Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2004
Глуховцев Всеволод Олегович (род. в 1965 г.), автор повести “Перевал Миллера” (в сб. “Фантастика-2002”, вып. III. М., АСТ) и романа “Бог сумерек” (в соавторстве с А.Самойловым). М., АСТ, 2002. Живет в Уфе. В “ДН” печатается впервые.
В ночь с субботы на воскресенье тяжкое несчастие ушибло Сашу Осинцева: издох его любимый кот Макар.
Этот Макар был яркий идивидуум. Здоровенный матерый котище, “виновник” множества кошачьих жизней, он был спутником почти всех Сашиных лет. Маленьким пушистиком подарила его сыну-первокласснику мама, Светлана Валерьевна, женщина прогрессивная, постоянно озабоченная развитием ребенка; в тот год ее осенила идея познакомить мальчика с миром животных, и она сначала выписала журнал “Юный натуралист”, а потом, решив, что одной теории мало, отправилась на толкучку и выбрала там самого очаровательного котеночка. Занятнее всего в этой истории было то, что даме и в голову не пришло спросить, кого она берет, кота или кошку; к счастью, оказался кот.
Так Макар стал полноправным членом семьи Осинцевых, где прожил долгий и счастливый век, насыщенный всем тем, чем полагается такому веку быть насыщенным: жрал за троих, спал сколько влезет, урчал, когда его гладили, колбасой висел у Саши на руках… дрался с котами, трепал кошек, ловил воробьев, просто так шлялся по чердакам. От сытости и комфорта вид имел самый что ни на есть царский, наверное, и сам это чувствовал: ходил важно, медленно, на хозяйских постелях лежал с таким видом, точно всем одолжение делал… А годы шли. Для Саши Земля набирала обороты, перенося его из детства в юность, для Макара же она вращалась все медленнее и медленнее… вот уж и никуда он не выходил из роскошной квартиры Осинцевых, больше лежал, дыхание его стало редким и заметным, старым легким не хватало воздуха, и они втягивали его длинными, прерывистыми вдохами.
— Совсем старенький стал наш Макарушка, — с грустью говорила мама Саше, студенту. — Ста-аренький, ста-а-аренький котик!.. — и холеной рукой нежно гладила тяжело вздымавшийся и опадавший серый лохматый бок, а Саша сочувственно кивал.
Незаметно кончилось лето. Оно всегда уходит незаметно: оглянуться не успеешь, как уже сентябрь на дворе. Он странный, весь из беспокойно-солнечного света и бескрайних небес, но теперь не хочется, чтобы уходил он, а он уходит, он темнеет с каждым днем, уходит в нарастающую облачность, в сырые ветра, в дождь. Дождь утром, днем и вечером, и ночью тоже: на улице никого, фонари, пустые ветви машут, как во сне… дождь, дождь, дождь, дождь.
В пятницу он вдруг прекратился. Но оставалось так же сыро; хлюпало, вздыхало, шелестело шинами по мокрому асфальту. Тянуло гнильцой палых листьев. Солнце плавало за пеленой.
В субботу было то же самое. Саша вернулся поздно с развеселой студенческой пирушки, попил чаю, лег спать, а когда проснулся, тишина стояла дома — точно ни одной живой души в квартире.
Саша вскочил — раздетый, в тапочках, бодро пошлепал через холл в мамину спальню, открыл дверь и очень удивился, увидев маму, в молчании стоящую посреди комнаты.
— Мам… — только и произнес он. — Ты что?
Помедлив, Светлана Валерьевна обратила к сыну печальное лицо.
— Умер наш Макарушка, — сказала она.
Саша часто-часто заморгал и открыл рот.
— Как?.. — пробормотал он.
И лишь сейчас увидел, что Макарова подстилка, его законное место за маминым гардеробом, накрыто чистой наволочкой. Такой белый холмик. Неожиданная, страшная неподвижность его потрясла Сашу. У него пересохло во рту.
И он не заметил, как в комнате появился отец.
