских клиник, где врачи безуспешно пытались спасти его от тяжелой и неизлечимой хвори).
— Многие до сих пор считают: последний арест П. в Тбилиси состоялся с вашего молчаливого согласия.
— Никто со мной не согласовывал его заключение под стражу. Но я давал согласие на другое. Однажды, будучи в Москве, член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК КП Украины Владимир Щербицкий предупредил меня: в Украине отбывает наказание некто П., тбилисец, и, возможно, он будет досрочно освобожден. Щербицкий добавил, что П. состоит на особом учете во всесоюзных органах и что отдельные диссидентствующие деятели находятся с ним в определенных отношениях.
В беседе с Щербицким я спросил, будет ли он возражать, если мы разрешим П. жить в родном городе, в отцовском доме. И такое согласие было получено. Я не торопил события и не вмешивался в них. Особая заинтересованность вызвала бы обратный эффект. От друзей я знал, кто такой П. Я доверял людям, дружившим с ним. И хотя тогда не был знаком с П., считал: он должен вернуться в Грузию и возобновить здесь свое творчество.
Однако у нас не все ждали его. Руководитель республиканского КГБ категорически противился его возвращению. Насколько мне известно, он сообщил свое мнение высоким должностным лицам в Москве. Однако ему ответили, что существует устная договоренность между Щербицким и мной.
Естественно, я не подключился бы к этому делу, если не было бы ходатайств и просьб представителей нашей интеллигенции. Могу определенно заявить: без моего одобрения П. не отпустили бы на постоянное жительство в родной город. Информация о П. поступала ко мне из двух источников — от службы безопасности и моих друзей, деятелей кино, театра и литературы. Безопасность считала: П. невозможно исправить, и была права в этом своем выводе. И слава Богу!
— Но ситуация вокруг П. вновь обострилась — как вы могли бы объяснить взаимосвязь событий в Москве и Тбилиси?
— Центр в той или иной степени мирился со свободным мышлением на периферии, однако на этот раз все произошло в Москве: П. явно обвинил власти в смерти поэта Владимира Высоцкого. То был открытый вызов. И реакция на это была оперативной. П. поддался на провокацию, и уже в Тбилиси, а не в Москве его арестовали по неполитическому обвинению. Тогда я не смог вмешаться в дело. Юридически все было сделано безукоризненно.
Тогда я не мог открыто выступить против того, что пытался сделать КГБ. Его отношение к П. вписывалось в общегосударственную политику того времени. Единственное, что я смог: максимально смягчить участь этого несчастного человека. Не хотел давать поводов для пустопорожних разговоров о том, что я кому-то, в том числе П., покровительствую. Все выпады КГБ против него касались его личной жизни. К тому же у меня не было оснований верить в то, о чем сплетничали.
Как бы я ни избегал противостояния по данному поводу с КГБ, оно случилось. Ибо тогдашний председатель КГБ Грузии Алексей Николаевич Инаури прямо обращался ко мне: “Что вы возитесь с этим педерастиком?” Не вступая в дискуссии с ним, я, естественно, считал: процесс освобождения Параджанова шел в русле борьбы за таких мастеров кино, как Абуладзе, Иоселиани, Чхеидзе. Эти люди находились под колпаком…
Однако, не вступая в прямой конфликт с КГБ, я предпринял некоторые меры. Единственный способ вызволить П. из тюрьмы — помилование председателем Верховного Совета Грузии, членом президиума которого я состоял. В то время спикером нашего парламента трудился академик Георгий Дзоценидзе, замечательный ученый, истинный радетель искусства. Я попросил его о помиловании П., и на заседании соответствующей комиссии в виде исключения было рекомендовано — П. досрочно освободить.
— И после всего этого руководитель Грузии не мог взять на себя такой грех, чтобы Мастер не нашел применения своему дарованию?
— По моей просьбе ему предоставили работу на киностудии “Грузия-фильм”. Естественно, П. стал “обрастать” поклонниками и людьми, так же, как и он, свободно мыслящими. И это не осталось без внимания как нашего, так и всесоюзного КГБ. Что неудивительно, ведь он находился под чрезвычайным наблюдением. Вскоре из всесоюзного Госкино стали поступать отрицательные импульсы. Все это могло плохо обернуться. Надо было вмешаться. В то время ответственным работником ЦК КПСС работал человек, безгранично влюбленный в грузинскую интеллигенцию, либерал по натуре — Шауро. Я позвонил ему и попросил оказать влияние на Госкино СССР, чтобы не мешали П. И добавил: лучше, чтобы он был в поле нашего зрения, нежели на улице, был рядом с теми, кто его уважал, с кем вместе он создавал по-настоящему хорошее кино. Меня поняли и некоторое время не мешали.
