Дневник 1969—1970 годов. Вступительная заметка Л. Теракопяна
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2003
Не мне бы писать эти вступительные строки, не мне. Я не был вхож ни в кулуары «Нового мира», ни тем более в те сферы, где вершилась редакционная политика, не был и в числе авторов. Но… На страницах «Дружбы народов» с конца 60-х годов регулярно печатались и Ф.Светов, и Э.Кардин, и И.Крамов, и многие другие, задававшие тон новомирской критике. Но сразу же после разгона легендарной редколлегии не куда-нибудь, а под наше крыло переместились и В.Тендряков, и В.Семин, и С.Залыгин, и М.Исаковский, и Ю.Трифонов, и Е.Ржевская, и Б. Можаев. И не только они. Так уж сложилось, что многие опекаемые, поддерживаемые А.Т. Твардовским писательские замыслы было суждено воплотить, довести до читателя или, попросту говоря, «пробить» именно нам — от «Разных дней войны» К.Симонова до «Детей Арбата» А.Рыбакова. Так что эхо «Нового мира» постоянно звучало в наших редакционных коридорах.
В публикуемых ниже дневниках В.Лакшина, датированных 1969—1970 годов, есть запись о том, что, покидая свой кабинет, А.Т. Твардовский сказал, что отныне будет печататься у нас. Сказал с надрывом, в сердцах, но не попусту. Возможно, так оно и было бы, но жить разжалованному, опальному автору «Василия Теркина» оставалось считанные месяцы. И все же не случайно вдова поэта Мария Илларионовна чуть ли не первую посмертную подборку его стихов передала в «Дружбу народов». И там, среди прочих, ставшие ныне хрестоматийными строки: «В случае главной утопии, — В Азии этой, в Европе ли…»
Вот и неукротимый Владимир Лакшин — многолетняя головная боль проработчиков, возмутитель их спокойствия (что ни статья, то дружные поиски крамолы, злого умысла) тоже — и на долгие годы — оказался с нами. Блистательный критик, ближайший сподвижник Твардовского, так и не утвержденный вопреки его усилиям в должности зама, он выступал в нашем журнале с воспоминаниями, театроведческими очерками. И здесь же напечатал едва ли не единственную свою прозаическую вещь — автобиографическую повесть о военном детстве «Закон палаты».
Конечно, «Дружба народов» 70—80-х годов не была ни копией, ни механическим продолжением «Нового мира». У нас был свой гонор, свое достоинство, свой круг интересов и свои задачи. Но задачи во многом родственные, побуждавшие не столько к соперничеству, сколько к ревнивому сопоставлению опыта. И то, о чем повествует здесь Владимир Яковлевич, мне не просто близко, но близко до боли. Порой и не отделить: о них ли, о нас? Все пережито, все изведано — пусть не синхронно, но несколькими годами позже. И дамоклов меч возможных санкций, и цензурная маета — снимут, не снимут, и если снимут, то чем затыкать дыру? — и предупреждения-внушения доброхотов: смотрите, не зарывайтесь, мол. И если мы, битые-перебитые, все-таки держались — где-то ценой потерь, где-то за счет дипломатии, хитроумных расчетов, — то не в последнюю очередь потому, что и сами инстанции не особо жаждали повторять скандальный опыт экзекуции, испробованный на журнале Твардовского. Им это тоже было накладно.
Ну, а теперь иное время. То ли либеральное, то ли криминальное — кто как выразится. Но бог с ним, с разбросом мнений, с эпитетами. Согласен — не стало строго указующего начальственного перста, не стало и поводка, натягивающего идеологическую узду. Жить бы да радоваться, только праздновать как-то не тянет. Воля-то воля, однако так и подмывает воскликнуть вослед Некрасову: «Знаю: на место сетей крепостных люди придумали много иных». И весьма искусных — экономических, юридических, фискальных. Вплоть до благорасположения спонсора, мецената, судебного исполнителя, имущественного ведомства или — напрасно улыбаетесь — пожарной инспекции. Кругом свобода, а тиражи убывают, а книги не по карману, а производственные затраты зашкаливают, а голос писателей в отличие от звезд эстрады или кумиров модных сериалов почти и не слышен. А что? Пусть постоят со своей духовностью на паперти. И вот уже снисходительные разговоры о невостребованности литературы, об угасании интереса к толстым журналам, о том, что цивилизованный Запад и вовсе обходится без оных. Будто снижение подписки — это не знак беды, а доказательство нашего приобщения к рыночным стандартам.
Я помню свой разговор с Владимиром Яковлевичем на эти невеселые темы в редакции «Иностранной литературы» за несколько недель до его внезапной кончины. Ну да, нет средств, полиграфия дорожает, бумага, доставка. И как извернуться, как сохранить читателей? Повздыхали, поохали, но в глазах моего собеседника не потерянность, а знакомая усмешка. Что будет завтра, то и будет. И нечего раскисать. Пока есть хоть какой-то шанс, надо его использовать.
И когда я перечитывал дневниковые записи Лакшина, то улавливал в них то же самое настроение. Тучи сгущаются, гроза неотвратима, но надо держаться. И вопреки безотрадным прогнозам выкладываться в каждый номер, делать так, чтобы он стал акцией, общественным событием, поступком. Это характер, позиция, убеждения, но это и восходящая к опыту «Современника», «Отечественных записок» традиция журнального подвижничества.
Сегодня я не без удивления
листаю мемуары иных примелькавшихся на телеэкранах современных деятелей. Господи!
Хотя бы из приличия, из показного демократизма
словечко-другое о людях, перебивающихся на нищенские пенсии и зарплаты,
о народе, о стынущих без тепла городах и поселках, об искалеченных
беспризорностью детях. Куда там! Все сфокусировано на демонстрации своей
влиятельности, на том, кто кого подсидел, кто где оконфузился или проворовался,
кто пошел на повышение-понижение, кто и как разыграл головокружительные
кадровые комбинации. Или виллу приобрел, набирая рейтинг на разоблачении
привилегий, или наконец-то (раньше и мечтать было боязно) устриц отведал в
Венеции, или в элитном клубе засветился, или что-нибудь пикантное о низложенном
шефе разгласил. Интриги — что твой детектив. Не оторвешься, а в
осадке — стыдно, словно в замочную
скважину подглядывал. У Лакшина совсем иной этический контекст: борьба за идею,
за — как говаривали прежде — направление, тенденцию журнала, его
гражданственную роль властителя дум. Отсюда все, включая пафос, полемический
жар, готовность идти на жертвы ради правды, ради общего блага. И это
нравственная органика, естественная для него — критика по призванию,
исследователя, отдавшего столько сил мастерству Чехова, Толстого, Островского,
урокам Добролюбова или третируемого сейчас снобами Чернышевского.
Понятно, что воссозданная в записках хроника пирровой победы над «Новым миром» драматична. Проблески надежды, их угасание, катастрофа. Штрихи к портретам действующих лиц, ритм стресса, перепады эмоций. Документальное повествование Лакшина порой субъективно, язвительно, пристрастно, «с излишествами запальчивого тона» (если процитировать сказанные по аналогичному случаю слова самого автора), оно далеко от академической остраненности. Но присмотритесь повнимательнее: за исповедью, за рассказом о мытарствах — своих собственных, Твардовского, товарищей по редакции не жалобы, но всегда ощущаемая и в тексте и в подтексте забота о великой исторической миссии нашей литературы, ее предназначении, ее уделе быть совестью народа. «Это, — опять же приведу строки из написанной в конце 91-го года работы критика, — относится прежде всего к судьбе «старого» «Нового мира» и роли Твардовского. Но также и к защите дружно оплеванного ныне идеала гуманного, демократического социализма, в который Твардовский и многие из нас бескорыстно верили».
Владимир Яковлевич Лакшин был неудобен для властей 60—70-х годов. И добавлю — для пореформенных тоже. Во всяком случае, я не встречал за минувшее десятилетие новых изданий его книг. То ли равнодушие, то ли от греха подальше, от вечных вопросов «кто виноват» и «что делать». И вообще не коммерческая литература, не расслабишься.
Л.Теракопян
4.V.69. Пробую вести регулярные записи.
30-го с утра под праздник поехали с Лифшицами1 на Волгу в Карачарово и пробыли там пять дней. Красота Волги, заволжских далей, просыпающихся лесов — удивительна. Я впервые испытал такое резкое, подлинное чувство любви к нашей природе, к полям этим и березовым рощицам, к каждому сарайчику, крытому почерневшей от дождей щепой. Хочется записать это особо, потому что чувство это почти стариковское по нежности и несомненно подлинное.
Много ходили мы по окрестным деревням, мимо «замка» — к сельцу Плоски, в Вохромеево и к устью речки Сучок. Люд в доме отдыха — рабочий. Не отходили от телевизора. Тяга к этому аппарату особенная, почти мистическая. Не важно, что передают, лишь бы глядеть на мигающую голубую картинку. Почти как в пещере первобытного человека собирались вокруг очага и глядели зачарованно на огонь.
Я подумал сначала: быть может, вот так, этим-то способом и поднимется к более культурному и широкому кругозору масса. Но нет: тут больше, пожалуй, гипноза — усыпления, чем развития мысли и познанья.
Книга требует напряжения, активности, телевизор не требует ничего. Можно глядеть на экран, ничего не понимать, а все же получать странное удовольствие созерцания.
Если бы времена другие, самое сейчас время начать статью о лит/ерату/ре 60-х годов. Ведь уже можно подвести некоторую черту.
Работница из Клина — балалаечница. Вокруг нее кружок более молодых, приплясывающих и поющих бабенок. Частушка сыпется за частушкой.
Ах, Семеновна, юбка в клеточку,
Выполняй, Семеновна, пятилеточку.
А не выполнишь, тебя под суд отдам,
Четыре месяца принудработы дам.
2-го мая — по дороге из Вохромеева в Плоски на зеленом лугу — стадо, впервые выпущенное из коровников. Солнечный холодный день. Радостный рев пьяных от счастья коров. Знакомства, игры, встречи, желание драться у ошалевших от весеннего воздуха и солнца животных. Хозяева тоже высыпали на луг, платки баб и мужицкие кепки — разгоняют дерущихся, не дают выскочить на шоссе, а коровы, как слепые, тычутся в разные стороны и еле слушаются веревки.
Под ногами еще почти нет травы, есть нечего, а радость необычайная, и трубит, трубит призывно, задрав морду и упершись в землю четырьмя растопыренными ногами рыжая красивая корова.
______________
Тр/ифоныч/ расск/азал/, что после изд/ания/ «Ив/Денисовича/» («Ивана Денисовича») к нему на Пл/енуме/ подошел Щербина и сказал: «Ну, зачем это? В одной моей обл/асти/ 18 таких хозяйств». Спустя некоторое время (после выст/упления/ Хр/ущева/ о повести) — «а ведь все правда».
Еще частушка:
«Милиционер, милиционер,
Что мне делать с ворами?
Утащили старика
Со всеми приборами».
5.V.69. Оказ/алось/, 30-го без меня в ред/акции/ гульнули немного, и Тр/ифоныч/ теперь в нетях. Приходил Расул1, и Тр/ифоныч/ очень им недоволен был и хмур. По поводу участия в редколл/егии/ Расул что-то хитрит и темнит, и о поэме не спешит высказываться.
Ильина2 встретила Гуса3 и сказала ему, что за 1969 лет впервые нашелся человек, гласно защищающий Пилата. Гус, говорят, готовит мне ответ в 5-м № «Знамени».
Признаться, устал я от этой возни.
6.V.69. Сегодня мне 36. Разлюбил я свой день рождения и даже не хочется собирать никого. 36 не так уж много, кажется, но уже и много, тем более, что по самочувствию я еще на 10—15 лет старше. Кажется иной раз, что прожил я долгую жизнь — 45, 55, не меньше.
Был вчера у Ив/ана/
Серг/еевича/ (Соколова-Микитова. — С.Л.) с Лиф/шицем/.
Ив/ан/ Серг/еевич/ расспрашивал подробно и придирчиво о Карачарове1
— что в лесу, какие птицы поют?
Был Ив/ан/ Серг/еевич/ печален, неразговорчив, но за столом выпил рюмку водки, настоенной на почках черносмородинных, кот/орые/ мы привезли из Карачарова, и повеселел.
Рассказал, что диктофон его
испортился. Приходил мастер, чинил, деньги взял, но как только ушел, магнитофон
сломался снова. «Мастер-то скверный, из ателье «Сто медвежьих услуг», — будто
между прочим пропустил сквозь усы Ив/ан/
Серг/еевич/.
С утра был у меня учитель из Знаменки. Гов/орил/, что на Украине начинают подголадывать, мяса совсем нет. Обыватель волнуется. Объясняет он это тем, что крестьяне из-за нехватки и дороговизны кормов не хотят содержать свиней и коров, находят менее хлопотливые источники дохода. Кроме того, на его взгляд, худой результат принесла строгая специализация колхозов и совх/озов/. Когда в работе один совх/оз/ по пшенице, другой — по картофелю, 3-й по свиньям — всё выгребают поставки и селу ничего не остается.
«Говорю, не боюсь ничего, будто 200 лет все знаю — потому что читаю».
Потом зашел Залыгин1, и с ним я продолжил эту же тему. Он гов/орил/, что и в Новосиб/ирске/ голодно.
В чем же дело? Хозяйство так ведут. Наше несчастье, что страна так богата. Если сорвалось в одном, тут же находим способ, пусть самый варварский, заштопать дыру и, не оглядываясь, плывем дальше. Все худо — откроем алмазы и начнем их выкачивать, кончились алмазы — нашли нефть, строим нефтепровод через всю Европу и собираем валюту. Но о правильном ведении хозяйства никто не задумывается. Маленькая страна, вроде Дании или Голландии, давно бы лопнула, а мы живем с нашими богатейшими недрами и привычным ко всему народом.
Мяса нет, но ведь у нас скот не умеют принимать. Холодильников нет, боен недостает. Скот ждет очереди и каждый день теряет живой вес. Деревня это знает и неохотно идет на расширение животноводства.
В Омске нашли стат/истические/ материалы по области: в 27 г. поголовье скота было в 5 раз больше нынешнего. А ведь и населения в этих краях прибыло.
Расхищают народное достояние, даже не госуд/арственное/, а народное. Перед кем ответ держать? Государство видит свою выгоду сейчас, а народ спросит и через 100, через 200 лет. Есть счет и на погубленную рыбу, и на затопленные леса, и на горные разработки, где берут, что лежит сверху, а 75% забрасывают.
______________
Вспомнил, как Тр/ифоныч/ ругал художников, иллюстрирующих «За далью — даль». Вообще, нужны ли к лирике иллюстрации? Возможно ли иллюстрир/ованное/ «Возмездие» Блока? Победоносцев — с совиными крыльями?
Тр/ифоныча/ же захотели иллюстр/ировать/ в неком иконописно-русском штиле. Там, где строки: «…запах первой книжки и самый вкус карандаша» — изображен инок, прижимающий к груди книгу с воздетыми к небу глазами. А тему «далей» художник изобразил, дав какие-то полукружья — одно в другом. Тр/ифоныча/ все это возмутило. «Я понимаю, что вам надо получить заказ и проч., надо хлеб жевать, но очень прошу, нельзя ли выпустить меня хоть раз без иллюстраций, чтобы внимание читателей не рассеивалось».
______________
Получили письмо из Варшавы, опущенное в Бресте. Автор-аноним передает запись беседы с сотрудниками сов/етской/ колонии в Варшаве — Арк/адия/ Васильева2 в феврале этого года. Как, однако, распоясался там этот господин! «Нов/ый/ мир», говоря откровенно, печатает белиберду… Редколлегию придется сменить… и т.д.». Помои вылиты на Твард/овского/, Симонова, Полевого и, конечно, на Солж/еницына/.
7.V. Я как в воду смотрел, когда писал, что М.Гус может обвинить меня еще в мистицизме, идеализме и, конечно же, в нонконформизме.
Прочитал новую его статью. Он обличает меня, на этот раз, в экзистенциализме, персонализме, неотомизме и, конечно же, в нонконформизме. Он делает вид, что я его затравил, запугал, не даю слова сказать — и, оправдываясь, снова клевещет — доносит. «Вы же вор. — Не вор, но ворую-с».