Илья Иванович Осинцев, хозяин банка, он же президент, вообще-то полагал всякую живность в доме нарушением порядка, однако кота вынужден был терпеть и терпел много лет, ибо Светлана Валерьевна умела настоять на своем… Сейчас, однако, и он был тронут.
— Что, сыне… — промолвил негромко он, отчего “сыне” вздрогнул. Илья Иванович дружески положил руку ему на плечо. — Вот так. Се ля ви. Прощаешься сегодня ты с детством со своим. Ушло оно, брат, навсегда ушло сегодня от тебя.
Сашины глаза наполнились слезами, и задрожали губы.
— Да… — с трудом выдавил он. Сглотнул. — Да… — Развернулся и, пряча глаза, пошел в ванную.
Илья Иванович хмыкнул — впрочем, вполне понимающе:
— Переживает.
— Ну еще бы… Я и сама прослезилась.
— Н-да… — Банкир философически вздохнул. — Время течет, и мы с оным… Ладно, звякну своим оболтусам, пусть съездят, закопают где-нибудь.
Дежурный “Мерседес” с двумя охранниками постоянно был в готовности под домом, на минус первом этаже.
Илья Иванович взял трубку и отзвонился вниз на мобильник:
— Алло… Кто? А, Сергей… Кто с тобой? Игорь? Ну-ну… Слушай-ка, Сергей, вот что. Поднимись ко мне сейчас же, дело есть.
Когда Саша, умытый, бледный, с припухшими веками, вышел из ванной, Сергей уже был в прихожей, и Илья Иванович разъяснял ему задачу.
— Что, мам, — встрепенулся Саша, — отец пошлет их хоронить?
— Да, Сашенька… Вот коробка где-то у нас была хорошая, не могу найти. Как раз бы подошла… На лоджии разве?
И она отправилась на лоджию.
— Я тоже поеду, — подумав, объявил Саша.
Илья Иванович с Сергеем шли навстречу. Отец казался немного смущенным: неловко все-таки, чужой… Но у того лицо было совершенно бесстрастным, ни единой мысли, никакого чувства — профессионал.
— Папа, я тоже поеду, — повторил Саша.
— Конечно, поезжай, — согласился отец.
Балконная дверь стукнула, показалась мама с пластмассовым голубым ящиком.
— А! Вот и гроб Макарке отыскался — покойник он у нас по полному разряду… Александр, коли поедешь, так одевайся, что стоишь — ты не Аполлон.
Саша спохватился и побежал к себе, а выйдя одетый, увидел, что невозмутимый Сергей ждет его на выходе с ящиком под мышкой.
— Ну что же ты? — напустился Илья Иванович. — Ведь ждут тебя давно!
— А я готов… — Саша протиснулся в прихожую, быстро обулся, накинул
плащ. — Готов, — еще раз сказал он.
Родители стояли рядышком друг с другом, провожали. Мама всхлипнула:
— Ну, Макарушка, прощай, милый… покидаешь ты нас..
А отец занервничал, заторопился:
— Ну все, все, хватит, давайте, давайте… — и сунулся сам открывать, создал сумятицу, а Светлана Валерьевна хлюпала и причитала.
Наконец вышли, Саша впереди, Сергей за ним. Лифт вызывать не стали, спустились так. Саша не любил гаража: вечно там полутемно, враждебно, шаги отдавались гулко, как в плохих гангстерских фильмах. Он нахмурился, невольно зашагал быстрей, и Сергей позади прибавил шаг, хотя никакой нужды в том не было. Но — школа. Охраняемый объект должен быть на расстоянии вытянутой руки.
Темно-синий “Мерс” сам тронулся навстречу им, бесшумно — Игорь тоже был вышколен, как ротвейлер. И машину он остановил с точностью до сантиметра, так что молодой хозяин оказался у ручки задней двери, а напарник — у передней. Саша поскорее нырнул в салон, пробрался в дальний угол, поднял воротник плаща, нахохлился. Сергей, не выпуская ящика, уверенно опустился на переднее сиденье. Как они с Игорем общались — шут их знает, телепатия, что ли?.. Ни словом не обменялись они, ни звуком никаким — а лимузин рванул к выезду, коротко брызнул дальним светом фар, и сторож в будке замельтешил, загодя торопясь поднять ворота. “Мерседес”, не сбавляя хода, вырвался на простор.
