Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2004
Понятие “финноугорский мир” вошло в политическую жизнь страны относительно недавно и, в сущности, еще не известно общественности и большинству политиков. Прежде всего по причине замкнутости, закрытости, молчаливости, неяркости его пространства (исключение может составить Венгрия, которая, впрочем, и входит в Финно-Угрию на особых, тщательно обговариваемых условиях).
К финноугорскому миру относят страны и регионы, в которых проживает население, говорящее на языках финноугорской группы уральской языковой семьи, это Финляндия (финский и саамский языки), Эстония (эстонский и ливский), Венгрия (венгерский); республики в составе России — Карелия (финский и карельский), Коми (коми), Удмуртия (удмуртский), Мари (марийский), Мордовия (эрзя и мокша), Коми-Пермяцкий округ (коми-пермяцкий), Ханты-Мансийский округ (хантыйский и мансийский). Кроме того, к этому миру относят себя финские народности, не имеющие своих национально-территориальных образований, например, тверские карелы, вепсы и ингерманландцы (финны-инкери), а также марийские и мордовские диаспоры, живущие на территориях Пермской, Нижегородской, Пензенской областей, республик Татария и Башкирия. За рубежом это — финские и саамские диаспоры Норвегии и Швеции, венгерские общины Румынии и Словакии. Самодийская ветвь уральской семьи, представленная ненцами, энцами и другими малочисленными и очень малочисленными народностями Севера, находится на особом положении, и отдельные ее представители, отдельные языковеды и политики иногда относят ее к финноугорскому миру, а иногда помещают особняком.
Если взглянуть на географию этой общности, то перед взором предстает сколь внушительное, столь и рваное пространство, наиболее плотно заполненное в труднодоступных районах, удаленных от транспортных артерий и административных центров. Исключение составляют центры Венгрии, Финляндии и теперь уже Эстонии. Происхождение этого исключения мы обсудим позднее.
Несмотря на разницу языков, бытовой культуры, политического устройства жизни, территориальную разобщенность и прочие различия, можно говорить о медленном, но планомерно-целеустремленном развитии финноугорского мира. Кроме общих корней наиболее употребляемых слов его объединяют культурные и ментальные совпадения, общность мышления, сходство взглядов на жизнь, что в конечном счете рождает общность судеб, хронологические совпадения этапов развития — одну историю на всех.
Сегодня заметна тенденция к усилению политического веса финноугорского мира, к его перемещению с политических задворок на центр сцены. Происходит это в основном за счет роста политической культуры и национального самосознания финноугорских народов. Эти процессы, в свою очередь, связаны с процессами глобализации — с укреплением хозяйственных, политических, культурных связей, которые, осуществляясь, высвечивают идентичность финноугров, ранее скрытую территориально и коммуникативно.
На мой взгляд, осознание неожиданно раскрывшейся идентичности — это самое важное, что сейчас происходит в финноугорском мире. Этот феномен напрямую связан с другим феноменом прошлых веков — феноменом ухода.
При всем при том, что на обширных европейских пространствах и по сей день сохраняется финноугорская топонимия, сами финноугорские народности проживают ныне на наиболее неудобных для жизни человека территориях. Конечно, все относительно, но, каковы бы ни были климатические и хозяйственные условия в пределах одного региона, более удачные в смысле плодородия и торговли его территории, как правило, заняты не финноугорским населением. Можно говорить о том, что оно на протяжении многих веков отступало и уступало свои территории, чтобы сохранить идентичность, уходило от ассимиляции более сильными культурами и народами — германскими, тюркскими и славянскими. Однако можно предложить и другой вариант объяснения этого феномена.
Финноугорское население не было ассимилировано лишь по той причине, что считалось “ненужными” людьми, жившими на “ненужных” территориях, или, говоря иными словами, на землях, не представлявших ценности с точки зрения государственного и национального строительства, военной, торговой и продовольственной безопасности. Так или иначе, эти территории и их население долгое время не были втянуты в общую жизнь государств..
Многие черты национального характера, ментальности финноугров происходят от жизни в закрытом социуме, ориентированном во внутрь себя. Во всех финноугорских культурах от “Я” до “Мы” — большое расстояние, а от “Мы” до “Они” — просто космические пространства.
Возвращаясь к процессам глобализации, следует напомнить, что они начались не сегодня (сейчас они лишь окончательно оформились), а во второй половине века девятнадцатого и были реакцией на развитие средств транспорта, связи, массовой информации, а также военной техники. Девятнадцатый век — время образования большого количества независимых государств, чья независимость стала возможной и нужной именно потому, что ее необходимость стали ощущать жители империй — их вскрывшаяся локальная идентичность, особость стала страдать от столкновения с другими культурами и образами жизни и мышления. Ведь жажда независимости — это не жажда власти, а в первую очередь потребность в защите от постороннего вмешательства. Выделившийся социум всегда начинает с возведения внешних барьеров, границ, таможенных постов и карантинных зон. Одновременно военная техника дала возможность защищать эти границы малым количеством защитников, а средства связи и информации — представлять себя миру на должном уровне. Независимость малых государств стала технологически возможной.