Вчера
снова стали приходить в движение «сферы». Алеша (Кондратович1.
— С.Л.) гов/орил/ с Ф.Овчаренкой2 по пов/оду/
Плимака3, кот/орого/ цензура держит в 4-м №. Тот сказал, что
об этом ничего не знает. Но сам спросил, читали ли мы в № 5 статью Гуса
(«довольно тонкий ответ») и в 4 № «Москвы» — возражения Березнину по пов/оду/
поэмы Смирнова6. Как видно, это поощряемые акции. Потом вдруг
позвонила Ант/онина Ив/ановна/ от Воронкова4 —
спрашивала, где А/лександр/ Т/рифоно-
вич/, каково его здоровье.
Мы с Алешей решили его проведать и известить о возможных розысках. Застали его плохим. Мар/ия/ Ил/ларионовна/ (жена Твардовского. — С.Л.) взяла читать письмо из Варш/авы/, кот/орое/ мы ему привезли, а он сказал ей: «Брось, Маша», — и с какой-то горечью процитировал себя: «все это прах, стихи и проза, все только так, из головы».
Ничего ему не хотелось, кроме как съездить на 36-й км и купить там бутылку водки, но нас он привычно заверял: буду пить один березовый сок и к понедельнику буду в порядке. Но не будет, нет. Я напомнил ему о приглаш/ении/ Ис/аича/ («Исаичем» звали в редакции «Новый мир» Солженицына. — С.Л.) ему — на праздники. Он отозвался вяло и незаинтересованно.
Вечером
Ис/аич/ забегал ко мне на минуту, узнать, в каком положении
А/лександр/ Т/рифонович/ и ждать ли его.
Посидел ровно минутку, написал записку А/лександру/ Т/рифоновичу/ — и исчез, а на прощанье неожиданно расцеловался со мною. Уже в дверях, глядя, как он стремительно убегает, я сказал ему: нельзя, Ис/аич/, летать в таком темпе. «Нет, так и буду, пока на месте не упаду».
Прошло всего неск/олько/ месяцев с так назыв/аемой/ реформы положения о цензуре — и все, как и следовало ожидать, возвратилось к прежнему порядку. Редакция бесправна, Союз писат/елей/ — безучастен, а малейшее сомнение ценз/ура/ решает, передавая материалы, как это и бывало прежде, в Отдел. (Имеется в виду Отдел ЦК КПСС. — С.Л.) Новость только та, что происходит это перекидывание материалов в еще более густой неопределенности и тайне. Последний раз весь этот механизм обнажился в связи со статьей Плимака.
Попутное
Полемика критика Михаила Гуса со статьей Владимира Лакшина о романе Булгакова «Мастер и Маргарита» интересна и в наши дни. Статья о романе Булгакова была напечатана в «Новом мире» в 1968 № 6. В журнале «Знамя» в № 12 появилась резкая статья Гуса «Горят ли рукописи?».
Он обвиняет Лакшина в том, что тот производит «отделение социальных проблем от моральных», а это «прежде всего неверно теоретически. Решая всемирно-историческую социальную проблему — построение коммунизма, мы тем самым коренным образом решаем и моральные проблемы. Не понимают, не признают этого как те, кто считает коммунизм аморальным, так и те, кто выхолащивает из марксизма его этическое учение». Этим и занимается, по мнению М.Гуса, Лакшин.
Особое его негодование вызвали слова Лакшина о «духовном могуществе в сравнении с авторитетом предрассудка, могуществом силы» и «несомненном торжестве справедливости», в которое верил Булгаков, по мнению Лакшина, и верит автор статьи о нем.
«Плохо или хорошо, верно или неверно, зависит от того, — пишет М.Гус, — всецело от того, только от того, что понимается под «истинной справедливостью», что разумеется под «могуществом силы».
В этом суть».
Тем самым, по мнению М.Гуса, Лакшин «расчищает себе дорогу к раскрытию и утверждению той особой воинственности (курсив М.Гуса. — С.Л.) некоего «нового», «высокого» и не всем доступного гуманизма, который якобы был свойствен Булгакову». Словом, предводитель Лакшин во главе им провозглашенного гуманизма с «духовным могуществом» и «несомненным торжеством справедливости»…
Не может принять М.Гус рассуждений Лакшина о Иешуа и его «силе спокойно и в упор выговариваемой истины» и трусости Пилата. Он приводит слова Лакшина: «Человека умного, смелого и благожелательного она (трусость) способна превратить в жалкую тряпицу, обессилить и обесславить. Единственное, что может его спасти, — внутренняя стойкость, доверие к собственному разуму и голосу своей совести».
Далее М.Гус продолжает: «Принося извинение автору статьи в том, что я самовольно подчеркнул некоторые его слова, я прошу читателя отнестись к ним самым серьезным образом, так как в них поставлен кардинальный вопрос о соотношении индивидуального чувства справедливости, собственного разума человека с коллективным разумом его класса, его народа, наконец, его партии, если он к ней принадлежит. Кстати, В.Лакшин в своей «всеобщей» формуле как раз и забывает о такой «мелочи», как идеология, — идеология коммунистической партии, ее теория, ее программа. Он не делает ни малейшей оговорки по этому поводу. Но по отношению и к человеку непартийному формула об абсолютном значении именно и только индивидуального чувства справедливости, личного разума в том виде, как она преподносится В.Лакшиным, неверна…
Мыслящие люди, люди нашего социалистического общества — а о них, разумеется, идет речь и у В.Лакшина, — вырабатывают свои знания, свое чутье, следовательно, собственное чувство справедливости и собственное разумное понимание не в одиночку, не самосильно, а сообща и в неразрывной связи с коллективным разумом и с коллективным чувством справедливости. И «собственный разум» лишь в том случае является подлинным разумом, когда он мыслит не абстрактно и не произвольно, а руководствуется коллективно выработанными положениями и истинами, коллективным опытом, когда проверяет свои личные взгляды сопоставлением с этими коллективными, общими, но не «всеобщими» (то есть абстрактными) убеждениями своего класса, своего народа. Но об этом главном, решающем положении у В.Лакшина нет ни слова, ни звука.
Крайний субъективизм, делающий каждого, независимо от его развития, уровня сознательности, жизненного опыта, верховным и окончательным судьей в оценке объективной действительности, в определении его отношения к окружающему миру, к обществу, к государству, — вот каков истинный смысл рассуждений и размышлений критика».
М.Гус называет рассуждения В.Лакшина не просто субъективными, но фихтеанскими, считает, что он идет вслед за теми, кто «навязывает марксизму фихтевскую теорию личности».
Но, пожалуй, главное преступление В.Лакшина М.Гус видит в призыве Лакшина к сопротивлению отжившим, устаревшим догмам, к смелости рассуждения о справедливости и борьбе за установление ее. Это, по словам Гуса, и есть нонконформизм: «Я не могу назвать их (мысли В.Лакшина. — С.Л.) иначе, чем откровенным и прямым призывом к нонконформизму, то есть к несогласию со всем тем, что не отвечает «чувству собственной справедливости» и «собственному разуму» любого индивидуума. А ведь Ленин сделал к приведенным выше словам о мыслящих представителях класса подстрочную сноску, которая заслуживает серьезного внимания товарища Лакшина: «В каждом классе даже в самом передовом и обстоятельствами момента поставленном в положение исключительно высокого подъема всех душевных сил, всегда есть — и… неизбежно будут — представители класса, не мыслящие и мыслить не способные.
Неужто товарищу Лакшину неизвестно, что даже и сейчас, и в среде, казалось бы, интеллектуальной, мы сталкиваемся с людьми, не понимающими, что такое непримиримая борьба идеологий, не желающими считаться с требованиями этой борьбы и противопоставляющими этим требованиям «верность самому себе» и прочее столь же «красивое»…
Вот почему я и вынужден назвать рассуждения В.Лакшина поощрением нонконформизма…»
«Мастер
никогда не поступится своей совестью, своей честью», выдвигает
В.Лакшин еще одну формулу, или, лучше сказать, моральное предписание для
всякого мастера. В этой формулировке им и подтверждается все то же понимание
долга и чести как чисто и только личного дела данного человека, не
обусловливаемого велениями исторической обстановки, требованиями того общества,
в котором живет и творит художник».
Вот какие обвинения выдвинуты М.Гусом против В.Лакшина.
Он ответил ему коротко в № 12 1968 г. «Нового мира» — «Рукописи не горят!»
Владимир Яковлевич пишет: «Стоило произнести мне слова о всемогуществе сатаны в его расправах с мелкими и грязными людишками, как М.Гус спешит заявить, что «В.Лакшин старательно подчеркивает бессилие реальных земных властей, стоящих в нашей стране на страже порядка…».
Не довольствуясь областью истории литературы, М.Гус хочет поссорить меня с юстицией и милицией». Он высмеивает его за то, что М.Гус никак не признает, что «все главные вопросы жизни человек должен решать согласно голосу собственному разума и совести».
В.Лакшин подчеркивает далее: «То, что в любом, даже в самом передовом, обществе можно найти немало людей «не мыслящих и мыслить не способных», еще усиливает значение призыва к людям «думать и судить обо всем самим» — это азбука социализма. В противном случае мы неизбежно должны прийти к апологии некой духовной элиты, самой природой поставленной над «неспособными мыслить» элементами общества… И если теперь М.Гус склоняется к тому, что призывать к самостоятельной работе мысли и голосу совести каждого — вредно и не нужно, а конечная мудрость жизни состоит в том, что всяк сверчок должен знать свой шесток, то я не решусь назвать эту позицию демократической или тем более марксистской».
Забавно то, что за
последние годы восторжествовала именно точка зрения
М.Гуса и разговоры о «духовной элите» стали общим местом нашей
«демократической» критики и публицистики.
Так в споре В.Лакшина и М.Гуса в нашей жизни победил М.Гус.
С.Л.
8.V.69. С Дем. (Александром Григорьевичем Дементьевым1. — С.Л.) и Мишей2 (Михаилом Николаевичем Хитровым. — С.Л.) зашли к Сацу3 под вечер. Дем/ентьев/ мудрил вокруг поэмки Тр/ифоны/ча, колдовал, как бы сделать ее неуязвимой, там снявши строфу, здесь переиначив строчку. Все это можно сделать, да зачем? Все равно поэму обзовут «кулацкой», «порочной» и т.п. Я не имею никаких обольщений на сей счет.
Дем/ентьев/, к случаю,
напомнил мне, как уговорил всадить Тр/ифоны/ча одно словцо в речь на XXII
с/ъезде/. Сусл/ов/4 ему гов/орит/: «Все хорошо, А/лександр/
Т/рифонович/, но вот почему у вас ни слова о парт/ийнос/ти?» «Да как же, —
возразил Тр/ифоныч/, — и процитировал ему».
С И.А. (Игорем Александровичем Сацем. — С.Л.) гов/орил/ о В.Некрасове. Он замучен сейчас больной, девяностолетней матерью, безденежьем, водкой. Его отношения с матерью особые, такой, может быть, еще только один случай — Блок. А до войны, оказыв/ается/, когда Некрасов был jeune premier в провинц/иальных/ театрах, он 7 лет не виделся с матерью. Три жестоких его ранения — костные, одно в локоть. Он очень долго тренировал руку, чтобы писать.
Думал я потом о Некрасове: за ним три заслуги в нынешней литературе, три случая, когда он открывал новую тему и новый подход: это война в «Окопах Сталинграда» — за ним пошли и Бондарев, и Бакланов, и Быков5. Потом — тема возвращения в «Родном городе» — он тоже был ее зачинателем. Наконец, «Первое знакомство» — об Италии, были совсем новым типом зарубежн/ого/ очерка и породили массу подражаний.
_____________
Л. рассказ/ывал/ об апелляции Молот/ова/, Каган/овича/ и Маленкова6 о восст/ановлении/ в партии. Им было отказано, но заменили будто бы формулировку: за участие в масс/овых/ репрессиях 30—40-х гг. Тогда Молотов послал второе письмо: он-де согласен, но почему тогда не исключены из партии некот/орые/ др/угие/ товарищи.
С этим связывают и др/угой/ эпизод. Генерал Серов разжалован и исключен из партии за уничтожение важн/ых/ архивов КГБ. Верно ли это или апокриф?
10.V.69. По дороге в Пахру, где мы были гостями Дем/ентьева/ и Ильиной, девушка в автобусе развернула «Лит/ературную/ газету». Развязные, панибратские буквы ЛГ лезли мне в глаза, и я от нечего делать сочинил такие строчки:
ЛГ кляла, ЛГ стучала,
ЛГ пыталась напугать,
И только литер сих начало
Бесспорно шельму обличало,
Обозначая слово ЛГать.
В Пахре березки закудрявились, соловей поет у самого домика Ал/ександра/ Ал/ександрови/ча (Реформатского1, мужа Ильиной. — С.Л.)
Дем/ентьев/ за обедом интересно рассказывал о приеме в Семеновском в июне 1957 г. Это было накануне схватки с «антипарт/ийной/ группой». Вел пиршество Шепилов2. Хр/ущев/ захмелел быстро. Все время обращался к Мол/отову/, к Булг/анину/3: «Верно я говорю, Вячеслав?», «Правильно, Николай?» Молот/ов/ сидел, поджав губы и ни словом, ни жестом не выказывая одобрения.
В Алигер4 Хр/ущев/ вцепился почти случайно, но уж выпустить не мог. «Скажите, ну почему это беспарт/ийный/ Соболев5 мне ближе, чем чл/ен/ партии Алигер». Алигер увели к машине Сим/онов/ и Овечкин6, и, по словам Ал/ександра/ Гр/игорьевича/, Симонову это стоило изгнания в Ташкент. А Соб/олев/ учинил спек-такль — растянулся прямо на траве, и вокруг него хлопотали врачи и сестры, а он рвал на себе тельняшку — его так-де взволновали слова Н/икиты/ С/ергеевича/, что стало ему дурно.
А/лександр/ Т/рифонович/ заходил к Дем/ентьеву/, совсем плохой, старый, несчастный, со страшными мешками под глазами.
Удивительно, что даже в этом жалком состоянии мысль не изменяет ему и он все время говорит или пытается говорить о существенном.
«Заметьте, что история развивается волнами, а не пластами. Это я вывел, перечитав всего Соловьева7. Не думайте, что я был некритически настроен к нему. Я и слабизны его приметил: ему слишком нравится Екатерина».
Об Александрове8 смешно вспоминал: попросишь его 100 р/ублей/ взаймы, он начинает суетиться у книжн/ой/ полки. — Где-то здесь, по-моему, в Спенсере… — Листает и не находит. — Ах, значит, в Бокле… Спенсера 6 томов и Бокля — 3, попробуй, разыщи.
Мы выпили самую кроху, он сердился и требовал еще, но я взял его под руку и проводил к дому. <…>
Тр/ифоныч/ гов/орил/: «Расскажите, что в мире происходит, а то я за эти дни даже «Отче наш» не читал, только «Богородицу».
Рассказ/ал/, что арестован ген/ерал/ Григоренко9, поехавший обществ/енным/ защитником на процесс татар в Ташкент. Татары бунтуются. В ред/акцию/ прислали «информацию № 85».
Идут слухи о нов/ых/ боях с китайцами на границе с Казахстаном в р/айо/не гор/ода/ Панфилов.
13.V.69. 4-й № не можем подписать, хотя Плимака уже отложили. Большую правку требуют внести в статью Стреляного1 о колх/озных звеньях. Рец/ензию/ Борнычевой снимают вовсе: она требует оглашения тех цифр по статистике труда, кот/орые/ считаются закрытыми.
Требуют снять также рец/ензию/ Реформатской2 против изд/ания/ Маяковского в «Огоньке». Защищают Воронцова3, считают неудобным указывать на те изъятия, кот/орые/ им произведены в текстах М/аяковско/го (стих/отворение «Еврей», напр/имер/, и «Лиличке»). Это разбой.