Весь город был точно пропитан мелкой, нудной изморосью. Она мгновенно зарябила лобовое стекло, и Игорь вынужден был включить дворники. От нее жались под навесами остановок редкие пассажиры. Машина пролетала мимо них почти мгновенно, но Саша с некоторым интересом смотрел в их сторону: они казались ему тусклыми, все на одно лицо, даже без лиц, и он ощущал приятную разницу: они —на сырой улице, суетные, промокшие; и он — в комфортабельном авто, с охраной и обслугой.
Правда, один в присутствии охраны Саша чувствовал себя как-то не так. Бодигарды все время молчали как неживые, и в этой немоте Саше подозревалась пролетарская насмешка над ним, неженкой и белоручкой… А может быть, вовсе и нет, а просто — о чем говорить? Но Саша разгадать безмолвие не мог, мучился, а самому заговорить было невмоготу. И он молчал. И те оба молчали. Так и ехали.
Вскоре город кончился. За грязными стеклами замелькали поля и посадки аэропортовской трассы. Саше они все казались одинаковы, но Сергей вдруг сказал:
— Тут поверни, — и Игорь повернул направо.
Машину сразу же грубовато тряхнуло на битом асфальте.
Миновав больше середины лесополосы, свернули вновь вправо, осторожно проехали по раскатанной щебенке метров двадцать. Дорога, прорезая посадку, убегала дальше, через поле, в сторону лесных холмов, но добегала ли она до них, неведомо — она терялась в поле, голом и раскисшем от дождей.
— Здесь? — спросил Саша безжизненно.
— Здесь, — проронил Сергей и открыл дверцу. Плечом толкнул свою и Игорь.
Саша тоже вышел.
Повозившись в багажнике, Игорь вынул оттуда лопату, вернее, заступ: отличное немецкое изделие из золингенской стали. И он с лопатой, Сергей с ящиком зашагали в глубь посадки…
Саша же помедлил. Постоял, посмотрел в сумеречную, меж темной землей и низкими облаками даль, вдохнул поглубже ядреный, не городской воздух. “Пахнет-то!.. Детство… Прошлое!..” — просквозила в нем неясная мысль, он еше вздохнул, повернулся и вприбежку пустился догонять своих.
Примерно посередке между двух осин Игорь установил, взяв у Сергея, ящик, штыком заступа очертил вокруг прямоугольник.
— Хватай усопшего, — хмуро скомандовал он и, когда Сергей забрал, принялся орудовать так ловко и умело, точно всю жизнь только и делал, что могилы копал.
Сергей с Сашей, не сговариваясь, улыбнулись — и оба заметили это. Сергей озорно подмигнул, Саша в ответ осклабился во весь рот, едва сдержался, чтоб не рассмеяться, отвернулся поспешно. Поднял голову, увидел, как покачиваются
ветви — осиновый невод в неровном облачном течении… и радостно, с небывалой силой ощутил, что он-то жив, что непогоды мира не касаются его — он почти содрогнулся, и точно пелена упала с глаз: жизнь стала ясной и простой на много лет вперед, ветер холодно дохнул в лицо, и двое парней рядом сразу перестали быть охранниками, всего-навсего Сергей и Игорь — обычные славные ребята.
“А не махнуть ли к Ольге?..” — подумал Саша, и мысль эта очень понравилась ему. Он прижмурился сладковато, губы сами собой выпятились, он как-то особенно мурлыкнул. Нет, а ведь верно, жить-то хорошо! Жить — хорошо… Черт побери, бывают и поэты правы. Пусть детство кончилось, пускай ушло сегодня навсегда, но жизнь-то не ушла!.. Наоборот, все только начинается.
