Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2004
Перевод Лия Стуруа, Владимир Леонович, Мария Фарги
Лето Вдохни этот лес! Вбери его до конца вместе с запахом меда, мошкарой и небом в листве, чтобы, вернувшись в город, вывернуть себя и отдать прохладу взмокшим, запаренным людям, сидящим у телевизоров, которым не нужна поэзия, но на деревья, прорастающие из твоих легких, они изумленно смотрят снизу вверх и даже не пытаются их срубить. Неужели настолько опасна зеленая краска в крови? Реквием В светлых комнатах люди сидят за столом, уничтожая пищу вместе с тарелками, и золоченые каемки торчат у них изо рта, я же брожу во тьме, шаря руками, натыкаясь на углы и грубые стены, — не для того ли, чтоб стерлось мое лицо? Бог, призывая к себе, вернул мне лицо, перелепил меня заново и показал старожилам рая: — Вот яблоня ржавого цвета, вот женщина, которую съела тоска! Толпа золотозубых сидела на моей панихиде и слушала Моцарта, найденного наконец в общей могиле… Горестные уроки Помнишь, как хоронили маму? В пожарной машине, за ней по пятам бежал огонь, на котором прыгали кастрюли — оркестр голодного города… В пустом доме, не умея выразить горе словами, ты превратила в эпитеты закрестивших углы пауков. Кто же теперь будет звонить то и дело, чтоб вздрагивало благодарно дочернее сердце? Деловыми стали звонки: приглашают куда-то, перепутав давнее и завтрашнее, увы: просят стихи и некролог на самое себя… Помнишь, стоило матери увидеть тебя, как ее изголодавшее по разговору горло становилось теплым, будто шею окружили янтарные бусы юности. * * * Я перерезала вены. Однако запястья покрыл фибриновый мох. Интересно, можно ли постричь сосуды и сварить зеленые щи для моей отощавшей дочери? Мама, ты лучше всех знаешь законы самопожертвования! Когда отец сломал ногу, я упала с его плеч — с тех пор он сидит в стакане с вином и вспоминает обо мне, как о цветке. Сейчас я больше похожа на камень, способный раздавить воспоминанья, политые вином. Мама больна истощением мозга, и мое сочувствие выражается лишь в лекарствах, я, скорее, дочь своей бабки, глаз мой навечно слит с красотой, а за это опять убивают… — Бабушка, дай мне несколько капель Шопена от пароксизма души, чуть передохну, поставлю на рояль фарфоровую чашку — мне и капли одной хватит надолго. Переводы автора Флоренция Упадок цвета. Выгорает шафран. Тусклый камень. И потому — пульсирующий экран — сквозь воспаленные веки — память крови и катастроф. Мрамору предпочли фарфор. Совершенные — до жалости — хрупкие мадонны — дух бесплодия — как трава, вырастающая без солнца. Вереница видений — продолженье вчерашнего фильма. Пестрые леопарды переплелись в персидском ковре. Белые крупы коней вспучили фреску, и ясно, как им тесна золотистая шкура, и самый первый — уже вне искусства и кадра. Не было титров, и голоса было не надо — только кровавая терракота крупно и близко скользнула под вопль тормозов — срезанная чертою карниза. Как вы живете на магме? Живут, ничего. Пьют и едят, и позевывают, и перекидываются шутками. И опять сквозь воспаленные веки — ассиметричная крабообразная тень Буонарроти: к ступням прибиты зрачки, в лоб врезан фонарь для полночной работы. Камень и глаз — вот и все. Белый Давид. Белый Давид — свинцовая примочка на воспаленную душу. Громадный белый Давид — после бескрылых мадонн, после безвыходной мощи коней и орнамента леопардов... Тащится — ковыляет — стелется прочь крабообразная тень. Мягко ступая — зрачками. Собственную волоча за собой — шкуру. След оставляя на палевых плитах. Перевод В.Леоновича Ожидание Всю зиму деревья меня ненавидят. Напрасно я брежу зеленым теплом. Одна я. И сахара сладкий апломб Мне гадок, а соли святое наитье Царапает горло, и слово гранитом Надгробным молчит, и пронизан мой дом Бессрочным туманом и ветреным льдом. В нем белый шаг мамы над вазой разбитой. В нем тени другие, забытые мной, И черного города облик иной; По узенькой улочке, солнцем облитой, Идешь ты. И белый миндаль за спиной. Телевизор — мой наркотик Поверю, что дома тепло и уютно. Сквозь синий экран в кокаиновом сне Огромными хлопьями падает снег, И я растворяюсь в сиянии смутном. Тягучая ложь сериала заменит Мне все, что так ранит в реальности дня. Мерцанием льда — гениальность огня. И легким пасьянсом — святое знаменье. Сто серий о сером желании жить Не хуже других. Ты старался напрасно, Господь мой! Пустыням нужны миражи. …Но ночью проснуться смертельно опасно! * * * Как сладок лени мед в конце войны! Им приправляю бархатную кашу Из молока и солнца в синей чаше Прозрачных сумерек моей вины. И правду, горькую, как черствый хлеб, В ней размочив, старательно глотаю. И, онемев, отчаянно латаю Прорехами зияющий рассвет. Но ваши похвалы — все та же брань! Бой мой, какая золотая грань Меня от прочих смертных отличает? И вновь меня спасает терпкость чая, Овечий сыр, просоленный насквозь, И одиночество при свете красных роз. Переводы Марии Фарги