— Общались ли вы с П.?
— Произошла мимолетная встреча на республиканском телевидении: просто пожали друг другу руки. Я испытывал очень большую потребность в контакте с этим человеком и художником. Особенно после знакомства с его фильмами. И я счастлив, что хотя бы завуалированно, из-за кулис, но все-таки смог в критические моменты помочь С.П.
Почему С.П. спасали в Тбилиси, но не в Ереване
Левон БОЯХЧИЕВ (Москва), предприниматель, считался личным портным и водителем С.П. в Тбилиси:
— Арест П. вызвал ажиотаж вокруг его персоны и на Западе, и здесь. После чего Ш. почувствовал: его имя может оказаться опороченным. Тогда конец карьере. Поэтому Ш., умный человек, сделал своеобразный жест доброй воли — П. выпустили на свободу. А когда “охотились” за ним, неужели не знали, кого ловят? А когда по нажиму Москвы быстренько сфабриковали против П. “дело”? Они не ожидали столь громкого резонанса: сам звонил во Францию, мы добрались до всех “вражеских” радиостанций. На второй или третий день после ареста П. “Голос Америки” сообщил об этом.
Майя ПЛИСЕЦКАЯ (Мюнхен), прима-балерина Большого театра:
— Я знакома с Ш. Думаю, на Эдуарда Амвросиевича сначала “надавили”
(“посади П.!”), потом еще раз “надавили” (“отпусти П. на свободу!”).
— Ш. дал понять: в “деле” П. он имел противостояние с КГБ.
— В том-то и дело. Полагаете, Ш. было легко? Не думаю. Человек он умный, понимающий, знающий, прошедший огонь, воду и медные трубы.
Александр АТАНЕСЯН:
— Когда вокруг “дела” П. стала упоминаться фамилия Ш.?
— В последний день суда. Как только освободили П., пошел слух: все это сделал Ш. Мы тогда знали: к нему ходили представители грузинской интеллигенции. Я абсолютно уверен — без Ш. здесь не обошлось.
— П. выражал эмоции по данному поводу?
— Никогда. Тогда Ш. не пользовался большой популярностью в народе, но интеллигенция считала его большим авторитетом и меценатом. Не уверен, что вопрос ареста Сережи решался на уровне ЦК Компартии Грузии. Им занимался КГБ, а там могли обойтись без доклада Брежневу и Ш. Тогда на Лубянке работал Андропов, в Тбилиси — Инаури, единственный, кто позволял себе спать на заседаниях бюро ЦК КП Грузии. Поэтому предполагаю: П. в Тбилиси сажал КГБ, а освобождать пришлось через Политбюро ЦК КПСС.
— Досье перед тбилисским арестом П. готовил КГБ Грузии или иное силовое ведомство?
— Скорее всего, этим занимались в КГБ СССР и Украины.
Виталий ВРУБЛЕВСКИЙ (Киев), бывший помощник члена Политбюро ЦК КПСС, первого секретаря ЦК КП Украины В. Щербицкого:
— Фигуру П. нельзя рассматривать только в контексте, скажем, украинском, грузинском или армянском. В то время эта фигура была если не мирового масштаба, то — общесоюзного. Поэтому решения о его судьбе не были указаниями ни Щербицкого, ни Ш. Они, без сомнений, рассматривались и санкционировались, думаю, на уровне высшего эшелона власти страны.
— Как объясните странную трансформацию лидера Грузии?
— Ш. мог пойти на поводу — “снизу” блюли верность линии КПСС… Он мог не вникнуть в “дело”. “Белый лис” — Ш. всегда выходил сухим из воды. Компромисс — его кредо. Поэтому, когда он увидел: волна поднимается за П., решил: зачем мне это “дело”? Чтобы я, грузин, выступал душителем именитого армянина? И он его освободил.
— Финал трагической судьбы П. решался в зависимости от уровня личностей руководителей Армении и Грузии, соответственно Эдуарда Ш. и Карена Демирчяна.