“Все только начинается!” — говорил Саша себе, когда ехали домой. И смотрел на мелькающую хмарь новыми, счастливыми и жадными глазами. Хотелось улыбаться — просто так, без всякой новости. “Все впереди!.. — радовался он. И тут же: — Вот
приеду — и сразу же к Ольге закачусь”.
Он расположился думать об Ольге, о ее благосклонности к нему. “Почему она со мной?..” — с приятностью вопрошал он и не искал ответа. Рисовал ее в памяти: стройную, ладную, белокурую. Повторял имя ее, повторял и повторял, смакуя нежный звук “ль”… Смежил веки, откинул голову назад. Ольга… Олльгаа… Оллльььгааа…..
Губы беззвучно двигались.
И не заметил, как приехали. Игорь резко просигналил — Саша открыл глаза, увидел знакомые ворота. Игорь давнул гудок вторично, с раздражением.
— Спит, шляпа, — ругнулся он.
Ворота дернулись, шумно поползли вверх.
— Лапти тебе плести, секьюрити! — сердито крикнул Игорь, проезжая.
“Секьюрити” лишь виновато кланялся, едва не в пояс: телохранителю полслова стоит сказать кому надо — и вылетишь с работы пулей.
Саша поднялся домой.
— Ну как? — встретила его мама.
— Да нормально… — Он пожал плечами.
— Салюта над могилой не было? — сострил Илья Иванович.
— Да будет тебе, Илья, — с досадой сказала Светлана Валерьевна. — Юмор же у тебя!
— А что?! У моих орлов “стечкины” у всех — как шарахнули бы залпом…
Саша разулся и быстро прошмыгнул к себе. Взял деньги, не считая, сунул в карман брюк. Подумал. Тряхнул головой и пошел.
Отец с матерью сидели в столовой, негромко о чем-то беседуя. Когда Саша явился, они замолчали.
— Пап, — сказал Саша. — Дай мне Игоря на полчаса… нет, даже минут на двадцать.
Отец неуловимо изменился в лице — так, что никто ничего не заметил.
— Зачем? — вкрадчиво спросил он.
— Да надо мне, — ответил Саша развязно. — Смотаться тут, недалеко… Он меня только подвезет, а обратно я уж сам доберусь.
— Ну, раз недалеко… зачем тебе машина? — невинно удивился Илья Иванович и взглядом погасил Светлану Валерьевну, чего Саша опять не заметил. — Вот, общественный транспорт, пожалуйста… к твоим услугам…
В Сашиной памяти мелькнули давешние пассажиры на остановках. Бр-р… подумал он. Ладно, поймаю тачку.
— А-а… А что, в самом деле… — Он постарался улыбнуться пошире. — Что-то мне не пришло в голову… Конечно.
— Конечно, — сдержанно подтвердил отец.
Он и мама молчали, слушая, как сын возится в прихожей. Потом дверь распахнулась, хлопнула, пискнул электронный замок.
Илья Иванович выразительно кивнул в сторону двери.
— Видала? К этой поперся.
Светлана Валерьевна сделала плавный примирительный взмах рукой.
— Пусть идет. Расстроился сегодня. Пусть развеется.
— Развеется… — передразнил отец. — Развеется он! Доразвевается… Явится вот с ней под ручку: здравствуй, мама, я женюсь. Что будешь делать?
— Не явится, — уверенно ответила ему жена. — Не явится. Она особа не глупая, знает, что к чему. Здесь ей не быть — она это прекрасно понимает. Пользуется, сколько может… ну что ж, кто ее может осудить? А сюда — нет, не придет, поверь мне.
Илья Иванович сдвинул брови.
— Сюда не придет — прекрасно; но где гарантия, что наш пентюх не втюрится в нее?
— Ах, Илья! — Светлана Валерьевна рассмеялась. — Ну нельзя же так плохо знать своего сына!
Брови сразу раскинулись.
— Хо! Скажите пожалуйста, госпожа психолог!..
И хотел добавить еще что-то ядовитое, но супругу его переговорить было трудно:
— Не спорь, не спорь, Илья Иваныч! Пусть ходит мальчик. Я говорю — пусть ходит. Все лучше, нежели бы он с друзьями по притонам начал шляться. А так и кое-что узнает, и не подцепит ничего. Ты как хочешь, а я — за.
