Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2003
Это был его последний и единственный шанс выжить. По крайней мере так он думал и, в общем-то, был прав. После того как строительный кооператив, в котором он работал каменщиком, из-за отсутствия заказов и денег развалился, а потом и самоликвидировался, рабочие оказались на улице. Три месяца они не получали зарплату, и стало очевидно, что их всех жестоко обманули. Был среди них и Амир Даутов. Его сожительница Катя, узнав обо всем, закатила истерику и указала ему на дверь, угрожая милицией. Амир не собирался возражать или уговаривать подругу: упрекать ее в неблагодарности или цинизме было бы несправедливо. Катя трудилась на текстильной фабрике ткачихой и на свою зарплату должна была кормить-одевать дочку-школьницу, содержать себя, платить за квартиру, а тут в последние месяцы, пусть и невольно, на ее шее оказался и сожитель. Не захочешь — заголосишь. Амир это понимал и потому довольно спокойно воспринял еще один удар судьбы. Их добровольный, официально не зарегистрированный союз не был ни серьезным, ни перспективным, как это чаще всего и случается в нынешней жизни, при первом же настоящем испытании он готов был рассыпаться, как карточный домик, что и произошло. Так что двухлетняя совместная жизнь под одной крышей пришла к закономерному и логичному финалу. Никакой семейной драмы и даже неожиданности для них в подобном исходе не было.
Но чтобы проникнуться отчаянным, безысходно-тупиковым положением Амира, надо сказать, что в Барнаул он прибыл из Махачкалы, столицы Дагестана, и рассчитывать на чью-либо помощь не мог. А на Алтай тем временем пришла настоящая зима: на улицах лежали снежные сугробы, ударили первые морозы. И вот в эти-то горестные минуты, собирая нехитрые пожитки в дорожную сумку, привезенную два года назад с юга, вконец расстроенный и придавленный неприятными сюрпризами переменчивой судьбы Амир вспомнил про Назарбека. И сразу решил рвануть к нему. Другого выхода не было.
С виноватым видом он попросил у Кати десять рублей на дорогу, которые она дала с откровенным облегчением. Они сдержанно-равнодушно простились у порога, не сказав друг другу ничего особенного и запоминающегося, и расстались навсегда.
Амир двинулся прямо на железнодорожный вокзал и в тот же день вечерним поездом выехал в Кулундинский район. Сидя у замерзшего окна в переполненном неуютном общем вагоне, он вглядывался в ночную декабрьскую мглу, где по бескрайним голым степям носился пронизывающе-ледяной ветер, швыряя в застывшие стекла вагонов колючий, жесткий снег, а в мелькавших за окном полустанках и селах текла чья-то чужая невидимая жизнь. Впрочем, погруженный в свои тоскливые, безрадостные мысли, Амир обращал мало внимания на окружающее.
Впервые за тридцать один год жизни он попал в такой жестокий переплет. Два года назад он приехал на Алтай с бригадой земляков-дагестанцев в надежде подзаработать. Круглый сирота, Амир надумал жениться. Невеста из бедной многодетной семьи была согласна на самую скромную, негромкую свадьбу, но все же выложить тысяч десять жених был просто обязан. Потому-то, обговорив ситуацию со своей избранницей, Амир и подался на весенне-летний сезон в Алтайский край. Как и его земляки, он был уверен, что поездка оправдает себя и они вернутся домой со звонкой монетой. Кое-кто из них прежде уже бывал в этих местах. По их заверениям, при благоприятном раскладе и везении шабашка на алтайских просторах приносила хороший доход, и каждый из них верил в успех задуманного предприятия.
Но с первых же дней пребывания на алтайской земле стали возникать неожиданные препятствия. Вначале никак не могли подобрать подходящий объект: попадались то слишком маленькие для десяти человек, то, напротив, чересчур большие — за один сезон не управиться. А когда вроде бы наконец подфартило, отыскали недостроенную ферму и председатель совхоза даже пообещал заплатить, как если бы ее возводили с нуля — лишь бы к осени загнать скотину под крышу, — началось невообразимое. Мало того, что был потерян месяц после открытия строительного сезона и, чтобы наверстать упущенное, им следовало каждый день ценить на вес золота, так бригаду залихорадило! Вначале один по пьянке сломал ногу и, после того как ему в местной больнице наложили гипс, вместе с братом укатил домой. Чуть позже на них “наехала” упившаяся брагой сельская доморощенная шпана, о шумной и кровавой драке узнала районная милиция. Бригаду взяли на заметку, всех — по двое, по трое — вызывали на допросы, интересовались прошлым; желтый милицейский “Жигуленок” чуть не каждый вечер подъезжал к школе, в которой поселили кавказцев, — искали наркотики. Словом, рабочей атмосферы, на которую они рассчитывали, ни вокруг, ни внутри строительной артели не получилось. Но последний гвоздь в крышку гроба забил их руководитель, самый старший по возрасту и самый опытный, плотник Али Булатович: получив из дома телеграмму о смерти отца, он тут же уехал. Обещал через пару недель вернуться, но так и не вернулся. Без вожака совсем упала трудовая дисциплина, а получив аванс, парни вовсе загуляли и за неделю разбежались кто куда.
