Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2004
Нет сомнений, что подавляющее большинство современного российского истеблишмента — так называемая политическая элита, а под ее влиянием и российская общественность — относится к Грузии с превеликим подозрением. Причем подозрительность эта намного больше той, которую вызывают другие члены Содружества или вообще любое государство постсоветского пространства.
Это тем более странно, что в нынешних условиях, когда столь велик интерес к историческим корням, к традициям, к православной цивилизации, Грузия, казалось, должна была бы занимать особое, привилегированное положение в умах россиян, если учесть ее исторические связи с Россией и тот факт, что она — единственная православная страна на территории бывшего Советского Союза. Более того, это страна, историческая элита которой всегда входила в имперскую элиту. Думаю, что даже Украина и украинцы вряд ли могли бы поспорить с Грузией и грузинами по представительству в элитарных слоях общества Российской империи. И даже породниться с русскими царями, кроме татар, довелось только грузинам — в родстве с Романовыми были татарские князья Юсуповы и грузинские семьи из фамилий Багратионов и Чавчавадзе. Но сегодня все это забыто и не считается политически актуальным с точки зрения взаимоотношений между двумя государствами.
Говорят, что Грузия — “прозападна”. Однако в чем состоит эта прозападность? Если взять конкретные факты, то она мало в чем проявляется. Военные базы западных стран расположены не в Грузии, а в Таджикистане, Узбекистане и Киргизии, отношение России к которым существенно мягче, чем к Грузии, и является, по сути дела, доброжелательным. Что же до помощи Запада, то основные западные инвестиции достались Азербайджану и Казахстану, а не Грузии.
Может быть, все дело в “Панкисском факторе”? Действительно, при том значении, которое наша власть придает умиротворению Чечни, всякое присутствие боевиков на чужой территории близ наших границ вызывает недоброжелательство, а нет смысла спорить с тем, что на территории Грузии находилась и, думаю, сейчас находится какая-то часть боевиков. Но, во-первых, их численность несравненно меньше, чем в пограничных с Чечней российских территориях. В Ставрополье, Ингушетии и Дагестане их несравненно больше, а уж о самой Чечне — о том же Грозном и других населенных пунктах — и речи нет. Кроме того, отношение к Грузии было недоброжелательным и тогда, когда обе стороны границы контролировались российскими пограничниками. Ведь до 1996 года, а возможно, даже и позже у Грузии не было собственных пограничников. Тем не менее на Грузию пытались свалить основную ответственность за неудачи в Чечне…
Чем же объяснить столь негативное отношение к этой стране?
Моя версия объяснения связана с тем, что Грузия в большей мере, чем все другие республики СНГ, ориентирована на ценности, которые сегодня крайне непопулярны в России. Это ценности либерализма и демократии. Не знаю, по какой причине они в наибольшей мере сохранились в массовом сознании, лексиконе политических деятелей и массовых лозунгах именно в Грузии, однако факт остается фактом — ценности эти действительно значительны, и именно под их знаменами пришли к власти и Гамсахурдиа, и Шеварднадзе, и новые лидеры. То есть в Грузии демократические лозунги оставались весьма популярны на протяжении более десяти лет, в то время как в России их популярность после 1994 года пошла на убыль. Не говорю уже о том, что в Белоруссии или государствах Средней Азии сии лозунги не были в ходу в течение всего перестроечного и постперестроечного времени. Именно это идеологическое неродство более, чем какие-либо другие факторы, обуславливает то, что я назвал подозрительно-недоброжелательным отношением российского истеблишмента к Грузии.
На этой же идеологической основе формируются и прогнозы того, что ждет Грузию в будущем. Поскольку у нас России слово “демократия” является бранным и означает “хаос” и “развал”, то нет ничего удивительного в утверждениях, что именно демократическая ориентированность Грузии и привела страну к росту в ней сепаратистских настроений.
Кстати, насчет подъема сепаратизма. Роста как такового нет. По сути дела, все точки сепаратизма в Грузии, которые нам сегодня известны, проявили себя еще в 1991—1992 годах. И демократия здесь ни при чем. Как и во всех других государствах СНГ со сложной этнотерриториальной структурой, все зоны конфликтов на этой основе возникли в Грузии как эхо распада СССР. В одно и то же
время — в 1990—1991 годах — в России начался парад суверенитетов, а в Грузии обозначились зоны абхазского и южноосетинского конфликтов (правда, в Азербайджане события в Карабахе начались еще раньше, в 1987 году) — одним словом, практически повсюду в постсоветском мире зоны конфликтов были связаны не с той или иной формой постсоветского правления, а с инерцией распада Советского Союза.
