Подготовка текста, «Попутное», примечания С.Н.Лакшиной. Окончание
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2003
Утром
заходили в ред/акцию/ Гранин и Троепольский. Их вызвали в Москву, на пленум.
Тр/ифоны/чу тоже прислали билет, в президиум, да идти ему не хочется. Все
опасаются, не будут ли «закреплять» дело С/олженицы/на. Гр/анин/ рассказ/ал/ о
ленингр/адском/ собрании. Он объяснил, что забрал у нас повесть, т.к. его
вызвали и велели забрать из «Н/ового/ м/ира/». Так и живется в
Л/енингра/де, «великом городе с областной судьбой», как сказал кто-то. Потом
Гаврила (Николаевич Троеполь-
ский. — С.Л.) со слов воронежца, работающ/его/ в отделе (Грибанова),
рассказал, что решено Вин/оградо/ва и Л/акши/на из журнала убрать, не трогая,
впрочем,
А/лександра/ Т/рифоновича/.
Сидели, говорили о том о сем, вяло, с паузами, и вдруг Тр/ифоныч/ сказал: «Вам не кажется, что мы говорим так, будто в доме покойник. Собрались, как это принято, посидеть вокруг него и переговариваемся тихонько».
Получил я сегодня подарок с того света — от женщины, умершей в Калинин-граде. Озноб пробрал от этого одиночества, и вдруг почудилось, что письмо не зря. Разыскал потом прежнее ее письмо. Она фельдшерица гор/одской/ больницы, писала мне по поводу ст/атьи/ о читателе.
Троепол/ьский/ рассказ/ал/, как женщины работают на уборке подсолнуха и свеклы — после машин.
10.XII. Был Астафьев1. Говорили о его повести. Им описан Корсунь-Шевченк/овский/ котел, когда танки пустили на немцев, уже окруженных и не сопротивлявшихся.
Кровавое месиво, а С.С.Смирнов когда-то восславил («Сталингр/ад/ на Днестре»). Натурализм Аст/афьева/ полемичен, с переборами. Но он неожиданно рассказал, как случайно проехал ночью свою станцию, вышел на полустанке, и был у него роман «Манон Леско», впервые им прочитанный. Вот тогда и захотелось написать.
Аст/афьев/ теперь в Вологде, убежал из Перми от дыма, шума и зависти литера-т/урной/ братии.
Тр/ифоныч/ звонил с утра и, будто извиняясь, говорил, что не пойдет на совещ/ание/, чтобы не здороваться с Фед/иным/ и Ко.
11.XII. Получили сигнал № 10, средненький номерок. Принимали поляков — Яр<нрзб.> и Федецкого1. Было натянуто и скучно.
Под вечер явился Дем/ентьев/, прочитавший мою статью о «мудрецах», сам напуганный и меня пугал. Развернул, как обычно, целую программу «спасения» статьи. По его мнению, особенно опасны прямые аналогии, а пуще эмоцион/альный/ тон в характеристике эпохи. Он показывал виртуозное умение, как, вычеркнув авторск/ий/ текст между двумя цитатами, можно сделать все безопаснее и надежнее. Его бы воля, он одними цитатами писал. Особенно напугало его место о журналах — прямой намек, и пренеприличный.
Измаял он меня, я слушал его журчание и «так-таканье» до 10-го часу и домой пришел со свинцовой головой.
Дем/ентьев/ гов/орил/, что развивал Тр/ифонычу/ мысль о том, что надо бы собрать его переписку и дневник за последн/ие/ 10—12 лет в одну книгу. Это будет, быть может, самая интересная книга о нашем времени. Не один том, а 5—10. (Вспоминал барсуковскую биографию Погодина2.) Трудная задача, но и в самом деле завлекательная.
Гаврила (Троепольский. — С.Л.) оч/ень/ хвалил речь Айтм/атова/ на совещании. Тот говорил о нашей полемике с «Огоньком» и «Мол/одой/ гвардией» — не именуя никого, но достаточно прозрачно. Всех слушали вполуха, а Айтм/атову/ аплодировали 3 минуты.
12.XII.69. Выступал на чеховской группе в ИМЛИ и, кажется, оконфузил ученое собрание своим «наивным реализмом».
13.XII.69. Тр/ифоныч/ заехал за мной, чтобы пойти к Ив/ану/ Серг/еевичу/. Вчера он был у Исаковск/ого/, «сшиб с куста» 4 стихотворения и, повидав одного старца, вспомнил о другом.
В машине разговаривали о настроении посл/едних/ дней. Кажется, немного отпустило. Но обольщаться нельзя. Приговор подписан, а исполнение только отложено.
Вчера выяснилось, что в нов/ом/ году мы имеем прибыль в 25 тыс/яч/ подписчиков. Неожиданный этот успех подбодрил А/лександра/ Т/рифоновича/.
На совещ/ании/ Марков сказал неск/олько/ слов о Солж/еницыне/, похвалил Рязанскую организацию — «небольшую, но зрелую», в отличие от Моск/овской/, видимо.
Михалков <…> соединил имена С/олженицы/на и А.Кузнецова (его речь печатала «Моск/овская/ правда»). Но дальше все затихло. О «Н/овом/ м/ире/» никто не поминал. Дем/ичев/ выступил в заключение как миротворец: ни имен, ни названий. Впрочем, сказал, что он согласен с Чингизом во всем, что тот говорил. Рассказывают, что некоторым «ультра», вроде Соболева, не дали слова, и они ходили красные, надутые. Считают, что Дем/ичев/ впал в либерализм и т.п.
Ив/ан/ Серг/еевич/ всем
интересовался, особенно же С/олженицы/ным.
Лид/ии/ Ив/ановне/ в больнице стало хуже. Да и сам старик неважно себя
чувствует. Тут как-то оступился на улице и упал в канаву, вырытую для
газопровода, что ли. Прохожий его вытянул оттуда. «На старости лет открылось у
меня новое зрение на людей. Людям приятно делать доброе. Москвичи бегут, подняв
хвост. Но вот попросишь перевести через дорогу, он остановится, хвост опустит и
с большой охотой переведет, нежно даже, предупредительно так».
Трудно Ив/ану/ Серг/еевичу/ — когда-то в шалаше, в палатке ночевал, а сколько раз под кустом, а теперь — ходит тихонько в ватном халате.
Еще одна версия повода к исключ/ению/ Ис/аича/. Будто бы в свой последн/ий/ приезд в М/оск/ву Гусак поставил этот вопрос перед Бр/ежневым/. С/олженицы/н — один из поводов, начавших «события» в Чехословакии. Он куда более радикально высказался, чем многие чешские писатели, — а ему ничего.
Начало дневника Р/оя/ — старые больш/еви/ки приходили наблюдать за сыном по графику, пока не было няньки, и читали информацию, для них оставленную.
Собственность — это воровство, — сказал Прудон. Но им не принято в расчет, что воровство может оказаться формой собственности.
Случай из жизни: пенсионер пошел работать на яйцефабрику. Видит, все выносят яйца, его стали срамить, что и он так не делает. В конце концов он прихватил с собою 2 десятка яиц, а в проходной попался. К директору. Пенсионер решил повиниться и уйти — зачем ему, честному ч/елове/ку, вся эта история. А директор ему: отпустить тебя не могу — работать никто не идет ко мне. Яйца — бери, но, во-первых, — зачем сразу так много, а во-вторых, — в проходной не попадайся.
16.XII.69. Фомичев объявил
Мише, что решительно снимают из 11-го № Пастернака и восп/оминания/ Долинова
(«Из Смольного в Зимний»). О первом шли
споры — отрывок ли это из «Д/окто/ра Живаго», к кот/орому/ «Н/овый/ м/ир/»-де
хочет снова привлечь внимание. Наши доводы — что ничего общего — не помогли. В
восп/оминаниях/ Долинова 17 г/од/ изображен так, что в этом увидели перекличку
с Кардиным («был ли штурм Зимнего?»)1. Романов сказал, что совещался с кем-то по этому поводу /в/
ЦК — и ему сказали снять. А теперь неведомо к кому апеллировать.
Тр/ифоныч/ написал приветствие Исак/овскому/ для № 1, что-то есть неловкое в его личностности, и он 3 дня страдал над ним. Я пришел со своими соображ/ениями/ и поправками, он принялся рычать на меня, а потом, послушно вычеркивая какой-то «тостовый» абзац, сказал: да разве вы не знаете, как сама собой лезет под перо какая-то банальщина.
21.XII.69. Неожиданная ст/атья/ о Ст/алине/ в «Правде».
24.XII.69. Рассказ/ывают/, что Воронков выступил в минувш/ую/ пятницу в ЦК комсомола. Говорил, что С/олженицы/н материально вполне обеспечен, живет на доходы с загран/ичных/ изд/аний/. «Разве у него такой костюм, как у меня? Вы бы посмотрели… 2 квартиры в Рязани, машина». Вот каково бесстыдство царедворца! Сказал, что с журналами С/оюз/ П/исателей/ будет разбираться в ближайш/ее/ время, в первую очередь с «Н/овым/ м/иром/».
Снова слухи о нашем «уходе» —
моем и Кондр/атови/ча. Статья о «мудрецах», немного испорченная мною по
настояниям Дементьева, — томится в цензуре.
Эм/илии/ — нравится, но: «ведь Л/акши/на я всегда должна докладывать».
О речи Демич/ева/ на пленуме
союзов гов/орят/ упорно, что была она еще накануне совсем иная — с выпадами
грубыми против С/олженицы/на и «Н/ового/
м/ира/». Видно, где-то обсуждалась, и советовали не дразнить западных гусей.
Оттуда сыпятся протесты — французы, в том числе Сартр, Арагон, Стиль даже,
англичане во главе со Сноу, Пэн-клуб и т.п. забрасывают правительство
телегр/аммами/ и письмами, грозят культ/урной/ блокадой. Конечно, нам бы это
нипочем, но как-то вступать в новую свалку — ни к чему.
Тр/ифоныч/ гов/орит/: «Они хотели наказать его (С/олженицы/на) исключением из Союза, а наказали мировой славой».
25.XII.69. «Тезисы» к юбилею призваны смять впечатление от статьи «Правды» о Ст/алине/. Первые дни среди сталинистов была растерянность. Г/еоргий/ Конст/антинович/ (Жуков. — С.Л.) — в трауре, Конев нехорошо выругался, прочитав статью. Теперь они хоть отчасти компенсированы.
Сегодня подписывали новогодн/ие/ поздравления — и снова Тр/ифоныч/ говорил — «быть может, в последний раз».
В коридоре он остановил меня, поманил в мой же кабинет — хотел перекинуться словцом наедине. Поговорили о журнале. Вдруг он сказал: «как я постарел за этот год, страшно постарел внутренне… И все время думаю, как понять все, что происходит, произошло с нами. Мне все хочется утоптать, как сено на возу, увязать в одно, чтоб не сыпалось».
Рассказ/ывают/, что на концерте, где исполн/ялась/ 14-я симф/ония/ Шост/аковича/, был Исаич. Публика окружила его в антракте, он раздавал автографы. Легенда прибавляет, что ему устроили овацию.
28.XII.
Забегал под вечер Пал Фехер. Он на 3 дня в Москве. Только что был в Словакии.
Со слов Лацо Новомесского гов/орит/, что Г. оч/ень/ огорчен делом
С/олженицы/на, едва не до слез. Что это — лицемерие или правда, и слухи не
верны?
На приеме в Окт/ябрьскую/ годовщину в сов/етском/ посольстве был Лукач. Его доставил В.В/оронцо/в. Кадар 1 1/2 часа с ним говорил наедине — это произвело сильное впечатление на присутствовавших.
Фех/ер/
переводил Кад/ару/ в вагоне (по пути из Праги) статью «Правды» о
Ст/алине/ — и было впечатление, что Кад/ар/ знаком с ней заранее.
В «Непсабадшаг» была статья Ф/ехера/ о Кочетове, иронический пересказ — но это вызвало недовольство.
30.XII.69.
А/лександр/ Т/рифонович/ был на совещ/ании/ в Агитпропе, за последн/ий/ год-два
первый раз. Рассказ/ал/, как информир/овали/ о докладе Бр/ежнева/, а Карпова1 требовала читать его
вслух. «Но ведь 2 1/2 часа?» «А что же, мы не можем
2 1/2 часа послушать речь тов/арища/ Бр/ежнева/?»
Но самое существ/енное/ — о ленинск/ом/ юбилее. «Газеты, радио, телевид/ение/ — чересчур увлеклись этой темой, будто др/угих/ проблем в нашем обществе не существует». Подсчитано, что на радио в день имя Л/ени/на упоминается столько-то десятков (или сотен раз), а по телев/идению/ — столько-то. «Нужен лимит!»
Господи, твоя воля! Еще сказано: «Если у вас нет существ/енных/ проблем, связ/анных/ с юбилеем, то за отсутствие об этом мат/ериало/в мы не взыщем, а если лишнее напечатаете — взыщем».
«Я боюсь даже, как бы не было неприличного отката», — гов/орил/ А/лександр/ Т/рифонович/.
Приходила Люша «по поручению» Солж/еницына/ — за письмами. А/лександр/ Т/рифонович/ ее выставил, и был прав.
Волновался А/лександр/ Т/рифонович/ и по поводу перевода на 1200 р/ублей/, присланного ему какой-то старушкой. Старушка решила сделать его своим душеприказчиком — и велела отправлять Ис/аичу/ деньги.
А/лександр/ Т/рифонович/ в восторге от рукописи шофера Перфильева. Рукопись в самом деле интересна, но это очерк с натуры, и худож/ественные/ дост/оинст/ва повести А/лександр/ Т/рифонович/ сильно преувеличивает. Тем не менее он вызвал шофера, велел срочно его провести, обласкал и заключил с ним договор. Тот вышел из кабинета, будто пыльным мешком ударенный, — не веря тому, что с ним было.
31.XII.69. Голова болит от предновогодних забот. С трудом, с мукой достал Свете и Сережке путевку в Пахру на каникулы. А сегодня с утра бегал по морозу за елкой. Два часа простоял в Лужниках в очереди, но макушку еловую привез.
А/лександр/ Т/рифонович/ явился днем в ред/акцию/ и звал меня. Тут неприятная история с посылкой с Дальн/его/ Востока, кот/орую/ вскрыла Софья Хан/ановна/. Там были кедровые шишки, Тр/ифоныч/ разобиделся, что открыли посылку без него, и наговорил лишнего С/офье/ Х/анановне/. «Недоразумение вышло».
К 3 часам поехали ко мне — Триф/оныч/ с Сацем, выпили, помянули старый год, хорошо поговорили, и разошлись старики по домам — встречать каждый у себя. Мы же со Светой пошли к Ел/ене/ Серг/еевне/ (Булгаковой. — С.Л.), где был, как всегда, роскошный стол под лампой с абажуром и «зимний сад» на письм/енном/ столе, племянник из Гамбурга и т.п.
2.I.70. Начался Новый год — и ушли в прошлое шестидесятые годы. Новое десятилетие — чем оно станет для меня, для всех нас?
Собрались сегодня друзья — жгли свечи, пили глинтвейн — Воронин, Артур, Глеб с Машей и семья Роя, прекрасные все ребята.
4.I.70. 11-й номер печатают, но медленно. В 12-м подписывают, кажется, 6 листов. Держат пока повесть Триф/онова/1, о моей статьей молчат глухо.
А/лександр/ Т/рифонович/ пришел веселый и сказал: «вы будете смеяться, но с нов/ого/ года я решил жить нов/ой/ жизнью. Сейчас позвоню Воронкову и потребую, чтобы вернулись к разговору о поэме. Если он не поставит поэму на обсужд/ение/ Секр/етариа/та, — буду на него жаловаться выше». Мысль эта подогрета в нем тем, что по слухам за границей поэма появилась в 3-х местах, и ее уже цитирует Аллилуева в своей последн/ей/ книжке2. Он прочел нам нов/ые/ строфы, вписанные им в главку «О памяти». Ему хочется снова набрать и тиснуть поэму.
После телефон/ного/ разговора с
Воронковым он зашел ко мне в кабинет, как в воду опущенный. Тот мгновенно
погасил его энтузиазм холодным молчанием в трубке и чиновничьим безразличием.
«Да ведь поэма опубликована на границей,
А/лександр/ Т/рифонович/», — сказал Вор/онков/, как бы поясняя тем самым, что
ее судьба здесь предрешена. Формально он обещал говорить с Марковым, но
по существу Тр/ифоныч/ понял беспомощность своих домогательств.
Вечером он сманил нас к Сацу — и пил нетерпеливо, жадно, раздраженно, как будто решил: к чему держаться, если ничто не светит?