Вторая волна глобализации, а именно — слияние независимых государств в крупные военно-политические, финансово-торговые и производственные альянсы стала возможной только после завершения первой. Причем основными последствиями первой стало формирование национальных культур и политических систем. И если сейчас, в высшей точке подъема второй волны, идет построение единой финансовой системы, то не может быть и речи о едином языке, базовой культуре и т.п. Налицо обратный процесс реанимации народных традиций и забытых языков (например, гэльского в Великобритании), интенсивного развития национальных культур.
Россия — особенная страна, необычайно продвинутая в духовном и хронически, уже который век, отстающая в технологическом развитии.
Россия — сложная, пестрая и оттого очень устойчивая система обществ, живущих в разных климатических условиях, на разных ступенях социального развития, на разных уровнях жизнеобеспечения и по разным принципам.
В России говорят на русском, но думают на разных языках.
Глобализация мало затронула Россию в силу ее технологического отставания. Хотя в свое время, столкнувшись с европейским вариантом глобализации, Россия опустила железный занавес, чтобы оградить им свою политическую идентичность и свой модернизационный рывок. Так было до последнего времени.
Сейчас, когда европейские страны переживают вторую волну глобализации, Россия переживает первую. Это означает, что многие социальные общности, имеющие локальные, конфессиональные и этнические особенности, жившие до самого последнего времени исключительно замкнуто, испытывают активное вмешательство, хозяйственное, информационное, культурное, со стороны акторов мирового хозяйственного процесса. Под напором этого вторжения, не готовые ни к участию в нем, ни к защите от него, они лихорадочно ищут основу для консолидации, для сохранения прежних форм жизни. Как правило, такой основой становятся культурно-языковая среда, этничность, локальная идентификация.
У финноугров в силу традиций воспитания велика способность к учению, переимчивости, что обусловило высокий уровень образованности в их среде. Одновременно с этим у них высока степень уважения к властным институтам и юридическим нормам. Все вышеперечисленные факторы в совокупности обусловили высокий уровень политической активности финноугорских народов, их тяготение к собственному государственному строительству.
Три молодых (их возраст — менее века) финноугорских государства — Финляндия, Венгрия и Эстония — являются флагманами этого процесса, и все остальные финские народности невольно, а все чаще и чаще по доброй воле примеряют на себя историю становления их государственности и их успехи.
Особенно искушающим для жителей финноугорских регионов Российской Федерации является пример Финляндии, чьей независимости менее века, однако уровень жизни в этой стране сейчас на порядок выше, нежели в России. Век назад такого разрыва не было, более того, некоторые финноугорские регионы России превосходили отдельные, например, северо-восточные районы Финляндии по уровню жизни.
Пример Эстонии и привлекает и пугает одновременно. Эстония, безусловно, сделала успехи в экономике, политике, государственном строительстве, но тем не менее оказалась не способна решить проблемы защиты национальной культуры и языка. Английский язык вытесняет эстонский с такой скоростью, которая и не снилась русскому. Прибавились проблемы национальной гордости, духа нации. Эстония превращается в задворки Европы. К тому же не решены проблемы прав человека, проблемы русскоязычной диаспоры — их слишком много для того, чтобы эстонский путь был очень привлекателен.
Венгрия — страна прежде всего европейская, потом балканская, потом финноугорская (но все-таки более тюркская, чем угорская). Однако и она дает пример становления собственной государственности, отделения от империи, и даже двукратный — сначала от Австро-Венгрии, а потом от восточного блока СССР. Венгры первыми из стран, попавших в зону влияния СССР после Второй мировой войны (на двенадцать лет ранее “пражской весны”), в 1956 году заявили о своем несогласии с политическим давлением Советского Союза и с оружием в руках защищали свои политические права. Факт непопулярный в России, очевидно, по причине больших жертв и разрушений в Будапеште. Но именно по этой причине венгерский пример самый непривлекательный из трех для определяющихся финно-угров.
Возвращаясь к теме определения, к теме ответа на вызов глобализации, моделируя варианты будущего, надо сказать, что небольшим народам предстоит либо раствориться, потеряв большую часть своей культуры и переведя остатки языка в разряд диалектизмов, либо принять контрмеры.