Вчера опять звонила секретарша Воронкова и елейно спрашивала — в каком сост/оянии/ А/лександр Т/рифонович/.
Сегодня он обнаружился в городе. Накануне Воронков звонил, как я понял, к Оле4 на гор/одскую/ квартиру.
Это встревожило Тр/ифоныча/, и он явился, но слабый совсем. Мы с Ал/ешей/ пришли к нему — у него на бумаге лежал апельсин нарезанный и початые поллитра, но он был еще ничего. Мы добросовестно выпили, чтобы ему меньше осталось, он дозвонился наконец с нашей помощью к Воронкову — и на завтра на час дня назначено свидание. Воронков, по словам А/лександра/ Т/рифоновича/, подозрительно ласков.
Не помню, по какому поводу, Тр/ифоныч/ сказал: «Никогда не надо задумывать эпохальн/ых/ пр/оизведени/й. Как задумал. все пропало. У Ал. Иванова5 поэтому и не вышло, что он заранее объявил, что пишет великую картину. Я никогда не задумывал гениальн/ых/ пр/оизведени/й. И если выходило что-то стоющее, то незаметно».
Тр/ифоныч/ возмущался Сурковым6, кот/орый/ отказался поддержать В/ладимира/ В/икторовича/ (Жданова7. — С.Л.) в энциклопедии, а только притворно громко вопил: куда идти, к кому обращаться? Но сам пригрозить уходом не решился: Софья Ант. не разрешит потерять 500 р/ублей/, кот/орые/ он получает за то лишь, что пролистывает готовый том.
На днях в «Изв/естиях/» была статья о Храбровицком8 и Бабореко9, что они ведут переписку и обмен книгами с заграницей и попадают в сети некоего Сионского из НТС.
Бабореко так напугался, что сжег все свои книги, редчайшую
коллекцию русских зарубежн/ых/ изданий. Он уверяет, что его никуда не
приглашали, ни о чем не спрашивали и, значит, все сведения основаны лишь на
перлюстрации. Грубая работа, рассчитанная на запугивание, но цель достигнута.
Б/абореко/ в панике. Косолапов10 собирает
дирекцию, говорит, что вина Хр/абровицкого/ и Б/абореко/ доказана и
Б/арбореко/ срочно должен писать покаянное письмо в «Известия».
Инструктор Н., наш автор, рассказ/ал/ о партсобр/ании/ в «Окт/ябре/». Такого нигде не услышишь. Гов/орили/ о позорном десятилетии при Хр/ущеве/, о том, что партия слишком робко поворачивает на прежний путь и т.п. Первенцев11 в задушевной беседе говорит: сделана ошибка, прежде чем вводить танки в Прагу, надо было ввести в «Юность» и «Нов/ый/ м/ир/».
14.V. К часу дня я был в
редакции, и мы с Ал/ешей/ ждали вестей от Тр/ифоныча/.
Долго никто не звонил, хотя мы знали, что В/оронков/ давно поехал к нему.
«Наверное, они выпили поллитра, и Тр/ифоныч/, разнежившись, читает ему
стихи», — пошутил я и не знал, что как в воду глядел. В 3 ч/аса/ созвонились и
были у А/лександра Т/рифоновича/. Сели за кругл/ым/ столиком в кабинете, и он
сказал: «Ну так вот, мне предложили подать заявл/ение/ об уходе». Гов/орил/ он
не очень последовательно и внятно, но постепенно обрисовалась такая картина.
В/оронков/ со всевозможными экивоками и заверениями в любви сказал ему, что
дело решено, ему велено передать, что это согласовано с Демичевым1.
Тр/ифонычу/ предлагают уйти по доброй воле и дают ему отступного — 500 руб/лей/
ежемесячно в Секр/етариате/ — без обязанности регулярно посещать это заведение.
«Если же вы откажетесь — будет шум и большие неприятности». «Дем/ичев/,
насколько я его знаю, не берет на себя единоличн/ых/ решений, значит, видимо,
это согласовано и выше». В/оронков/ то и дело переходил на доверит/ельный/ тон
и жаловался, и лебезил: в С/оюзе/ П/исате-лей/ — развал, Федин2
— руина, Марков3 устранился от дел, писателей в Секретариате нет.
«Нов/ый/ мир» — прекрасн/ый/ журнал, даже в «аппарате» сознают, что это
единств/енный/ наш журнал, имеющий мировое признание и дающий авторитет
сов/етской/ культуре. Но так сложилось. В отделе «машину крутит Мел/ентье/в» и
т.д. Пока я сказал так: 500 руб/лей/ меня не могут прельстить, мне нужно дня
два на обдумыв/ание/ этого предлож/ения/».
Потом Тр/ифоныч/ налил Вор/онкову/ водки, тот не отказался, они хватанули по стаканчику, и Тр/ифоныч/ стал читать ему свой «Триптих»4. Вор/онков/ прослезился, сказал, что это надо печатать, что он сам то ли сын попа, то ли что-то в этом роде, и просил взять стихи с собой. У Тр/ифоныча/ хватило благоразумия не отдать ему их сразу, но он пообещал прислать на др/угой/ день. Я стал его упрекать в простодушии, а он сказал: «Так одного возницу саперы предупреждали, не иди дальше, шоссе минировано. А он: «Хуй с ём» — пошел и взлетел на воздух».
«Я так устал от этой неопределенности, и если бы мне сказал Демич/ев/, что я не нужен, я заготовил в голове текст заявления: «По сложившимся обстоятельствам я не могу более исполнять обязанности редактора «Н/ового/ м/ира/».
Мы с Алешей стали его
уверять, что это закулисная махинация, стыдный торг. Его назначил Секр/етариат/
ЦК, и пусть его снимают на том же уровне, объяснив, за что. Иначе — как удобно
объяснять: ушел сам, перешел на работу в С/оюз/
П/исателей/, а через 1/2 года все равно всех собак повесят на прежний «Нов/ый/
мир» и его редактора, только тогда уже не с кем будет объсняться.
Вор/онко/ву верить смешно, это палач, обнимающийся со своей жертвой и желающий еще ее любви и сочувствия. А картина проста: ни Демич/ев/, ни даже Мелент/ьев/5 не хотят брать на себя ответственность за эту акцию. Зачем им, чтобы о них говорили: «Это он задушил «Нов/ый/ м/ир/». Лучше сделать все тихо, с помощью вкрадчивого Вор/онкова/ — и объявить, что Тр/ифоныч/ ушел по своей воле.
М/ария/ Ил/ларионовна/ — протопопица6 — горячо нас поддержала. «Тебе в Верх/овном/ Совете заседать», — пытался отшутиться Тр/ифоныч/. Но сказал, что поедет в Пахру, отдохнет и обдумает документ, кот/орый/ нужно написать. А м/ожет/ б/ыть/, ничего писать не нужно. Просто пусть Вор/онков/ передаст, что А/лександр/ Т/рифонович/ не согласен, и пусть распинают нас публично.
Он, кстати, сказал Вор/онкову/: «При нынешнем составе редакции вряд ли кто из сотр/удников/ останется, и новому редактору придется начинать на голом месте». В/оронков/ вздохнул: да, это ужасно.
Итак, антракт кончился, начинается последний акт, дай бог нам силы не осрамиться под конец и не уронить нашего дела.
Приехал
в ред/акцию/, все бегают ко мне в жажде новостей: «Скажите только
2 слова. Ничего?» — «Ничего страшного», — отвечаю я. Пока решили сказать только
Мише и Сацу.
Миша вернулся из цензуры. № 4 подписывают, за исключ/ением/ Реформатской. Надо избежать паники в ред/акции/ и до последн/его/ дня хранить спокойствие. Быть может, еще 4, 5-ю книжки удастся выпустить.
И это дело. Стихи Тр/ифоныч/а решили послать в ценз/уру/ в последн/ий/ момент, когда будет сверстан весь № 5.
15.V. Тр/ифоныч/ не звонил. Приехал Дем/ентьев/. Гов/орил/, что он поправляется и пишет ответ Воронкову. Нужно ли это? В/оронко/ву можно ответить и по телеф/ону/, в том духе, что вопрос этот надо решать на др/угом/ уровне и хотя бы с минимумом демокр/атического/ обсуждения. Гов/орил/ с Дем/ентьевым/ о возможн/ости/ письма «наверх» — что-нибудь вроде: «обращаюсь к вам в 3-й и последн/ий/ раз». Пусть кто-то берет на себя ответств/енность/ за эту акцию — иначе все слишком просто и бесславно. Но согласится ли на это Тр/ифоныч/?
Слова В/оронко/ва
Тр/ифоныч/ передал Дем/ентьеву/ так: «Вам надо уходить,
А/лександр/ Т/рифонович/, иначе будет беда». Это попытка запугать.
16.V.69. Долго вчера вечером сидели с Дементьевым, обсуждая, что еще можно попытаться сделать.
Он начал с ноты полной безнадежности. Передал со слов Тр/ифоныча/ — «насильно мил не будешь».
Ему кажется — это конец, и
он даже показал в лицах, как будут вести разговор с Тр/ифонычем/ Мел/ентьев/ и
Шаура1. Но под градом наших аргументов стал понемногу
соглашаться, что не следовало бы уходить без попытки достучаться наверх.
Уровень решения этого дела должен быть иным. И надо, чтобы эта акция потеряла
анонимность. Кто именно предлагает Тв/ардовскому/ уйти? Чье это решение? Кто
будет потом за это отвечать? Быть может, несмотря на угрозы Воронкова,
желающих разговаривать и не найдется. Надо выманивать их из норы. Пусть тот,
кто делает это, покажется самолично. Я понимаю, как неприятно Тр/ифонычу/
обращаться в 3-й раз к «верху», но, м/ожет/ б/ыть/, и это стоит сделать,
употребив самые серьезные
слова — об акции, разрушительной для сов/етской/ культуры, и о том, кто будет
нести ответственность за нее.
В 3 ч/аса/ дня, не
дождавшись звонка от Тр/ифоныча/, мы поехали к нему. Дома его не было. Из
разговора с М/арией/ И/лларионовной/ выяснилось, что Дем/ентьев/ вчера с утра,
не сориентировавшись, совсем демобилизовал его. У Тр/ифоныча/ сложилось
впечатление, что конец математически неизбежен, и он только
гов/орил/, что уж на «должность с твердой ставкой в С/оюз/ П/исателей/» идти он
не может, хотя бы потому, что уже осмеял это в поэме. Дем/ентьев/ скверно
повлиял на него, и Тр/ифоныч/ не мог подозревать, что уже к вечеру мы полностью
его переубедили. Теперь сам А/лександр/ Григ/орьевич/, по договоренности, будет
настраивать его так, как было условлено вчера: письма Вор/онкову/ не писать,
ответить по телефону, что не согласен и просит объяснений на др/угом/ уровне,
на том, на каком его назначали редактором.
Острота положения в том, что 5.VI предстоит Моск/овское/ совещание ком/мунистических/ и раб/очих/ партий, и перемена редакции «Н/ового/ м/ира/» вряд ли будет ему подарком.
Вечером с Мишей и Алешей зашли к Сацу — у него вчера был день рождения, и умеренно отметили его.
_____________
Доцент из Ярославля приехал просить совета: в отпечатанном выпуске «Уч/еных/» записок» уничтожают его статью «Теркин на том свете» и его критики».
20.V.69. Вчера звонила
Ильина с претензией: почему я ничего не сказал ей о положении журнала, а теперь
она узнала все, побывав на Пахре. Тр/ифоныч/ ходит там из дома в дом и, конечно
же, рассказывал все как есть. Я очень разозлился на него: мы делаем
невозмутимо-безразличный вид и не говорим ничего даже членам ред-
колл/егии/, а он все разбалтывает — и это через день-два поползет по Москве как
зараза.
Ал/еша/ ослабел и запил, мы с Мишей поехали на Пахру и по дороге заезжали за ним, но он был плох, и я уговорил его остаться дома.
Тр/ифоныч/, когда увидел нас, с большой досадой сказал: «Приехали…» Я так рассердился на него, что был резче, чем всегда. Сказал, что он может нас ненавидеть, но я должен сказать ему, в каком положении оказался журнал благодаря его слабости в последн/ие/ дни. Завтра сотрудники узнают — не могут не узнать — всё и, конечно же, бросят работать. Дело останавливается само собой из-за нашего бездействия и малодушия. А между тем — борьба еще небесполезна. Надо ответить В/оронко/ву формальным отказом по телефону и требовать обсуждения ж/урна/ла в ЦК. Быть может, и писать письмо генсеку. Все это я снова втолковывал ему, сначала вдвоем с Мишей, потом у Дем/ентьева/ — с его помощью. Главное — надо выходить, явиться бодрым и свежим в ред/акцию/ — и если это конец, то встретить его достойно.
Он уже склонен говорить: «А может быть, ж/урна/л уже выполнил свою задачу, сделав все, что мог». Но этим мы ещё успеем утешаться.
А/лександру/ Т/рифоновичу/ взошла мысль просить отпуск у В/оронко/ва. Но прежде, настаивал я, сказать ему решительно, что заявления об уходе не будет. Тогда и отпуск м/ожет/ б/ыть/ уместен. Завтра он клятвенно обещал приехать в Москву и провести эти переговоры. Я же решил про себя, что надо завтра же созвать редколлегию и информировать доверительно о том, что происходит, нельзя молчать дольше.
Разговор Дем/ентьева/ о поправках в своем «Триптихе» он отвергает. Видимо, такова судьба — будем посылать его стихи в 5-й номер, и будь что будет.
21.V. С Тр/ифонычем/ разговаривал по телефону. Он гов/орил/ слабым, плохим голосом, но в Москву приехал, как обещал, и с Вор/онковым/ разговаривал. «Я передам вам этот разговор со стенографич/еской/ точностью».
Он сказал Вор/онкову/ «насильно мил не будешь», но всё твердил: «никакой пожарности, никакой пожарности», намекнул ему будто бы, что он еще будет обращаться «наверх». Но главное, Тр/ифоныч/ попросил у Вор/онкова/ отпуск — и тот охотно дал его — на месяц.
Меня огорчила одна его /Трифоныча/ фраза: «Я ему сказал, что смог бы написать только: «По сложившимся обстоятельствам…» — а он ответил: как угодно, в любой форме» (то есть подавай заявление об уходе — и только).
О поэме: «не дам же я вам читать с помарками — получите чистые листы».
Идти в С/оюз/ П/исателей/ на должность — «не может быть и речи».
Тяжелое у меня впечатление от этого разговора: похоже, что Тр/ифоныч/ сдается. Он почувствовал по моему тону, что я этого всего не одобряю, — и мы едва простились по телефону.
Настроение мое отчаянно скверное. Это — конец. В 4 ч/аса/ собрали редколлегию. Информировали тех, кто не знал, о последних событиях — и еще раз обсудили возможность публикации «Триптиха». Сейчас он для нас петля — а не печатать тоже нельзя. Тр/ифоныч/ рассуждает так: пусть уж причиной разгона будет не административный, а литературный повод. Решили — подождать передавать листы со стихами в цензуру — до понед/ельника/.
23.V. Статья Кедриной1 о «Просторе». Пишет, что я вижу один идеал «сытости». Китайщина. Ну да бог с ней. Жаль, что печататься будет негде.
Даже жалкий «Простор» под прицелом.
24.V. Вчера к вечеру звонили из Пахры, просили приехать к Тр/ифонычу/. Мы поехали втроем: Ал/еша/, Миша и я. Тр/ифоныч/ был слаб, но разговаривал ясно. Он, видно, начинает беспокоиться — не сделал ли ложного шага. Я еще раз и очень резко говорил ему, что это — ловушка, интриганство, что Воронков принял просьбу об отпуске как отступление, чтобы самортизировать уход. Нельзя сдаваться, надо обдумать меры сопротивления. Он отвечал на это вяло, защищаясь. С одной стороны — «ничего страшного я не сделал», а с другой — «насильно мил не будешь». Но, может быть, польза этого разговора хотя бы в том, что с заявлением об уходе он не будет торопиться. Я понимаю: сейчас он измучен, ослабел, ему трудно даже подумать о каком-то сопротивлении. Просьбы о встрече, на кот/орые/ не будет ответа, имеют в себе нечто отвратительно обидное. Но что делать. Не говоря уж о журнале, он сам тысячу раз проклянет потом себя, что не бился до конца. Это будет одна бесконечная мука. И М/ария/ Иллар/ионовна/ это понимает. Что будет с ним, когда он лишится журнала? Пристань он потеряет, станет пить уже беспробудно, и будет его носить, как оторвавшуюся лодку.
