Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2004
Название книги очерков Надежды Кожевниковой “Сосед по Лаврухе” (издательство “Аграф”) многозначно.
Лавруха — это фамильярное, почти амикошонское, прозвище известного писательского дома в столичном Лаврушенском переулке, где прошла значительная часть жизни автора сборника.
Этот “серый, мрачный, девятиэтажный” вырос в те же сталинские времена, что и знаменитый дом на набережной, описанный Юрием Трифоновым, и для многих своих обитателей стал столь же роковым. “Там и травились, и вешались, и выбрасывались из окон, — пишет Кожевникова. — И уж, наверно, все поголовно знали и ждали, когда ночью раздастся звонок в дверь”.
Некогда Трифонов озаглавил свой очерк об Александре Твардовском “Записки соседа”, и хоть он и впрямь жил на даче неподалеку от великого поэта, но истинный смысл этого названия — иной: соседство “во времени, в котором досталось жить”, — смысл, едва ли не запавший в память Кожевниковой и пустивший там уже свои, новые корешки.
Для нее многие, ранние годы на Лаврухе — “детство, и очень хотелось его сберечь в радужной, идиллической окраске”. Но чем дальше, тем пуще узнавалось, осознавалось нечто совсем иное: огромный, растревоженный муравейник различных человеческих судеб, драмы, взлеты и падения, таящиеся за вежливыми кивками и улыбками при случайных, а то и весьма продолжительных “контактах” друг с другом. Обнаружилось, что творческий дар “может расти, а может и съеживаться, как шагреневая кожа” (при всем внешнем благополучии или даже процветании его обладателя!).
Мало того, что с деталями, дотоле неизвестными, воскресают перед нами скорбные эпизоды биографий Бориса Пастернака, Юрия Олеши и других “великомучеников” минувшей эпохи, — оказывается, что и у такого счастливчика, баловня судьбы (а порой — вершителя судеб других), как отец автора Вадим Кожевников (один из руководителей Союза писателей, главный редактор известного журнала, лауреат Государственных премий, Герой Социалистического Труда и прочая, и прочая, и прочая), были свой тайный страх, своя боль, свой “компромат”: отец, бывший меньшевик, близкий Рыкову и Бухарину, который “замер — и уцелел”, живя на переделкинской даче, как под домашним аре-стом со своими томиками Плеханова, и… был выведен родным сыном в одной из книг в качестве “отрицательного” героя. Тоже, знаете ли, сюжетец!
В рассказе писательницы об этом не гремят громы небесные, чувствуется лишь печальная улыбка. И слава Богу! Очень уж горько сыты мы всякими отречениями от родителей и в былую, и в нынешнюю пору — равно как припаданием к стопам сменяющихся “вождей” и “сиятельных особ”.
В книге справедливо и едко, “памфлетно” охарактеризован один из последних случаев, когда весьма небезызвестный “прогрессивный” драматург переквалифицировался в истового и благостного составителя “жития” императорских особ.
Повествование Кожевниковой делается еще панорамнее, когда перед нами возникают судьбы выдающихся музыкантов и — реже — ученых, уже со своими триумфами и всемирной славой, гонениями и унижениями на родине, доводившими порой до самых отчаянных поступков. А ведь это еще “везунчики”! “Ну недооценили, так ведь не убили же”, — горько замечает автор, рассказывая про пианиста Льва Оборина. Ну, подумаешь — трижды “освобождали от работы” в Большом театре знаменитого дирижера Голованова; долго не выпу-скали за границу Леонида Когана, так и не позволили ему на заработанные деньги приобрести скрипку высшего класса. Дважды он по этому поводу безответно писал министру культуры и — как по чьему-то совету подсчитал — 170 раз пытался дозвониться этому Петру Великому, то бишь Петру Ниловичу Демичеву, сущему ничтожеству, позволявшему себе так обходиться даже не с “простыми смертными”! И вот — экая досадная случайность, — умер Коган прямо в поезде Москва—Ярославль, едучи на очередные гастроли… А как “распекали” Мравинского, Эмиля Гилельса (его, например, за то, что на первом конкурсе имени Чайковского, возглавляя жюри, не противостоял присуждению первой премии Вану Клиберну)!
Рассказывая о множестве таких и еще более драматических судеб, Надежда Кожевникова горячо пишет, что уничтожение этого “пласта” российской интеллигенции никогда не простится существовавшей системе.
Она думает даже, что “отечественная культура, гордиться которой мы привыкли перед миром и друг перед другом, закончилась. Не должно оставаться иллюзий, будто что-то удалось унаследовать”.
Но вот, рассказав о всех злоключениях Мравинского, вдова великого дирижера вспоминает, как он однажды сказал ей, что “не смог бы работать на Западе: там другой человеческий материал. Ведь наши люди эмоционально очень многогранны, как ни один другой народ”.
И пусть замечательный музыкант здесь несколько пристрастен к “своим”, но значит — чувствовал он сохраняющуюся даже в самые трудные времена почву отечественного искусства, соки, его питавшие и всё никак не иссякавшие!
Он-то, думается, не согласился бы с пусть самым искренним, но явно поспешным “отпеванием” российской культуры, которое вырвалось в светлой и горькой книге Надежды Кожевниковой.
Надежда Кожевникова. Сосед по Лаврухе: Воспоминания. — М.: Аграф, 2003.