6.1.70. А/лександр/ Т/рифонович/ был в Москве, но не заехал в ред/акцию/, а только позвонил — дурной знак. Сказал, что ходил к Воронк/ову/, но тот «никак не найдет Маркова». Еще бы!
9.1.70. А/лександр/ Т/рифонович/ «в нетях». Рассказ/ывают/, что группа академиков и деят/елей/ культуры составила и направляет в П/олит/б/юро/ большое письмо по поводу Кочетова1 как «антисоветск/ого/ пасквиля».
Сегодня Миша привез из цензуры подписанную повесть Трифонова, итак, у нас есть 12 листов 12-го №.
Стало известно, что два дня назад пом/ощник/ Бр/ежнева/ — известн/ый/ Голиков запросил у Ром/анова/ материал о задерж/анных/ в цензуре за посл/едний/ год мат/ериа/лах «Н/ового/ м/ира/». Там паника. Готовы — или подписывать все без разбора, или уже ровно ничего не подписывать. Ценз/ура/ опасается, что это результат обращений А/лександра/ Т/рифоновича/. В действительности же скорее всего возник вопрос о поэме и слишком маловероятно, чтобы решился он в нашу пользу. Ну хоть, быть может, этот момент замешательства будет нам к временной выгоде, а там поглядим.
Общество должно быть саморегулирующимся организмом. Оно не может жить с таким средневековым регулятором, как управление декретами и перемещение чиновников.
Совесть — это память,
эмоциональная память, невозможность отделаться от воспоминания чего-то
недоброго, что совершено тобой или как бы совершено —
т/о/ есть чему ты был свидетелем.
Говорят, что Дм/итрий/ Донской
после Куликовской битвы был найден на поле в бессознательном состоянии, но
отнюдь не был ранен. Не судьба ли А/лександра/
Т/рифоновича/?
Получили п/ись/мо от
А/лександра/ И/саевича/. Отдам его А/лександру/
Т/рифоновичу/ и решил переписать:
«Александру Трифоновичу, Владимиру Яковлевичу, Михаилу Николаевичу, Игорю Ивановичу, Александру Моисеевичу………..2
Дорогие новомирцы! Спасибо за пост/оянную/ память, за поздравление! С опозданием (с сука на сук, а все недосуг! никому не писал) поздравляю и вас — да не с новым годом, а с новым Десятилетием, как все согласились считать несколько вопреки математике. Уверен, что в новом Десятилетии «Новый мир» не только выживет, но привольно расцветет!
Всем перечисленным и неперечисленным крепко жму руки! Ваш С/олженицын/. 4.1.70.
Дорогой Александр Трифонович! За что же Вы лишили меня возможности хоть под Новый год прочесть свои «Именинные» поздравления»?
13.I.70. Конец № 12 (6 листов) со статьей Симонова1 и моей — задержан. По статье Бирмана2 идет торговля — кажется, пустят с поправками.
Вчера был сигнал 11 №.
А/лександр/ Т/рифонович/ просил с утра приехать в Пахру, он слаб, жалуется на сердце, но ликом ясен. Волнуется по поводу «Книжн/ого/ обозр/ения/» в первом номере (там рец/ензия/ Светы о Дале, Лебедева3 и проч.). Просил снять слабенькую рец/ензию/ на Григоряна — и прав, я сам на нее замахивался, да Калерия (Озерова. — С.Л.) отговорила. О моей статье: «Все хорошо, но Вы отдаете себе отчет в том, что печатаете?» «А что — нехорошо?» «Нет, очень хорошо, но Вы-то не бессознательно это печатаете?» — допытывался А/лександр/ Т/рифонович/.
Я расск/азал/ ему о пущенном слухе — будто бы в Союзе обсуждают вопрос о юбилее А/лександра/ Т/рифоновича/ в июне4; предполагают дать ему Звезду героя, но чтобы одновременно проводить на пенсию. Он смеялся.
О поэме. Он хочет ее набирать заново, с поправками и заставить обсудить. Известие о затребованных Голиковым материалах, как я и думал, не удручило его, а даже подбодрило — «хоть так, хоть этак», но ближе к перемене.
Рассказывают, что 14-й тезис из «историч/еского/» документа к «столетию» переделан в «Комм/унисте/» по сравн/ению/ с «Правдой». Обнаружился большой конфуз: слова меньшевика О.Бауэра, с кот/орым/ Ленин спорил, приписаны самому В/ладимиру/ И/льичу/.
Существо ушло, осталась одна форма, и уже плохо различают, где Христос, где антихрист.
Лагерная поговорка: «Была бы статья, а человек найдется».
14.I.70. Кондр/атович/ и Хитр/ов/ каждый час звонят в цензуру, чтобы выманить листы, те обещают, клянутся дать ответ — и все без толку. А мы между тем послали типографии письмо-обязательство, что печатание 12 № прервано не будет ни под каким видом. Между тем готовые формы кончаются, и вот-вот нас скинут с машин. Тогда и печатать будут лишь в феврале, да и кредит у типографии потерян всякий. А Фомичев между тем ерничает: «Не могу сразу сказать… Ну что ж, что обещал вчера, я не такой смелый, как вы… Меня мама не таким родила…» Какое-то пошлое юродство. Но сегодня он прямо дал понять Мише, что моя статья и Симонова — уже в ЦК.
Тр/ифоныч/ заезжал ненадолго,
слабый, но не сидится ему в деревне, хотя благодать там сейчас — тишина и снегу
навалило под окна. Принесли №
итал/ьянского/ «Espresso», где вперемежку с декольтирован/ной/ девицей
напечатана поэма Тв/ардовского/. Как гов/орится/ в предисл/овии/, поэма
печатается полностью (300 строф) по тексту, получ/енному/ из З/ападной/
Германии. Названа произвольно «Над прахом Ст/алина/» или что-то вроде. Вид
дешевой сенсации: «запрещ/енная/ в России поэма Тв/ардовского/».
Тр/ифоныч/ взглянул на журн/ал/ и сказал мне: «Теперь все ясно». Он имел в виду причину запроса Голикова.
В «Неделе» скандал. Они напечатали невинную статейку в поддержку ром/ана/ Владимова1. Звонил будто бы Демичев Толкунову, возмущен. Собрали редколлегию «Изв/естий/», напугали редактора «Недели» и решили утверждать план каждого № — впредь. Вот это руководство лит/ерату/рой!
16.I.70. Заходил Шатров1 с пьесой. Рассказывает, что в Грузии сняли Стуруа2, за отказ перепечатать в республик/анских/ газетах статью «Правды» о Сталине.
Пьесы Шатрова о Ленине — обе — под запретом, и он хочет устраивать их обсуждение в С/оюзе/ П/исателей/.
С утра никаких перемен с 12 №. Из типографии звонили — с угрозой прекратить печатание, если до 5 ч/асов/ вечера редакция не даст новых форм. Мы смирились с тем, что дело сгорело, и все же я с напряжением прислушивался к каждому звонку. Шло у нас собрание, я читал вслух доклад Брежнева на Пленуме, когда вызвали Алешу к телефону. Было 5.30 — звонил ему Фомичев и объявил, что «как и обещал», рад сообщить, что они подписывают конец №. Симонова — без замечаний. «Относительно же Л/акши/на я просил бы приехать поговорить. В статье просматриваются аналогии. Мы хотим писать в Отдел культуры». Да пусть пишут хоть куда, лишь бы статья вышла!
В докл/аде/ Бр/ежнева/ есть интересные моменты — начало осознания того, что недостатки «не мелкие», что проблемы не разрешены, а с помощью «страха» решить их нельзя. И тут же рутина. Но, видимо, общее положение в стране подстегивает.
Миша умолил типографию взять нас обратно на машины. Печатание 12 № идет полным ходом.
17.I. Статью подписали. Стало известно, что ее продержал у себя два дня Мелентьев. На звонки из цензуры отвечал: «Они («Н/овый/ м/ир/») на вас давят, но вы на нас не давите». Номер печатают.
Тр/ифоныч/ был, звонил Вор/онко/ву, хотел с ним встретиться, но тот энтузиазма не проявил.
20.I.70. Разрешая мою ст/атью/, Мелентьев сказал: «Все равно Лакш/ина/ будут снимать». Я настолько привык к такого рода известиям, что не беру их всерьез. У меня остался, кажется, только историко-литературный интерес, будто со стороны: любопытно посмотреть, как все это будет происходить. Как солдат на 4-й год войны: знаю, что пуля убивает, что каждый день могут убить, но знаю головой, а страха нет: привык. Пусть будет, что будет. А потом, в нашей жизни бренной возможно все — и кто знает, м/ожет/ б/ыть/, буду снят я, но еще прежде будет снят М/елентье/в.
Тр/ифоныч/ появился с девизом старого капитана из «Моби Дика»1 на устах: «Вперед и к черту в пекло». Он написал письмо Федину — с требованием обсудить поэму. «Если не поможет, будут жаловаться на С/оюз/ П/исателей/ — выше».
Вечером в Союзе — собралось бюро: обсуждать ли Кочетова? Все жмутся — и стыдно молчать, и говорить боязно.
Арк/адий/ Вас/ильев/ выступает и гов/орит/ всюду о ром/ане/ Коч/етова/: «Роман хороший, наш роман, но, товарищи, перебор! Пе-ре-бор!!» Пересказывают его разговор с Чаковским. Тот тоже не лыком шит. «Роман правильный, советский… Но… с отдельными антисоветскими тенденциями».
21.I. Кондр/атович/ ходил «на
беседу» к Фомичеву. Тот тыкал пальцами в
разн/ые/ места моей статьи, чтобы выискать аналогии и указать на «внеклассовый»
характер рассуждений, дающий повод к неверным толкованиям.
Ал/еша/ отверг его домыслы — и сослался на вчерашнюю статью Мелентьева о Герцене1 — в «Правде»: «Знаете, тоже при желании опасные аналогии можно найти. Конечно, Ю/рий/ С/ерафимович/ ни о чем подобном не думал, но ведь могут подумать…»
22.I. Тр/ифоныч/ рассказ/ал/ о разговоре с Воронк/овым/ по поводу поэмы. Тот предложил ему выступить с письмом и отмежеваться от публикаций на Западе. «Я не возражаю, — ответил А/лександр/ Т/рифонович/, — но с тем условием, чтобы последней фразой было: «Поэма печатается в 3-й книжке «Нов/ого/ мира».
23.I. С Ал/ешей/ и Сацем были в
зале Чайковского на юбилее Исаковского1.
Тр/ифоныч/ читал письмо Ис/аковско/му, публика устроила ему овацию.
В фойе встретил Эм/илию/ — она сказала: «Поздравляю Вас, статья великолепная. А уж как отстаивал ее Ал/ексей/ Ив/анович/».
Дождались Тр/ифоныча/ и пошли к Сацу — выпили по малой чарке и смиренно беседовали. Тр/ифоныч/ тих и невесел. Дем/ентьев/ пытался песни заводить — не вышло.
25.I. Вчера были у нас Каверины1, сидели до 11 ч/асов/,
пили глинтвейн.
Кав/ерин/ воодушевлен каким-то слухом о том, что Яковлев из ЦК будто бы
разбранил Кочетова и осторожно отозвался о Солж/еницыне/ — писатели-де несогласны
с его исключением, и мы принимаем это в расчет.
Сегодня поехали за город на лыжах — потеряли друг друга по дороге, потом долго шли от Нахабина к Опалихе по лесу. Я переходил ногу и теперь еле двигаюсь.
27.I. А/лександр/ Т/рифонович/
рассказ/ал/ о вчерашнем визите к Воронкову. У него был и Беляев1, приехавший с папкой
западных публикаций поэмы, — «Посев», «Эспрессо», кот/орые/ мы уже видели, и
еще что-то. Был долгий разговор. От
Тр/ифоныча/ требовали, чтобы он писал ответ, отмежевался от бурж/уазных/ публикаций.
«Напишите: в то время, как я еще работал над неоконч/енной/ поэмой, она
появилась на Западе», — подсказывал Воронков. Тр/ифоныч/ повторил свои условия
— пусть Секрет/ариат/ обсудит, чтобы можно было сказать, когда поэма печатается
в СССР. «Я не Солж/еницын/. И хотя считаю его исключ/ение/ тяжелой и грубой
ошибкой, я не буду так поступать, как он, но и вы это должны понимать». В ответ
заверения, искательство, льстивые похвалы, но тут же и скрытые угрозы. «Ведь
этот год вашего юбилея — очень важно (им важно!), чтобы он прошел на должном
уровне». Тр/ифоныч/: «Может быть, но без ущерба для моей чести и совести».
На требование обсудить поэму на Секр/етариате/ — говорят: «Сейчас, когда это опубликовано в «Гранях», — уже поздно. Где вы раньше были?» «Но я в июне писал письмо Федину, и он обратился в Секр/етариат с письмом, где просил обсудить поэму». «Что-то не припоминаю», — говорит Вор/онко/в. «Да у меня копия этого письма Федина к вам, он мне ее переслал». «А-а-а, да, да, да…»
Тр/ифоныч/ ссылался на статью
«Правды» 21 дек/абря/, а Беляев парировал это тем, что через два дня в
«Тезисах» сказано несколько иначе о культе Ст/алина/. «Это ведь тоже документ
огромной важности». Тр/ифоныч/ с сарказмом сказал о
14-м пункте «Тезисов». «Ну да, ну где не бывает оплошностей, это уже
исправлено». «Позвольте, да как это возможно исправить, если всему миру видно,
что Ленину навязаны взгляды, с которыми он боролся».
И снова о необходимости «отпора» западн/ым/ публикаторам. «Вы бы могли сказать, что еще работаете над поэмой, чтобы довести ее до совершенства». «Уже доведена, — ответил А/лександр/ Т/рифонович/. — Друзья, вкусу кот/орых/ я верю, говорят даже, что начинаю портить».
Вторая тема разговора: «у вас нет настоящего заместителя». «Нет, у меня есть, но необъявленный, тайный, давайте его объявим». «Л/акши/н — не то, вам нужен крепкий парт/ийный/ товарищ, за кот/орым/ вы себя чувствовали бы, как за каменной стеной. У нас есть кандидатура (сейчас вы лопнете от смеха, — вставил, рассказывая, Тр/ифоныч/) — Большов, бывш/ий/ редактор «Сов/етской/ культуры». «Знаете, замест/ителя/ надо выбирать, как жену, это дело деликатное, личное, а Большов, я его не помню, но ведь он, кажется, лопух». Вор/онков/ и Бел/яев/ растерялись.
Тр/ифоныч/ не пересказал эту часть разговора подробно, но, видно, они на меня сильно накидывались, да и Алешу не забыли. «До чего дошли ваши заместители. Мы с ними договариваемся, что статья о Писареве2 будет снята — а они через неск/олько/ месяцев ее печатают. Тоже и с другим материалом (каким, А/лександр/ Т/рифонович/ не запомнил). Я лично, — гов/орил/ Беляев, — с ними больше разговаривать не буду». «Что-то странно, — сказал А/лександр/ Т/рифонович/, — видимо, не совсем так было, иначе бы и цензура не подписала. А вам, А/льберт/ А/ндреевич/, нельзя обижаться — вы не на такой работе, чтобы обижаться и не разговаривать».
Все это Тр/ифоныч/ изложил нам,
а к концу дня я еще с ним разговаривал, потому что мне показалось — он
колеблется — не попробовать ли сочинить какое-то объяснение в Секр/етариат/. Я
сказал ему, что не советую писать ничего, ибо любая строчка может быть вырвана,
напечатана отдельно и ложно истолкована. Его позиция проста: есть поэма,
выразите свое отнош/ение/ к ней. Сам он говорит: «Что, если она в чужой купели
против моей воли выкупана, то перестала быть тем, что она есть?»
Тр/ифоныч/ ответил мне: «Я и сам чую, что они мне какую-то волчью яму роют и
думают, что я в нее заскольжу. Только вот в какую?»
Получен сигнал № 12.
Вечером с Валей Г/овалло/,
вернувшимся из Парижа, был в гостях у Розы
Льв/овны/ Гинзбург, где встретил, между прочим, физиков — Капицу3 и Арцимовича4. Разговор оживился, как
только коснулись литературы, все читают повесть Н/атальи/ Баранской5 и говорят о ней. Спор о
том, литература ли это. Я сказал: «М/ожет/ б/ыть/, и не литература, но важнее
лит/ерату/ры». Капица рассказ/ал/ о своей речи в Колумб/ийском/ университете и
как он там отшутился, когда его спросили, почему в России сажают писателей.