Себя он исказнит, будет раскаиваться в своем малодушии — а поздно будет.
Дем/ентьев/ завел снова разговор — отложить поэму. Но Тр/ифоныч/ этого не хочет. Ему кажется, что это будет красивая гибель — не административный, а литерат/урный/ повод для конца ж/урна/ла.
Так и уехали, в сущности, ни с чем. Одна надежда, что он «выскочит» до понедельника и сам заново передумает всю ситуацию.
Вечером никуда идти не хотелось, но Св/етлана/ потащила к Лифшицам — и хорошо сделала. Был там Галич1, только что вышедший после инфаркта, и пел часов 5 подряд свои песни. Это особый жанр и в целом интересный, интересный в общественном смысле. До сих пор я слышал раза два лишь хрипящие, писаные-переписаные его пленки. Там мне это не нравилось, а тут оставило серьезное впечатление. Песни-поминки по убиенным, с памятью об Освенциме и Колыме. Но лучше всего и оригинальнее — его смешные песни, в кот/орых/ один эффект: выхолощенная надутость, официальщина, прилизанность газетных формул — а за ними дикость и грубость жизненных инстинктов, животных интересов. Раскол жизни на казовую, официальную сторону и грубая натура личных вожделений. «Баллада о прибавочн/ой/ стоимости», «Тов/арищ/ Парамонова» и др/угие/.
Всюду клеймится ставшее
нормой общественное лицемерие. Во времена
Т/олсто/го животные интересы вуалировали словами о добре, заботе о меньшом
брате и проч. Сейчас в ходу другое: Свой интерес прикрывается «обществ/енной/»
фразеологией. И все будто сговорились считать существующим то, что она
обозначает, хотя каждый по отдельности знает про себя твердо, что этого нет.
Песни Галича превосходно передают разрыв действительных интересов людей и тех
внешних, праховых форм, в какие они одеты.
25.V. Ездили в Переделкино,
были у Каверина1. Я сказал ему о «Нов/ом/
м/ире/», ожидал потрясения, волнения, но ничего этого и следа не было. Вялое,
ненужное сочувствие и разговор о своем романе.
26.V. Тр/ифоныч/ приезжал в Москву. Звонила М/ария/ И/лларионовна/ и просила перенести стихи в № 6 — «А/лександр/Т/рифонович/ просил передать, что согласен с товарищами». Видно, допек его Дементьев.
27.V. Рассказывают, будто по всем станциям передают сообщ/ения/ из Москвы (по непроверен/ным/ источникам), что Тв/ардовский/ снят с поста редактора. Это создает нов/ую/ ситуацию. Вот сейчас бы ему и выступить с опровержением, во всяком случае, предложить начальству такое — и послушать, что скажут.
М/ария/ Ил/ларионовна/ вызвала врача.
Ругался с Дем/ентьевым/ из-за рец/ензии/ Лазаря Лазарева1. Как чувствительны эти наши либералы <…> — и сразу обиженный тон, грозные предостережения, упреки в групповщине!
Вечером был в Союзе на обсуждении статей О. Михайлова2 и Петелина3. Силы прогресса представляли madame Жак4, Бочаров5, Штут6 и прочие. Чалмаев врал7 и отбивался остервенело, в его лице было фанатическое напряжение идущего на всё игрока. Сергованцев8, Ланщиков9, Петелин явились в красных рубахах. Ланщ/иков/ гов/орил/: «Да, мы особое течение и среди споров за и против Ст/алина/ мы занимаем особую позицию: мы за народ, за национ/альные/ корни». Чал/маев/ гов/орил/, как настоящий ташкентец: если бы не Скобелев, неизвестно, не были бы англичане сегодня у Каспия. «Тевтоны и славяне», «высшие нац/иональные/ и госуд/арственные/ интересы», — и тут же, конечно, ссылка на события в Чехословакии.
Но либералы наши — тоже хороши, речи трусливые, укоры осторожные. «В деятельнос/ти/ Ст/алина/ были, как известно, и положит/ельные/ и отриц/ательные/ моменты…»
Назаренко бился в истерике,
обличая бюро, состоящее из авторов «Н/ового/
м/ира/» во главе с Л/акшины/м.
Ушел я, не дождавшись конца, и, как всегда, с таким ощущением, будто неосторожно вступил в лепешку дерьма.
Думал о «неославянах»: в этом много позы, пустоты, паразитства на заметной идее. Дело «октябристов» проиграно, они никакой популярностью не пользуются и сходят со сцены. Но, распадаясь, это зловонное течение образовало группу, уцепившуюся за «Русь» и имеющую в нынешней обстановке больше шансов на успех. Идейный вакуум, образовавшийся с возвелич/ением/, а потом развенчанием Стал/ина/, должен быть заполнен.
Офиц/иальные/ догмы обветшали и осыпаются, как труха. Вот тут и выплывает тень «единой неделимой», соответствующей тенденциям к изоляционизму, кот/орые/ идут сверху. «Чалмальчики» могут иметь известный успех, потому что «русизм» более привлекателен, чем казенщина.
А вместе с тем и казенщина готова с ним мириться: народность-то официальная и никому не вредит.
_____________
Две строчки Лермонтова:
Что умер честно за царя,
Что плохи наши лекаря…
Какая яркая ирония! Ведь вторая строка откровенно издевается над первой, над ее пафосом офиц/иальных/ реляций. Как если бы совр/еменный/ поэт сказал: умер за Родину, за Стал/ина/ и потому, что врачи у нас скверные…
_____________
Не помню, записал ли я здесь анекдотич/ескую/ историю Бершадского. Он повез в Африку неск/олько/ к/ило/г/раммов/ икры и стал ею торговать. Когда он пытался купить в лавочке мануфактуру на выруч/енные/ деньги, его арестовали. Он потребовал вызвать представителя посольства. Выяснилось, что он расплатился купюрами, выкраденными накануне из гос/ударственного/ банка. Сюжет!
29.V.69. Сегодня подписали 9 листов № 5 (рассказы Искандера, повесть Камю и проч.). Споткнемся, видно, теперь на Лисичкине1 и Плимаке. Продолжаются слухи о Тв/ардовском/. Теперь передают будто бы по радио, что у него болезнь печени на почве алкоголизма, и оттого он уходит. Др/угая/ версия — Тв/ардовский/ ушел в долгосрочный отпуск.
Не провокация ли это, специально организованная? А/лександр/ Т/рифонович/ меж тем все еще не показывается. Врачиха была у него 2 дня подряд, отпаивала сердечн/ыми/ лекарствами.
Иногда думаю: хорошо ли, что я пишу обо всем этом, ничего не скрывая о бедственном полож/ении/ А/лександра/ Т/рифоновича/, его несчастной слабости? Вдруг эта тетрадь попадет когда-нибудь в руки чужого, равнодушного человека, и он использует во зло откровенность этих записей. Но нет, Тр/ифоныча/ ничего не может уронить и унизить. Разве он пил бы так сейчас, если бы видел для себя хоть лучик надежды? Он уже трижды, четырежды вышел бы из запоя, если бы хоть что-то светило ему. А сейчас он боится возвращаться в реальность, нарочно замучивает себя, почти сознательно добивает.
И что сделать, как помочь?!
Вечером был у Ив/ана/ Серг/еевича/. Ему исполнилось 77. Алла Чернышева2 сшила ему просторный стеганый халат, и он сидел в нем, как старый барин, очень довольный, что мы собрались вокруг него.
Много и хорошо рассказывал. Вспоминал, как с Тр/ифонычем/ они жили в Карачарове, Тр/ифоныч/ писал «Дали» и «Теркина на том свете», много ходили гулять, ездили в Заволжье. Там, среди болот — остров, и на нем всего две деревни, оторванные от мира большую часть года. Живут хорошо, потому что клюквой торгуют, а клюквы кругом на болотах видимо-невидимо. Порода людей местных странная — лысоватые. Может быть, потому, что женятся все на своих, с другого берега девушек не берут — и все родственники. Детишек много — думаю, для того, чтобы клюкву собирали.
Переночевали они с Тр/ифонычем/ на сеновале, на прошлогоднем сене, бок к боку, разбудили их куры, скакавшие прямо через них с нашеста, и заоравший в 2 часа ночи петух.
На др/угой/ день были на дерев/енской/ свадьбе — стояли там графины с красноватым самогоном, закрашивали клюквой. И пили все — стаканами.
Там Ив/ан/ Серг/еевич/ наблюдал обычай, после гулянки девки с парнями берут подушки и идут спать на сеновал. Лежат рядом, разговаривают, но боже спаси, чтобы до свадьбы он до нее дотронулся. Видно, это старый-престарый обычай, еще с племенных времен (это отчасти он описал в «Звезде»).
Др/угой/ рассказ Ив/ана/ Серг/еевича/ — о 17 годе. В Виннице его избрали председ/ателем/ совета солд/атских/ депутатов. Появились сообщ/ения/ о контррев/олюционных/ заговорах. Надо было действовать. Первый адрес был чайная Союза рус/ского/ народа. Там нашли за диваном портрет императрицы. А Ив/ан/ С/ергеевич/ прежде захаживал в эту чайную и знал, что портреты эти всегда там прежде висели. Никого не поймали, пошли по др/угому/ адресу: к сапожнику. И у него ничего не нашли. Так, помнится, и вернулись ни с чем.
«Я ба-а-альшое начальство был: как-то вбегают ко мне солдаты и гов/орят/, генерал удрать хочет. (А в авиации было всего 2 генерала, по одному на авиаотряд. Ив/ан/ же Серг/еевич/ был мотористом.) Я спал, проснулся, голову с подушки слегка приподнял и заявил: «задержать его». Генерала и задержали, когда он в машину садился». Потом Ив/ан/ Серг/еевич/ перешел в Петроград и там бывал в Таврич/еском/ дворце и, конечно, «брал Зимний».
_____________
Сказка Анисьи Тимофеевны (она домик в Карачарове сторожила и прислуживала Ив/ану/ С/ергеевичу/. Такая аккуратная была старушка — и нищей она была, и с разбойниками, в шайке какой-то, по ее рассказам, жила. Так вот ее сказочка).
Жили два нищих — слепой и зрячий. Вместе всегда на паперти стояли. И хорошими товарищами были. Зрячий слепому помогал, слепой все со зрячим делил. Люди удивлялись такой их дружбе и в награду решили однажды срубить им избушку, чтобы поселились они вместе. Поставили избушку в лесу, и зажили там слепой и зрячий душа в душу. Люди к избушке приходят, в окошко стук да стук и кусок хлеба кладут. Зрячий хлеб берет и со слепым ровно пополам делит.
Только не понравилось это нечистой силе. Зовет Вельзевул молоденького чертенка (своего аспиранта, что ли — примеч/ание/ Ив/ана/ Серг/еевича/) и говорит ему: вот что, слетай-ка ты на землю да поссорь двух праведников, слепого со зрячим, а то больно народ на них засматриваться стал. Черт хвост закрутил и к избушке полетел. Стал черт слепого со зрячим искушать, как ни бился, ничего не выходит, все зрячий и слепой поровну делят, дурного друг о друге слушать не хотят.
Пригорюнился черт, пошел вечером по болоту. Вдруг видит, люди наверху идут: фабричные ребята домой возвращаются, с кочки на кочку прыгают. Говорят черту: что это ты такой печальный? Тот рассказал им свою беду. А они ему советуют: ты к избушке подойди да в окошко постучи. Зрячий откроет, а ты ему, слова не говоря, — бей в морду. И увидишь, все как надо будет. Послушался черт. Пришел к избушке, постучал, окно раскрылось, и ударил он зрячего. А сам за угол спрятался: ждет, что дальше будет. Слепой из угла своего спрашивает: «А где моя доля? Много ли, брат, тебе подали?» Тут зрячий как разозлится — да с кулаками на слепого. И началась у них гражд/анская/ война. А черт радостный хвост закрутил и побежал начальству докладывать.
А есть еще др/угая/ сказочка — про агитацию и проп/аганду/. Умер один человек, пьяница, но человек добрый, и определили его в рай. Идет он по раю, дорожки чистые, песочком посыпаны, по сторонам скамейки, сидят девушки, ресницы вниз опустив. Деревья с разными плодами, тишина, покой. Но рай — территория обширная, и забрел человек на какую-то поляну. Нюхает — что-то вкусно пахнет, смотрит, дымок вьется, будто шашлык жарят. Видит человек, там, где дымок вьется по поляне, — дыра. Он туда заглянул да вниз и ухнул. Жар, огонь, чернота. Оглядывается, а он на сковородке, и черти его поджаривают. Взмолился ч/елове/к: я же в рай определен, я же сюда попал случайно.
А черти: будешь знать, что такое наша аг/итация/ и пропаг/анда/.
_____________
Пристанище Ив/ан/ Серг/еевич/ произносит, делая ударение как в слове пристань.
_____________
«Ночь для меня лучше дня. Еще неизвестно, когда больше люди зла теперь делают. Похоже, что днем. Ночью лежу, думаю и богу начинаю молиться. А молитва моя: «прости мне, господи, мои грехи…» Жизнь моя, как через плечо взглянешь, ужасная». Я говорю — «И/ван/ С/ергеевич/, но много ведь было и хорошего?» — «Было и хорошее. Вот дети, особенно хорошо, когда уедешь далеко куда-то, в экспедицию или на охоту, и думаешь, — а там дети, я к ним вернусь, они меня ждут, любят. Тогда было чувство счастья. Я об этом хотел бы еще написать».
«Любовь» — слово отчасти стародворянское, отчасти же, по формам даже, конечно, церковное. В народе оно стало употребляться недавно. Говорили — жалею. «Жалконький мой», — говорила мать ребенку. Теперь же это звучит как-то презрительно, совсем др/угой/ смысл. А в любви, и в самом-то деле, главное — жалость.
_____________
«Мне, кажется, 777 лет… Я вам не надоел?» А рассказ/ывает/ Ив/ан/ Серг/еевич/ с удовольствием, открыто, совершенно без скованности обычной. Я подумал: он так доволен, потому что этот разговор для него — форма творчества. Все остальное, связанное с лит/ературной/ работой, такой для него теперь неудобный и тяжкий труд, что он получает удовольствие, рассказывая и как бы свободно сочиняя в эту минуту.
_____________
«Сможем» — не русская форма. «Мы сможем построить…» «Можем», а не «сможем». Тут целая философия. Русскому человеку чуждо хвастовство.
_____________
Нанюхал, наглядел.
30.V.
Тихий, слабый, желтый, одутловатый, но не пьющий А/лександр/
Т/рифонович/ <…> поил нас березовым соком.
Говорили
о шуме, какой поднят в мире по поводу слухов о его уходе. М/ожет/
б/ыть/, у нас над этим задумаются? Нет. «Знаете, у нас тут судят жестоко». «А
вы подумали, тов/арищ/ Т/вардовский/, почему вас так оплакивают бурж/уазные/
акулы?» «Любой Бараб/аш/1 умеет вывернуть все наизнанку, а потом обратно и еще
раз».
Гов/орили/ о полете «Apollo-10». «Странно сказать, но, желая добра своей родине, я не радовался бы сейчас нашей победе в космосе. Это вызвало бы лишь нов/ый/ взрыв шумного самодовольства, самохвальства, от кот/орого/ столько вреда». Договорились, что в понед/ельник/ он будет в ред/акции/, обсудим, как жить дальше. М/ожет/ б/ыть/, запросить все же В/оронко/ва, как реагировать на вой бурж/уазной/ прессы. Не дать ли опровержение? Или, напротив, подтвердить?
