Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2004
* * * Свой путь земной пройдя, так трети на две, я понял: возраст мало чему учит, и наблюдать я перестану вряд ли себя со стороны. Так даже лучше. Чревовещатель с говорящей куклой по кличке Марк. В очках огни мелькают. И пробегает судорога в буквах, когда в них смысл внезапно оживает. В конце концов, речь сводится к стремленью произнести, сберечь всё то, что хрупко. А я останусь лишь вместоименьем в начале текста всех своих поступков. Апр. 11—12, 2000 * * * Итак, итог — не подводить итоги. Но продолжать обрывки фраз плести. И вслушиваться в них. До глухоты. До вспышки смысла. Чтоб потом, в дороге свести концы с концами. Завязать их. как узел брачный. И — не продохнуть. Да мозг упрямый норовит взбрыкнуть и выскочить из сбруи обязательств. Так запрягай, поедем по стихи. В открытый храм, где правят литургию иголкой каждой сосны голубые — замаливают все твои грехи. Войди в молитву, и дремучий лес в шуршание великих крон поднимет. Раскинув руки, повторяй за ними: Я часть его. И я уже воскрес. В меня — насквозь — струится ливень звёздный. И грязь, налипшую за долгие года, смывает он. До Страшного Суда ещё есть время. Ничего не поздно. Авг. 2000 * * * В зале маленьком душно. Всю ночь напролёт по экрану плывут мимолётные кадры: на подушке воздушной летит пароход через Лету-Неву мимо Летнего сада. Лопотанье мотора и жалобы-всплески, словно лепет молитвы. Летит над Невой пароходик-заморыш, облепленный блеском — лепоты позабытой осколок живой. 15 мая 2001 Зеркало Заднего Вида Бросая на ветер чужие слова, в коробке, лоснящейся чёрным стеклом, плывёт над асфальтом твоя голова, зеленая масса течёт в окоём. День, смазанный скоростью. Густо, подряд деревья скользят сквозь стекло лобовое, а в зеркале заднего вида квадрат из жизни недавней висит над тобою. В нём чья-то машина, как мокрая мышь, сидит, уменьшаясь в тени тополей, и красное крошево крашеных крыш плывёт сквозь застывшую зелень полей. Колёс перестук отдаётся в груди. А ты всё бормочешь, рифмуя обиды. Петляет твой жизненный путь впереди. И стих — словно зеркало заднего вида. Авг. 01 * * * На склоне лет, на склоне лета ты сам ответ. И все приметы прожитых лет как пятна света, как длинный след, висящий где-то в кромешной тьме... Там в жизни прежней дом на холме плывёт неспешно, как стих в псалме, во тьме кромешной... Там мох, как мех разбухший, нежно укутал рухлядь, и мамин смех блуждает в кухне в кромешной тьме... Там ветер стонет, сводя с ума синклит вороний. И вниз с холма старик по склону идёт кряхтя, и с ним ребёнок. Идут впотьмах два человека: тот, кем был я назад полвека, и тот, кем стать придётся мне лет через пять в другой стране. Крик воронья блуждает в кронах. А двое я идут по склону. И дождь струится по ним ручьями. Смывает лица. Смывает память. Февр.—март, 2002 Еще одна зима… Ещё одна зима пришла по мою душу, еще раз все кругом затянет белизной... Опять лежать впотьмах, закрыв глаза, и слушать ликующий псалом метели за стеной. И плыть над мостовой сквозь голоса органа всех водосточных труб — промёрзших, длинных снов. Их рой над головой мерцает покаянно, и льются звёзды в глубь заснеженных дворов. Тугой свисток внизу истошный, истеричный, как бабий крик: «Пустии», усиленный стократ. В невидимом лесу пустая электричка, сошедшая с пути, несется наугад. За городом дома под простынёю снега торчат, как позвонки на согнутой спине... А я плыву впотьмах между землей и небом, сжимаю кулаки и бормочу во сне: «еще одна зима...» * * * Расстелив на крыше тень тучи войлочной, сечёт ветер розгами антенн небо нежное. Со стен синева, как кровь, течёт. Строй кирпичных труб притих, и от страха чёрный газ валит из стволов пустых. А напротив хитрый стих (тот, что пишется сейчас), весь бессмертный, как Кошей, ум свой вперивши в стекло, втуне, всуе и вотще постигает ритм вещей. В черепной коробке Зло загорелось. Стих стоит, опираясь на протез. И такой у него вид, словно он руководит экзекуцией небес. 28 ноябр. 2002 * * * Крупою типографского петита я был засыпан. Только голова торчала, но мелькали деловито отростки белых пальцев в рукавах. Метафор механизм лентопротяжный скрипел слогами, что-то порождал дымящееся правдою сермяжной... И плыли сквозь разбухший терминал, как стая рыб, светящиеся фразы. А я переживал их и, хрипя, анапестом выстукивал в экстазе на клавишах компьютерных себя. Встреча Там, где памятник Ироду раньше стоял в ледниково-советский период застоя возле «Детского Мира» над главной тюрьмою, а теперь черной тумбой торчит пьедестал, снова встретились мы у последней черты в эту ночь, за которою не было завтра, уцелевшие чудом как два динозавра. В новом «Здравствуй!» твоём было слышно «Прости». И мохнатое дерево из тишины, набухая, росло на глазах между нами, обхватило за плечи живыми ветвями... наши головы в листьях почти не видны. И уже не понять, для кого листопад, пьедестал и тюрьма, и невидимый Ирод... Для кого мы стоим возле «Детского Мира» у последней черты — и молчим наугад… Воспоминание о Старости Неспешно размышляя о судьбе, о том, что слов становится все меньше, сидеть у дома и смотреть на женщин, и улыбаться ласково себе. В моем подъезде каблуки стучат по ксилофону лестничных ступеней. И проступают нити из дождя над крышею, в небесном гобелене. Ползёт громада тучи как утюг, разглаживая складки синей ткани, и с края тучи сыплется сиянье, высвечивая улицу вокруг... Фонтан голов из скважины метро, переливаясь лицами, сочится по мостовой, покрытой серебром промокшей пыли. И щебечут птицы. ……………………………………………. я поджидаю, с кем бы поделиться хотя бы малой толикой добра.