Разговор о семейной переписке обычн/ых/ людей — дед Анны Алек/сеевны/ — жены Капицы
сменил Толстого на батарее в Севастополе — и пишет: «был до меня здесь граф
Толстой, солдаты говорят — матерщинник. Нас тоже. Учил нас вместо еб… мать
говорить: елки-палки».
Общий интерес к Солж/еницыну/, разговоры о кочетовском романе. Капица был мил мне в своей байковой рубашке в клетку, курточке с авторучками и синим галстуком — доброжелателен, прост. Арцимович — тоже любопытен, но с административной хваткой.
Старушки сестры прыгали вокруг меня.
Нет пророка в отечестве своем — и при ближайшем рассмотрении наши физические светила весьма-таки наивны. Арцим/ович/ гов/орил/ о «сухом законе», как воскресную проповедь читал, не понимая, что и пьянство имеет свои корни. Отнять у рабочего ч/елове/ка выпивку — это значит посягнуть на какие-то личные, идеальные часы его жизни (пусть все понятия «идеального» тут и извращены). Выпив, он чувствует себя человеком, живущим для себя, по своей воле и — хоть иллюзорно свободным.
29.I.70. А/лександр/ Т/рифонович/: «Я решил — помирать так с музыкой». Он еще вчера смеялся над Дорошем, кот/орый/ предлагал ему писать «какому-нибудь большому начальнику». А теперь пришел к мысли писать Л/еониду/ И/льичу/ Б/режневу/ — «последнее» письмо, где сжато коснуться всего — и Солж/еницына/, и «Огонька» с «Соц/иалистической/ индустрией», и, главное, своей поэмы. Вчера он набросал какой-то текст, советовался с Сим/оновым/ и Дем/ентьевым/, но показывать не хочет, собирается шлифовать.
Неск/олько/ раз повторял: «Это конец». Так надо уйти, облегчив душу и высказавшись. Не помню, по какому поводу он сказал сегодня: «Такой редакции, как наша, не было никогда. Тут люди собрались один к одному».
Паперный1 читал пародию на Кочетова. Трудно пародировать то, что само по себе есть пародия.
С неожиданной готовностью подписывают 1-й №. Романов звонил Румянц/еву/2, собирался его журить, зачем он отдает статью «Нов/ому/ миру». Но, поговорив с Румянц/евым/, поджал хвост.
Все события идут сейчас еще на
фоне Кочетова. Агитпроп распорядился — о нем не писать. В суб/боту/ прошлую
сняли резкую ст/атью/ Михалевича в «Комс/омольской/ правде». Сегодня отменили
обсуждение, стыдливо прикрытое фирмой «Итогов года», в нашей секции критики.
Видимо, был звонок из М/осковского/
К/омитета/.
У Арк/адия/ Вас/ильева/ — легкий инсульт, но речь, кажется, уже вернулась, чтобы он мог снова влезать на трибуну. Видимо, он огорчен и перепуган тем, что на совещ/ании/ редакторов Епишев3 бранил литераторов, увлекшихся фигурой Власова4. А у Вас/ильева/ уже и «Роман-газета», и отд/ельное/ изд/ание/ запланированы для его мазни о Власове. Огорчился. Нежные натуры.
Вечером в «Минске» сидели с
Ив/аном/ Цветковым и Можаевым. Можаев о встрече с Лужайкиным (Полянским).
Сначала разговор о прорехах в нар/одном/ хозяйстве, ругательски ругал Госплан.
Но пытался чем-то и оправдывать положе-
ние — «гов/орят/, мяса нет. Но мяса в этом году столько же, сколько было.
Только кит/айских/ поставок нет, и в нар/одные/ демократии мы даем в 10 раз
больше, чем прежде». И он назвал цифры. О Кочетове долгий разговор. «Что там не
нравится? Хороший, по-моему, роман». Можаев возражал. «Нет, я больше этими
делами не занимаюсь. Идеологи крик подняли». «Ну, хорошо, Коч/етов/ не
нравится, а что нравится?» — «Абрамов». — «Да что это за роман? Налог собирают,
мужика ведут чуть ли не с милиционером, а он упирается». Бор/ис/ вспомнил, как
Ник/олай/ I (а ведь не либерал был) одобрил «Ревизора» и велел его всюду
ставить («Всем попало, а мне больше всех»). А почему? Чтобы была укора
Сквозник-Дмухановским, кот/орых/ никакими постановл/ениями/ не прошибешь».
Лужайкин: «Ну, этак можно и к антисоветчине съехать». Таков уровень.
Мож/аев/ живописно показ/ывает/ людей — «брови» или «борода»5 — или Абр/амов/, почесывающий живот — одним штрихом — готовый портрет.
Вспом/нил/ Солж/еницына/. Он
живет у Ростр/оповича/, и того вызывали к Демичеву. Он с порога: если о
Солж/еницы/не, то предупреждаю, он у меня будет жить, сколько захочет. Все
ругают Ростр/оповича/, а Можаев хорошо говорит о нем — отчаянный малый.
Рассказыв/ают/ о нем анекдот: «Вас не пустят за границу».
«Оч/ень/ рад. Пусть Фурцева6 едет туда играть на виолончели». Вспомнили о Яшине7, и Мож/аев/ рассказал,
как они с Солж/еницыным/ ездили к нему в больницу. Приехали неудачно. Злата
сказала: очень ждал вас — и уснул. Подождите внизу. С/олженицы/н стал на часы
глядеть. Решили мин/ут/ через 40 написать записку и уйти. С/олженицы/н
гов/орит/: «Не знаю, что писать», — и написал что-то вроде: «Понимаю, как вам
тяжко. Я тоже был на дне этого колодца и не знаю, как выбрался» и т.п. Тут
дверь раскрылась. Злата гов/орит/: скончался. Ис/аич/ перекрестился широко. Они
вошли в палату, минут 10 постояли у кровати и ушли.
30.I.70. Забег/ала/ Нат/елла/ Лордкип/анидзе/1. Рассказала, что после того как в «Неделе» по пов/оду/ юбилея Гронского я был упомянут «зам/естителем/ гл/авного/ ред/актора/», — редактору звонил Беляев и бранился жестоко. «Мы его два года не утверждаем, а вы публикуете — срам». Теперь за рец/ензию/ на Владимова — им выговор.
А/лександр/ Т/рифонович/ приехал с письмом. Измучен ужасно. Решил писать по одному лишь вопросу — о поэме и посылать его Брежн/еву/. «Я готов отвечать в ней за каждую строчку — на Секр/етариате/ С/оюза/ П/исателей/ и, если это было бы возможным — на Политбюро».
«Мне кажется, я больше не вынесу неопределенности». По другому поводу сказал: «Что вы думаете… ведь иной раз только из-за этого и к рюмочке потянешься».
Звонил Айтматов и что-то неопределенно гов/орил/, что «тучи сгущаются». То же и Эмилия. Однако в ред/акцию/ Айтматов не заехал — хитрец, боится себя связать.
Звонил А/лександру/ Т/рифоновичу/ — Большов: «Хотел бы зайти познакомиться». Тр/ифоныч/ поражен этой наглой бесцеремонностью. Видимо, ему (Большову) сказали, что дело решено и надо только показаться А/лександру/ Т/рифоновичу/. Тот сослался на занятость — «не раньше, чем через неделю».
В киоске у «Известий» видел сегодня 12 № с моей статьей.
2.II.70. А/лександр/
Т/рифонович/ позвонил и приехал ко мне — чтобы переписать на машинке текст
письма (он не хочет делать этого в ред/акции/). От меня позвонил Вор/онко/ву.
Тот гов/орил/ с ним хамским тоном: «секретари интересуются… звонят: реагирует
ли Твард/овский/?» На слова Тр/ифоныча/, что он пишет письмо Бр/ежневу/, —
ледяной ответ: «Это ваше личное дело». Прежде Вор/онков/ так не говорил.
Впечатление такое, что решение в пятницу состоялось какое-то и Вор/онков/
получил полномочия. Говорят, что уже собирался некий Секретариат.
А/лександр/ Т/рифонович/ возмутился: «Что же вы за спиной у меня собираетесь?»
А/лександр/ Т/рифонович/ жалуется на здоровье. Неделю последнюю спал не больше 3-х часов за ночь. А в субботу проспал сутки подряд, перебарывал начинающийся грипп. Горько сказал: «Мне болеть нельзя. Всем можно, а мне нельзя. Сразу скажут — а-а, он болен, понятно (то есть запил)».
В ред/акции/ полно слухов, что А/лександр Т/рифонович/ снят. Румянцев присылал гонца и просил настоятельно убрать цитату из Тв/ардовского/ в своей статье. Статья же уже подписана — и с такой настоятельностью просил, что я заподозрил — он знает что-то, о чем мы не знаем.
Цензура держит последние два листа (кн/ижное/ обоз/рение/ 1-го №) — и без всякой нужды. Видно, что-то прослышали и тянут на случай.
К концу дня Тр/ифоныч/ был у Вор/онкова/ и Федина. Федин сел с ним в сторонке и увещевал едва не шепотом: «Нельзя, А/лександр/ Т/рифонович/, противопоставлять себя коллективу». «В первые годы рев/олюции/ нам бывало еще труднее, но мы давали отпор…» Неприлично как-то от старика это слышать. А Вор/онков/: «Вам надо дать по зубам Западу».
KOMES1 заявил протест с угрозой исключить нашу секцию, если сов/етские/ писатели не выскажутся в деле Солженицына. Завтра это среди других вопросов будет на Секретариате. «Я уж выступать по этому поводу не буду, скажу только, что я был и остаюсь противником исключения Солж/еницына/ из Союза писат/елей/ — но Вигорелли защищать не стану, бог с ним. Откажусь от вице-президентства, как они требуют».
Тр/ифоныч/ растерян несколько. У него вымогают письмо. Вор/онков/ фальшиво уговаривает в том смысле, что, мол, дайте письмо, тогда секретари смягчатся — и станут обсуждать поэму. Повторяется прием, уже однажды примененный к Солж/еницыну/. А/лександр/ Т/рифонович/ возражает им: «Да мне после такого письма в редакции дверь с петель сорвут — где запрещенная поэма? На что вы меня толкаете?»
Боюсь, что, вырвав у Тр/ифоныча/ письмо, его тут же и снимут. Им важно получить объяснение «для масс» его неблагонадежности.
«Какая-то стена. Мафия», — гов/орит/ А/лександр/ Т/рифонович/.
3.II.70. Виногр/адов/ позвонил, что есть серьезн/ые/ новости. Я просил приехать ко мне, приехал и Тр/ифоныч/.
Стало известно через знакомых людей из Иностр/анной/ комиссии и Секрет/ариата/, что есть какое-то указание: снимать Тв/ардовского/ с поста гл/авного/ редактора. Будто бы Вор/онков/, поездка кот/орого/ в Венгрию отложена, гов/орил/, хватаясь за голову: «Я не назначал, а снимать должен я. А как это провести, когда Симонов — против, Федин — колеблется…» Сообщение это подтверждают с разн/ых/ сторон.
Тв/ардовский/ сказал: «Если будут требовать письмо — я не могу, это выше моих сил. Сначала обсуждение — потом письмо…» Игорь заколебался: а может быть, письмо задержит расправу с журналом — но я держал сторону Тр/ифоныча/. Есть риск, что и опозорят и выгонят.
Поехали в ред/акцию/. Звонит Большов, просит встречи. «А вы по какому вопросу? Вы о рукописи?» — спрашивает нарочно Тр/ифоныч/. «А вам разве Беляев и Вор/онко/в ничего не говорили?»
Миша с утра в цензуре. Вернулся расстроенный: в № 1 разорили все книжн/ое/ обозрение. Две рец/ензии/ (Липелиса и Водолазова) вовсе сняли, другие покалечили. Разговаривают хамски, чувствуют себя на коне.
Эм/илия/ тихонько пожаловалась, что Фомичев сделал ей выговор за симпатии к «Н/овому/ м/иру/». «М/ожет/ б/ыть/, вам там надо работать?» «Да меня, к сожалению, не возьмут», — сказала Эм/илия/.
С/офья/ Гр/игорьевна/ (Караганова. — С.Л.) принесла откуда-то слух, что Ром/анов/ посылал поэму А/лександра/ Т/рифоновича/ — Брежневу, что будто бы тот подтвердил, что следует ее снять, и члены П/олит/б/юро/ подписались. Тр/ифоныч/ помрачнел при таком известии, хотя, может быть, этого всего лишь «ДЭЗА» — дезинформация намеренная.
«Пережили лето горячее, переживем и говно собачье» — белорусск/ая/ пословица.
Ваня Цветков1 привез из Болгарии старинный шандал, мы поставили его на стол А/лександру/ Т/рифоновичу/. Он говорит: «Если выяснится, что меня снимают, тотчас шандал забираю».
У Вор/онкова/ долго молчал телефон — с утра уехал в ЦК, потом откровенно убегал от А/лександра/ Т/рифоновича/.
Собрались почти все в кабинете Тр/ифоныча/, тихие посиделки, со всплесками разговора и долгими паузами.
Я испытываю странное спокойствие и по инерции все делаю что-то по делам редакции, хотя пора бы и бросить. Вспоминал сегодня рассказ Чехова «Приданое» — все шьем и шьем, а уже неясно для чего.
Тр/ифоныч/ вспоминал слова Дост/оевского/: «Нет ничего хуже сознания напрасно сделанной подлости».
Здесь подлость, как всегда у Дост/оевского/, в квадрате — «напрасная». Но мы не делали подлости даже ради чего-то, и оттого странное чувство спокойстия. Одна радость — рукопись Серебряковой, что прислана мне неделю назад, можно не читать и лицемерить не надо, подбирая вежливые слова.
В 3 ч/аса/ звонок от В/оронко/ва: «Приезжайте, состоялось бюро Секретариата, я должен познакомить вас с некот/орыми/ решениями». А/лександр/ Т/рифонович/ с утра ждал вызова на Секрет/ариат/, но его не известили, выяснилось, что и Симонова постарались оттереть (он с утра ждал в городе).
Ко мне зашли как раз Вас/илье/в
и Жорес2. Едва 1/2 часа прошло, и вернулся
А/лександр/ Т/рифонович/. Разговор его с Ворон/ковым/ занял 5 минут. Решение
Воронк/ов/ прочел по бумажке:
1) Назначить 1-м зам/естителем/ гл/авного/ ред/актора/ — Большова.
2) Назн/ачить/ комиссию в составе Федин, Воронк/ов/, Твард/овский/, Большов для переформир/ования/ редколлегии.
Тр/ифоныч/ спросил: кто же
убывает из редакции? Вор/онков/ назвал меня.
Тр/ифоныч/ сказал: «Это вежливая, нет (поправился) — невежливая форма
освобождения меня с поста гл/авного/ редактора. Я ни одного дня не останусь в
ред/акции/».
Вор/онков/ гов/орил/ еще что-то о редком единодушии, с каким было принято решение, но Тв/ардовский/ не слушал его и уехал, едва простившись.
Я позвонил Свете, сказал только два слова — «мы свободны», она охнула у телефона. В коридоре — испуганные лица сотрудников, хватают за руки, пытаются выспросить чего-то.
В редакции была бутылка
«Плиски», подаренная болгарами, — мы живо разлили ее, чокнулись и уехали к
Сацу. У Саца дружно и хорошо прощались: А/лександр/
Т/рифонович/, Кондрат/ович/, Хитров, Дорош, Виногр/адов/ и я. Тр/ифоныч/
говорил, что надо бы не разбредаться совсем, хоть раз в месяц устраивать «новомирские»
обеды.
Спели мы с Триф/онычем/ — «А в
полъ вярба…», да что-то не вышло.
Тр/ифоныч/ вспоминал, как пел ее молодой Бровка3, умирающий теперь в
больнице от рака.
Дома Света — в слезах, я утешал ее как мог. Горе есть горе, а все равно будем жить дальше.
Так долго мы готовились, столько раз заранее переживали этот день, что теперь на душе странное спокойствие. А все же, должно быть, мы не до конца сознаем, что случилось.
4.II.70. Тр/ифоныч/ поехал с утра на похороны Вашенцева1 с Сацем, и мы ждали его в редакции. Он запропал, пришел поздно. Оказалось — был у Симонова, переписывал бумаги, кот/орые/ он, встав спозаранку, сочинил. «С 3-х часов не сплю и пишу, и пишу — как линотип».
Собрал нас и прочел все три
документа. «Ну, не молчите, говорите, что думаете». Безусловно хороша одна
бумага — по поводу Большова. Относительно письма в
«Л/итературную/ г/азету/» — я не уверен, что оно вообще неизбежно. Но едва я об
этом заикнулся, он зарычал — видно, Сим/онов/ успел его убедить, что иначе все
сгорит, «ручку поцеловать», как выразился Ив/ан/ Серг/еевич/, необходимо.