31.V. По дороге в цирк, куда мы ехали с Сережей, в троллейбусе меня окликнул А/лександр/ И/саевич/. Он проездом в М/оск/ве, обратно будет через две недели. Бросился расспрашивать меня — верны ли слухи. «Ни в коем случае ему нельзя уходить, теперь такие времена, что надо требовать бумажку. Где бумажка, покажите». Сказал, что читал статью Гуса в № 5 «Знамени». «Как он выдает с головой своих. С ним, конечно, нельзя 2-й раз спорить. Можно только, беря более широкий круг вопросов».
Ив/ан/ Серг/еевич/ занемог и в Карачарово с котом не поехал.
_____________
Иг/орь/ Вас/ильев/1 гов/орил/, что наиболее вероятный претендент на Гос/ударственную/ премию — Бабаевский2. Все возвращается на круги своя. А давно ли мне гов/орили/ на лекции в Политехнич/еском/: зачем вы берете примером дурной литературы Бабаевского — кто не знает ему цены. Назовите примеры посерьезнее. Вместе с другими атрибутами сталинщины возвращается и ее трубадур.
_____________
А/лександр/ Т/рифонович/ перечитывал 3-й том Никитенко3. «Я читал его неск/олько/ лет назад, пометки делал и по пометкам вижу, что иначе воспринимал. Неск/олько/ лет, а сходство так усилилось! Теперь отмечаешь то, что раньше никак не задевало».
1.VI.
Переехали в Витенево. Шел вечером с Сережей по дороге в Пестово. Безлюдье, в
воздухе после дождя острые, сырые запахи цветов и трав, парок поднимается над
асфальтом шоссе. Подумать только, в первый раз я был в этих местах в
37 г/оду/, тридцать два года назад, когда в Пестове Леонидов репетировал
«Землю», а я, четырехлетний, плясал в ботиках под баян на кругу перед столовой.
И там же прошла вся ранняя моя юность, с 15 до 20 лет. И сюда же, в Витенево,
приехал я в
58-м году, когда менялась вся моя жизнь: здесь писал первые статьи для
«Н/ового/
м/ира/» и здесь сказал Свете, что женюсь на ней. 10 лет будто бродил по миру и
снова пришел сюда: Сережа уже школьник, а «Н/овый/ м/ир/», бывший столько лет
родным моим домом, — при конце. Посмотрел в оконце под вечер — на поле, где
поднимается овес, на лес, полукругом охвативший поле, — и радостно подумал —
нет, это еще не все, и если кончится одна полоса жизни, быть может, начнется
новая.
Вчера на шоссе подумал: чем это пахнет? Молодостью моей пахнет, моими надеждами восемнадцатилетними.
_____________
Есть вещи, кот/орые/ иные люди не могут понять, как им ни втолковывай. Их нет у них «в созерцании», как гов/орил/ Бел/инский/.
Способность видеть, наблюдательность, обращенная к людям и природе, — бывает своя, первичная — и самая драгоценная. Другой род восприятия, когда ты получаешь эти наблюдения уже в книжке или разговоре — и тогда лишь способен почувств/овать/ их по-настоящему, воспринять как свои и даже, иной раз, понять глубже, сгруппировать, извлечь дополнит/ельный/ смысл и т.п. Но это вторичное.
_____________
Открываешь
вдруг для себя давно известные истины, просто повторяешь их или получаешь
случай лучше сформулировать. Литература, искусство долговечны именно в силу
того, что не служат приспособительным, прикладным целям, диктуемым временем,
местом и расположением сил в обществе, т/о/ е/сть/ властью. Это не значит, что
искусство не несет на себе клейма места и времени, и социальной
окраски — без этого оно лишено конкретности, плоти. Но значение художника
настолько же выше, насколько его творчество интересно людям разных стран и
эпох. Произведение может быть признано или не признано современниками — это не
критерий, это в конечном счете частность биографии художника. Важно то,
насколько выше оно временных и частных целей, как далеко захватывает общий
горизонт человеч/еских/ интересов. По самой природе своей иск/усст/во должно
быть автономно. Это способ познания, познания органического, личного и
чувственного, не подчиняющегося указаниям. Умный правитель воспользовался бы
этой силой
иск/усст/ва, как общест/венным/ термометром, отмечающим tо
настоящего, и обществ/енным/
барометром, предсказывающим погоду /на/ завтра. Глупый правитель, не зная, что
ему делать с погодой и природой и привыкший управляться силой, велит и
термометру и барометру показывать то, что ему хочется. Они и показывают, но
тогда уже никакой объективной цены это не имеет. Такой удел прикладной,
приспособительной литературы. Сейчас она будет признана и осыпана лаврами.
Властитель удовлетворен: все в его царстве лишь подтверждает то, чего он хочет
и что предсказывает. Но при первой же перемене такая лит/ерату/ра превращается
в ничто, в прах.
Великая литература, распоряжаясь сегодняшним и местным материалом, только внешне может показаться схожей в этом с литературой прикладной. На самом деле она имеет в виду самые глубокие идеалы человечества и самые устойчивые качества человеческой природы. Вполне современная внешне, она разгадывает загадки и ставит вопросы, занимающие людей не месяцами и годами, а веками и тысячелетиями. Все частные, конкретные вопросы политич/еского/ свойства не отбрасываются ею, но расцениваются как частный случай чего-то более значительного и долговечного.
_____________
Ночью проснулся: будто кто-то стучит в окно терраски, потом скребется. Поднял голову от подушки: слабый рассвет, никого… Горько задремал — снова настойчивый стук. И вдруг сообразил: это ветер бьет в окно яблоневой веткой, той самой веткой в цвету, которой я любовался вчера.
5.VI. Середина недели — в городе.
С понед/ельника/ все ждали А/лександра/ Т/рифоновича/ в редакции. Он не являлся. Доходили слухи, что чувствует себя неважно. В понед/ельник/ пытался заняться работой в саду, корчевал какой-то старый куст, но не осилил, пришел в дом, обливаясь потом, и лег, почувствовав сердечную слабость. Слушал радио и мрачнел: «это — надолго».
Вчера я послал ему записку, просил принять участие в юбилее Марьямова1. И вот он приехал. Когда я зашел к нему, он с мрачной оживленностью сказал: «Что, будете спрашивать, как жить дальше, вроде того как сейчас С/офья/ Х/анановна/2 у меня допытывалась. Вам надо смириться с тем, что дело кончено. Мы много раз говорили об этом — и в шутку, и всерьез, и за чаркой, и так просто — и вот конец пришел. Не надо обманывать себя. Я не сегодня снят, меня уже неск/олько/ лет снимают по частям, еще со времени Комитета, на кот/ором/ обсуждали Солж/еницына/.
Ж/урна/л дальше вести нельзя, мы не сможем ничего напечатать. Это только оболочка. Нас давно нет, и последн/ие/ три года нас додёрживали…» Смысл всех этих речей Тр/ифоныча/ тот, что он приготовил заявление и готов его подать. «Сам не понесу, но держу готовым до первого напоминания».
Я сказал, что не считаю такое решение верным и во всяком случае прошу предупредить, когда А/лександр/ Т/рифонович/ намерен это устроить, чтобы самому не задержаться в редакции и часом. Но я не сразу понял, насколько серьезны его слова. Когда долго пугают криком «пожар», никто не реагирует, когда дом в самом деле загорится.
С/офья/ Х/анановна/
остановила меня в прихожей, когда я вышел из кабинета Тр/ифоныча/, и зашептала
мне с круглыми глазами: «Знаете, что он мне сказал? Что он уже подал заявление».
Я пытался ее разуверить. Тут явился Левицкий3,
принесший из Союза на хвосте, будто вчера в Секр/етариате/ говорили, что
заявление от
Тв/ардовского/ уже получено. Пока я разговаривал с Сацем, Алеша зашел к
А/лександру/ Т/рифоновичу/ и в упор спросил его, подавал ли он заявление. «Нет,
если сомневаетесь, подите, спросите у них текст».
Надо было славить Марьямова — и все пошли в мой кабинет. Чокнулись шампанским, Тр/ифоныч/ сказал хорошо и складно, обращенные к Ал/ександру/ Моисеевичу.
После юбилея, больше напоминавшего поминки, А/лександр/ Т/рифонович/ просил меня отвезти Мар/ьямова/ домой («вам ведь по дороге»), и так настаивал на этом, что мне показалось, что усылает он меня не зря. Я вернулся той же машиной.
Еще прежде появился
Дем/ентьев/, и я успел сказать ему о настроении и словах А/лександра/
Т/рифоновича/. Он был поражен. Еще позавчера гов/орил/ с ним на
даче — не было и следа этой паники. Как объяснить такой слом? М/ожет/ б/ыть/,
он звонил уже Воронкову и дал заверение, о кот/ором/ не говорит? Ал/ександр/
Гр/игорьевич/ трактует дело так, что В/орон/ков еще тогда чем-то запугал его
(«иначе — беда»), м/ожет/ б/ыть/, разбором дела на Секр/етариате/ ЦК или тем,
что в случае сопротивления товарищи по ред/акции/ — не найдут работы.
Дем/ентьев/ твердит: «Он не все говорит нам, клянусь, он не все говорит».
Когда я вернулся, отвезя Марьямова, в кабинете А/лександра/ Т/рифоновича/ шла ругань — сидели там Дем/ентьев/, Кондр/атович/, Виногр/адов/4 и Хитров. Потом мне рассказали, что без меня он сказал, что для него оскорбительно ждать и как бы скрываться от Воронкова и что до отъезда в Пицунду (а едет он к Шинкубе5 11-го) он должен решить все дела, т/о/ е/сть/ подать заявление. И он утешался тем, какое благородное и красивое заявление он напишет, совершенно забыв, что В/оронко/ву все равно, он ведь внятно сказал: «любое».
Дем/ентьев/ и я с ним спорили резко, другие поддерживали осторожно нас. Я разозлился и готов был на ссору. Тр/ифоныч/ тоже взнуздался: «Хорошо, скажите, что я должен делать, к кому мне идти? Для меня давно все двери закрыты. К Ш/ауре/ я не пойду, после того как едва ли матом его не обложил. Демич/ев/ меня не примет. И в П/олит/ б/юро/ писать не буду».
«Хорошо, делайте тогда одно — не подавайте заявл/ения/ — пусть снимают. Ведь такова всегда была наша позиция», — так мы ему говорили. Но он был глух и только злился, что ему возражают.
«Я не хочу, чтобы мне кости ломали, и вам не советую. М/ожет/ б/ыть/, сюда придет средних убеждений редактор и кто-то из вас еще с ним поработает. Соблюдайте спокойствие, у вас семьи, дети… и проч.».
Это было уже оскорбительно и противно. Кто-то завел разговор о поэме. «Решайте сами, хотите ставьте, хотите нет, я смысла не вижу». Но тут же упрекнул: «Вы же сняли поэму из 5 №». Ему, оскорбленному до дна души, хочется еще быть обиженным и редакцией. Я возразил: сняли потому, что думали — есть еще возможн/ость/ бороться за журнал, а отдавать поэму на верную гибель в цензуру — жест отчаяния. Сейчас другая ситуация — и я за то, чтобы ее послать в цензуру: пусть уж наш корабль пойдет в пучину с поднятым флагом. Игорь Вин/оградов/ горячо гов/орил/, что надо печатать — но Тр/ифоныча/ это только раздражало, и он яростно возражал Игорю: зачем играть в это? Напечатать не напечатают, но завтра же назовут «кулацкой поэмой». Так, м/ожет/ б/ыть/, он уже сам не хочет печатать, зачем тогда уговаривать? Если человек гов/орит/, что не хочет, чтобы ему ломали кости, — не станешь убеждать идти на это.
Ослабел А/лександр/ Т/рифонович/, рухнул — и кончился ж/урна/л, получив последний удар с самой неожиданной стороны. Стоял, стоял, но стоило В/оронко/ву сделать неск/олько/ пассов над головой А/лександра/ Т/рифоновича/ — и все. Как с этим помириться?
Я сказал в конце: «Давайте подумаем до понедельника, а там соберемся еще раз». На этом разошлись. Мы с Дем/ентьевым/ поехали к Сацу и выпили по чарке.
Я понимаю все: он измучен, смертельно оскорблен. И все это загонял внутрь до поры. Сегодня он кричал что-то о том, что Косолапов велел разобрать 5-й том6, не взирая на обязательства перед подписчиками. Разве он посмел бы когда-нибудь прежде это сделать? Но как он не поймет, что обида, унижение не в том, чтобы оставаться, когда ты не мил В/оронко/ву или даже Дем/ичеву/, а в том, чтобы идти на поводу у жалкой аппаратной интриги, выслушивать всерьез Вор/онкова/ и считаться с ним, как оракулом небес. Еще бы они Лихтентула прислали! (Работник аппарата Союза писателей по хозяйственной части. — С.Л.).
А Тр/ифонычу/ мерещится, что есть «покой и воля».
Дем/ентьев/ гов/орит: единств/енное/, что может еще остановить его, — это ссора и бунт редколлегии. Это так.
Вечером я решил, что надо действовать, позвонил Мише, позвал его к себе на утро и Дороша7 предупредил, чтобы в понед/ельник/ был в Москве.
6.VI.69. Трудно смириться с концом журнала. Как человек, кот/орый/ так зажился, что стал верить в свое бессмертие.
Вчера Дем/ентьев/ гов/орил/, что надо уговорить Мишу, Алешу — не трепыхаться, не писать коллективн/ых/ заявлений и проч. А я, видно, плохой товарищ — жаль мне Мишу, но думаю, без коллективн/ого/ ухода мы не обойдемся — иначе срам. Срам уже само решение Тр/ифоныча/ — сдаваться без всякой попытки сопротивления. Так надо хоть нам придать этому делу некоторую звонкость: редколлегия уходит в полном рабочем составе…
Миша без колебаний согласился со мною, и мы пошли разговаривать к Марьяму. Он думает так же. У него я продиктовал текст нашего заявл/ения/: «В связи с уходом А/лександра/ Т/рифоновича/ с поста гл/авного/ ред/актора/ просим освободить нас от обязанностей членов редкол/легии/». Мы подписали это втроем.
Решили: в понед/ельник/ провести редколлегию по всей форме с двумя вопросами: 1) заявл/ение/ об уходе — в случае подачи Тв/ардовски/м своего заявления, 2) о поэме в 6 №.
В ред/акции/ Миша возится с № 5. Плимак и Реформатская окончательно сняты. У Лисичкина выгрызли 3 полосы. Поставили в этот № еще ст/атью/ Кин8 и мои восп/оминания/ о Марке (Щеглове9. — С.Л.). Сегодня Эм/илия/ попросила убрать имя Солж/еницына/, и пришлось его заменить заранее подготовл/енной/ фразой. Успеет ли № выйти?
Днем позвонил А/лександр/ Т/рифонович/ и просил меня, Ал/ексея/ И/вановича/ и Мишу приехать, «чтобы обсудить все еще раз в спокойной обстановке». Добрый знак, он, видно, не слишком уверен в своем решении.
Приехали в 5 часов, сели чай пить и долго не могли начать разговора. Ал/ексей/ Ив/анович/ передал ему письма, принесенные сегодня в редакцию, — три письма с тревогами о его уходе и просьбой остаться. Он проглядел их, отложил в сторону и принялся угощать копченым балыком из Гурьева. Разговор о балыке, о погоде, природе…
Я не выдержал и сказал: «Ну
что же надумали, А/лександр/ Т/рифонович/?» Он ответил, что его решение
остается в силе, он сочинил более «радикальное» письмо — пусть его прочтут и
решают, что делать. «Только выкиньте из головы, что ж/урна/л можно сохранить. И
теперь скажу вам доверительно: меня снимают не за ошибки
«Н/ового/ м/ира/», а за письмо о чехосл/овацких/ событиях. Нет более острого
полит/ического/ вопроса, сейчас он решен окончательно, и вот кара».