Илья Иванович только плюнул мысленно, махнул рукой, встал и пошел в свой кабинет.
— Мальчик… — ворчал он на ходу. — Работать — мальчик, а е..ться — взрослый, да?..
А Саша тем временем катил в такси. Подумал было: позвонить?.. Но не стал и сам не знал, почему. И до дому ее не доехал немного, полквартала.
— Отсюда пешком дойду, — сообщил он водителю и только потом сообразил, что тому-то плевать, где останавливать, где высаживать… Усмехнулся этому.
Он прошелся по пустым дворам, насыщенным терпким запахом замоченного в холоде палого листа. С удовольствием, глубоко дышал, расправил плечи. Ноги пошли ходко, упруго, взгляд уверенно охватил все: небо, дома, полупустые ветви — полмира сразу. “Плачь, осень! — вдохновенно воскликнул он про себя. — Плачь!..” Начал придумывать рифму в продолжение, но не придумал. Бросил это дело, пошел просто так, уже ни о чем не думая. И так, ни дать ни взять, поэт: руки в карманах плаща, воротник поднят, длинный шарф небрежно закручен вокруг шеи, лицо просветленное, взор ясный.
Войдя в подъезд, поморщился брезгливо: кошками воняло. Быстро взбежал на четвертый этаж, надавил на звонок…
И тишина.
Саша очень огорчился. “Может, спит?..” — с надеждой подумал он и надавил еще.
Нет.
Саша стоял у двери дольше, чем обычно стоят люди, не заставшие хозяев дома. Потом вздохнул, тоскливо оглядел нечистый потолок, лохмотья паутины. Ощутил, что романтические его крылья съежились, скукожились… Даже, наверно, отвалились.
Тут за спиной щелкнул замок.
Невольно он оборотился: напротив распахнулась дверь и предъявила жизнерадостную небритую личность в замызганной болонье. Личность позвякивала — Саша недоуменно нахмурился, но тут же увидал, что звон издает брезентовая сумка.
“Бутылки”, — догадался Саша.
Личность осклабилась, обдав его сложным букетом сивушных ароматов.
— Че? К Ольке, что ли? — И указала взглядом через площадку.
Секунду Саша колебался — вступать в контакт или нет.
— Да, — наконец суховато отозвался он.
Бутылки брякнули шибче: личность проворно перекинула сумку из руки в руку и захлопнула за собой дверь.
— Ну, это ты чего-то поспешил, брат. Она, видать, еще с ночной смены не вернулась.
Саша опешил.
— Что?.. Какая ночная смена, что за вздор?
Личность быстро обежала молодого человека круглыми охальными глазами. Вдруг подмигнула фамильярно, видимо, поняв, с кем имеет дело.
— Курить есть?
— Н-нет… Я не курю.
— Нет? Ну нет так нет. Какая смена, спрашиваешь? А ты чего, не знаешь, кем она работает?
Саша стал чувствовать, что что-то здесь не то, в вопросе этом… да вообще в разговоре этом всем.
— Ну, отчего же не знаю, — произнес он неуверенно. — В банке… Кассиром в обменном пункте…
Личность смотрела с любопытством — и Саша отчетливо увидел, как промелькнула бесовская искорка в порочных темных глазах.
— Не… ты че, и впрямь не знаешь?
“Да ты, видать, совсем дурак”, — прочитал Саша на скверной роже. И это задело его. Он выпрямился — а до того стоял ссутулясь.
— Я не знаю, о чем вы говорите, — сказал он холодно. — Какие-то намеки…
— Намеки? Ну ладно, брат, могу не намеками. Ты к ней зачем ходишь?
— То есть как зачем? — надменно не понял Саша. — Что за вопрос! Это ведь не ваши проблемы…
— Не мои, не мои, — успокоил незнакомец. — Просто вот: зачем ты к ней ходишь, тем она и работает… в свободное от обменного пункта время. Теперь усек?