Сим/онов/ едва не привел его за руку в почт/овое/ отделение, чтобы дать телеграмму Бр/ежневу/: «Вокруг меня в Союзе писат/елей/ создалась атмосфера невыносимой травли. Прошу помочь». Тр/ифоныч/ и сейчас колеблется, не дать ли телеграмму, но перешагнуть через себя не может. И я понимаю его, уговаривать не смею. Это эффектно и все же в ущерб чувству достоинства.
В 5 ч/асов/ повез бумаги
Воронкову, тот, видно, рад, что получил письмо для
«Л/итературной/ г/азеты/», нежен, кроток, обещает с утра отвезти все это Федину
и уверяет, что все будет хорошо.
Но что понимать под этим «хорошо»?
Мое ощущение поганое — что-то сломалось, и я чувствую себя в редакции лишним — отрезанный ломоть.
Брейтбурд2 забегал к А/лександру/
Т/рифоновичу/ по делам KOMES и сказал
С/офье/ Х/ананов/не, что дела будто бы поправляются. Он, да и не один он,
думает, что если Твард/овский/ останется даже и без нас, это будет хорошо. И
все наладится.
5.II.70. Перемогая себя, писал рецензию на «Повелителя мух»1 — для кого, для чего — непонятно. (Раньше думал — для 3-го №.) В редакции — пустыня, ни посетителей, ни звонков. Алеша захворал — ноги болят и пьет — и не приехал. Остальные сидят тесненько вокруг А/лександра/ Т/рифоновича/.
От Воронк/ова/ прибыл пакет — «лично, срочно» — с Постан/овлениями/ Секрет/ариа/та: 1) Назначить Большова первым зам/естителем/ гл/авного/ ред/актора/. 2) Создать комиссию в составе Воронк/ова/, Федина, Твард/овского/ и Большова по укрепл/ению/ редколлегии и редакц/ионного/ аппарата и в 3-х дневный срок заслушать ее предложения.
Что-то они очень торопятся.
Из бумаги видно, какое это жульничество. Странно, что «слушали письмо К.А.Федину — Твардовского. Постановили: «переформировать редколлегию» — будто письмо не о поэме, а о том, что редколлегия не годна.
И другое: говорили, что решало Бюро, но собрались просто нужные секретари (Симонова не пригласили, хотя он ждал). Были: Чаковский, Соболев, Тихонов, Озеров, Воронков, Яшен, Абашидзе2, Михалков — это кого запомнил.
А/лександра/ Т/рифоновича/ не позвали нарочно.
О Большове рассказ/ывают/, что он <…>, снят из «Сов/етской/ культуры», потом из телевиденья, ходит третий месяц без работы и давно уже ему сказали: сиди дома, читай «Новый мир», готовься. Так что дело это давно задумано.
Передают, что Мелент/ьев/ сказал Абашидзе: «Вы будете на Секрет/ариате/ в понед/ельник/? Надо спасать большого поэта».
Тр/ифоныч/ вспоминает, как Чак/овский/ кричал на одном из заседаний: «Мы не можем допустить, чтобы вокруг «Н/ового/ м/ира/» был ореольчик». Их задача — чтобы мы ушли опозоренные — вот что надо иметь в виду.
А/лександр/ Т/рифонович/ написал в ЦК письмо по поводу Большова — несколько вяловато — «не могу рассматривать иначе как понуждение к отставке». Поправили на ходу немного и отослали.
Все ходят вокруг А/лександра/
Т/рифоновича/, уговаривая его обратиться к
Бр/ежневу/, а Виноградов меня подбивает повлиять на него. Да легко ли это, коли
и так уже лежат два письма неотвеченных?
Тр/ифоныч/ зашел ко мне в кабинет, сел в кресло и неожиданно сам сказал, что знает о возможности обратиться к Бр/ежневу/, но бережет это на крайний случай, как козырную карту.
Был он сегодня у Вали, и она подкрепила его волю к сопротивлению, сказала, что надо до последнего цепляться за журнал. Наша задача одна — провести все безупречно до конца, чтобы совесть не грызла за неиспользованные возможности.
Вор/онков/ просил его приехать к 12 часам завтра, но если это приглашение на встречу комиссии — в том числе и с Большовым, — Тр/ифоныч/ решил туда не идти во избежание скандала.
Он сказал об этом Воронк/ову/, и тот пригласил его обсудить с ним эти вопросы сегодня наедине. Тр/ифоныч/ поехал, мы ждали известий от него в редакции. В 6.30 он позвонил из Союза — немногословный, раздраженный, сказал только, что все очень скверно и никаких надежд, подробности оставил до завтра.
Ночью почти не спал, думал о наших читателях, таких, как Васильев или норильские мои учителя, или экскаваторщик из Кызыла. Для многих это был последний клочок твердой земли, ниточка связи с официально признанной общественной жизнью. Теперь — пустота. Лит/ерату/ра снова уходит под землю.
Последний год мы жили условной, временной жизнью. Как подбитый самолет, шли на одном крыле — и тянули с усилием, теряя высоту — еще лесок внизу перемахнули, еще поле, еще перелесок, а там и конец.
6.II.70. А/лександр/ Т/рифонович/ собрал нас: ждали, когда подойдут все, он ни слова не говорил — сидел с напряженным лицом и нехорошо, прищуренно улыбался, склонив голову.
Когда собрались (Алеши не было,
пьет или заболел, но пришел Демент),
А/лександр/ Т/рифонович/ объявил диспозицию Воронкова, кот/орая/ будет
фигурировать на Секрет/ариате/. 9.II. Освободить: Кондрат/овича/, меня,
Виноградова, Марьямова, Саца. Оставить — Хитрова и Дороша, видимо, как
назначенных «на укрепление» в царствование Шауры. Ввести, кроме Большова,
Косолапова, Ол/ега/ Смирнова, Наровчатова, Рекемчука1. Из этой компании, как
видно, Косолапов в резерве, чтобы ставить на место гл/авного/ ред/актора/ в
случае строптивости А/лександра/ Т/рифоновича/.
Воронков, по словам Тр/ифоныча/, был тверд и непроницаем, никаких ответов на вопросы А/лександра/ Т/рифоновича/ — на каком уровне это решено — дать не пожелал.
Федина в письме А/лександра/ Т/рифоновича/ не удовлетворило место: «будто бы запрещена в Сов/етском/ Союзе». Ну еще бы! Впрочем, требований никаких.
А/лександр/ Т/рифонович/ посидел недолго и уехал с Сацем. Я пошел к себе, собирать книги, разбирать рукописи, конец показался, и надо быть готовым в один день уйти, чтобы не мучиться.
Виногр/адов/ прибежал вдруг с
известием, что есть способ передать письмо в собств/енные/ руки Брежн/еву/. Я
поехал к Сацу, где уже часа 2 они утешались с
Тр/ифонычем/. Они были веселы, когда я приехал, но все же за рюмкой я как мог
серьезно внушал А/лександру/ Т/рифоновичу/ мысль о необходимости последней
попытки. Опускать руки рано, пока не сделано все возможное.
Вернулся в ред/акцию/, Игорь допоздна возился с проектом письма, а мы с Артуром поехали ко мне домой. Пришел живший эти недели в Малеевке и ничего не ведавший Марьямов. Я его информировал, и он мужественно воспринял дурную весть.
7.II. А/лександр/ Т/рифонович/ звонил из Пахры. Вопреки моим опасениям, он здоров и добрался благополучно до дачи. А я в каком-то анабиозе. Сплю, спокоен и вял, ничего не хочется.
Вечером были в театре на Таганке, спектакль «Пугачев». Бутафорская отрубленная голова подкатилась мне под ноги. Я взял ее осторожно за волосы и поставил на сцену.
Маликов заезжал, обещавший мне прежде договор с «Иск/усст/вом» на Остр/овско/го, да так ничего и не сделавший. Он пробует уже меня винить в том, что я не был прежде достаточно расторопен. Эх, друзья, друзья…
Предчувствие новой эпохи жизни: сколько еще разочарований, обманов, охлаждений впереди, но есть, думаю, и доброе, человеческое.
8.II.70. Публика московская закопошилась, сочиняют петиции от писателей, собирают депутацию к Подгорному1 — на защиту журнала. Но сил нет настоящих, и, кажется, больше тут внешнего.
С утра поехал в Пахру,
воспользовавшись машиной Ильиной. Еще прежде поехали туда Миша и Игорь. Надо
решать дело с письмом на «высочайшее». Проект письма — энергичного, короткого и
сугубо политического, как и присоветовали
нам, — мне нравится.
Когда я приехал, оказалось, что А/лександр/ Т/рифонович/ отказывается письмо подписать и написал свои «замечания» на него, вместо того чтобы самому потрудиться. Ему не нравится, что письмо по слогу «не его» и нет ничего о поэме. «Поймите, это главный пункт». Я пытался спасти дело, но начался крик: «Их я уже убедил, теперь надо вас: нет, ничего не буду делать!» Едва мы его успокоили — Игорь сел за машинку и стал лепить фразу к фразе под его диктовку. Уговорились, что будет набросан некий черновик, а тогда уже станем поправлять и совершенствовать. Чтобы не раздражать Тр/ифоны/ча пуще, мы с Мишей пошли к Дементу (Дементьеву. — С.Л.), посидели у него, прошлись снежной улицей, потом вернулись.
Письмо разрослось — и больше о поэме, чем о журнале. О поэме — с ненужными подробностями разговоров о ней с Воронк/овым/ и проч., а о журнале — кот наплакал.
Вот где его слабое место, но что поделаешь: поэма ему не менее, а может быть, более дорога, чем сам журнал. Возражать трудно, а требовать объективности и вовсе нельзя.
Игорь остался до вечера, чтобы перебелить текст после наших поправок, а я уехал домой.
Вечером пришли Зоя2 и Ильина. Тяжелый вечер, нелепый спор об антисемитизме, где обе были неправы.
Поздно зашел Рой. Он, как оказалось, неплохо осведомлен о событиях. Все называют Косолапова возможным главным ред/актором/. Говорят, что это предложение Федина. Очень может быть.
9.II.70. С утра Хитров домой ко
мне заходил. Он написал письмо В/оронко/ву и решил посоветоваться, прежде чем
отсылать. Он пишет, что как отв/етственный/ секр/етарь/ и секр/етарь/
парторганизации просит учесть, что поддерживает позицию Тв/ардовско/го и готов
отстаивать его предложения на Секрет/ариа/те С/оюза/
П/исателей/. Письмо такое может сулить неприятности, но М/иша/ прав, что
заранее стоит оповестить о своей позиции, чтобы легче потом было уходить.
Поправили два слова, — и он пошел отсылать. Иг/орь/ просил телеф/он/
пом/ощника/ Бр/ежне/ва, и я неожиданно быстро это сделал. Сам Б/режнев/ в
Горках, по слухам, в отпуску или готовится к ближайшему Пленуму. После звонка
Самотейкину Миша отвез письмо Тр/ифоныча/ «на подъезд», его должны передать в
собств/енные/ руки.
Тр/ифоны/ча я увидел мельком перед Секрет/ариа/том, он был в добром здравии, говорит, что выспался, как Кутузов перед сражением. Хвалил выдержку Виноградова, писавшего под диктовку письмо, и просил прощения за «взвизгивания».
А/лександр/ Т/рифонович/ вернулся с Секрет/ариата/ через часа полтора. Решение принято. Вводят в редакцию: Большова, Смирн/ова/, Рекемчука, Косолапова, Наровчатова. Освобождают: Кондр/атовича/, меня, Виногр/адова/, Марьямова, Саца. О том, что говорили, Тр/ифоныч/ рассказывал сбивчиво. Выступали: Михалков (что-то вроде доклада), Баруздин, Озеров — это из тех, что Тр/ифонычу/ запомнились.
Федин, актерски воздевая руки, освящал все фальшивой церемонностью: «Не угодно ли Ал/ександру/ Тр/ифоновичу/ высказаться?»
Тр/ифоныч/ пытался добиться у Секрет/ариата/ отсрочки решения на том основании, что обратился в ЦК, пытался опротестовать процедуру самого принятия решения — но тщетно. <…>
Письмо решили печатать, хотя и кривились на слова «будто бы запрещена» и говорили, что надо бы пошире брать. «Достоинство такого рода документов — краткость», — парировал А/лександр/ Т/рифонович/.
О журн/але/ Мих/алков/ говорил будто бы с уважением: «Можно ли сказать, что ж/урна/л неинтересный? Что в нем работают бездарные или необразованные люди? Нет, нельзя этого сказать. Но…»
Баруздин1 <…> сказал <…> речь, а после подошел к А/лександру/ Т/рифоновичу/ целоваться и наколол ему на пиджак значок «Др/ужбы/ народов». «Только 250 экз/емпляров/», — сказал он при этом. «Чего 250 экз/емпляров/ — тираж журнала?» — притворился, что не понял, А/лександр/ Т/рифонович/. <…>
Потом, когда мы разговаривали, Тр/ифоныч/ отцеплял этот значок с отворота пиджака <…>, тот не давался, впился в лацкан, и А/лександр/ Т/рифонович/ попросил ему помочь.
А/лександр/ Т/рифонович/ доволен собой — говорил немного и не сказал ничего лишнего. Просил отложить рассм/отрение/ вопроса — не согласились, сослался на письмо в ЦК. Тут самый мерзкий из всех — Чаковский высунулся: «А на что вы надеетесь? Неужели рассчитываете на положительный результат?» Один только раз, гов/орит/ А/лександр/ Т/рифонович/, он не выдержал, поднял тут голос и прокричал что-то о своем праве обращаться туда, куда он считает нужным. Чак/овский/ умолк.
Мишу в середине дня вызвал секретарь райкома Пирогов. Видимо, Вор/онков/ тут же известил о его письме Отдел, и оттуда немедленно дали знать в райком, чтобы Хитрову объяснили, что к чему. Пирогов корил его за наруш/ение/ парт/ийной/ этики: как он мог говорить от лица парторганизации, почему обратился в Союз пис/ателей/, а не в райком прежде. Пирогов «воспитывал» его часа полтора. Говорил, что проболел два месяца и за это время перечитывал «Н/овый/ м/ир/». Начал с первых номеров прошлого года и прочитал рассказ Чернышова о волке и «Кубик» Катаева2, которые ему не понравились. Зато роман Кочетова оказался по душе ему. Словом, увещевания с оттенком угрозы. Требует забрать текст письма у Воронкова.
До 4-х часов мы ждали, сидя в
ред/акции/, какого-то чуда, звонка, кот/орый/ остановит это безумие. Потом
махнули рукой и пошли в Столешников. Когда
уходили — у ворот редакции встретили кучку мужчин, перешептывавшихся, как
заговорщики, — Рыбаков3, Можаев и пр.
Посидели немного и бесцветно — все переговорено за эти дни, и вино уже не облегчает и не помогает ничему.
Поздно вечером — звонки С/офьи/
Хан/ановны/, Игоря. В «Л/итературной/
г/азете/» к вечеру набрали заметку о заседании Секр/етариата/. Торопятся. Был
какой-то переполох в газете, Наровчатов вдруг убыл из числа назначенных, а
Марьямов возвращен в лоно редакции. Идет какая-то крутня, но все это уже не
важно. Они спешат заколотить крышку гроба и в землю опустить, — а то вдруг
убитый ими воскреснет?
Как я накануне и говорил ребятам — композиция этого грязного дела очевидна. Завтра публикуют рец/ензию/ на Кочетова, письмо А/лександра/ Т/рифоновича/ и извещение о нов/ой/ редакции. Опять Христа будут распинать с разбойниками, но Кочетова пожурят и отпустят, а с нами обойдутся без пощады.
10.II.70. День начался с надежды, что письмо все же достигнет адресата. Но чем дальше шло время, тем вернее надежда таяла.
Самотейкину А/лександр/ Т/рифонович/ звонил — и получил ответ, что письмо его еще не доложено, но непременно будет доложено и т.п. Тот же С/амотейки/н другому человеку сказал: письмо передано, но ответа пока нет. Это означает, что и не будет, наверное. По каким-то своим расчетам Бр/ежневу/ не выгодно соваться в это дело — думаю, что так. Смешно предаваться обольщениям.
Виногр/адов/ уже в 11 ч/асов/ привез «Л/итературную/ г/азету/» из так называемого пробного тиража, с заметкой о нашем смещении и со статьей о Кочетове.