Тут я вступил, сказал, что нами составлен документ, подписанный по доброй воле всеми членами редколл/егии/, и что мы уходим ровно через 2 часа после того, как он пошлет свое письмо Вор/онко/ву. Но спешить с уходом — это ошибка, слабость, это повод для ликования всех неприятелей «Н/ового/ м/ира/» и горя для добрых людей. Пусть даже ж/урна/лу не жить, но уходить надо иначе. Если напишут «ушел по собст/венному/ желанию», все будут разочарованы, далеко не все поймут, что сняли, а распинать задним числом все равно будут, это неизбежно. Будет в «Н/овом/ м/ире/» под нов/ой/ редакцией сразу же передовая статья, где всех нас обольют помоями, — и это в любом случае.
А что, если все это лишь зондаж, интрига, интрига, затеянная между 3—4 аппаратными людьми? А там доложат: сам видит, что не справляется.
На А/лександра/ Т/рифоновича/ произвели впечатление и наша решимость, и известие, что секретари С/оюза/ П/исателей/ — Салынский, Озеров3 — ничего об этом деле не знают. Не надо ли потребовать обсуждения на Секр/етариа/те? Пусть уж снимают там, заодно объяснив ошибки. Пусть все, и Федин в том числе, лично проголосуют за снятие Тв/ардовского/.
Это предлож/ение/ Тр/ифоныч/ не отверг, но пошел в кабинет за своим письмом, чтобы прочесть его нам — в виде последн/его/ аргумента в пользу своего решения. В письме — лирич/еские/ восп/оминания/ о 15 годах в журнале, давших ему удовлетворение, отказ принять должность в С/оюзе/ П/исателей/, что А/лександру/ Т/рифоновичу/ казалось особенно звонким, и т.д.
Все очень слабо, даже жалко. Он и сам читал неуверенно; посл/едние/ слова — «надеюсь еще быть полезен родине и партии своим пером» — прожевал вообще кое-как, смущаясь их тона.
Я сразу сказал: это написано оч/ень/ слабо, Ал/еша/ заметил, что В/оронков/ даже передавать не станет, а положит бумагу под сукно. Я снова пытался ему напомнить, что В/оронко/ву нужен «любой» текст, лишь бы просьба об отставке. Хоть ругай матерно самого В/оронко/ва в этой бумаге, важен ему результат, а не слова.
Тр/ифоныч/ защищался уже совсем слабо, и видно было, что с облегчением отказывается от неудачн/ого/ письма в пользу нов/ого/ решения.
«М/ожет/ б/ыть/, и не писать, а позвонить в понед/ельник/, что я желал бы обставить это дело с минимумом демократизма — я прошу созвать Секр/етариат/ с редколлегией, обсудить нашу работу, проголосовать — и тогда уйти». Я советовал ему даже не звонить до конца отпуска, а ехать в Пицунду и звонить по возвращении. Пусть у В/оронко/ва болит об этом голова, а не у него. Времена сложные, торопиться не следует.
На том и расстались, довольные друг другом. Я был почти счастлив, хотя, по существу, ничего особенно хорошего нас в этом случае не ждет. Тр/ифоныч/ тоже был явно доволен. «Хорошо, что вы приехали и мы этот вопрос заново перепахали».
О поэме гов/орили/ тоже. Я сказал ему, что в понед/ельник/ проведем поименное голосование, но уже видно, что большинство считают нужным отправлять в цензуру. Он не возражал.
Пусть с ней и придет беда, но будет хотя бы ясно, за что гибнет журнал.
В конце Тр/ифоныч/ повеселел даже, будто больной зуб ему выдернули.
_____________
Компромиссов мы не любим, но жизнь полна ими. Должно быть, первый компромисс — это сосуществование души и тела… Но я не хочу, чтобы душа моя была телом принуждена и подавлена.
_____________
Алеша рассказал мне в откров/енную/ минуту. Жена была против его демонстр/ативного/ ухода. Он не думал, что придется подписывать коллект/ивное/ заявление. «Но когда я увидел, что это сделал Миша, я ахнул». И подписал.
9.VI.69.
Приехал А/лександр/ Т/рифонович/. Собрали редколлегию. Вопрос первый о поэме.
Единогласно решили — посылать в цензуру. Прятаться нечего — и
Тр/ифоныч/ хочет этот искус пройти. Конечно, все это может быть обращено против
нас же, найдутся доброхоты, кот/орые/ вздуют такое вонючее пламя, что не
отдышишься. Но иного пути сейчас нет. Лучше пусть эта вещь станет предметом
обсуждения, раз уж журнал на краю. Есть, как говорится, за что пострадать. А
кроме того, как верно заметил Сац, раз уж мы набрали поэму, то должны идти до
конца, ибо иначе она все равно расползется в списках, а вина ляжет на редакцию.
Да и нелепо выглядит редакция, пугающаяся в таком важном деле еще до того, как
ей сказали «нет». Словом, с какой стороны ни погляди, — ставить поэму в 6 № —
неизбежно.
Тр/ифоныч/ снова высказал все предостережения, но, в общем-то, он доволен и благодарил
за доверие.
Второе
дело — вопрос об уходе. Я объявил, что составл/енный/ документ подписан всеми и
будет лежать в сейфе «до востребования». А/лександр/ Т/рифонович/ информировал
всех о сегод/няшнем/ разговоре с Вор/онковым/. «Пусть он не думает, что я
сбегаю. Я сказал, что уезжаю недели на 2—3, и хочу передать через Вор/он-
кова/, как через нейтр/альные/ Швецию и Швейцарию, тем, кто его посылал
говорить со мной, след/ующее/. Повторяю: насильно мил не будешь, а после того,
как мне преподнесли такую дулю, я и сам не смог бы оставаться редактором. Но в
этом деле надо соблюсти необходимый minimum демократизма. Пусть собирается
Секретариат, пусть будет Федин, пускай мне объяснят, за что меня снимают, и все
проголосуют». Мотивировал это свое треб/ование/ Тр/ифоныч/ тем, что
распространяются крайне для него неприятные сплетни и слухи, что он уже
приезжал прощаться с редакцией и просил прощения за ошибки, за то, что подвел
товарищей и т.п. «За границей тоже много чего пишут в газетах, передают по
радио», — вставил Воронков. «Ну этого я не знаю, — отвечал Тр/ифоныч/, — газет
иностранных не читаю, радио — глушат, а меня интересует то, что происходит
здесь».
Вор/онков/ на все отвечал вялым голосом: «да, да, да», спросил, как его разыскать в случае нужды на юге, — и все. Видно, огорчен, что его секретная миссия провалилась. Кстати, рассказывают, что все заинтересованные лица отпираются, когда их спрашивают об уходе Твард/овского/. Барабаш гов/орил/ Радову1: «Ничего подобного». Беляев ответил Вознесенскому2 на Пушк/инском/ празднике: «Я ничего не знаю. Это ерунда какая-то». Никто не хочет принимать на себя это грязное дело. Но слухи делают свое дело в том смысле, что приучают к этой мысли обществ/енное/ мнение.
В редакции — хорошее,
веселое настроение у всех, хотя ничего доброго жизнь нам не сулит. Но так
надоели эта неопределенность и опасение, что А/лександр/
Т/рифонович/ невзначай осрамит себя добровольным уходом, что все рады, как
будто избавились от смерт/ельной/ опасности. А все еще впереди.
Подписан № 5 и печатается одновременно с 4-м, загнанным на Чеховский комбинат.
Тр/ифоныч/ получает письма, вчера и Каверин прислал — с просьбой не бросать журнал и т.п. Тр/ифоныч/ показывал мне также хорошее письмо Чуковского3 — о его стихах. Вовремя.
Рой (Медведев4. — С.Л.) был у А/лександра Т/рифоновича/ и гов/оворил/, что его письмо о статье «Ком/мунис/та» с реабилитацией Ст/алина/ получено и прочтено неск/олькими/ чл/ена/ми П/олит/ б/юро/. Подгорн/ый/6 будто бы говорил оч/ень/ резко об этой статье на одном из заседаний. Рой же, как видно, напел Тр/ифоны/чу о тревоге за «Н/овый/ м/ир/» среди различн/ых/ кругов интеллигенции.
В воскр/есенье/ А/лександр/ Т/рифонович/ был во Внукове, у Вали6 и подробно, хорошо как-то рассказывал об этом. «Когда-то рядом со станцией подобрал обрезанные ветки тополя, взял нож у буфетчика, очистил их, принес под мышкой на дачу и забил в землю с/анти/м/етров/ на восемьдесят. Сейчас я был поражен — это огромные деревья. То же и березки, кот/орые/ я принес из леса. Как с того света пришел: сад, кот/орый/ при мне никак не плодоносил, теперь дает бездну яблок, деревья вымахали большие, — а я хожу и смотрю, будто после смерти — что тут без меня?» «Если ты посадил в жизни хоть одно дерево, то к нему придешь, по нему всегда увидишь бег жизни».
Заходил там к Исак/овскому/7. Он сидит в каком-то теплом халате, закутанный, как Меншиков в Березове. Читал Жукова8, «замечат/ельная/ книжка». Тр/ифоныч/ возразил — «обычн/ая/ книга сталиниста. Его Ст/алин/ сделал 2-м человеком в стране, он на Жданова9 мог накричать, — как же ему не вспоминать о нем с отрадой?».
«Мы всего этого не знаем», — твердил Ис/аковский/, и А/лександр/ Т/рифонович/ досадовал на его честную ограниченность. О Чехосл/овакии/: «С одной стороны, не надо было вводить войска, а с др/угой/ — как не вводить?» Примечательна эта беседа двух смоленских старых друзей: ведь Тр/ифоныч/ мог бы стать таким же — а не стал.
С чьих-то слов, кажется, от Юли10, А/лександру/ Т/рифоновичу/ рассказали о Хр/ущеве/. Он прочел в «Кр/уге/ 1-м» — и пришел в восторг: «Это великий писатель, я и не подозревал, когда разрешил печатать «И/вана/ Д/енисовича/», просто поверил Твардовскому». О Жукове — сердится, говорит: «Зачем он врет в своих мемуарах? Мне пересказали, а читать я и не буду. Если уж он будет врать, кто же расскажет молодым, как было?»
«Хорошо, Ж/уков/ — сумасшедший, я — сумасшедший, но Тв/ардовский/ — не сумасшедший?» Он с охотой прибегает теперь к авторитету А/лександра/ Т/рифоновича/ и оч/ень/ тепло о нем говорит, просил кланяться.
_____________
В журн/ала/х психич/еская/ атака против «Н/ового/ м/ира/». Никогда, пожалуй, не было еще такого количества поносных статей: в «Огоньке», «Москве», «Знамени», «Лит. России» — будто по заказу, а может быть, по заказу и есть.
Я привык и только съеживаюсь на минуту, когда узнаю, что еще где-то обруган, но тут же и забываю. В этой травле одно нехорошо — все меньше надежд, что я смогу напечатать хоть строчку после кончины «Н/ового/ м/ира/».
10.VI. А/лександр/ Т/рифонович/ улетел сегодня. Встречался с Палом Фехером1, кот/орый/ интересно рассказ/ал/ о Гусаке2. «Кортарше» — ст/атья/ о С/олженицы/не, и Капор. (? — С.Л.) уже сделал венграм представление. Вечером у Ел/ены/ Серг/еев-ны/3 — нецеремонные гости. Спор о Солж/еницыне/. Ревность Ел/ены/ Серг/еевны. «Он сам, говоря с восхищением о Б/улгако/ве, признавался, что ничего не может выдумать». Пал/иевский/, Мих/айлов/4, видно, бегают к ней и «вербуют» на свою сторону. Спор о «завтрашнем дне». Е/лена/ С/ергеевна/: «для меня эта вера оправдалась».
_____________
Читаю Камю5. С этим человеком я хотел бы встретиться. По жажде морального идеала — это Толстой нашего века, но убедившийся в полной безнадежности мира.
12.VI. Заходил Р/ой/ прощаться. Рецензентом его рук/описи/ назначили Деборина1. Он с возмущением отверг его отзыв. Сказал, что не будет читать. Ему угрожали — «придется ставить вопр/ос/ о вашей партийности». Р/ой/ сказал, что знает устав и прежде обвиняет их, что они не справились с поручением ЦК.
Лев Матв/еевич/ Портнов — участн/ик/ штурма Зимнего, сам делал «эту Ленингр/адскую/ рев/олюцию/». Посл/едние/ два года увлекся театром — и водит по 80—100 чел/овек/ на самые лучшие спектакли. «Вы смотрели «Судьбу клоуна»? Вы были в Домбае? Нет? Как же вы живете?» На Рихтера с ним ходили 120 чел/овек/! Его появление наводит трепет на театр/альных/ администраторов. Одна запуганная старая большевичка ему сказала: «Если что с в/ами/ случится, нас будут дальше брать по ваш/ему/ театр/альному/ списку». Он с негодованием ее вычеркнул.
_____________
О Бр/ежневе/ — один из его сотр/удников/: «Личность не просматривается совсем». Права и привычные привилегии власти без ее обязанностей и даже вообще акт/ивного/ действия. <…>
18.VI. Вот уже неделя, как поэма А/лександра/ Т/рифоновича/ в цензуре. Первое впечатление, произведенное на Эм/илию/1 и Романова2, было ошеломляющим. Дня два они пребывали в шоковом состоянии. Ром/анов/ даже сознался, что вещь — очень сильная, но ни разрешать, ни запрещать ее он не имеет права. (Б/ыть/ м/ожет/, он сын попа?) К нашей радости, он запечатал поэму в конверт и послал в Секр/етариат/ ЦК, минуя среднее звено. На Мел/ентьева/ он сердит за его нечистоплотные действия с Плим/аком/. (Мел/ентьев/ хочет выглядеть специалистом, и к работам о Черныш/евском/ у него особый счет.) Но Мел/ентьев/ ссылался на цензуру, и Ром/анов/ обиделся.
Как бы то ни было, но хорошо, что поэма пошла сразу на верхний этаж.
Вот-вот будет сигнал № 5, а 4 — не видать. Изд/ательст/во сильно подвело нас, отправив печатать 4-ю книжку в Чехов. Так странно не выходил еще ни один журнал: не хватало нам выйти с майским номером прежде апрельского!
Заходил Ис/аич/. Советовался о письме Тр/ифоны/чу — «хочу хвалить его за твердость, стойкость — правильно?!» — радостно восклицал он, в восторге от своего хитроумия. «Зря он на праздники ко мне не приехал — это была бы хорошая зарядка». Гов/орил/, что пишет большую свою вещь, но утонул в море материала. «Разн/ые/ «узлы» пишу одновременно. К зиме принесу, думаю, 1-ю часть».
Гов/орили/ о Тр/ифоныче/. Сказал о его настр/оении/, что ж/урна/л кончился. Ис/аич/ возразил: бывают такие дубы — все в дуплах, внутри пусто, невесть на чем держится, а еще 100 лет простоит.
Его оч/ень/ растревожил
рассказ о том, что Хр/ущев/ читал «Круг». «Надо было тогда ему дать, минуя
Леб/едева/3. Он должен был напечатать Ст/алинские/ главы». Я
усомнился в этом. Ис/аич/ написал тут же и передал мне письмо для А/лександра/
Т/рифоновича/, чтобы вручить ему в перв/ый/ день, как вернется.
По-детски воображал месть — «напишу на обл/ожке/ перв/ого/ №, подписанного др/угой/ редакцией: «заберить» ваше дерьмо» — и пошлю, а фотокопию отдам друзьям».
20.VI. Рассказ/ывают/ об интервью Шел/епина/1 — АПН. Будто бы он оч/ень/ ругал «Юность», а о «Н/овом/ м/ире/» сказал: это др/угой/ журнал, серьезный. Но на прямой вопрос о Тв/ардовском/, не уйдет ли он из ж/урна/ла, якобы ответил: «Сейчас это сделать трудно и сложно». Почему?
Вор/онков/ отказывается всюду от того, что Тв/ардовскому/ будто бы предлагали уйти. «Ничего похожего, обычные слухи».
Но в изд/ательстве/ «Знание» исключили из плана мою брошюру о Достоевском и Тр/ифоныча/ — о Бунине. «Разве вы не понимаете, что сейчас это неуместно».
Сегодня у нас «выкидыш» — сигнал № 5. А 4-го только три спуска дошли до нас из Чехова. Написали грозное письмо Грачеву — но он-то знает, что мы беззащитны, и оттого типография делает с нами, что им угодно.
