Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2004
Рынок Семиречья Серпа коснеющий зазор, креста грузнеющий квазар, Пульс подзакатных пересверков... Якшаются — через базар — Мечеть и церковь. За слоем слой, за граном гран, по камушку растворена, В кровь синагога затворилась. Сровнялись веры, имена. Даль озарилась: Над прахом караванных троп, где разделенных воль и вер Урчал тягучий поединок, Восстал и всех троих поверг Могучий Рынок. И рек: «Пребудь ты трижды горд, будь трижды мудр, будь трижды храбр, Ты только одного достоин, Ты, гордый царь, ты, мудрый раб, Ты, темный воин. Гонцы враждующих стихий, клочки рассеянной волны, Подброшенные Океаном, Вы все уже поглощены Великим Паном. Разъятые на кровь и дух, отпавшие от мертвых стен, В ночь погруженного Египта, Вы разнесли по миру тлен От Манускрипта. Черновещание его, гул дряхлых гроз, проросших вниз, Вы вздули перед камнем смерти, Свой вечный страх, свой гуманизм Крепя на жертве. Под основанье кровь пролив, к чему тот поздний вздор нести И фарисействовать бесстыже, Что Храм на ней не возвести? Ведь возвели же! И, всепрощения взалкав, свои подробные грехи Туманным символом итожа, Слили в единые мехи Кровь многобожья. А Бога — именем Его — разъяли в человеке вы. Твердыней жертвуя Погоне, Бред воспаленной головы Сочли в законе. К чему ж, по сущностям разъяв трикрат Владыку одного, Клеймить тиранов исподлобья? Они лишь образы Его, Его подобья. Что ж, Господину своему пропевши славу на заре, Вослед проклятья слать Престолу? Когда един Господь Горе, Един — и долу. И — просияла благодать! — коренником впряжен в прогресс, Весь ужас Средиземноморья Пошел — сквозь жизнь — наперерез, Сквозь плоскогорья. И вновь из гроба вышел в мир гром, оглушающий сердца, И вот уже в крови дорога Во имя Сына и Отца, Во имя Бога. Склоняя к жертве тьмы рабов, благою вестью пощажен, Те муки принимая крестно, Он знал, что будет воскрешен. Что вам известно? Бездомный дух, нагая кровь!.. Не вы ль обрушили на плоть Самоубийственную травлю? Вас покарает не Господь. Я вас направлю. Блуждавшие в подвалах лет, ритм утерявшие миров, Вы твердь, вы землю истощили. Я, Рынок, вас привел под кров, А ну, взыщите! Не дух смирившихся обид, не кровь порушенных гордынь Сюда даруют возвращенье, На твердый путь, на круг святынь, Но — плоть общенья. Здесь, где так плавно — меж рядов — халаты льются и шелка, И млеет всласть хурма с инжиром, Где лоскутки праязыка Сшивают миром, Где рдеют полушалки в ряд дородных баб-нерастороп, Где не Матрена, так матрешка, Здесь княжит редька и укроп. Царит картошка. Здесь к узкой скрипочке порой старик в унынии прильнет, Пиликает сквозь гвалт и морок. Он, сединой тряхнув, рванет Свои «семь сорок»! И — вездесущ, косматовлас, безбрежным светом осиян, Разноязыкий люд связуя, Здесь бродит сам великий Пан, В даль указуя — Там плоть живого вещества, там тихий разума поток Хранят огни сторожевые, Там дремлет Север, там Восток, Они — живые. Там плоть и кровь, и мысль, и дух слились в единое, творя Преграду новому потопу... Ваш путь — не в мертвые моря, И не в Европу...» Умолк... В багровых небесах погаснул раскаленный шар. Трем звездам вечер отворили. И вновь они — через базар — Заговорили. О чем? Да все о том, о том, что всяк живой — живому брат... И в ночь впадал, цедя их речи, На Юго-Запад зрящий град — Брод Семиречья. * * * В себя или в лес мы уходим, поссорясь, Уходим по ягоды или по совесть? Что так равнодушно плечами пожалось?.. Идем по свободу, приходим по Жалость. Но словно в душе кариозная полость, Сквозь жалость тихонько въедается подлость Кружить, мелочась, на колесах турусясь… Стыдливым цветком распускается Трусость. Боязнь расставанья годами натмилась, Впаденья в тоску, в круговую немилость Приязни, которая так далека в нас… И трусость вылущивается в Деликатность. А там поязвим и про неорутинность, Впадая в мужающую необратимость Быть Богом семьи!.. (Уж не бес ли юлит в нас?) А зрелость сюжета и есть Бесконфликтность. Дидактика Я сразу не понял за дремой в метро, Откуда тревога ползла и тиранила. Я голову поднял. И сжалось нутро. В глаза мне смотрели глаза шестигранные. Глаза пацаненка. И черный наган. Стволом вороненым он душу прощупывал… Когда бы волчара, крутой уркаган Вот так ухмылялся и зенки прищуривал, Я понял бы все. Но дошкольник, щенок?.. А рядом папашка — башкой в детективчике, И сумка с игрушками тут же, у ног… Смешон мой надрыв, мой резон дидактический. Отличная копия. Та же фреза. Такая же выточка, клейма фирмовые. Простая игрушка… вот только глаза… Глаза-то, глаза, чем глаза отформованы? Он так безобиден, твой легкий наган, Что ты не заметишь за играми, ссорами, Как время наполнит пустой