Тр/ифоныч/ разъярился, что нет его письма, а есть сообщение о решениях Секретариата, почуял тут какой-то подвох и атаковал по телефону Вор/онко/ва: «Кем же это надо быть, потерять всякий стыд и совесть, чтобы так поступать! Вы отдаете себе отчет в том, что Вы делаете? Вы ставите меня на край гибели», — и еще что-то кричал невразумительное, угрожающее — хотя и сам понимал, что угрожать ему нечем.
А я в тайне души даже подосадовал, что он сам так добивается теперь публикации письма о поэме, кот/орого/ прежде не хотел писать. Не об этом бы надо кричать, не об этом — да тут уже нервы.
Вор/онков/ гов/орит/ только: «Вы же понимаете, что это не я решаю», — и обещал созвониться с ЦК.
В 12 ч/асов/ вызвали к
Вор/онко/ву Алешу. Вернулся он минут через 40. Успел сказать только, что
предложили ему должность в журнальчике Дангулова1 — «без ущемления в
зарплате». В/оронко/в был нежен, на прощание обнял и поцеловал его. (Поцелуй
этот, пошутил кто-то, уже лит/ературная/ реминисценция. Николай облобызал
Полежаева2, отправляя его в солдаты.) Алеша спросил: «За что?»
«А/лексей/
И/ванович/, — к вам ровно никаких претензий. Ну… просто пусть поработают другие
товарищи».
Тут же следом вызвали и меня. Когда я вошел — В/оронко/в сидел за столом, вышел поздороваться и снова сел; не поднимая глаз, сказал: «Вы знаете, В/ладимир/ Я/ковлевич/, состоялось решение бюро, я тут Ал/ексею/ Ив/ановичу/ все объяснил… Нам хотелось бы всем найти работу… Как вы смотрите на работу в ж/урна/ле «Иностр/анная/ лит/ература/»?
Это было для меня неожиданным,
я растерялся, но сказал, что работал в
«Н/овом/ м/ире/» не потому, что журналист по наклонностям — а лишь потому, что
это «Н/овый/ мир» и Твардовский. Вообще же работать в журнале — своим
призванием не считал. Он стал уговаривать — должность мифическая, консультанта,
в редакции можно бывать один раз в неделю. Я понял его так, что это что-то
вроде пенсии или выходного пособия, махнул рукой и согласился.
Но не знаю, хорошо ли, верно ли поступил, какой-то червячок сосет, что помог им обрубить канат… Противно.
Вор/онков/ обещал Тв/ардовскому/ напечатать его письмо о поэме в моск/овском/ тираже и при мне вычитывал текст.
В редакции суматошно, полно народу, авторы толпятся в коридорах, ходят из комнаты в комнату, собираются кружками, гудят. Трудно сознать сразу, что происходит, похороны и что-то от праздника.
Были сегодня Бек, Можаев, Рыбаков, Евт/ушенко/, Владимов, Солж/еницын/, Симонов.
Ис/аич/ сидел полчаса с Тр/ифонычем/ наедине, мы с ним повстречались в коридоре, у комнаты «прозы» — поцеловались. «Ну, как?» Я вспомнил слова с надгробной плиты Кинга3: «Свободен наконец, свободен наконец, слава Богу всемогущему — свободен наконец…» Ис/аич/ в каком-то обычном теперь у него возбуждении, с эйфорическими улыбками говорил о том, что все устроится, когда я-то знаю, что вернее всего — все погибло, и не на один год. Рассказал какую-то чушь, бибисейские анекдоты (Би-би-си. — С.Л.), сам им посмеялся и побежал прочь, тряся бородой.
Никто как бы не сознает масштабы бедствия. Кораблекрушение произошло, мы за бортом, Тр/ифонычу/ надо уходить с мостика, и только Миша, привязанный к мачте, остается.
Когда в доме покойник — тяжело, медленно идут часы до выноса тела, люди слоняются из комнаты в комнату, присаживаются на мгновение с близкими, тихонько переговариваются. Но помочь уже ничем нельзя. И тайная мысль у многих: «Скорей бы».
А/лександр/ Т/рифонович/ твердит: «Ведь они знают, знают, что делают мерзкое дело, не могут не сознавать».
На завтра вызывают в райком — «по персональному списку» оставшихся чл/енов/ партии. Тр/ифоны/ча будут, видно, уговаривать — спокойно оставаться на своем месте и работать.
Но я сказал ему сегодня прямо — что ему надо уходить без промедления, иначе случится худшее — будут подписывать его именем чужой уже журнал.
Дорош — с несчастными глазами, взъерошенный, усохший, оробевший и не знающий, как ему вернее поступить, — и совсем несчастный Миша.
Женщины ходят ко мне, плачут, а
иные уже планируют, что им печатать в 4 и
5 №№. Им все грезится, что не конец это, что журнал каким-то образом
сохранится, что, может быть, и Тв/ардовский/ не уйдет. Чушь!
Мы много смеялись сегодня, сидя в кабинете у А/лександра/ Т/рифоновича/. Сац насмешил всех рассказом, как, уходя из «Лит/ературного/ критика»4, они унесли все папки, карандаши и скрепки. Тр/ифоныч/, оглядев пустую комнату, заметил, что нам и унести нечего — разве что холодильник из чулана? И Сац предложил составить акт за тремя подписями, как во время войны: «утрачен в боевых условиях»… А вокруг все слезы льют, и тяжко мне, как подумаю о читателях, кот/орые/ нынче еще ничего не подозревают, а завтра развернут № «Л/итературной/ г/азеты/». Хорошо, что успел с ними проститься последней моей статьей.
Артур и Света помогли мне увязать оставшиеся журналы и книги и перенесли их на Страстной. Пока их не было, я сидел один в пустом своем кабинете, в кресле в углу и чувствовал, как он становится чужим, и вдруг понял — КОНЕЦ.
Еще прежде Игорь помог мне ножиком отвернуть шурупы и снять табличку с двери.
Поехали домой с Арт/уром/, пили водку, пришла Ильина. Когда ушли гости, Света совсем расплакалась и говорит одно: «убили, убили».
Эмилия и та плачет. Сегодня к ним в коридоре изд/ательст/ва подошел Косолапов. Сказал: «У меня на столе «Л/итературная/ г/азета/», вот втянули меня…» И потом ёрнически прибавил что-то о поэме А/лександра/ Т/рифоновича/: «Читал, читал в «Посеве» поэму А/лександра/ Т/рифонови/ча, там он назван главою оппозиц/ионной/ интеллигенции…» Света сказала к какому-то слову о Большове: «Но ведь известно, что Б/ольшо/в — <…>. Впрочем, такие люди нужны». Косолапова перекосило.
Для многих конец журнала — будто близкий человек умер, а вот молодой Айхенвальд5, кот/орого/, кстати, мы не раз печатали, говорит в ответ на слова Ильиной о том, что она живет ужасно, потому что ужасно живет «Н/овый/ мир»: «Не понимаю, как можно жить «Нов/ым/ миром».
Сколько бы ни пришлось увидеть еще предательства, низости, равнодушия — надо все стерпеть. Не последний день живем.
Лишь бы Тр/ифоныч/ не испортил конец, болею и боюсь за него. Но верю.
11.II.70. С утра вынул из ящика «Л/итературную/ г/азету/». Света льет слезы беспрерывно. Звонили: Бачелис, Ильина, Огнев1 — не знают, что говорить, но хотят сказать что-то доброе.
Снова целый день в редакции толклись авторы: Бек, Можаев, Владимов, Свет, Левитанский. Пришла М.Белкина, принесла водку. Побожий2 явился.
Какие-то судорожные попытки еще сделать что-то, но очевидно, что безуспешные.
Говорят, адресат запил и оттого
не читает и не отвечает. Влад/имов/ передал
Тр/ифонычу/ по телефону разговор с дочкой (она работает в АПН и ему знакома),
что, мол, чего они все пишут эти цидулы, собрались бы человека 2—3 и приходили
потолковать. Но обронил будто бы и такую фразу: «С Тв/ардовским/ вопрос решен».
(Вчера на чужой машине дочка приезжала. Влад/имов/ /дал/ понять, что он гов/орит/ по телеф/ону/, разговор подслушан, и ей сделано внушение.)
Сегодня мытарили А/лександра/ Т/рифоновича/ и др/угих/ в райкоме — Пирогов и Верченко4. Все в неопределенном наклонении, но общий смысл: сохраняйте спокойствие и работайте. Освобожденные товарищи устроены, etc. Мишу оставили еще одного и час пытали персонально — и пугали, и уговаривали работать.
Публикация в «Л/итературной/ г/азете/» вызвала разные досужие толки, в т/ом/ числе и неприятные — что-де А/лександр/ Т/рифонович/ отступился. А далекие от лит/ерату/ры люди толкуют дело так: 4-х сотрудников освободили потому, что они передали на Запад поэму Тв/ардовского/.
Рассказ/ывают/, что Наровчатов отказался работать в редколл/егии/ без согласия Твард/овского/. Его утвердили прежде, чем поговорили с ним. Будто бы он отказался решительно, а выходя из кабинета Вор/онко/ва — плюнул и сказал: «Бляди». Хоть какое-то человеческое приобретение в эти дни. Рыжий […] Рекемчук, конечно, на это неспособен, хотя ходит и говорит всем, что, соглашаясь работать, думал, что имеется в виду старая редакция во главе с Твард/овским/.
Позвонил Вор/онков/ и сказал, что меня ждет Федоренко5 и я могу приступить к работе. Я ответил, что не тороплюсь, что у меня есть еще несданные дела и т.п. «Конечно, конечно…» Куда мне торопиться?
Света уговорила меня позвать Мих/аила/ Фед/оровича/, чтобы сняться на память. Днем на удачу пришли Дем/ентьев/ и Закс. М/ихаил/ Ф/едорович/ щелкнул нас неск/олько/ раз в кабинете Тр/ифоныча/ — пусть на память останется.
Тр/ифоныч/ сидел, как сыч, в своей комнате до 6-ти и ждал звонка, кот/орого/ не было и не будет. Вспоминал Радищева6: «Может ли сильное гос/ударст/во позыбнуться от дуновения мнения». Эти слова — «дуновение мнения» — очень нравятся ему.
А/лександр/ Т/рифонович/ не захотел принять участия в стихийно устроившемся прощании с авторами, кот/орые/ сошлись в бывшем моем кабинете, — и уехал к Вале. А мы, стоя, выпили по малой, Бек сказал какие-то слова — и все разошлись. Во время выпивки — принесли пакеты из Секретариата с извещениями — «освободить».
NB. Записываю, перечитав дневник, 14.III.88. На днях разговор в «Ин/остранной/ лит/ературе/». Федоренко, отставленный, хвалится, как своей заслугой — «никто не хотел брать Л/акши/на, а я взял». Рассказывают, что Воронков сначала, получив распоряжение Суслова «устроить заместителей Твардовского», пытался сговориться с Сучковым7, чтобы устроить меня в ИМЛИ. Сучков категорически отказался.
12.II.70. Т/рифоны/чу я сказал еще вчера, что, по-моему, ждать уже нечего, не надо тянуть, надо подавать заявл/ение/ об уходе. Иначе есть опасность — что начнут задерживать, ссылаясь на шумиху за рубежом — «подпеваете-де». Он с утра отправил в Секрет/ариат/ С/оюза/ П/исателей/ письмо, что вынужден просить об отставке в связи с тем, что не признает перемен в редколлегии и протестует против оскорбительн/ых/ для него способов «укрепления» журнала. Просит принять от него ж/урна/л и снять его фамилию со 2-й, февр/альской/ книжки «Н/ового/ м/ира/».
Фоменко1 приехал: «Самое страшное, что я закончил роман». Эмилия в слезах. Света с ней разговаривала. Вчера Свете Г.Соловьев сказал: «Можете плакать, рыдать сколько угодно; но директор считает, что Вам вообще не обязательно работать в нашем изд/ательст/ве».
О Большове — гов/орят/, что он проворовался на студии «Экран», его назначение вызвало крайнее возмущение телевизионщиков. Мне показывали приказ Месяцева от 7.I.70 г., где говорится о финанс/овых/ злоупотреблениях в студии. Два его зама могут оказаться за решеткой. Он сказался больным и теперь по протекции ЦК направлен в «Нов/ый/ мир».
О Твард/овском/ говорят: «Мы найдем способ заставить его работать».
Рассказывают, что вчера или позавчера нов/ая/ редколлегия была принята Демичевым. Он бранил на все корки роман Владимова и повесть Баранской.
Косолапов, кот/орого/ молва называет новым гл/авным/ ред/актором/, уже успел выступить в Гослите с обличением критики, кот/орая/ процветала в «бывшем» «Новом мире» и имела фельетонно-зубоскальский характер (называл Рассадина2).
Когда я пришел, в кабинете Тр/ифоныча/ сидел С/олженицы/н и договаривался, как ему получить рукопись, застрявшую у А/лександра/ Т/рифоновича/. Потом он поднялся, оглядел стены и сказал: «Ну, надо попрощаться с этим кабинетом…» Расцеловался с Тр/ифонычем/, простился со мною и ушел.
Я вспомнил, как в первый раз знакомился с ним в старом здании… Можаев прибегал — теперь волнуется театром на Таганке.
В 4 часа Воронк/ов/ позвонил и
просил встретиться с А/лександром/
Т/рифоновичем/. Тот уехал. Говорили перед его отъездом, что, должно быть,
начнут уговаривать, выламывать руки. Через час Тр/ифоныч/ возвращается,
смущенный и растерянный. «Не могу понять, что случилось, но дела таковы:
отставка принята. Мне предложен пост секретаря Союза и 500 руб/лей/, причем,
сказано, если не хочет работать — пусть не работает. Кроме того — кремл/евский/
паек, лечение и двухтомник в роскошн/ом/ изд/ании/ к юбилею». Все это —
отступное за уход — Воронков прочитал по книжечке. Нежность, забота, обещания и
увещевания.
Первое чувство было — радость, что отпустили без мук. И хотя противны чем-то эти «приклады», я думаю — это распоряж/ение/ Бр/ежнева/ и результат письма. Не желая идти назад и прежде поддержав интригу Дем/ичева/ и Суслова, он хочет все же как-то наградить Тв/ардовского/, не оттолкнуть его.
Я так был доволен, что все произошло без унижений — что даже Тр/ифоныча/ расцеловал и поздравил. Разбойники захватили крепость, но дали гарнизону выйти с личным оружием и зачехленными знаменами.
Мы выпили в честь этого события по рюмке в столовой на углу — Тр/ифоныч/ не скрывал своего удовольствия таким мирным финалом. Может быть, и других не будут мучить — отпустят с миром, раз назначают нового редактора и меняют журнал в целом.
Вечером я едва высидел скучн/ый/ спектакль «Без вины виноватые», на кот/орый/ меня затащила Света.
13.II.70. «10 дней, кот/орые/ потрясли «Нов/ый/ мир», — так говорят остряки, идут к концу.
Утром меня внезапно позвала к
себя Люся Хитрова1 — говорить о Мише, и зря, я сам знал все то, что она могла
мне сказать. Случилось, что меня подвез до полдороги О.Ефремов2. Гов/орил/ о моей
статье. Сказал, что расценивает гибель «Н/ового/ мира» как результат акции
Демич/ева/, кот/орый/ боится, что его не возьмут в новое
П/олит/бюро/ и задабривает правых. Я и сам так начинаю думать.
Позвонил Вор/онков/ и сказал, что решение об отставке Тв/ардовского/ принято на бюро Секр/етариата/, но еще не утверждено в ЦК. Надо ждать понед/ельника/. Поэтому отменили прощание в редакции.
Я унес посл/едние/ книги из своего кабинета, простился с ним глазами, и, когда уходил, Анна Фед/оровна/ уже драила столы и выносила старые журналы, готовя все для новой редколлегии.
Алеша совершенно не в себе — пьяный, все время плачет, женщины одна за другой раскисают так, что ложками не соберешь. У каждого свой день, когда он понимает, что все кончено.
Вчера Миша не выдержал, сорвался, зарыдал, пошел к окну. Мы стали утешать его, а он сказал: «Ничего, ничего, это просто оттого, что я все еще до сегоняшнего дня немножко надеялся». Так по-детски у него это прозвучало.
Да, у каждого из нас был такой день.
Тр/ифоныч/ говорит — расшвыряли нас, как головешки, чтобы костер не горел.
«А ведь молод/ые/ сотрудники, Буртин, напр/имер/, будут когда-нибудь говорить с гордостью: «я еще работал в «Н/овом/ м/ире/» с Твардовским».
Хомяков3 гов/орил/, что иные дела делаются божьим попущением, а иные божьим соизволением. Лазейка для зла, чтобы сохранить бога. Возможн/ый/ ответ Ивану Карамазову.
«Нов/ый/ мир» кончается «попущением».