Впоследствии эти конфликты преодолевались разными путями, и достаточно эффективными оказались различные формы компромиссов и уступок. Однако следует учесть, что во всех государствах, за исключением Российской Федерации, имел и имеет место такой фактор, как влияние России. Способности той или иной власти наладить отношения со своими этнически своеобразными территориями во многом зависят от того, как ведет себя по отношению к этим территориям Россия. Очень трудно рассчитывать, что Грузия сможет решить проблему Абхазии и Южной Осетии сама, без посредства России. Точно так же, как трудно представить, что Молдавия без посредства России решит свою приднестровскую проблему. Так что если влиятельный и мощный сосед официально принимает на высшем уровне лидеров сепаратизма, если влиятельный и мощный сосед, несмотря на все его заявления о том, что он поддерживает территориальную целостность всех соседних государств, предоставляет место для официальных представительств сепаратистских движений в здании администрации президента, то трудно рассчитывать, что в этих условиях и при такой поддержке сепаратистские движения пойдут на уступки и будут готовы к каким-то компромиссам.
Поэтому проблема нестабильности в Грузии — это не только результат политической состоятельности или несостоятельности тамошних режимов, но в значительной мере и следствие того влияния, которое оказывают на ситуацию Россия и ее политика.
Хочу при этом сказать, в оценках этой внутренней нестабильности любой перехлест был бы неверен. Поэтому некорректен также и грузинский подход, который списывает все больные проблемы страны только на “руку Москвы” и на зловредную роль соседа. Разумеется, практически все правители постсоветского времени — и Гамсахурдиа (причем он, может быть, в большей степени, чем кто бы то ни было), и Шеварднадзе, и те, кто привел Шеварднадзе к власти — как, например, Китовани, — сделали очень многое для ухудшения отношений центральной грузинской власти с территориями, которые в советское время считались автономиями Грузии.
Таким образом, действуют оба этих фактора — внешний и внутренний, — и смена власти, на мой взгляд, нисколько не увеличит проблем, связанных с целостностью страны. Абхазия и Южная Осетия как не признавали центральную власть при Шеварднадзе, так не признают ее и при Саакашвили. Никаких ухудшений или улучшений в этом направлении не произошло. Что касается Аджарии, то и во времена Шеварднадзе она была практически самоуправляемой территорией, которая признавала свое членство в Грузии лишь формально. При Саакашвили, как мы увидели в ходе последних президентских выборов, вся система отношений осталась прежней. Так что ожидаемые и прогнозируемые российской прессой (причем сплошь всей целиком — и либеральной, и нелиберальной) ожидания того, что со сменой власти Грузия рассыплется, не оправдались. И не потому, что хуже некуда — найти пределы ухудшения, к сожалению, очень трудно. Хуже не будет просто потому, что ресурс сепаратизма, в принципе, практически весь реализован. Все инструменты и все ресурсы, направленные на развал, уже были использованы, и трудно представить новые попытки в нынешних геополитических условиях, когда за взаимоотношениями России и Грузии следят чрезвычайно влиятельные на международной арене политические игроки. Да и нынешние правители Грузии, как мне кажется, вряд ли дадут какой-либо повод для новых эксцессов.
По сути дела, в Грузии проявился в гипертрофированном виде весь комплекс проблем, с которыми сталкивалась и Россия, усиленный к тому же пережитками традиционных, клановых отношений. Ломка советской системы всегда происходит сложно, а тут мы еще имеем дело с территорией, которая практически лишена экономических ресурсов для модернизации. Роль менеджмента в таких условиях — в особенности политического менеджмента — чрезвычайно велика. И те удивительные таланты Шеварднадзе по политическому комбинированию, его дар политического маневрирования, которые были так кстати, когда он правил Грузией и в советское время, и после Гамсахурдиа, были эффективны лишь до определенного момента. Именно они в немалой степени позволили как-то скрепить совершенно расколотое, атомизированное общество, как-то стабилизировать ситуацию. Затем настало время, когда требуется совершенно другой менеджмент, другие установки, которые позволили бы найти новые коды для экономического саморазвития этой территории. Нельзя жить ни на американские, ни на российские подачки, да и российские экономические возможности улучшить ситуацию в Грузии крайне малы. Чрезвычайно важен поиск новых резервов. Сугубо политизированный стиль решения проблем в условиях нынешней Грузии уже недостаточен. Нужны новые подходы.
Не знаю, справятся ли с этими задачами те, кто пришел сегодня там к власти. Возможно, в этом новом поколении, воспитанном на западных стандартах, на новых правилах игры, на новых представлениях о менеджменте, появятся политики, которые нужны новой Грузии. Хочу на это рассчитывать.
Что касается России, то вероятность того, что ее отношения с Грузией улучшатся в ближайшие годы, представляется мне крайне мало вероятной. Но и существенных помех для развития закавказского соседа тоже, мне кажется, ожидать от России не придется. Я не вижу ни новых ресурсов для таких помех (о сложившейся ныне геополитической ситуации я уже упоминал выше), ни особых оснований для использования каких-то дополнительных ресурсов. Думаю, Грузию ждет скорее нейтральное отношение к ней России, нежели открытое жесткое противостояние.