Один — технократ, другого отличало неформальное отношение к людям культуры.
— Пожалуй, можно так утверждать. Будучи более эрудированным, Ш. воспринял ситуацию с П. шире и глубже. А с Демирчяном величины они были несоизмеримые.
Георгий ШЕНГЕЛАЯ (Тбилиси), кинорежиссер:
— Вы отвергаете мнение тех, кто полагает: против П. существовал заговор Системы — считаете, он сам провоцировал власти на свои аресты?
— Глубоко убежден: они — его биография! Не было одного повода, нашли бы другой. Когда П. посадили в Грузии — я очень хорошо знал ту весьма странную историю, — можно было сделать шаг в сторону, и его не арестовали бы.
— ?
— Он сам все создавал. Даже пустяковый повод. Гарик, племянник П., поступал в театральный институт, а дяде захотелось дать кому-то взятку. Зачем это надо было делать, когда стоило любому из братьев Шенгелая замолвить словечко, и племянник получил бы студенческий билет? Конечно, П. страшно импонировало, что потом приезжала Ахмадулина, чтобы передать письмо Ш. Это — сущность артиста П. Он был еще ярко выраженным анархистом (в хорошем смысле). Я это всегда понимал и приветствовал. В связи с чем не предпринимал никаких шагов, чтобы спасти П. от подобных случаев вроде ареста в Тбилиси.
— Почему Ш. в судьбе П. сыграл большую роль, нежели Демирчян?
— Когда в Армении ему предложили полный комфорт — условное место либо Сарьяна, либо Хачатуряна, съемку любых фильмов — например, “Ара Прекрасный”, он меня дернул за руку: “Немедленно уезжаем отсюда!” Для него даже это было ограничением свободы. Почему в Тбилиси он себя чувствовал хорошо? Потому что там не был обременен грузинским или армянским менталитетом. Он не мог да и не хотел стать Сарьяном или Хачатуряном. А говорить: Ш. ему помог, смешно. Просто в те годы власти не захотели ему мешать, может, какая-то конъюнктура сработала…
Я не ходил к Ш. из принципиальных соображений. Для меня контекст существования П. вписывался и в тюрьму, и в лагеря, и в его жизнь на свободе… Иначе П. понять невозможно. Да, Ш. выручил его, но это не значит, что он понимал феномен П. Собственно говоря, это проблема власть имущих. А Сержик сразу все забывал. И еще мог влюбиться в первого секретаря ЦК. Причем любой компартии.
Виталий ШЕЛЕСТ (Москва), член-корреспондент АН Украины, сын первого секретаря ЦК КП Украины П.Шелеста:
— Ш. знаю хорошо. Конечно, его политический вес значительнее, чем у Демирчяна. Поэтому и свободу действий в рамках Системы он имел большую. Не забывайте: Ш. — человек КГБ. Поэтому он, игрок высочайшего класса, мог заранее “прокатывать” свои действия, чувствовать настроения… Поэтому пожертвовать “пешкой” — П., с его точки зрения, в политической игре — арестовать его ради определенной конъюнктуры и укрепления своей позиции, ему ничего не стоило. Но, видимо, это было ему неприятно — у Ш. свой внутренний кодекс. И когда это можно было сделать без ущерба карьере (она стояла и стоит для него на первом месте), он освободил П.
Александр ЯКОВЛЕВ (Москва), академик, бывший секретарь ЦК КПСС:
— Явно не политкорректный вопрос относительно отношения Ш. и Демирчяна к П. Первый сначала допустил его арест в Тбилиси, а затем способствовал освобождению Мастера, его возвращению в кино… Второй в Ереване и слышать о П. не желал, хотя своим чуть ли не последним распоряжением накануне ухода в отставку предоставил для будущего дома-музея П. уже почти выстроенное здание в центре армянской столицы.
— Ш., как бы кто к нему ни относился, безусловно, стоит ближе к культуре. Но оба — рабы власти, как и все мы. Но все-таки Ш. мог сам пересматривать свои позиции. Демирчян менял их только по подсказке “сверху”. И его нельзя сравнивать по взглядам, по подходам с Ш. Два разных человека. Если уж на то пошло, например, Микоян ближе к Ш. Теперь понятно, что я имею в виду, сравнивая этих людей по уму, житейской увертливости и пониманию ситуации.