Сказать, что Саша потерял дар речи, — не сказать, значит, ничего. Слова паршивца выскочили перед ним, как проститутка на обочине бульвара, кривляясь нагло, издевательски. Поганый мужичонка так легко, походя плюнул в самое нутро его души — душа как будто вскрикнула и залилась безмолвными слезами.
— Да хрен с ней, — видя Сашино лицо, утешил его по-своему просветитель. — Ты че, расстроился, что ль?.. Тьфу! Бабье, оно все такое.
— Вы… — Голос Саши пресекся, он сглотнул. — Вы почему… А почему я должен вам верить, собственно? Вы что, из полиции нравов?
Тот только ухмыльнулся саркастически.
— Ты ей деньги давал?
И вновь плевок попал в десятку. Саша растерялся.
Он давал деньги Ольге. Каждый раз. Но он совсем не думал, что платит ей за часы, проведенные в постели. Он вовсе не платил, это было так, дружеские подарки!..
— Я не платил… я дарил, да, но это же не плата…
— А! Ну, значит, и другие тоже дарят.
Далеко внизу бухнула входная дверь. Абориген нагнул кудлатую голову, стараясь разглядеть в просвете меж перил, кто идет. Разглядел.
— А! — радостно повторил он. — Легка на помине твоя краля. Долго жить будет… Ну ладно, пошел я… Слушай, брат! Ты это… ну, сам понимаешь, трубы горят, так ты это… мне десятку-то всего, больше не надо.
Саша, как во сне, вытащил руки из карманов, разжал ладони. Сосед свободно уже, по-свойски, пошарил среди монет, откидывая медяки, выуживая серебро — и очень быстро выудил.
— Ну вот, ладно… Ну все, пошел я. Бывай, землячок!
И бодренько, бодренько дунул вниз, бренча бутылками. Саша услышал, как где-то там он весело сказал:
— Привет, соседка! А к тебе гость… (“Вот как?” — не слишком удивился мелодичный Ольгин голос.) Ну! Поторапливайся, поторапливайся…
Совет не возымел действия. Ольга не торопилась никогда, была дама с ленцой, вальяжная, как герцогиня, отчего, несмотря на красоту, выглядела старше своих двадцати пяти лет.
Саша впился глазами в площадку ниже, ожидая Ольгиного появления: хотел увидеть ее лицо, что на нем — есть ли следы блудной ночи… Ну, дождался, конечно. Явилась; подымалась по ступеням утомленно, но, когда повернула на площадку, он увидел ее такой, какою видел всякий раз — румяной, розовой, прелестной, точно отсвет утренней зари всегда на ней. Этот утренний свет мелькнул в Сашиной памяти, и еще уж совсем невесть зачем — ветреный, облачный день летний, поля до горизонта, высокие травы ходят под ветром, а вблизи — заросли кустов каких-то беспородных, не нужных, да покосившийся плетень из нескольких жердей.
Все это мигнуло в сознании мгновенно, пока женщина ступала по площадке, от пролета до пролета. Она подняла голову — и их глаза встретились.
— Ах, Саша… Здравствуй, милый мой, — спокойно улыбнулась она.
Саша смотрел оскорбленным ангелом, не говоря ни слова. Ольга слегка изогнула бровь.
— Здравствуй, Саша! Ты стал плохо слышать?
— Здравствуй… — выговорил он.
Ольга поднялась. Полезла в сумочку, довольно долго искала там ключи. Саша все молчал и смотрел.
— Что ж, заходи, — сказала она, открывая.
Саша пропустил ее, вошел и остановился. Она присела на банкетку, скинула сапожки, встала и босиком, в одних чулках, не спеша прошагала в комнату, почему-то там сняла пальто.
— Саша, — позвала она оттуда.
Саша не пошевелился. Прошло несколько секунд — ноль, молчание… И тут до Ольги, видимо, дошло, что с гостем творится нечто неладное.
Она вернулась в коридор, увидела Сашу, его лицо. Странная улыбка тронула ее губы.
— Саша? Что с тобой?..