Смотрел «Мать» у Любимова2. Не все хорошо, есть пустые выдумки и изъяны вкуса, но любопытно развернута гл/авная/ тема: армия и народ, самодержавие, держащееся на штыках. Тема власти потеснила здесь тему экономич/еской/ эксплуатации.
Думал в связи с этим. Власть денег — частный случай власти вообще. Быть богатым — это лишь одно из средств удовлетворения главного вожделения: властвовать над людьми. Богатство — вид власти, но можно властвовать, повелевать и эксплуатировать и без денег. Деньги — потенциальное могущество, запертый сундук дает сладкое чувство всегда доступных, если даже они не реализуются, удовольствий, прихотей, потенциальной власти над себе подобными.
В
гос/ударственной/ власти, военной власти — это чувство могущества и возможности
распорядиться судьбами себе подобных — сильнее, непосредст-
в/еннее/, слаже благодаря, в частности, тому, что всегда есть иллюзия: ты
призван обществом, тебе дан мандат в силу особых твоих способностей и заслуг на
управление всеми другими. Так мы подходим к вопросу: какая эксплуатация
могуществен/нее/: гнет денег или внеэкономич/еская/ экспл/уатация/ власти,
сосредоточ/енной/ в руках должн/остных/ лиц. Об этом еще надо думать.
______________
Наступает такой момент: никто никого не боится и все боятся всех.
Вспомнил в связи с «Записками» Жукова. Конев3 рассказ/ывал/ о том соперничестве, какое было между ними в последнюю пору войны. <…>
Сац вспоминал ссору Щорса и Боженко. Когда захватили Житомир, местн/ый/ оркестр встретил Щорса4 «Интернационалом». (Прежде они также играли «Боже, царя храни…») Боженко хотел забрать музыкантов себе, но Щорс не дал.
28.VI.69. Получили выпуск в свет и 4 и 5 №а. Будут рассылать вместе — как залп из двустволки.
О поэме вестей нет, но Эм/илия/ намекает, что читают наверху — и очень не нравится. 6-й готовы подписать, кроме поэмы. Так что будущая неделя, возможно, станет решающей.
Тр/ифоныч/
звонил — прилетит в понедельник. Миша был на активе, где
Бр/ежнев/ гов/орил/ об итогах совещания: австрал/ийскую/ и ит/альянскую/
компартию начинают отлучать помаленьку.
А у нас в 4-м № — неумеренные похвалы Берлингуэру1. Как ни стараемся отвести дуло в сторону — бац! — и в яблочко. Просто несчастье.
Все измучились очень, на Мише — лица нет, Алеша нервничает. Я спасаюсь Витеневым и теми 2—3 днями, когда можно посидеть одному, подумать.
Счастье нашего журнала, что люди собрались лично очень хорошие, безупречной честности.
Рассказ/ывают/, что в «Парт/ийной/ жизни» уже неск/олько/ месяцев держат место — по настоянию Агитпропа — для одного из сотрудн/иков/ «Нов/ого/ мира». Забота о трудоустройстве. Ходят авторы — и каждый называет нов/ую/ кандидатуру редактора вместо Тв/ардовского/ — то это Бондарев, то Сартаков.
___________
Всю неделю думал и писал об экзистенц/иализ/ме и моем отношении к нему. Где-то смутно брезжит то главное, к чему я подбирался ощупью в прежних статьях: нравств/енная/ идея в истории.
___________
Два или три раза на минувшей неделе были со Светой и Ильиной на спектаклях Товстоногова2. Поразительное впечатление — «Мещане». Непрерывность жизни на сцене, обдуманность всякой мизансцены и вдохновенная игра артистов, в особенности Лебедева3. Режиссер не снизывает все на тоненькую ниточку модной идеи, но разрушает канон, отмечая подлинную сложность жизни. В этом спектакле и стариков Бессеменовых жалко, а Нил — хамоватый, самоуверенный — вызывает неприязнь. Но все это не в такой мере, что «все наоборот» и «обратное общее место», а с живой сложностью жизни.
«Генрих IV» вызывает более холодный, «познавательный интерес», хотя и здесь много режиссерской изобретательности и вкуса.
После «Мещан» — познакомился с Товстон/оговым/ и сказал ему неск/олько/ добр/ых/ слов искренне…
___________
Васильев4 рассказ/ал/, что в Обн/инске/ гор/одские/ власти волнуются из-за приближающейся годовщины смерти Павлинчука. Вызывают его товарищей, брата, рекомендуют — не устраивать поминок, памятник не ставить или поставить поскромнее (не лучше, чем у ген/ерала/ стройбата и зам. директора). Выспрашивают — откуда деньги на памятник. Гнусно и стыдно.
1.VII. Тр/ифоныч/ приехал из Абхазии, довольный, отдохнувший. Рассказ/ывал/ часа три подряд, как его принимали, что он там повидал. Люблю я эту манеру его удивляться чему-то и будто заново для себя открывать знакомые прежде вещи. Привычная его фраза: «Я только теперь понял…»
Жил он на частн/ой/ квартире у хозяйки, кот/орая/ прибежала в эти места от раскулачивания в 31 г. из Николаевской, кажется, области. Пришла оттуда, где бедствовали и умирали, — а тут рай на земле. Сначала нанималась работать в садах, а теперь вот свой домик и персиковые деревья: два больших лотка с персиками выносят на продажу каждое утро. Так вот эта хозяйка поразила Тр/ифоныча/ тем, что она ничего не знала из политических перемен последних тридцати лет, газет не читала, радио не слушала, а между тем жила своею, вполне заполненной для себя жизнью. «Я теперь впервые понял, что есть не только люди, берущие все, что прочтут в газете, за чистую монету, но и еще огромный слой людей, кот/орых/ вообще не интересуют, скажем, какие-то события в Чехосл/овакии/».
Роскошь жизни абхазск/их/
нуворишей Тр/ифоныча/ потрясла. Прием у директора таксомоторн/ого/ парка, на
вилле с террасами к морю, «в сравн/ении/ с кот/орой/ моя дача — собачья будка».
Богатство на лавровом листе. («Хр/ущева/ не
любят — он сбил этот промысел, закупив лавр на 400 лет вперед у болгар.) Все
жарится, парится, баранина, козлятина, все подавляет изобилием в количестве,
хотя — что пережарено, что недожарено. Знатоки цокают языками: «самотек,
самотек», смакуя белую (!) изабеллу.
Поразило Тр/ифоныча/ и то, что все знают, конечно, что он в опале, но не только не убегают, а, напротив, подчеркивают свое радушное внимание к столь дорогому гостю.
Там, в Абх/азии/,
Тр/ифоныч/ воспользовался, по его словам, стариковской привилегией читать
только то, что действительно хорошо и приятно. Перечитал
«В/ойну/и мир» и «Б/ылое/ и думы».
Интересно гов/орил/ о
Толстом. Вот загадка: в романе историч/еские/ лица — (Кутузов, Даву и проч.) —
и вымышленные (Болконский и проч.). Но вот к каким лицам — ист/орическим/ или
вымышл/енным/ отнести денщика Денисова — Лаврушку? К вымышл/енным/? Хорошо. Но
вот тут Т/олстой/ и делает необыкнов/енно/ озорную выходку. Уже наизмывавшись
вдоволь над Тьером, он приводит выдержку из него, где говорится о неком
плуте-казаке, кот/орый/ был представлен Наполеону. Тьер пользовался дневниками
боевых действ/ий/ и проч. документами, так что
казак — лицо ист/орическое/. Но Т/олстой/ вдруг замечает: «А это был Лаврушка!»
И расск/азывает/, как этот плут попал невзначай к французам и что он им там мог
крутить. Каков озорник Л/ев/ Н/иколаевич/!
Удивлялся смелости Т/олстого/ в рассказе. Когда Т/олстой/ будто уставал писать и гов/орил/: «После объяснений с графом Пьер перестал бывать у Ростовых». Достаточно, потому что мы это объяснение можем вообразить, так хорошо представляем характеры лиц. Или Курагина — прежде чем он сведет его с Болк/онским/ в лазарете, на операц/ионном/ столе, мы о нем долго ничего не знаем. Но кажется, что он появился внезапно.
Тр/ифоныч/ сознался, что много раз плакал — и восхищался сценой, когда Наташа скидывает добро с подвод, а старый граф гов/орит/ сквозь слезы — «яйца кур учат…»
Отметил и смелость стиля Т/олсто/го («не помню, отмечено у вас в книге?» А я и сам не помню) — библейские, ораторские, проповеднические периоды. Смелость в употребл/ении/ простонародн/ых/ слов: «толконул» вместо «толкнул». «А я-то изживал лет двадцать, как позор, такие речения из своего деревенского детства» («толконул коня»).
Только эпилог с
Наташей-самкой и символическими снами не понравились
А/лександру/ Т/рифоновичу/.
___________
Письмо С/олженицы/на произвело на А/лександра/ Т/рифоновича/ должное впечатление — он пересказал мне его и все удивлялся: не пойму, что это он, на него даже не похоже — и какие-то торжеств/енные/ и человеч/еские/ слова о журнале…
3.VII. 6-й подписан, кроме поэмы. На пов/есть/ Абрамова1 махнули рукой — «будете отвечать сами».
Сняли рец/ензию/ Лазарева о Гранине2 — ущерб не велик, и, к несчастью, сильно потрепали статью Сурвилло3, в части, относящейся к коллективизации..
___________
Вчера были у меня читатели — учителя из Воркуты. Принесли цветы и подарки, как я ни отбивался — пришлось принять.
Вечером забегал Каверин. Гов/орил/ о письме ученых по пов/оду/ «Н/ового/ мира» — я советовал его попридержать. Советовались также об Алянск/ом/4, кот/орый/ пойдет к Фед/ину/. Фед/ин/, рассказ/ывают/, позвал Тамару Влад/имировну/5 и сказал, показывая на книжки «Н/ового/ мира»: «Ничего, у нас дела поправляются. Видите, вышло у нас сразу два №№». Поход Алян/ского/ будет кстати.
2-го. Вспомнил, как 15 лет назад… Ново-/Дев/ичий/ монастырь.
5.VII. Арт/ур/1 расск/азал/, как перед моск/овским/ активом, где выступал Брежнев, их собрал секр/етарь/ на 10 мин/ут/ и давал указания: при появлении — аплодисменты и встать, после слов «слово предост/авляется/» — аплодисм/енты/ и встать, во время докл/ада/ аплодир/овать/ в местах, кот/орые/ будут отмечены повышением интонации. Не расходиться до конца. Арт/ур/ нарушил совет, пошел в буфет напротив, при выходе его пропуск забрали, а в понед/ельник/ с утра уже звонили с угрозами.
В ЦДЛ мы выслушали Гришина2, все тот же текст — один для всех. Оказ/ыва-ется/, пришел даже не дьякон, а псаломщик. Тр/ифоныч/ наивно возлагал какие-то надежды на это собр/ание/ — «мы должны почуять, что нас ждет». Но никаких признаков — ни в худую, ни в добрую сторону, конечно, не было. Мертвечина. Ал/еша/ с Тр/ифонычем/ ходили на вертушку к В/оронко/ву, чтобы звонить Романову. Ром/анов/ ответил: «Дать разреш/ение/ печатать мы не можем, а почему — вы же сами знаете». — «Ну, все же, какие мотивы?..» Он начал сердиться: «Что вы из меня тянете? Неужели сами не понимаете?»
Тр/ифоныч/ еще пытался предложить Вор/онкову/ обсуждение в Союзе. «Не знаю, А/лександр/ Т/рифонович/, — задумчиво сказал лукавый царедворец. — Ну кто сейчас из секретарей? Кожевников3, Сартаков4, я, Марков. Надо ли обсуждать в таком составе?» И игра была сыграна.
Пошли мы к Сацу и выпили по косушке.
Тр/ифоныч/ продолжал
гов/орить/ о «В/ойне/ и мире». Обсуждать наши дела не хотелось. Он только
сказал с каким-то напором: «Но скажите мне, В/ладимир/
Я/ковлевич/, будут они конское мясо есть?» И я ответил ему твердо, что будут, и
сам в эту минуту жарко верил в это и жалел милого нашего друга.
___________
Ал/еша/ рассказал, что на
последн/ем/ совещании был доклад о полож/ении/ дел в капит/альном/
строит/ельст/ве. Цифры ужасны. Но вот одна. Бой стекла у нас равен производству
стекла в Америке. Бой, перерасход — это и массовое воровство.
Тр/ифоныч/ вспомнил картину: дом строится, остаются панели и проч. Перед сдачей
дома приходят бульдозеры и сдвигают все в овраг. Сдавать неизрасход/ованные/
материалы — себе дороже. У нас даже нет закона против крайностей перерасхода в
строит/ельст/ве. И при этом безумном расточительстве страна еще живет и растет.
9.VII. Тр/ифоныч/ не
выдержал и в воскр/есенье/ поехал к Федину. Сегодня рассказал о своем визите к
старцу. Встретил его у калитки, тот провожал Прилежаеву с вечно несытыми
глазами (все у нее есть — дача в Перед/елкино/, квартира в Лавруш/енском/, все,
чтобы быть писат/ельни/цей, но чувствует она себя неуверенно, будто что-то
недобрала — и в глазах голод). Ф/еди/н стал сразу говорить об отставке
Тв/ардовского/. «Это ужасно, что вам предлагали… Но я ведь не знаю… Вы же были,
должно быть, на партгруппе Секретариата?» — «Какой партгруппе?» Тут он
почувствовал, что сболтнул лишнее. «Когда я гов/орил/ с Дем/ичевым/, то сказал
ему:
Тв/ардовского/ нельзя увольнять… У него большой авторитет внутри страны и за
рубежом… Как это воспримут?» Тр/ифоныч/ сразу же отфиксировал, что Фед/ин/
гов/орил/ не о значении журнала для страны, культуры, — а в той логике, что
надо бы закрыть ж/урна/л, да нельзя, невыгодно сейчас. Демич/ев/ гов/орил/ ему,
что надо перетряхнуть редколлегию, чересчур плотно собрались — «вытянуть из-под
Тв/ардовского/ Лакшина». На это, как видно, Ф/един/ ничего не возразил. Тр/ифо-
ныч/ просил Ф/едина/ поставить перед Секр/етариатом/ вопрос об обсужд/ении/
поэмы. Тот закивал, выражая полное согласие. «Я напишу Вор/онкову/, что не вижу
никаких препятствий». Тр/ифоныч/ решил, что препятствий он не видит к
публикации, а он гов/орил/ лишь об обсуждении. О поэме по существу он как-то ухитрился
не сказать ни слова. Обещал, что пришлет копию того письма, что отправит
Воронкову.
___________
Сегодня приехал Шимон1 с молодой женой. К. ходит за ним по пятам. Сидели сначала в номере в «Пекине», потом поехали домой ко мне. Стоит страшная жара. Пили квас, открыв все окна. Ш/имон/ гов/орил/ о том, что напечатал большую статью о Солженицыне Марики Юхас2. По переводу К. выходило, что Ш/имон/ об этом жалеет: «Я не знал, что будет полезно». Ш/имон/ смутился, а потом сказал мне наедине, что К. переводил неточно, и он понял это. Ш/имон/ интересно расск/азал/ о своей работе — учебнике венг/ерской/ лит/ерату/ры для самого простого читателя.
10.VII. Позвал меня к себе домой Любимов — говорить о будущем спект/акле/ к юб/илею/ Ленина. Я отказывался, ссылаясь на слабое знание предмета, но все же пошел. Там — «младомарксисты», Можаев1, Карякин2 и много водки. Словом, пьянка под кодовым названием «Л/ени/н». Люб/имов/, как всегда, щедро фантазирует, представляя себе сцены еще до литерат/урного/ текста и вне его. Текст ему должны писать, как композиторам, подгоняя стихи под готовую музыку. Это не для меня. Но общий разговор — интересен. Существеннее всех — Карякин. Он же, добрые слова гов/оря/ мне, вспомнил Гете: «Если я вижу человека сильнее себя, я стараюсь его полюбить с тем, чтобы не возненавидеть». Можаев немного по-актерски рассказывал уже слышанные мною деревенские анекдоты, а Целиковская3 превозносила его, как великого писателя.