Ничем другим, как этими самыми мерами, нельзя объяснить подъем национального самосознания и национальных движений финноугорских народов России. Любой нормальный человек не может “доживать” свою жизнь, не может позволить себе принадлежать к народу, чье существование есть некий архаизм, смесь экзотики с фольклористикой, не может говорить на языке, который должен исчезнуть в ближайшем будущем, не хочет развивать культуру, которую будет некому за ненужностью передать. Все это выше психических возможностей человека. Именно в этом причины крайне высокого уровня самоубийств на душу населения у финноугорских народов, именно от этого зависит (не снимая провоцирующего момента генетической предрасположенности) высокий уровень алкоголизации. Финноугры всегда были слегка маргинальны (чего стоит финское кредо в отношениях с Россией конца XIX — начала XX века “не служить и не платить”), но сейчас это особенно сильно проявляется, более всего в сельских районах. Население достаточно больших территорий живет почти натуральным хозяйством, надеется только на себя или уже ни на что не надеется и просто пьет, с детского возраста.
В последнее время идут дискуссии относительно того, что все-таки является пусковым моментом народных волнений — “обострение нужд и бедствий выше обычного” или же неожиданный спад после быстрого роста благосостояния. Возможна еще одна гипотеза — эпицентром народных бунтов являются маргинализованные слои общества, находящиеся на разном уровне благосостояния, которые, распространяя вокруг себя социальные цунами, путем потрясений общества улучшают свое социальное положение.
Маргинализация финнов, как и весьма сильная маргинализация эстонцев начала ХХ века, была преодолена с помощью творческой интеллигенции на энергии всплеска национального самосознания.
Аналогии напрашиваются, и они пугают. Причем настолько, что тема самоопределения практически не обсуждается, но страстно обдумывается, лелеется как тайная, но заветная мечта. Запретный плод сладок, а этот плод более чем запретен. Еще живы дети погибших в 30-х годах политических деятелей и первых интеллигентов, широко обсуждавших эти темы. Еще живы люди, имевшие большие неприятности за разговоры на эти темы в 70-х. Жив страх. Он усиливает катастрофическую пропасть между “Мы” и “Они”, где “Мы” — несчастные, обделенные, обкраденные, но в целом замечательные, а “Они” — сытые, благополучные, укравшие и недостойные. Такое восприятие социальной действительности не может вести и не приведет к социальному миру. Больные темы надо проговаривать, проблемы решать.
В самом сложном положении оказывается Россия как единое государство. Она не может позволить кромсать свою территорию на разнородные политические куски именно в тот момент, когда она сама в ответ на те же самые вызовы должна ответить внутренней консолидацией. Однако она может позволить себе обсуждать проблемы на научном уровне, выявлять их реальные границы, и более всего она может позволить себе находить неординарные, неожиданные решения, использовать тот самый гибкий народный ум, которым она так сильна и который есть основа всех ее достижений.
В противном случае за нее это сделают другие. Яркий пример подобного положения дел — ситуация в Республике Марий-Эл. Неудачные лозунги управления республикой (не берусь судить об удачности самого управления) породили малоприятную ситуацию разделения мнений по этническому признаку. Российская пресса эту неудобную тему замалчивала и тем самым отдала ее на откуп иностранным, в частности, финским комментаторам. Неудачный ответ президента Л.Маркелова финской газете в конечном счете породил вотум недоверия власти съезда марийского народа. Дальше — больше, изучать ситуацию в республике, производить социологические замеры (и, соответственно, широко комментировать ситуацию в нужную заказчику политическую сторону) будет Институт Гэллапа. Можно спрогнозировать, что результаты исследования будут использованы по их политическому назначению — уличению российской власти в нарушении прав человека, что необходимо многим политическим, а больше всего финансовым структурам как подножка России в ее беге за экономическим развитием.
Между тем для выработки рационального, приемлемого, конструктивного и перспективного решения необходимы тщательно продуманные и оригинальные исследования, которые ответят в том числе на такие странные для не погруженного в местную ситуацию исследователя вопросы, как, например, почему слияние дирекций и бухгалтерий двух театров в Марий-Эл было воспринято марийской интеллигенцией как точечный удар по марийской культуре и имело резонанс на порядок больший, чем того ожидали люди, принимавшие это решение. Почему многие финноугры предпочитают быть безработными, нежели работать на промышленных предприятиях. Почему при высоком уровне обучаемости, интеллектуального развития и бытовой культуры они удивительно плохо (за исключением небольшого процента, который делает это блестяще) вписываются в современное общество. И многие другие удивительные “почему”.
Однако стратегической целью исследований должна стать выработка варианта положительного развития России. Очевидно, совершенно нового варианта, не реанимирующего устаревший государственный унитаризм и не культивирующего извращенно-изысканную демократию, а открывающего новый стиль государственного строительства, основанный на умении смотреть и видеть, и принимать решения с точки зрения адекватного восприятия ситуации и элементарного здравого смысла. Стиль, основанный на запросах самого населения страны, потому что любой другой будет требовать больших усилий и больших денег для проведения в жизнь властных решений, он будет водой, принесенной в колодец, а такая вода, как гласит финская пословица, долго в колодце не держится.