Амир с приятелем отправился на электричке в областной центр Барнаул. Здесь буквально на второй день по приезде он случайно познакомился с Катериной. Случилось это в огромном многолюдном помещении главпочтамта, куда Амир зашел написать и отправить короткое письмецо невесте в далекий аул. Однако знакомство с молодой русской женщиной круто изменило судьбу Даутова. Поняв, что шабашка прогорела, Амир с легким сердцем покинул оставшихся четверых земляков и спустя неделю перебрался к Катерине — решил попытать счастья в городе. Ему удалось устроиться в один из многочисленных строительных кооперативов. Невесте написал длинное путаное письмо, из которого было ясно только, что бригада распалась и он перебрался в город, что возвращаться домой без денег не может, что свадьба откладывается на неопределенный срок и, если за это время к Фатиме — так звали его девушку — кто-то посватается, она вольна сделать выбор, Амир на нее в обиде не будет. Естественно, он утаил, что живет теперь с русской женщиной.
Поначалу дела в кооперативе шли хорошо, и Даутов, отдавая часть денег Кате, даже смог открыть счет в ближайшей сберкассе. Однако вскоре стало ясно, что и при наилучшем раскладе его заработка не хватит, чтобы за год-другой накопить сумму, необходимую для свадьбы. Это было просто нереально. А спустя полгода Фатима известила его, что выходит замуж, и попросила прощения. Хоть Даутов и был внутренне готов к такому повороту событий — сам же благословил невесту на подобный шаг, — сердце у него сильно заныло, и он загулял, словно кому-то в отместку. В течение месяца все его сбережения ушли на подарки сожительнице и ее дочке, на рестораны, на поездку с Катей в Алма-Ату, где они неделю прожили в одном из самых дорогих отелей.
А когда деньги кончились, залихорадило кооператив, в котором он трудился. Сначала зарплату худо-бедно выдавали, хотя и не в том размере, что прежде, потом маленькое предприятие с гордым названием “Альянс” обанкротилось и рабочие оказались на улице с пустыми карманами.
…Теперь все это осталось в прошлом — в отрывочных, далеко не радужных воспоминаниях. В них-то и был погружен Амир, сидя у морозного окна переполненного вагона. Он не ведал, что ожидает его у Назарбека, тоже дагестанца, с которым познакомился летом в барнаульском ресторане. Назарбек настойчиво звал его тогда к себе, в Кулундинский район, где его бригада занималась строительством овечьих кошар и хорошо зарабатывала. По его словам, они собирались остаться на зиму в сибирском селе, чтобы вкалывать без перерыва и за два года привезти домой неплохой куш. Тогда же он написал Амиру подробный адрес. Разговор состоялся в июле, а теперь на дворе стоял лютый декабрь.
Поезд прибыл на нужную станцию в шесть утра. Опустошенный, не выспавшийся и голодный, Амир вышел из теплого вагона на безлюдную привокзальную площадь и, расспросив о местонахождении автовокзала, двинулся по пустынной улице мимо деревянных изб с темными окнами — городок еще спал. Под ногами Амира, словно подчеркивая его одиночество и сосущую тоску, монотонно хрустел снег. Морозное небо с дрожащими звездами, расстилающийся над мглистой степью холодный покров еще не предвещал рассвета. Ночь нависала над его головой, в ночь была погружена и душа Амира. В помещении автовокзала было так же голо, неуютно и холодно; десятка два пассажиров сидели на лавках. Амир купил билет и, примостившись на жесткой скамье, равнодушно уставился в одну точку. Торопиться было некуда. Ему припомнилась старинная русская песня с грустными, щемящими словами:
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить.
Мне некого больше любить.
Ямщик, не гони лошадей.
Впервые он подумал, что эта песня — о нем. И ему стало до слез жалко себя, свою неустроенную судьбу, своих покойных родителей, не виноватых в том, что оставили его на свете одного.