Дорош и Марьямов пришли к
А/лександру/ Т/рифоновичу/: «Подпишите наши заявления об уходе». А/лександр/
Т/рифонович/ ответил, что не может подписы-
вать, — он уже никто, надо ждать нового гл/авного/ редактора. «Тогда дайте
маши-
ну — мы свезем заявления в Союз». «Пожалуйста, машину берите». Но почему-то
машиной они не воспользовались и заявления не свезли. Бог им судья.
Попутное
В дневнике лежит вырезка: «Состоялось заседание бюро секретариата правления Союза писателей СССР, в котором приняли участие К.А.Федин, С.А.Баруздин, К.В.Воронков, С.В.Михалков, В.М.Озеров, Л.С.Соболев, А.Т.Твардовский, Н.С.Тихонов, А.Б.Чаковский, К.Н.Яшен.
Бюро утвердило первым заместителем главного редактора и членом редколлегии журнала «Новый мир» Д.Г.Большова, заместителем главного редактора и членом редколлегии О.П.Смирнова. Членами редколлегии утверждены также В.А.Косолапов, А.И.Овчаренко4, А.Е.Рекемчук.
От обязанностей членов редколлегии журнала «Новый мир» освобождены И.И.Виноградов, А.И.Кондратович, В.Я.Лакшин, И.А.Сац.
(13.II.70. «Лит/ературная/ Россия».)
14.II.70. Были с А/лександром/
Т/рифоновичем/ у Ив/ана/ Серг/еевича/. Он рад был, говорил: «Спасибо, ребятки,
что приехали…» Рассказывали ему о наших невеселых делах, он только головой
мотал. И/ван/ С/ергеевич/ сказал, что, как уехал из
Л/енингра/да, нет у него друзей, кроме как в «Н/овом/ мире».
А/лександр/ Т/рифонович/ советовал ему печататься только в «Др/ужбе/ народов» — «там всего 68 подписчиков, — посмеялся он, — но теперь я сам только там буду печататься».
(Утром Тр/ифоныч/ был у
Исак/овского/, тот тоже горевал и сам сказал, что свою хронику будет печатать
теперь в другом месте. И еще — «со своей честностью, с неспособностью к высоким
или утешающим словам» — это комментарий
Тр/ифоныча/ — заявил, что не верит в это безумие и через год-два они снова
должны будут вернуть нам журнал.
Но я-то в это плохо верю, а Тр/ифоны/ч, странно, хочет так думать.)
Гов/орили/ о Федине, конечно, и бранили его дружно. Федин был в Кисловке в 25 г/оду/, где набрался впечатлений для «Трансвааля». Ив/ан/ Серг/еевич/ его пригрел, дал денег, поил — кормил и на охоту водил. А недавно опубликовали в «Лит/ературном/ насл/едстве/» его письмо к Горькому, где он пишет, что живет в деревне, обходит десятки деревень, разговаривает с сотнями крестьян, описывает охоту на волка — и ни слова о том, что живет у Ив/ана/ Серг/еевича/, ходит с ним и под его покровительством.
Др/угой/ рассказ. После войны, в Карачарове, когда Бунин был еще под запретом, у Ив/ана/ Серг/еевича/ над кроватью висел его портрет с надписью. Бор/ис/ Петр/ович/1 однажды сказал, что их хочет навестить секр/етарь/ райкома. Фед/ин/ доволен был и засуетился. Приехал секр/етарь/, этакий птенчик, уехал — Ив/ан/ Серг/еевич/ вдруг хвать-похвать — нет портрета. Оказалось, Федин снял, испугался, что тому не понравится. А секр/етарь/ и имени-то Бунина не слышал.
Еще много расск/азал/ Ив/ан/ Серг/еевич/ о нем — и все неприятное (история женитьбы на Ольге Викт/оровне/ и пр.).
А Тр/ифоныч/ напомнил рассказ самого Федина, как однажды под вечер к нему постучался продавец переделкинского магазинчика. Пришел с женой и просил, умолял дать взаймы 400 руб/лей/.
«У меня не ссудная касса», — сказал Фед/ин/.
«А вечером, представьте, какая неприятность, выпил он поллитра без закуски — и повесился».
Рассказ страшненький.
А/лександр/ Т/рифонович/ показывал Фед/ина/ на заседании — с театральн/ыми/ жестами придает сборищу видимость благообразия: «Не угодно ли А/лександру/ Т/рифоновичу/ высказаться?»
Все поза, все фальшь.
Ив/ан/ Серг/еевич/ говорит: «Исчезло из нашего языка слово «совесть». — «Нет, исчезло слово «комсомолец», — возразил А/лександр/ Т/рифонович/. — В трамвае не услышишь: «А еще комсомолец».
М/ария/ Ил/ларионовна/ гов/орит/ Тр/ифоны/чу: «Тебе уже 60 будет. Прожили мы, Саша, почти 40 лет. И как тогда, когда мы встретились, называли тебя кулацким подголоском, так и теперь».
(Это, кажется, по поводу
недавнего выступления Овчаренко в С/оюзе/
П/исателей/.)
15.II. Сретенье. Были в Коломенском с Сережей. В церкви в этот день поют: «Ныне отпущаеши раба твоего…»
Звонила Грекова — с хорошими, искренними словами. «Голоса» уже передают об отставке А/лександра/ Т/рифоновича/ и назначении Косолапова.
16.II.70. Понед/ельник/.
Тр/ифоныч/ раздражен неопределенностью, бесконечными оттяжками. «Боюсь, не
дадут нам по-человечески проститься». Сначала мы задумывали собрать весь
коллектив, и чтобы Тр/ифоныч/ мог ко всем обратиться с речью, всех
поблагодарить. Но каждодневное сидение в ожидании решения делает это смешным и
ненужным. «Да и не любят у нас таких прощаний», — гов/орит/
А/лександр/ Т/рифонович/.
Стало известно, что в
«Л/итературной/ г/азете/» дают завтра телегр/амму/
А/лександра/ Т/рифоновича/ — Вигорелли с отказом от вице-президентства, а рядом
— похабную статью Грибачева о Европ/ейском/ сообществе и Солж/еницыне/.
Информацию же об уходе Тв/ардовского/ — задерживают.
А/лександр/ Т/рифонович/, разъяренный, снова звонил В/оронко/ву, кричал и угрожал «крайними мерами». «А что вы имеете в виду?» — со спокойным хамством поинтересовался В/оронко/в. «И в самом деле, чем я могу им угрожать?» — рассмеялся, рассказывая об этом, Триф/оны/ч.
И.Виногр/адов/ со ссылкой на источник рассказал, что разгон «Н/ового/ мира» был санкционирован Сусловым. Бр/ежнев/ узнал об этом лишь из письма А/лександра/ Т/рифоновича/, просил срочно навести справки — чье указание? — и, узнав, что С/усло/ва, вынужден был отступиться. Там своя игра и свои расчеты, в кот/орой/ мы фишки.
Франц Таурин1 в Минске заявил: «Мы не дадим больше Лакшину хозяйничать в «Н/овом/ мире».
17.II. От Вор/онко/ва ответа нет. У Тр/ифоныча/ еще бродят какие-то иллюзии, подогретые слухами, что Бр/ежнев/ не подписал его отставки и назначение Косолапова.
Косолапов болеет, и мы к середине дня по привычке все собираемся в редакции вокруг А/лександра/ Т/рифоновича/, его подбодрить, да и свою тоску развеять.
Сегодня развернул «Знамя», там «афоризмы», собранные референтом С/усло/ва — Воронцовым, смесь пошлости и невежества, отходы референтуры, поговорки, не пригодившиеся шефу, — и все это печатается безнаказанно в лит/ературном/ журнале. Говорили об этом, и вдруг ясное пришло сознание: «Н/ового/ м/ира/» нет и последняя узда с них снята, теперь могут кувыркаться и кукарекать сколько душе угодно.
Кулешов звонит из Минска и все
беспокоится о здоровье А/лександра/
Тр/ифоновича/. «Пуще всего береги здоровье, здоровье береги». «Он, видно,
думает, что беречь честь и совесть не нужно». И ни полслова о журнале, в
кот/ором/ он состоит членом редколлегии.
Ходят литераторы, взглянуть на нас, пожать руку. Тр/ифоныча/ это начинает бесить. «Если он (про кого-то из сегодняшних) тоже «пожать мою честную руку» — и его выгоню». В этих приветствиях и в самом деле рядом с искренним порывом есть уже и либеральная мода, достаточно противная.
Сегодня по телефону Тр/ифоныч/ сказал Воронкову, что редакция развалена, конвейер встал, Дорош и Марьямов подали заявления об уходе. «И они….» — только и выдохнул В/оронко/в.
Тр/ифоныч/ считает, что начальству ничего не остается, как закрыть журнал, — но это обольщение напрасное.
Вечером — юбилей Т.В.Ивановой. Многолюдно и нелепо, я чувствовал себя погано, потому что, по сценарию хозяйки, был либеральным мучеником. Капица кричал мне через спины гостей: «как отказаться от подписки?», но я обошелся с ним довольно невежливо. А еще кому-то, и уж совсем невежливо, предложил вместо разговоров о «Н/овом/ мире» станцевать лезгинку.
Попутное
В дневник вложена заметка (машинопись).
БИ-БИ-СИ
(16 февраля) 1970.
Иван Сапиет.
«Недавно произошел новый инцидент, когда враги Твардовского обвинили его в том, что он позволил опубликовать в западной печати и в русском эмигрантском журнале «Посев» антисталинистскую поэму, которая не появлялась в Советском Союзе… Твардовский с негодованием протестовал против опубликования этой поэмы… Из этого приходится заключить, что такая утечка была сознательной и что те, кто несет за это ответственность, хотели свалить Твардовского. Если это так, приходится признать, что они в этом успели».
18.II.70. Света приехала
специально с работы, чтобы передать информ/ацию/, получен/ную/ от Эм/илии/. Это
результ/ат/ ее воскресн/ых/ прогулок в пансионате с Альб/ертом/ Бел/яевым/. «Сверху
давно торопили — снимать Твард/овского/. Сейчас давление усилилось — надо снять
перед его юбилеем и торжественно его отпраздновать. Докл/адная/ зап/иска/
отдела — не о журнале, журнал замечательный. Смысл докл/адной/ записки —
публикация за рубежом поэмы Тв/ардовского/, в этом обвинена редакция.
Тв/ардовский/ не виноват, виновато окружение… Мы их (снятых редакторов)
приравняем к Солж/еницы/ну… Они попались, когда в 5.30 веч/ера/ к ним из Рязани
звонил С/олженицы/н, а в 6 утра весть о его исключ/ении/ уже была передана ВВС.
Не доказательство ли прямой связи ред/акции/ с зарубежн/ыми/ деятелями?»
Альб/ерт/ для убедительности гов/орил/, что сам видел квитанцию разговора
С/олженицы/на с Москвой. В его полицейской голове — это улика. Обо мне он
гов/орил/ — «гениальный критик» и проч., но главное зло. «Вы не знаете, был ли
он близко знаком с Син/явски/м?»
Даже если во всем этом 25%
достоверности — это сенсационный поворот дела. Главное — докладная записка.
Неужели это так — и они пошли на такую провокационную липу, чтобы нас удушить?
И зачем Бел/яе/ву откровенничать с Эм/илией/?
М/ожет/ б/ыть/, они считают, что дело сделано и теперь пришла пора
распространять слухи о преступной деят/ельности/ бывш/их/ редакторов «Н/ового/
м/ира/» и подводить их к скамье подсудимых? Бляди! Досадую, что нам и в голову
не приходил прежде такой оборот дела. Ведь Тв/ардовский/, отвлеченный спорами
вокруг Большова, ни разу не спросил в упор, почему снимают нас 4-х. Да и мы с
Алешей растерялись у Вор/онко/ва, не потребовали как следует объяснений, не
отказались от подачек в виде должностей с окладами, потому что думали — причины
нашего увольнения очевидны, смешно обсуждать их с мелким чиновником, передающим
чужие указания, если вопрос решен.
Но теперь понятны становятся некоторые недомолвки и неувязки. Решение Бюро Секретариата о Большове и редкол/легии/ принято, как видно из протокола, вследствие обсуждения письма Твардовского Федину. Но письмо-то было о поэме! А в решении — о поэме ни полслова! Теперь понятен подтекст. При обсуждении говорилось: поэма Тв/ардовского/ появилась за рубежом против воли автора. Но надо найти виновных. В Отделе культуры (ЦК КПСС. — С.Л.) существует мнение, что поэма ушла из редакции. Пора укреплять редакцию и вывести ненадежных тов/ари/щей. Такова примерно была логика, а Тр/ифоныч/ и все мы не понимали ее и действовали опрометчиво, о чем теперь могу только сожалеть.
18.II. (продолж/ение/).
Бел/яев/ рассуждал также о нынешнем положении ж/урна/ла. Он понимает теперь, что Большов — подмоченная фигура. «Мы его уберем; и он, и Овчаренко вошли временно, чтобы Тв/ардовский/ ушел непременно». «Назначение Косолапова одобрили все секретари С/оюза/ П/исателей/, он придет в ближайшие дни и сразу приведет с собою редколлегию. Надо, чтобы № 2 был не хуже, чем 1-й. Бойкот писателей мы сломаем».
Едва удалось мне увлечь А/лександра/ Т/рифоновича/ на Страстной, чтобы передать ему эту информацию. Он устал от слухов, сплетен и противоречивых известий, кажется, ничто уже не может его вывести из этого созерцательно-стоиче-ского ожидания конца.
Вначале он и от этого отмахнулся — «пустяки». Усомнился, зачем бы Альб/ерту/ болтать с Эм/илией/, да и вообще информ/ация/, переданная через двух женщин, сомнительна. Но в этом его нежелании оценить ситуацию с нов/ой/ стороны я увидел одно: обиду, что все так нелепо, что разгром журнала учинен не по поводу его направления или содержания его поэмы, а на основе полицейской выдумки. Он просто отмахивался от такой возможности, как особенно унизительной и неприятной. Я пытался объяснить ему, что все серьезнее, чем он думает, и напомнил даже историю закрытия «От/ечественных/ зап/исок/»1 — с нами расправляются по той же модели.
«Если все, что вы рассказали, правда, тогда я и с партией не побоялся бы расстаться». Вспомнил рассказ милиционера: «Ты со мной лучше не связывайся. Я тебя сейчас как следует ударю. И иди жалуйся. Кому поверят? Мне поверят, а тебе не поверят».
Решили пока в ред/акции/
молчать об этом. А/лександр/ Т/рифонович/ уже уехал домой, когда позвонил
В/оронко/в и сказал заискивающе С/офье/ Х/ананов/не:
«А/лександр/ Т/рифонович/, наверное, ждет решения? Но что я могу, С/офья/
Х/анановна/, я ни бе, ни ме».
19.II. Скверно, тревожно спал ночь. Проснулся в 4 утра с ясной мыслью: нечего выжидать, надо послать письмо с требованием объяснить причины нашего увольнения. Надо, чтобы инициаторы этой акции хоть немного опасались крупного скандала и знали, что мы пойдем в открытую. Набросал тут же, пока все спали, проект письма, а потом попросил приехать Иг/оря/ Виноградова и ввел его коротко в курс дела. Он одобрил. В 12 ч/асов/ снова встретился с А/лександром/ Т/рифоновичем/ на Стра-стном, чтобы прочесть ему письмо. А/лександр/ Т/рифонович/, видно, тоже обдумал последние события за ночь, письмо ему понравилось, и он уже не считал все это дело пустяками, как вчера.
В редакции мы еще раз собрались с Алешей и Сацем и в 3 ч/аса/ отправили письмо в Секретариат С/оюза/ П/исателей/.
В конце дня Юра Буртин принес известие, будто бы Бр/ежнев/ подписал наконец отставку Тв/ардовского/ и назначение Косолапова.
Тр/ифоныч/ быстро оделся и уехал.
Нынче же послали в Секрет/ариат/ свои заявления об уходе Марьямов и Дорош, мотивируя свой уход старостью и болезнями.
Вечером Воронков и Марков отбывают /в/ Румынию. Любопытно, успеют ли они получить и «доложить» наше письмо или спихнут его на оставленного ими «руководить» Баруздина?
Два дня назад я представлялся Федоренке на Пятницкой. Он более всего озабочен ремонтом своего кабинета. Кажется, у него есть намерение крепче привязать меня к своей журн/альной/ колеснице. А у меня чувство тошноты подкатывает при мысли, что надо работать в его журнале. Днем все стирается будничными заботами, но посреди ночи я вдруг просыпаюсь от сознания, что случилась какая-то непоправимая беда, и долго не могу уснуть от тоски.