барабан Тяжелыми, медными зернами… Я мирно дремал. А тревога — ползла, Душила во сне чернотой, гарью душною… Попроще взглянуть: он не сделал мне зла. Но этот мальчишка глядел — из грядущего. Поэт 70-х Найдет такое вдруг затменье, Зевотой вывернет скулу… Пора разбрасывать каменья И разбазаривать хулу, Хохмить, совать в колеса палки, Друзей поумеряя прыть, Одной молоденькой нахалке, Рыдая, душу приткрыть, А там играть ее судьбою, Как детским мячиком, играть Такою чистою любовью, Что грех ее не замарать, И едкий дым от папиросы Пустить в огромные глаза, Чтоб в слезы канули вопросы И расставаний адреса, Кричать и биться истерично В чаду общаг, в бреду ночей, Что вздор все общее, все лично, И лично я уже ничей, И оправданье мне найдите Когда царьку или царю Во ослепляющем наитье «Не засти солнце!» — говорю. Но солнце застят… и повозку Угрюмо катишь под леса, И небо в синюю полоску Уже не так слепит глаза, И есть уже речам корректор, И верят люди за спиной, Что ты ничей, вполне конкретный, И трафаретно-номерной. Сомкнулся круг разъятых звеньев… Ты наконец-то строишь дом Из тех, раскиданных каменьев И вновь подобранных потом, И все, что стало в жизни личным — Обобществленные дела, И кулаком педагогичным На место вправлена скула. Грязь И когда, погpузнев, чеpнозем зашатался, как пьяный, захлюпал, И дождем пpотемнел гоpизонт, точно веки сужая кpая, Погpужаясь в икpу pазмозжившихся гpанул и скpупул, Веpх и низ — плоским pтом — веpх и низ пеpежевывая, — Вот уж тут, pасфасована в сотах, в щелях баснословного ада, Заспиpтована мифом, теpциной pассосана всласть, Поднялась Благодать — pасплылась, pастеклась виновато Чеpной лывой по теплой земле... и откpылась великая Гpязь. Так утpобно уpчали они, бессознанья могучие хляби, Жадно чавкая, pаспpостpаняя такой беспpедел, беспpосвет, Что Оpфеев позоp помpачился мычащей тоскою по бабе, По вползанию в зыбь, заpыванию в пах — позывным пpеисподней в ответ. И воспета ж, о Боже, она, — будто космос, глухая аpена, Где в пазы геpмошлема смеpдит, дышит кpовосмесительством стpасть Метаpобота, геpмафpодита, аллигатоpа, олигофpена, Вся pептильно кишащая эта, пузыpящаяся эта мpазь... Вот отсюда — теpпи! — pаспложается жизнь, вот ее подоснова, И пpедательством пахнет позыв плацентаpную тьму pастолкать, Подавить эpотический бpед, чад гнилого похмелья, и снова В недоноски пpобиться — сквозь гумус — и чахлое солнце лакать, И, бpезгливо отдеpнув плеву, сеpовиево веко, где слизни, И болотная зелень, и муть, еще pаз подсмотpеть, тоpопясь, Как две ласточки взмыли оттуда, две ясные искpы, две жизни, И одна оглянулась — так сладко, сладко млеет, воpочаясь, Гpязь. Картина Свет, толченный в черной ступе… На ступенях у скалы Он сидел тогда в раздумье У раздутой Им золы. Он подыскивал простые, Однозначные слова, До скупой земли пустыни Опуская рукава. Буквы бабочек с опаской Правя, опрощал в тоске Смысл, повисший пред оглаской На тончайшем волоске. Ни пергаментов, ни хартий... И ползла себе змея По пустыне, как по карте, Как по книге Бытия. И ложился длинный-длинный, Безмятежный след, деля Безраздельные долины: Тут — земля, и там — земля... Ржа рудых грунтов урана. Привкус каменных просфир. Крепость Торы. Кряж Корана. ...стронций, бьющий сквозь цифирь. * * * Точильщик забpедал к нам, как шаpманщик. Он наpаспев хозяек зазывал, С кpугов шеpшавых, бешеных, заманивающих Готовенькие ножички снимал. У-у, как завоpоженно, блаженно Тянулись мы в кипучий кpай двоpа, В сиянье сфеp, визжаще и скаженно Свеpгающих потоки сеpебpа!.. Он словно налегал плечом, pаскачивался, Яpил pемнями воющий станок, И новизной свеpкал, и повоpачивался, И все ж оттачивался тающий клинок. А он, мучитель, жpец огня, скиталец, Бpал лезвие и, к захлыни сеpдец, С шипеньем легким пpобовал о палец, И вот — вручал владельцу наконец!.. К обеду, испpосясь хозяек, в кухне Он доставал закуску не спеша. И пламенные диски гpустно тухли, В чужих пеpедних мpаками дыша. А он, касаясь взглядов воpоватых, Над поклоненьем детским хохотал И, уходя, из-под бpовей косматых В нас огненными взглядами метал. Паромщик Перевозчик погоды, паромщик в туманы… Где он, всплеск твоего весла? Уплыла твоя лодочка в дальние страны, Уплыла твоя белая, уплыла. Белый месяц заснежен, как мертвая рельса… А когда-то, бывало, студеной зимой Я весну брал за горло, с восточного рейса Прямо в солнце вломясь, в город юности мой. Я опять уезжал… я весну, как паромщик, Увозил за собою на север тех лет, Где вдоль тихой реки скрип уключин по рощам Разносился, бывало, за песнею вслед… Перевозчик, паромщик, ты слышишь ли эту Поднебесную, грустную песню винта? Это он меня носит по белому свету, Это он, как и ты… только песня не та…