Через час объявили посадку на его рейс, и Амир забрался в старенький автобус, набитый громкоголосыми грубыми сельчанами. Дорога оказалась долгой и утомительной. В указанное на бумаге село, которое было конечным пунктом маршрута, прибыли во втором часу пополудни. Выйдя на занесенный снегом пустырь, Амир стал озираться, не зная, куда идти, и, увидев неподалеку столовую, вспомнил, что с утра не ел. Тщательно, с каким-то безотчетным страхом выгреб из кармана пальто оставшуюся мелочь. Шестьдесят семь копеек — все, что осталось от Катиной десятки. Секунду-другую он угрюмо взирал на свою мозолистую ладонь, в которой лежало несколько желтых и белых монет. “Умирать, так хоть на сытый желудок”, — почему-то подумалось ему, и эта нелепая мысль не показалась ни страшной, ни смешной.
Поев и даже согревшись от дешевого обеда, он вышел на улицу. Подкинув на ладони оставшийся пятак, Амир широко, по-мальчишески размахнулся и запустил монетой в тусклый диск солнца, низко висевший над далеким степным горизонтом. Все! Теперь он полностью свободен от величайшего зла, ради которого люди совершают подвиги и преступления, идут на жертвы и авантюры, воюют и убивают, обманывают и подкупают, которому поклоняются и от которого зависит все на этой земле. Дагестанец Амир Даутов отныне не имел к этому никакого отношения.
Навстречу попался мужик в овчинном тулупе, с цигаркой в зубах. Амир обратился к нему:
— Можно, я спрошу у вас?
— Попробуй, — весело отозвался прохожий и с готовностью остановился, внимательно разглядывая Амира.
— Здесь, в вашем селе, должны работать кавказцы, — сказал Амир. — Летом они ставили тут овечьи кошары. Где они живут, не подскажете?
— А-а, — понимающе протянул мужик, вынимая цигарку изо рта. — Да, работали вроде какие-то ребята на ферме, только что-то их сейчас не видно. А жили вон в той стороне… — Сельчанин повернулся спиной к Амиру и показал рукой вдоль улицы, которой не было видно конца. — Пойдешь по этой дороге до поворота, это где-то с километр, потом свернешь налево и топай прямо к фермам. Там, на окраине села, увидишь большой дом, на отшибе стоит, вот там они вроде и жили. — Мужик выжидающе посмотрел на Амира и добавил: — Только, кажется, твои земляки уже уехали, брат. Что-то их в последнее время не видать.
— Спасибо, — кивнул Амир и двинулся по широкой деревенской улице, закинув за спину дорожную сумку. Навстречу изредка ленивой рысцой трусили лошади, запряженные в сани, в санях сидели возницы с раскрасневшимися от мороза лицами. Проехал грузовик, дымя и смердя соляркой. Весело щебеча о чем-то своем, с беззаботным громким смехом пробежала группа школьниц. Две пожилые женщины с раздутыми хозяйственными сумками прошли медленно, оценивающе глядя на него и сразу угадав пришлого. Здесь тоже шла своя жизнь, подчиненная собственному укладу и ритму, и здесь тоже никому не было дела до молодого кавказца, шагающего по широкой зимней улице, до его нешуточных проблем.
Через сорок минут Амир миновал последние дворы, обошел ферму и оказался за околицей. Метрах в двухстах, возле рощицы молодых тополей, стояло деревянное здание с пристройками. Видимо, это и был тот самый дом, о котором говорил встречный мужик. Амир вздохнул и направился туда. Тут, на открытой местности, мела поземка, такая ледяная и колючая, что у Даутова перехватило дыхание. Он низко опустил голову, но снег все равно засыпал лицо, слепил глаза. Идти было тяжело, он поворачивался то боком, то спиной к ветру. Короткий путь показался неимоверно долгим. Еще подходя к дому, Амир понял, что в нем никто не живет. На обеих дверях висели большие черные замки, высокое крыльцо было завалено сугробом, несколько окон — забиты фанерой, на всем лежала печать заброшенности и безлюдья. Даже если летом тут действительно обитали веселые и работящие земляки Даутова, теперь о них ничто не напоминало: никаких забытых вещей, никаких следов человеческого присутствия. Низкая покосившаяся ограда, поваленные стропила полуразобранной крыши дополняли печальную картину мертвенной пустоты.
Ветер дул с прежней яростью, швыряя в лицо пригоршни жесткого снега. Амира начал пробирать холод. Он зашел за дом, где было потише, опустил сумку на снег, сел, закурил.
…Раздувшийся до неузнаваемости и почерневший труп кавказца был обнаружен только в мае, сельскими мальчишками. Кавказец повесился на тонкой, но прочной бечеве, которая, видимо, была у него с собой. В кармане пиджака лежали документы на имя Даутова Амира Хасановича, уроженца дагестанского аула. Местные власти, посовещавшись с органами милиции и главным врачом села, решили тело предать земле, а документы выслать почтой по месту прописки, сопроводив их официальным заключением о самоубийстве.
Никакого ответа из Дагестана не последовало.