Тонино Гуэрра и его жена Лора.
Лора: Поскольку Тонино в беседе с Ш. напирал на то, что у Сержика после досрочного освобождения из тюрьмы нет ни работы, ни квартиры, вскоре ему предложили снять вместе с Додо Абашидзе “Легенду о Сурамской крепости”. Картину закончили в 84-м. Мы вновь приехали в Ликани, где услышали: новый фильм не нравится местным властям.
Тонино: Узнав о нашем приезде, Ш. позвонил и попросил посмотреть “Легенду”. Его интересовала моя точка зрения о картине. В Тбилиси мы пошли с Сержиком в небольшой зал (если не ошибаюсь, Дома кино), заполненный, судя по всему, чиновниками республиканского Госкино. Я и Лора сидели в первом ряду, П. — на галерке…
Лора: Мы — единственные, кто после каждой части изо всех сил хлопали. Еще не включили свет, как Тонино вскочил и, выкинув руку вверх (повторяя почему-то известный жест Муссолини), закричал: “Капо лаворе!” — “Это шедевр!”
Тонино: Мне кажется, П. очень растрогался (внезапно замолк и отвернулся к окну, чтобы смахнуть слезу. “И так почти каждый раз, когда вспоминаем о П.”, — почти шепотом призналась Лора): в уголках его глаз я увидел слезы…
— Какой оказалась реакция остальных зрителей?
Лора: Гробовое молчание. Они кого-то высматривали за экраном, видимо, желая о чем-то доложить “верхам”.
Тонино: Не знаю, как они, но мы просьбу Ш. выполнили, передав через его дочь наше мнение о “Легенде”. После данного просмотра фильм разошелся по миру…
Вениамин СМЕХОВ:
— 87-й год, январь. Мы с Галей гостим в Тбилиси. Как было назначено с Сергеем, мы вдвоем и он с Гариком — в пустом зале Дома кино. Фантазия П. — “Пиросмани”, в двух частях. Через полчаса — слова сказать не можем. Сочинитель картины посидел, посидел и прервал молчание: “Значит, ничего себе фильм?” — “Сережа, потрясающе! Спасибо огромное!” — “Ну вот, а другие говорят: приехал в Грузию, чтобы испараджанить нашего Нико!” В этот момент кинооператор возвращает Сергею две бобины с пленкой фильма. “Если так понравилось — на, возьми на память”. И получаем незаслуженный дар — авторский экземпляр “Пиросмани”. Пробую отказаться… “Нет, Веня, бери, я знаю, что делаю. Если в Москве покажете друзьям — хорошо. Если увидите Ш. — покажите ему, пусть министр увидит, мне тоже пригодится…”
В Москве мы действительно несколько раз показали, где могли, фильм Сергея. В том числе — “по большому блату” — в конференц-зале МИДа после моего концерта. Там, конечно, министров не было — пришли ценители искусства, которые режиссеру “пригодиться” не могли… Думаю, даря мне “ненадолго” своего “Пиросмани”, он просил показать фильм министру иностранных дел СССР Ш. — в знак благодарности…
Новелла от С.П.:
Народная артистка Верико Анджапаридзе, умирая, мне сказала: “Прекратите меня дурить, что вы жертва советских репрессий. Вы — полковник КГБ!.. Когда
хотите — садитесь, когда хотите — выходите…” Верико Анджапаридзе!!! Мать Софико Чиаурели, великая женщина, моя близкая подруга! Я сказал ей, во-первых, мы с вами вместе получаем зарплату в подвале, в 6-м подвале, под землей, у КГБ, а во-вторых, с чего вы взяли, что я полковник, я же генералиссимус. “Ну, — говорит, — это я и не выговорю…”
Потом как-то встретился с известным поэтом Павлычко в Киеве и говорю: вот, ты распространяешь легенду о том, что я — полковник КГБ. Ты видел, как я выхожу из КГБ? Ведь меня раз в неделю приглашали в КГБ для собеседования. Я действительно выходил из какого-то служебного входа… Это было страшно… Я выходил и первое, что искал — кого-то увидеть, чтобы связаться с ним, чтобы он повез меня домой, потому что я мог потерять сознание. Павлычко отвечает: “П., коли б я сказал то, что ты говоришь с трибуны, — меня давно присыпали бы песочком”.