Лифшиц Мих/аил/ гов/орил/ Сацу:
«Знаешь, два дня не спал, как узнал, что
«Н/овый/ м/ир/» разогнали. Но, м/ожет/ б/ыть/, это и к лучшему. Вы спаслись от
неизбежного падения в болото беспринципности». Как желчен он и как ревнив в
своей догматической гордыне!1
20.II. Все еще нет офиц/иального/ ответа, но все уже ясно. Косолапов сдает дела в Гослите — говорят, он пил неделю. На наше письмо в Союз ответа тоже нет.
Миша звонил в ЦК, Грибанову — как быть, нов/ая/ редколлегия не приходит, а производство идет своим ходом. Получил согласие затормозить конвейер. «Еще день-другой, придет Косолапов и во всем будет разбираться».
Тр/ифоныч/ опять явился в ред/акцию/ к 12 ч/асам/ дня. Оглядываясь на прошедшие недели, вижу, на какой он был высоте все это трудное время. Ни одного ложного шага, позорящего его и нас, настоящая выдержка. Молодец, и, как бы там ни было, мы с честью уходим.
В 3 ч/аса/ дня вдруг Тр/ифоныч/ забеспокоился, заторопился, решил — прощаться с редакцией. Он пошел с Мишей вперед по комнатам, а я с интервалом минут в 5—10, за ними. Обошли комнаты редакторов на 1-м этаже, корректорскую, библиотеку. Всюду заплаканные лица. Анна Вас/ильевна/1, библиотекарь, рыдала, уткнувшись головой в стеллажи с книгами. Тр/ифоныч/ благодарил всех за доброе сотрудничество, жал руки, желал счастья.
В 3 часа пошли на Страстной, в старый мой дом, где столько в прошлые годы было говорено, выпито и пето. Помню, как праздновали мы с Тр/ифонычем/ избавление от опасности весной 63-го года, когда было после долгих треволнений напечатано его интервью с Шапирой2… Как давно это было!
Теперь собрались — А/лександр/ Т/рифонович/, Дем/ентьев/, Герасимов, неведомо откуда взявшийся, Сац, Виногр/адов/, Дорош, Марьям/ов/, Буртин, Хитров, Алеша и я.
Тр/ифоныч/ сказал первое слово: что он удачлив в жизни, что это вторая — после лет войны и «Теркина» счастливая полоса в его судьбе, когда он твердо знал, что нужен был всем, очень многим. В «Нов/ом/ мире», говорил он дальше, он учился у всех своих товарищей, соредакторов и сотрудников, и всех благодарит сегодня.
Следующим тостом я отвечал ему. Чтобы возникла жизнь в беспредельном мировом холодном пространстве, нужно соединение тысяч разных условий. Чтобы возникла жизнь в лит/ерату/ре, в виде такого ее явления, как журнал, тоже нужно соединение тысячи условий — и время, и обстоятельства, и люди и т.п. Но главное условие — А/лександр/ Т/рифонович/ наш, без которого «Нов/ый/ мир» не мог бы существовать.
Дем/ентьев/ плакал все время по-стариковски, как только начинал говорить, а говорил он о том, что журнал жил для страны, для народа, для его будущего, а значит, несколько пышно говоря, идеи «Н/ового/ мира» победят.
Миша неплохо сказал о счастье не просто иметь убеждения, но воплощать их в действие хотя бы литературное — и это счастье у нас было.
Тр/ифоныч/ объявил, что 20 февр/аля/ мы отныне будет числить днем «Нов/ого/ мира» и встречаться всем в этот день. А если один «новомировец» останется, пусть празднует этот день один, как некогда лицеисты.
22.II. Неожиданно собрался с домашними в Пахру — к А/лександру/ Т/рифоновичу/.
От разговора о Беляевск/ой/ провокации он отмахивается, просто не хочет думать.
За обедом читал стихи из
тетрадочки, в том числе новые. Понравилось мне — «мир полон еще непетой
новизной». Гуляя по снежку, разговаривали о том, что
70-е годы будут совсем другие и лит/ературная/ жизнь и мысль, возможно, найдут
себе совсем особые пути и формы, которые трудно даже себе представить сейчас. И
если даже журнал наш вернулся бы к нам, все равно, говорит Тр/ифоныч/, позади
остался период эпический, героический для «Нов/ого/ мира», а он существовал бы
в каком-то ином качестве.
А/лександр/ Т/рифонович/ <…> старался, чтобы нам было хорошо. С Ильиной и чехом, кот/орого/ она привезла, он едва поздоровался. Угрюм, как медведь с чужими. К тому же он ей недоверяет и раздражен ее журналистской бесцеремонностью.
Говорили, что надо теперь затевать большую работу, чтобы поставить себя на какой-то якорь. «Да она у меня давно начата». Наверное, он сказал это о прозе, но беда в том, что не может он на ней сосредоточиться.
23.II. Хоть я и отговаривал его накануне, к 12-ти А/лександр/ Т/рифонович/ опять в редакции, никогда прежде не ходил с такой регулярностью. Миша звонил Баруздину. Тот говорит, что на него, видимо, ляжет эта ноша представления новой редакции — журналу.
Эм/илия/ рассказ/ала/, что версия Бел/яева/ продолжает распространяться. Один из работн/иков/ аппарата сказал о нас с Алешей: «Мерзавцы. И их еще трудоустраивают, когда их нужно судить».
На днях зашел в ред/акцию/ Гамзатов. Говорил о пустяках, уклоняясь от существенного разговора. Тр/ифоныч/ встретил его словами: «А, Расул, ты поторопился…» — имея в виду его желание вовремя представиться новой редколлегии… Расул поболтал языком, посидел немного — исчез.
А тут явился Залыгин, тоже с полной неопределенностью сочувствия. (Говорят, он отказался подписать письмо группы писателей в защиту «Нов/ого/ мира», сославшись на то, что ждет квартиру.) А/лександр/ Т/рифонович/ сказал ему: «Да что, как дела… Некот/орые/ дебютанты «Нов/ого/ мира», обязанные ему своим успехом, обо всем позабыли… Но им еще придется об этом вспомнить, когда встанет вопрос, где печатать новые вещи…» Залыгин почел за лучшее как бы не понять этого грубого намека.
27.II.70. Пятн/ица/. 50 лет Алеше, задумывали давно торжественно отметить этот день в редакции, да вот не пришлось. Собрались у него дома, говорили речи в честь скромнейшего и прекрасного нашего друга и оплакивали журнал.
Пели, пили много, и А/лександр/ Т/рифонович/ себе «позволил». Боюсь, как бы не сорвалось его свидание с Косолап/овым/, назначенное на понедельник.
А/лександр/ Т/рифонович/ накануне заявил Баруздину, что не испытывает желания видеть никого из вновь назначенных и для передачи власти достаточно Косолапова. Остальных он даже не знает в лицо, не желает знать и, во избежание недоразумений, просит, чтобы они не показывались ему на глаза.
Баруздин сказал Мише о нашем письме: «Нехорошее письмо. Вероятно, не будет иметь последствий. Есть люди, кот/орые/ сами о себе распускают слухи, а потом этим же возмущаются». (Узнаю в этой фразе интонацию Мел/ентьева/ или Бел/яева/, которым, конечно же, снесли письмецо.) Ну и хорошо, пусть знают, что и мы не безмолвны перед клеветой.
Письмо Дем/иче/ву, заготовленное еще два дня назад, решили пока не отсылать: Алеша колеблется, а Тр/ифоныч/ — отговаривает, считая, что мы можем напроситься на пущие неприятности. Его вообще очень огорчает весь этот эпизод, он приносит какое-то дополнит/ельное/ унижение, и он хотел бы это, говоря привычном словцом, «отмыслить».
Стало достоверно известно, что Секр/етариат/ ЦК, утвердивш/ий/ Косолапова, состоялся лишь во вторник 24-го. Не было ни Бр/ежне/ва, ни Сусл/ова/, ни даже Дем/ичева/, кот/орый/ где-то в Болгарии проводит встречу «идеологич/еского/ Варшавск/ого/ договора и, конечно, докладывает друзьям об успешном удушении «Н/ового/ мира». Председат/ельствова/л Кириленко и весь вопрос провел в 3 минуты. Косол/апов/ сказал на засед/ании/, что чувствует себя неск/олько/ неуверенно — он не член С/оюза/ П/исателей/, не писатель. «Ничего, — ответили ему, — ведь вы, кажется, руководили изд/ательст/вом, в котором выходит этот ж/урна/л». «Нет, он выходит при «Известиях». — «Ну, все равно, характер работы вам известен».
Гов/орят/, что Кос/олапо/ву обещана нов/ая/ квартира, а это кое-что реальное. Он спрашивал Суркова, согласился ли бы тот взять ж/урна/л после Тв/ардовско/го. «Ни в коем случае, — отвечала старая лиса. — Вы в трудном положении. 75% писателей будут вас презирать, а 25% злорадствовать».
В ред/акции/ я почти не появляюсь. 26-го последние тихие посиделки в кабинетике у Миши — с Дорошем и А/лександром/ Т/рифоновичем/. Тр/ифоныч/ ездит каждый день весь этот месяц, только 25-го не был, и жарится, как на медленном огне.
Попутное
В дневник вложена страница:
Запись в дневнике А/лександра/ Т/рифоновича/.
«Н/овый/ м/ир/» идет ко дну.
Честь и совесть на кону.
22.II. «В материнской квартире Лакшина, по соседству с редакцией, устроили встречу редколлегии в почти полном составе (кроме Федина и ньюнационалов, да еще Закса забыли, но были еще освобожденный мною Герасимов1 и намечавшийся в редколлегию Буртин).
Порешили по предложению Демента учредить ежегодный обед «Н/ового/ м/ира/» (редколлегии с приглашенными по ее усмотрению — 20 февраля, — впредь до последнего в живых члена, который будет обедать один или уж приглашать, кого хочет). Это я уже после придумал для красоты, а вообще — дело».
С.Л.
28.II.70. У Реформатских.
Тимофеев-Ресовский1. Его рассказ о Лубянке, «коллоквиях» там. Не пытали (пытали
на Матр/осской/ тишине), но на интеллиг/ентного/
ч/елове/ка действует сильно нехватка сна. Днем спать нельзя. Ночью — с 11 до 7
— строго. В 11.15 — к следователю, и возвращение в камеру — без четверти семь.
Следов/атель/ давал папиросы — по пачке. Разочарование в работе органов —
ничего не знали. Студенты-математики, профессор-историк.
В Бутырках — тоже коллоквий — с Исаичем. Тим/офеев/ читал курсы генетики и совр/еменной/ физики (принцип дополнительности и проч.).
В лагере (Карлаг?) ели кукурузн/ые/ початки и миска баланды на день (стебли свеклы и верхние гнилые капустн/ые/ листья в супе). Там «коллоквий» — 18 чел/овек/. Выжило — двое. Перед смертью священ/ник/ читал лекцию за 3 дня — «О непостыдной смерти».
Спор с Тимофеевым о добре и зле. Всегда ли подлец знает, что поступает подло? Хотя бы в глубине души… Врожденно ли сознание добра? Тут мы разошлись.
О встречах с Бором2 в Карлсбергском институте. Король Кристиан Кристианович — на ежедневн/ый/ лабораторный чай — за длин/ным/ столом все сотрудники. Вошел длин/ный/ ч/елове/к в гетрах, во время верх/овой/ езды проезжал мимо, зашел. Обрадовался говорить по-русски.
Рассказы о предках-моряках: Сенявин (кильватерный строй изобрел), Головнин, Нахимов, Невельский3. Тимоф/еев/ тоже должен был идти по морской линии, но по наст/оянию/ отца попал во Флеровск/ую/ гимназию.
1.III.70. У Ел/ены/ Серг/еевны/ (Булгаковой. — С.Л.). Легко, как ни с кем. Рассказыв/ала/ о 20 авг/уста/ в Праге, о том, как видела танки на улицах, сожжен/ные/ дома. Ее вывез Юрский1 на вокзал. Картина «Бйга».
После статьи о «Мольере», в театре Еланск/ая/2 прошла мимо, не здороваясь.
М/ихаил/ А/фанасьевич/ часто диктовал, глядя в окно. Он ловил фразу на слух, проверял ее.
«Любаша не печатывала, а мы печатываем», — сказал Сережа (о Л.Белозерской3).
Федин приходил к умирающему Б/улгако/ву. Б/улгако/в говорил с ним недолго. «Больше никогда его не пускай ко мне». А на др/угой/ день пришел Пастернак4. «Этого пускай всегда, когда он захочет».
Фед/и/ну Е/лена/ С/ергеевна/ не
может простить статью о «Пушкине» в 1943
г/оду/.
Я говорил с ней откровеннее, чем с кем-нибудь, она ласкала, предлагала деньги, осыпала подарками.
Утром 2-го позвонила, что видела М/ихаила/ Аф/анасьевича/ и меня во сне в коридоре «Н/ового/ м/ира/».
«Признак болезни — когда ее начинают лечить. Не надо обращаться к врачам», — рассуждение очень здорового человека.
2.III.70. У Демич/ева/. Встреча — взамен обещанной. Созвон/ились/ через Беляева. Пройдешь через 4 дверей…
Дем/ичев/. Вы будете обеспечены… Это не Собес.
Тв/ардовский/. Сов/етская/ власть меня обеспечила, и если бы я не был полузапрещ/енным/ писат/еле/м…
Д/емичев/. Как?
Тв/ардовский/. А так, что кроме посл/едней/ поэмы, «Терк/ин/ на том свете» снят с реперт/уара/.
Д/емичев/. Ну, я это не знаю. Эта вещь хорошая, против бюрократизма, еще Ленин на заре сов/етской/ власти… Правда, с худож/ественной/ стороны «Вас/илий/ Теркин» значительнее…
А/лександр/ Т/рифонович/. О, это Ваше право судить. Если бы Вы сказали об идейной стороне, то я мог бы сопротивляться. А что касается художественной, тут я умолкаю…
А/лександр/ Т/рифонович/. О 5-м томе. (Д/емичев/ записал в книжечку, где было пусто.) О журн/але/.
Д/емичев/. Что с возу упало, то пропало.
А/лександр/ Т/рифонович/. А что пропало? Пропал ж/урна/л, равного которому по влият/ельнос/ти не было за весь период сов/етской/ власти.
Д/емичев/. Ну что ж, вы совсем исключ/аете/ всякую критику?
А/лександр/ Т/рифонович/. Да нет, почему же.
А/лександр/ Т/рифонович/. Мои друзья — четыре редакт/ора/ «Нов/ого/ мира» обвиняются в том, что они передали поэму, — это сущая ерунда. Если такое обвин/ение/ висит, я сам готов взять на себя — это я передал поэму.
Д/емичев/. Нет, нет — никто ни в чем не обвиняет, это только мелкие люди, маленькие клеветники могли так говорить. В журн/але/ элементы групповщины, направление… (А/лександр/ Т/рифонович/ отказался от чаю, кофе — только что-де позавтракал.)
Дем/ичев/. Вы один из величайших наших поэтов, м/ожет/ б/ыть/, самый великий…
Да и поэму надо обсудить. Нехорошо, что вы прямо обвиняете руководство партии: «А вы, что ныне норовите…» (А/лександр/ Т/рифонович/ помог ему вспомнить.) И ведь этим кончается… — Нет, не этим. (Дем/ичев/ явно читал только то, что в «Посеве».)
[Как когда-то «полчук» в «Теркине» — напомнил А/лександр/ Т/рифонович/.]
И финал:
А/лександр/ Т/рифонович/. Передайте товарищам, что обид на парт/ию/ не держу, буду служить своим пером.
Д/емичев/. «Рад буду доложить Политбюро нашей партии о том, что нашел вас с самой лучшей стороны» — или что-то в этом роде.
«А что еще я стал бы ему говорить? Дело сделано. У меня за этот час было ощущение скуки, от его рук холеных маленьких (не моих — кузнечных), — и я первый сделал движение коленкой под столом, чтобы уйти».
Вопрос о том, как будет сформулир/овано/ в газетах, — перестал его занимать.
Воп/рос/ воз/ник/ о групповщине. Дай бог вам в Секрет/ариате/ такого товарищества, лишен/ного/ панибратства и основанного на взаимн/ом/ уважении.
Косол/апо/ва привез представлять Баруздин, потом Б/аруздин/ уехал, и Кос/олапов/ гов/орил/ с А/лександром/ Т/рифоновичем/.