Сашин взгляд мог, кажется, пронзить каменную стену — но не Ольгу. Она и не моргнула. Только улыбка стала сложнее: улыбка умной, все понимающей женщины.
— Оля… — трагически промолвил Саша и замолчал.
— Да? — спросила она так, что Саше показалось, будто ей все было ясно с самого начала.
— Оля… Я должен с тобой поговорить.
Она скрестила руки на груди, привалилась плечом к косяку.
— Говори.
— Я… я тут случайно разговорился с твоим соседом. И он сказал мне ужасные вещи. Он… — Здесь Саша замер на мгновение, как пловец перед последним шагом в воду, и шагнул. — Он сказал мне, что ты спишь с мужчинами за деньги. Это правда?
Ольга помолчала немного. Потом сказала:
— Ты поверил?
— Оля! — Саша повысил голос. — Мне важно знать — правда это или нет?
Она пожала плечами.
— Я совершенно не понимаю, почему это так важно для тебя… но если уж так, то пожалуйста: да, это правда. Я сплю с мужчинами за деньги.
Саша взорвался:
— И ты… ты так об этом говоришь?!
Она оттолкнулась от косяка.
— Послушай, Саша…
— Нет, ты слушай! — неистово вскричал Саша. — Ты что… ты, оказывается, обыкновенная вульгарная шлюха! Продажная! Низкая, пошлая баба. Подстилка! Я понятно говорю?!
— Разумеется, — невозмутимо согласилась Ольга. — Ты говоришь понятно, непонятно только, отчего такие гром и молния. Ты что, ревнуешь меня?
— Ну вот еще! — сгоряча брякнул Саша.
— Нет? Ну а раз нет, к чему сыр-бор? Ты-то сам разве ходил сюда не за деньги?.. Ты что, называл меня своей единственной и ненаглядной, клялся в любви, припадал к моим ногам… вообще посвятил мне всю жизнь, а теперь, узнав, что я тебе изменяю, побежишь топиться?..
— Какое это имеет значение!
— Как какое? Как — какое?! Самое прямое! Ты ходишь сюда тешить свой растущий организм, так?.. Так! Тогда какого черта ты хочешь от меня? Милый мой, глупый, юный мальчик! Тебя это шокирует? Ты негодуешь? Так кто же тебя держит! Вот тебе Бог, а вот порог. Ступай!
Она не перешла на крик, но раскраснелась, глаза зло сузились, она уперла руки в бока — сама не заметила, как.
— Нет, подожди, — заупрямился Саша. — Давай разберемся.
— Разбираться? Да что ж тут разбираться! Все ясно. Я к тебе чувств не питаю, потому свободна от всяких обязательств. Отчетов и объяснений никаких тебе давать не намерена. Ты же ходил сюда удовлетворяться и давал мне деньги за это — тоже понятно. Если хочешь продолжать и дальше, то пожалуйста, только без выступлений. Мне, честно говоря, созерцать твое затянувшееся детство и так мало удовольствия, а уж с истериками… извини, я этого терпеть не стану. Ну, а если тебя это не устраивает… ясно, полагаю?
Саша стоял, надутый и сердитый, и решительно не знал, что сказать.
— Ясно, значит, — заключила она. — Ну что ж. Десять секунд тебе на размышление. Я долго ждать не могу.
Саша боролся с собой. С одной стороны, так и подмывало гордо хлопнуть дверью и уйти. Но с другой…
С другой — все его существо уже так настроилось на Ольгину волну, на живую память о ее роскошном теле, память, от которой кровь бежит быстрее в жилах, горячит, кружит голову, и соскочить с этой волны…
— Десять секунд прошло, — напомнила она. — Ты остаешься или уходишь?
— Остаюсь, — с отвращением сказал он, злясь на себя, на Ольгу, на весь белый свет. — Деньги тебе вперед? Предоплата? — постарался уколоть ее он.
— Как угодно… — Она развернулась и ушла.
Саша расстегнул плащ, начал раздеваться. Губы его презрительно кривились, руки путались в рукавах…
Вот так в нем и умер — идеалист.