Гов/орил/, будто вначале был назначен в редкол/легию/ не вместо кого-то, как думал, а для парт/ийного/ укрепл/ения/. Понимает, что ему трудно будет работать, и спрашивал Тр/ифоныча/ о правах редакт/ора/ по подбору редкол/легии/. Тр/ифоныч/ сказ/ал/, что со времен Жданова принцип — гл/авный/ ред/актор/ и «редколлегия при нем». Сам имеет право создавать кабинет. Кос/олапов/ намекает прозрачно, что хотел бы отделаться от Овчаренки и Большова.
— А как часто собир/ается/ редколлегия?
— Да каждый день.
Оч/ень/ волновало его, что он будет получать 400 р/ублей/ вместо 350 — в Гослитизд/ате/. <…>
Просил Тр/ифоныч/ — не держать Мишу. <…>
В четверг Беляев будто бы
собрал в Союзе писат/елей/ редколлегию и им говорил, что ж/урна/л должен быть
не хуже, чем был. «Нам не нужен 2-й «Окт/ябрь/» или
2-е «Знамя». Возник вопрос о Беке с его «Нов/ым/ назначением» — и Косол/апов/
сказал, что будет стараться напечатать этот роман.
Елиз/ар/ Мальцев1 — Федину в Переделкине, у телефона в вестибюле. «Как живете? Плохо. Почему? Как и большинство писат/елей/ — по ваш/ей/ вине. Закрыт лучш/ий/ журнал, в кот/ором/ я не сотрудничал, но в кот/ором/ всегда мечтал напечататься».
3.III. Эпилог. Комедия. Зашел к 6-ти в ред/акцию/. «Вот и наша редкол/легия/ идет», — закрич/али/ женщины и обступили меня. У них чувство, как в оккупиров/анном/ городе. И уже — разлад. Готовность к сотруднич/еству/.
Сегодня Кос/олапов/ привел своих. Сразу свары, недоброжелательство, косые взгляды друг на друга. Б/ольшо/в уже ухитрился получать месяц зарплату.
Рекемчук и Овч/аренко/, видимо, останутся почетн/ыми/ членами. Косол/апов/ взволновался, где звонок к секретарю. С/офья/ Х/анановна/: «А/лександр/ Т/рифонович/ никогда им не пользовался». «Ну, а я привык». Впрочем, все это уже мало интересно. Жизнь берет свое, и наши женщины, раз они не ушли, будут стараться работать на них. Для ч/елове/ка противоестественно — не любить свою работу. Или надо уйти, или приспособиться — таков у них выбор. Один Буртин бунтуется — ходит по комнатам с заявл/ением/ — «открытым письмом».
Дорош и Мар/ьямов/ — тоже остаются временно, чтобы «уйти без демонстраций».
15.III.1970. Вот я и остался один, без журнала, без близких мне людей, с которыми привык встречаться ежедневно. Время, обильное досугом, дает простор и для ведения дневника.
Только зачем? Все обессмыслилось как-то. Старая жизнь, наполненная до краев, вдруг оборвалась и отошла, а новой пока не вижу.
Миша рассказывает о том, как захлестывает наш бедный журнал «новый порядок». 2-й №1 подписан в том виде, как был сделан нами, только статью Рассадина выбросили, пожурив его за слишком резкий тон.
Федька Абрамов прислал телегр/амму/, что снимает свои рассказы, если не пойдут «Деревянные кони». Номер немедленно переверстывают и вставляют «Коней», которых мы (о горе!) не решались напечатать. Как видно, «дирекция не останавливается перед расходами», и Косолапова заверили, что он может на первых порах печатать все, что захочет.
А/лександр/ Т/рифонович/ пьет третью неделю, а я болею — подхватил где-то модный грипп — «гонконг», и пользуюсь этим случаем, чтобы не ходить в постылую «Ин/остранную/ лит/ерату/ру».
Примечания
10.XII.
1 Астафьев, Смирнов, писатели.
11.XII.
1 Земовит Федецкий — польский писатель.
2 Речь идет о биографии русского писателя и историка Михаила Петровича Погодина (1800—1875), написанной Н.Барсуковым: Жизнь и труды М.П.Погодина. Кн. 1—22. Спб. 1888—1910.
16.XII.
1 Имеется в виду статья Э.Кардина «Легенды и факты» («Новый мир», 1966, № 2).
30.XII.
1 Карпова Валентина Михайловна, критик.
2.I.70.
1 Глеб Геннадиевич Поспелов, искусствовед. Мария Александровна Реформатская, его жена, дочь А.А.Реформатского. Рой Александрович Медведев и жена его Галина Александровна.
4.I.
1 Повесть Юрия Трифонова «Обмен» напечатана в № 12 за 1969 г. Статья «Мудрецы» Островского — в истории и на сцене» — там же.
2 Книга Светланы Аллилуевой «Только один год» (1969, США).
9.I.
1 Всеволод Анисимович Кочетов в 1961—1973 гг. был главным редактором журнала «Октябрь», покончил с собой. Речь идет о его романе «Чего же ты хочешь?».
2 Солженицын перечисляет имена и отчества Твардовского, Лакшина, Хитрова, Марьямова.
13.I.
1 Статья К.Симонова «Читая Толстого… (К столетию со дня выхода «Войны и мира»)» напечатана была в № 12 за 1969 г. В ней автор разбирал, с какой «яростью замахнулся Толстой на Наполеона… Причина этой ярости в том, что Толстой хотел непременно опрокинуть в своей книге господствовавшие в его время взгляды на роль личности в истории, на роль власти вообще и неограниченной власти в частности. А в ту эпоху… все эти понятия наиболее очевидно сосредотачивались на личности Наполеона» (с. 170).
2 Статья А.Бирмана «Самая благодарная задача» была посвящена «проводимой в нашей стране экономической реформе» и системе взглядов Ленина на «организацию управления народным хозяйством». Заглавие статьи — слова Ленина об управлении хозяйством после обобществления средств производства.
3 Рецензия «В.Даль и его биограф» на книгу М.Бессараб «Владимир Даль», рецензия А.Лебедева «Новая книга по эстетике» на книгу Ю.Манна «Русская философская эстетика (1820—1830-е гг.)».
4 21 июня 1970 г. Твардовскому исполнялось 60 лет. Он получит орден Трудового Красного Знамени.
14.I.
1 Роман Георгия Владимова «Три минуты молчания» был напечатан в № 7—9 за 1969 г. «Нового мира». В это время главным редактором «Известий» был Лев Николаевич Толкунов, «Неделя» выходила «в качестве приложения к "Известиям"».
16.I.
1 Драматург Михаил Филиппович Шатров, его пьесы о Ленине — «Брестский мир» и «Вам завещаю» («Так победим»). «Так победим» была поставлена в 1982 г., в 1983 г. получила Государственную премию СССР. «Дальше… дальше… дальше!» поставлена в 1988 г.
2 Стуруа Давид, секретарь ЦК КП Грузии.
20.I.
1 «Моби Дик» — роман американского писателя Мелвилла (1851).
21.I.
1 Статья Мелентьева о Герцене в «Правде» была посвящена столетию со дня его смерти (21 января 1870).
23.I.
1 Юбилей Исаковского — его 70-летие. В № 1 за 1970 г. было напечатано «Михаилу Васильевичу Исаковскому (К его семидесятилетию)» Твардовского в форме письма к нему.
25.I.
1 Каверин Вениамин Александрович и его жена Лидия Николаевна Тынянова, писательница.
27.I.
1 Беляев Альберт Андреевич, зав. сектором Отдела культуры ЦК КПСС.
2 Статья А.Володина «Раскольников и Каракозов (К творческой истории статьи Д.Писарева «Борьба за жизнь»)» была опубликована в № 11 за 1969 г.
3 Капица Петр Леонидович, физик, академик, лауреат Нобелевской премии (1978).
4 Арцимович Лев Андреевич, физик, академик.
5 Повесть Натальи Владимировны Баранской «Неделя как неделя» была опубликована в № 11 за 1969 г. и имела шумный успех.
29.I.
1 Паперный Зиновий Самойлович, литературовед, юморист, его пародия на роман Кочетова получила широкое распространение в московской литературной среде.
2 Румянцев Алексей Матвеевич, экономист, академик, член ЦК КПСС в 1952—1979 гг.
3 Епишев Алексей Алексеевич, начальник ГлавПУРа (Политического управления армии).
4 Власов Андрей Андреевич (1901—1946), на Волховском фронте в Великую Отечественную войну командовал армией. Весной 1942 г. попал в окружение и в плен. Возглавил «Комитет освобождения народов России» и «Русскую освободительную армию» (РОА). По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР повешен в 1946 г.
5 Брежнева звали «брови» (или просто показывали на них), Солженицына — «борода».
6 Фурцева Екатерина Алексеевна (1910—1974), с 1956 г. секретарь ЦК КПСС, с 1960 г. министр культуры СССР.
7 Яшин (Попов) Александр Яковлевич (1913—1968), писатель, поэт, автор знаменитых «Рычагов» (1956), «Вологодской свадьбы» («Новый мир», 1962, № 12). Злата — его жена.
30.I.
1 Лордкипанидзе Нателла Георгиевна, в то время редактор отдела литературы и искусства «Недели». Автором рецензии на роман Владимова «Три минуты молчания» был Дмитрий Казутин. После ее публикации Лордкипанидзе была понижена в должности.
2.II.
1 КОМЕС — Комитет Европейского сообщества писателей.
3.II.
1 Иван Цветков, болгарский писатель.
2 Васильев Анатолий Георгиевич, физик из г. Обнинска, Жорес Александрович Медведев, биолог, генетик.
3 Бровка Петрусь (Петр) Устинович, народный поэт Белоруссии, умер в 1980 г.
4.II.
1 Вашенцев Сергей Петрович, журналист, писатель.
2 Брейтбурд Г., ответственный секретарь советской секции Комитета Европейского сообщества писателей (КОМЕС).
5.II.
1 «Повелитель мух» (1954) — роман-притча английского писателя
Уильяма Голдинга, Нобелевского лауреата (1983). Рецензия была напечатана в
«Иностранной литературе» (1970,
№ 12).
2 Абашидзе Ираклий Виссарионович, грузинский поэт, председатель Верховного Совета Грузинской ССР (1971—1990), депутат Верховного Совета (1954—1970). В № 11 за 1969 г. напечатано его стихотворение.
6.II.
1 Смирнов Олег Павлович, писатель; Наровчатов Сергей Сергеевич, поэт; Рекемчук Александр Евсеевич, прозаик, кинодраматург.
8.II.
1 Подгорный Николай Викторович, член Президиума Верховного Совета СССР, член ЦК КПСС в 1956—1981 гг., в 1960—1977 гг. член Политбюро ЦК.
2 Зоя Петровна Безрукова-Оконь, приятельница Марка Щеглова, филолог, жила в Польше.
9.II.
1 Баруздин Сергей Алексеевич, писатель, главный редактор журнала «Дружба народов».
2 Катаев Валентин Петрович, писатель, его повесть «Кубик» была напечатана в № 2 за 1969 г.
3 Рыбаков Анатолий Наумович, писатель.
10.II.
1 Дангулов Савва (Савелий) Артемович, писатель, главный редактор журнала «Советская литература на иностранных языках».
2 Царь Николай I сослал в солдаты поэта Александра Ивановича Полежаева (1804—1838) за сатирическую поэму «Сашка» (1825).
3 Кинг Мартин Лютер, общественный деятель, борец за гражданские права негров в США, в 1964 г. стал лауреатом Нобелевской премии мира, в 1968 г. убит.
4 «Литературный критик» — ежемесячный журнал, начал выходить в 1933 г., ставил своей задачей сплочение критиков, разобщенных групповой борьбой 1920-х гг. В нем работали и сотрудничали И.А.Сац, М.А.Лифшиц, Г.Лукач, Андрей Платонов и др. Журнал защищал творчество Андрея Платонова и «Тихий Дон» Шолохова от проработочной притики. В 1940 г. постановлением ЦК ВКП(б) «О литературной критике и библиографии» журнал был закрыт на № 11—12.
5 Айхенвальд Юрий Александрович, литературный критик.
11.II.
1 Бачелис Татьяна Израилевна, критик, искусствовед; Огнев Владимир Федорович, критик.
2 Свет Яков Михайлович, писатель; Левитанский Юрий Давыдович, поэт; Белкина Мария Иосифовна, пргозаик. Побожий Александр Александрович, автор «Мертвой дороги» («Новый мир», 1964, № 8).
3 Речь идет об «адресате» — Л.И.Брежневе и его «дочке» — Галине Леонидовне Брежневой, работавшей в ту пору в АПН — Агентстве печати «Новости».
4 Верченко Юрий Николаевич, секретарь Союза писателей.
5 Федоренко Николай Трофимович, литературовед, главный редактор журнала «Иностранная литература».
6 Радищев Александр Николаевич (1749—1802), автор «Путешествия из Петербурга в Москву» (1790) — до 1905 г. книга была запрещена и пространялась только в списках. По возвращении из ссылки в Сибирь Радищев вновь выступил за отмену крепостного права и после угроз покончил с собой.
7 Сучков Борис Леонтьевич, литературовед, в ту пору директор ИМЛИ.
12.II.
1 Фоменко Владимир Дмитриевич, писатель, жил в Ростове, его роман «Память земли» был напечатан журналом.
2 Рассадин Станислав Борисович, критик.
13.II.
1 Людмила Михайловна Хитрова, жена Михаила Николаевича.
2 Олег Николаевич Ефремов, режиссер.
3 Хомяков Алексей Степанович (1804—1860), русский поэт, религиозный философ, один из основателей славянофильства (учение о «соборности»).
4 Овчаренко Александр Иванович, литературовед.
14.II.
1 Борис Петрович, родственник Ивана Сергеевича Соколова-Микитова. Жил в Карачарове.
18.II.
1 «Отечественные записки», журнал с 1868-го по 1877-й (год смерти) редактировал Н.А.Некрасов, в редколлегию входили Салтыков-Щедрин и др., печатались А.Н.Островский, В.М.Гаршин и др. Большинство сотрудников считали капитализм в России неорганическим явлением: ему должны противостоять интеллигенция и крестьянская община, которую видели социалистической. Журнал постоянно подвергался правительственным гонениям, и в апреле 1884 г. он был запрещен как журнал, который «не только открывает свои страницы распространению вредных идей, но и имеет ближайшими своими сотрудниками лиц, принадлежащих к составу тайных обществ» («Правительственный вестник», 20 апреля 1884 г., № 87).
16.II.
1 Таурин Франц Николаевич, писатель.
19.II.
1 См. «Новый мир» во времена Хрущева». М. 1991. С. 184—185.
20.II.
1 Анна Васильевна Василевская, библиотекарь, мать нынешнего главного редактора журнала «Новый мир» А. Василевского.
2 Генри Шапиро в апреле 1963 г. взял интервью у Твардовского для «Нью-Йорк Таймс». Он говорил о повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича», «Вологодской свадьбе» Яшина и «Тишине» Юрия Бондарева, опубликованных «Новым миром».
22.II.
1 Герасимов Евгений Николаевич, прозаик, бывший член редколлегии и заведующий отделом прозы «Нового мира». В 1967 г. вместе с А.Г.Дементьевым и Б.Г.Заксом выведен из состава редколлегии.
28.II.
1 Тимофеев-Ресовский Николай Владимирович, биолог.
2 Бор Нильс Хенрик Давид, датский физик, руководитель Института теоретической физики в Копенгагене.
3 Сенявин Дмитрий Николаевич (1763—1831), разгромил турецкий флот в 1807 г. Головнин Василий Михайлович (1776—1831), руководил кругосветными плаваниями в 1807—1819 гг. Нахимов Павел Степанович (1802—1855), разгромил турецкий флот при Синопе, Невельский Геннадий Иванович (1813—1876), флотоводцы, адмиралы.
1.III.
1 Юрский Сергей Юрьевич, актер.
2 Еланская Клавдия Николаевна (1898—1972), актриса МХАТа.
3 Белозерская Любовь Евгеньевна, вторая жена М.А.Булгакова. Сережа — младший сын Е.С.Булгаковой от ее брака с генералом Е.Е.Шиловским. При разводе Елена Сергеевна взяла сына Сергея с собой к Булгакову. Она умела печатать на машинке.
4 Пастернак Борис Леонидович, поэт.
2.III.
1 Мальцев (Пупко) Елизар Юрьевич, писатель.
15.III.
1 № 2 был подписан в набор старой редколлегией 29.XII.69 г.
тиражом 163 тысячи, в
печать — уже новой 26.III. «Деревянные кони» были опубликованы в № 2. В разделе
«Книжное обозрение» есть рецензия С.Рассадина «Мальчик пристально вглядывается
вдаль» о повестях А.Рыбакова.
Подготовка текста, «Попутное»,
примечания С.Н.Лакшиной