___________
Залыгин заходил. Интересн/ый/ разговор о Катаеве4. Он очень ценит его, и это характерно. Доказат/ельст/ва — от точн/ых/ наук. М/ожет/ б/ыть/, еще не открыто, для чего это, но для чего-то важного, как у математика Малышева. Важно не ядро, а поверхность, поверхн/ость/ натяжения образует форму. Спорил с ним.
11.VII.
Шимон был в ред/акции/. Разговор с Триф/онычем/, и опять К. — переводчик.
Тр/ифоныч/ слушал Пишту с симпатией. «Только не пишите на
обложке — книга для крестьян, крестьяне этого не любят. Надо, чтобы все
читали это с интересом, и то, что хорошо для всех, хорошо и для крестьян».
12.VII. Шимон в Витеневе. Хорошие, добрые и откровенные разговоры. Вдвоем с Ирой они понимают все, каждый по полфразе… Удивит/ельное/ свойство Пишты — доброжелательность, интерес к людям и желание полюбить их. Купались у пестовской пристани, потом обедали в нашей беседке.
15.VII. Застал Тр/ифоныча/ с Алешей за чтением статьи о Драбкиной1 в «Сов. России». Тр/ифоныч/ огорчен. «Конечно, возможно, мы еще просуществуем сколько-то, но наше существование приобретает скорее спортивный интерес». — «И отчасти художественный», — добавил я. Ведь интересно, как проявятся характеры и каковы будут обст/оятельст/ва.
Пришел
Ис/аич/. Принес с собой экз/емпляр/ «Круга» для А/лександра/
Т/рифоновича/, изданный в Югославии, и «ветер оптимизма», как сказал
А/лександр/ Т/рифонович/. «Ваше положение прекрасно, они попробовали, а зубы не
берут». «Только не пишите заявления, пусть сами решат и это опубликуют».
«Соберется
Секр/етариа/т от слова «секретно», и повторится история с
«Р/аковым/ корп/усом/». «Ну и пусть…» Тр/ифоныч/ пытался выпросить у него
нов/ую/ рукопись, но Ис/аич/ не дал, а только обещал осенью и, как всегда,
что-то хитрил, шептал на ухо и проч. А все же появление его было для
Тр/ифоныча/ приятно и важно.
Драбк/ину/ критикуют «от противного» — и сами сознаются в этом. Литераторы любят щегольнуть терминами математики — и все невпопад. Ис/аич/ возмущался выражением — «вынести за скобки» в расхожем смысле.
17—18.VII. С Тр/ифонычем/ и Сацем ездили в Карачарово к Ив/ану/ Серг/ееви-чу/. В келейке у Ив/ана/ Серг/еевича/ А/лександр/ Т/рифонович/ читал снова поэму, я слушал в какой уж раз — и больше следил за лицами Бор/иса/ Петр/ова/1 и Ив/ана/ Серг/еевича/. Но все же заплакал в двух местах, очень сильно прочитанных, — руки отца и еще: «тогда молчальники правы, всё это прах — стихи и проза, все только так, из головы».
Он прибавил хороший лирич/еский/ конец и объяснение насчет — «кулацкой колокольни»: «ни мельниц тех, ни колоколен уже давно в помине нет». Ив/ан/ Серг/еевич/ похвалил и попросил оставить верстку.
У Ив/ана/ Серг/еевича/
бородка красиво подстрижена, сам в синем домашнем костюме, видно, ждал нас.
Тр/ифоныч/ вел полит/ические/ разговоры, он только что прочел книгу Дейчера2,
и некот/орые/ факты произв/ели/ на него впечатл/ение/. «Я спрашивал Сим. (? — С.Л.),
когда все это началось? Должно быть, когда Ст/алин/ с
Тр/оцким/ скрыли завещ/ание/ Л/ени/на. А тот: нет, раньше…»
Пошел дождь, но в такой избушке и между добрыми людьми в любую погоду хорошо. Конечно, Тр/ифоныч/ не мог удержаться и бранил Ф/еди/на, и Ив/ан/ Серг/еевич/ только хмыкал: ведь Ф/един/ должен приехать к нему сюда.
Разместили нас в «замке», желая поразить роскошью «люксов». Перед ужином повели купаться, на спецпляж — с оградой и замочками. Купание роскошное, но замочки — поперек горла.
Вечером — торжеств/енный/
ужин, на кот/орый/ приглашены обитатели
замка — хирург Петров Борис Ал/ександрович/ч и его приятель грузин (Игорь
Констант. Швацхабая) с семейством. Медики были очень добродушны, лояльны,
Тр/ифоныч/ выпил изрядно и развлекал их, говоря без умолку. Я проводил его в
опочивальню, а мы еще посидели с хирургами.
Во втором часу я заснул, но тут же проснулся, п/отому/ что Тр/ифоныч/ стал громко разговаривать с Сацем. Сначала я к ним присоединился, но к 4-м часам утра снова лег и продремал под их бесконечный разговор до 7-ми.
Тр/ифоныч/ клеймил «к/апитализ/м закрытого типа», — рассуждал, вспоминал прошлое. Решили утром ехать в Москву сразу же после завтрака.
Зашли еще на часок к Ив/ану/ Серг/еевичу/ — выпили по прощальной — и в путь. Тр/ифоныч/ уже был нехорош <…>
Только одно хорошо — две строчки о Пушк/ине/, кот/орые/ Тр/ифоныч/ прочел мне в машине:
Пушкин — имя молодое,
Отзвук огненного боя…
Это след чтения родословия Пушк/ина/ у Веселовского3. «Молодое имя» — исторически недавнее, и «отзвук боя» — пушка. Превосходно по сжатости и свежей силе.
___________
Ив/ан/ Серг/еевич/ зовет «замок» — «дом свиданий на высш/ем/ уровне». Но когда я утром толкался в его запертые решетки, то почувствовал себя арестованным среди этих роз и глициний. Каково было здесь чешским заложницам в августе прошлого года!
21.VII.69. Американцы на
Луне! Нет таких событий за многие годы, какие можно поставить рядом. При всем
моем скепсисе по отношению к полетам в космос
чувствую — перевернулась страница человеческой истории — и сколько неисчислимых
и непредугадываемых последствий это принесет всем нам.
22.VII.69. Приезжаю в ред/акцию/ — и узнаю: Тр/ифоныч/ упал с лестницы у себя на даче, разбил голову и едва ли не повредил позвоночник. Теперь он в Кунцеве. Беда, беда. Сговариваюсь с Лешей, и мы едем с ним в больницу. Тр/ифоныч/ совсем плох — с похмелья и от боли в затылке, но врачиха успокоила нас — что в позвонках ничего страшного, просто травма.
Когда опасение за него
прошло, я испытал чувство страшной досады. Вот на чем может кончиться журнал.
За эти полгода второе «явление» в кремл/евской/
больнице — это слишком. А ему, бедняге, теперь стыдно и муторно, хоть волком
вой.
Гамзатов, встретившись нам, нас обхаживал. Я сказал ему насчет того, что негоже «малым народам» стремиться к «автономии», — и он забормотал что-то жалостливое, оправдываясь.
Гов/орил/ о том, что Молотову понравилась ст/атья/ Дем/ентьева/1. Он прогуливается с ним. Мол/отов/ гов/орит/: «Пишу им письма с советами по разн/ым/ вопросам, ответов не получаю, но пишу и знаю, что читают».
23.VII. Тр/ифоны/ч получше, была у него Оля. Его поместили в отд/ельную/ палату.
Несчастья этой недели продолжаются: у Киры Головко1 саnсеr. Я отвратительно себя чувствую и тоже становлюсь жертвой мнительности и страхов.
24.VII. Вечер у Лифшица. Ссора с Ириной. «Мы все отвечаем за Чехословакию». «Я не отвечаю, пусть отвечают они».
Номер 6-й получил выпуск в свет, 7-й подписан.
Эм/илия/ звонила мне и рассказывала о ст/атье/, которая готовится в «Огоньке» в воскр/есенье/.
Артур гов/орил/, по сведениям из др/угих/ источников, что должны выступить против нас «Соц/иалистическая/ индустрия», «Сельск/ая/ жизнь» и «Огонек». Это результат прямого сговора и должно символизировать протесты раб/очего/ класса, крестьянства и интеллигенции. «Ультра» ругают «Правду» и Беляева1 как «либералов», кот/орые/ не спешат разделаться с «Н/овым/ м/иром/».
28.VII. Три дня отдыхал, ходил за грибами, купался и развеял немного чудовищную хандру, какой давно не испытывал.
С Ворониным1 ходили в Пестово, и какой-то старожил рассказал нам то, чего я не знал никогда. После войны 1812 г. Ермолову были пожалованы земли у реки Учи в Моск/овской/ губ/ернии/. Деревни здесь не было, и Ермолов переселил сюда крестьян из своего родового имения в Орловск/ой/ губ/ернии/, выстроил им избы и занялся устройством дома и парка. Липовая аллея (и остатки березовой) — это его первые посадки — им лет по 150. Пруд перед белым домом — в форме кувшина. Три прудика и болотце — с единой системой круговращения воды.
В доме — камины в гостиных наверху и внизу, вверху печи с изразцами и нишами, куда ставили кресла. Первый этаж «аэроплана» был — конюшня, контора бывшая — псарня, а в столовой нынешней — каретник и инвентарная. После кавказск/ой/ войны Ермолов, обиженный Паскевичем, ушел в отставку, но почему-то в свое Пестово (от слово «выпестовать» — на голом месте ведь родилось) не вернулся. Он продал его вскоре (30? 40-е гг.) Арманду, владевшему канатными и пеньковыми фабриками в Пушкине и Мамонтовке. (Когда не было большой воды — мощенная булыжником дорога шла на Правду.)
При Армандах посажены лиственницы и проч. Одна из дочерей Арманда — Инесса. Арманд отдал Пестово, выдав др/угую/ дочь за Реймана. После февраля Рейман роздал все крестьянам, обошлось без поножовщины, и имение уцелело.
Могильные камни перед домом — это арка, вывезенная Ермоловым с Кавказа, он хотел поставить ее у одного из дубов сбоку у пруда.
Вот сколько нового вдруг узнал я о своем родном Пестове.
Сын Зимянина2, молодой хлыщ из ИМО (Институт международных отноше-ний. — С.Л.), гов/орил/: слава Тв/ардовского/ как поэта — раздута. Пишет все хуже. Да и что может дать этот алкоголик? Неизвестно, как он «Вас/илия/ Теркина» написал. Такие разговоры идут, видно, за папиным столом.
29.VII. Вторник. Прочел
«Огонек»1 и вчерашн/ий/ № «Сов/етской/ России», кот/орая/
спешит поддержать его. Наглая, хулиганская выходка, но, м/ожет/ б/ыть/, на этой
наглости они и оборвутся? В ред/акции/ — растерянность. Буртин2
и Н/аталья/ Павл/овна/3 расск/азали/, что вчера к А/лександру/Т/рифоновичу/
ездили Алеша с Сацем. И порешили — срочно, в 7-й, подписанный уже №, давать с
небольшим врезом перепечатку ст/атьи/ Демент/ьева/ и статьи «Огонька» —
пусть-де читатели сами убедятся. Я поехал тут же к А/лександру/ Т/рифоновичу/,
прицепившись к Мар/ии/ Илл/арионовне/, чтобы отговорить его от безумной затеи.
По телефону А/лександр/ Т/рифонович/ выразил недоумение по пов/оду/ моих
сомнений. («Все одобрили мой план, я две ночи не спал и придумал — он гениален,
как все простое, хоть и не без странности».) Хорошо. Поехали. У А/лександра/
Т/рифоновича/ — Расул, кот/о-
рый/, сидя на маленькой скамейке, невнятной скороговоркой поддерживал его. Но я
был настойчив, Мар/ия/ Ил/ларионовна/ встала на мою сторону, и Тр/ифоныча/ мы
переубедили. Решено: писать короткий протест «от редакции» — не больше 2-х
стр/аниц/ верстки в конце номера. Читали письмо Симонова, решили звонить ему,
благодарить и посоветовать превратить его в «Открытое письмо», некий
коллект/ивный/ протест. А/лександр/ Т/рифонович/ гов/орил/: я чувствую себя
неожиданно бодро — увидите, они на этом оборвутся, запросили слишком много.
Боли у А/лександра/ Т/рифоновича/, видно, не прошли, он носит голову осторожно, как вазу, хотя и пытается шутить: удар в то самое место, где ракета-носитель соединяется с кабиной управления.
30.VII. Вчера вечером и
сегодня с утра Тр/ифоныч/ беспрестанно звонит мне — поделиться новостями и
узнать, как идет у меня работа над статейкой. Я прочел ему текст по телефону, а
потом послал с М/арией/ Ил/ларионовной/ копию. Оригинал сдан в набор. Симонов
взялся за организацию письма в «Лит/ературную/ газету». Алеши нет второй день —
он звонил заикающийся, похмельный. А/лександр/
Т/рифонович/ говорит — «хорошо, что у
нас взаимозаменяемость, как на корабле».
Письмо Сим/онова/ назначено в «Л/итературную/ г/азету/», но если там не напечатают — опубликуем мы. «Так в деревне на танцах, если сестер не приглашают, то с ними танцуют братья». О запропавшем Саце А/лександр/ Т/рифонович/ говорит: где наш бедуин, производя это слово от «беда». Про Мих/аила/ Алексеева1 и Ко: «ведь они все у нас в журн/але/ были паспортизованы».
31.VII. А/лександр/
Т/рифонович позвонил мне в 8 утра. Сам не спит с 4-х и уже перебороздил мою
заметку. «Она и так хороша, но надо, чтобы была литая, если не дадут ее
напечатать, будем друг другу читать, как стихи, — для самоуслаждения».
С 10 ч/асов/ утра я был у него, и мы немного поправили текст. К сожалению,
придется набирать заново.
Судья Смирнов1 с ослепит/ельной/ актерской улыбкой — на скамейке. Тр/ифоныч/ говорит, что объяснялся с ним по пов/оду/ Син/явского/. «Да ему надо было 10 лет дать», — рассердился этот редактор Кони. А/лександр/ Т/рифонович/ ответил: «Согласен. Он плохой ч/елове/к, вы и я — хорошие. Но кому это принесло пользу?»
До 12 ч/асов/ правка была готова. А/лександр/ Т/рифонович/ позвонил Вор/онкову/ — узнать тел/ефон/ Федина в Барвихе. Вор/онков/ сказал, что в «Соц/иалистической/ индустрии» — нов/ая/ статья о Тв/ардовском/. «Моя слава растет с каждым часом!» — воскликнул А/лександр/ Т/рифонович/. Позвонил Федину, просил принять меня или Конд/ратовича/ — и посмотреть текст, надо ли нам всем подписать его личн/ыми/ подписями (так, между прочим, советовал Расул). Ф/еди/н сказал, что без Секретариата он не может ничего подписывать, но согласился прочесть и визировать («хотя бы напишите «четал», или, как Чапаев, «Четал»).
(Тут он ошибся, не Чапаев, а Ковпак, по рассказу жены Герасимова.)
Иннок/ентий/2 гов/орит/, что его с утра дразнили шоферы др/угих/ машин: «Вот твоего главного припечатали. Теперь небось снимать будут. А я молчу, а про себя думаю — А/лександр/ Т/рифонович/ не таков, еще у вас будет бледный вид».
Пока я успел приехать в
ред/акцию/, Фед/ин/ уже звонил Алеше — просил его приехать (со мной видеться не
захотел) и захватить «Огонек» и наше «От ред/ак-
ции/». Думаю, он успел перезвониться с Воронк/овым/ и понюхать воздух. Я сдал в
набор наново «От ред/акции/» после нашей с А/лександром/ Т/рифоновичем/ правки.
Бурт/ин/ находит, что стало более обтекаемо; м/ожет/ быть, но для Тр/ифоныча/
важно, что он этим занимался, и я не считаю нужным возвращаться к старому
тексту.
А/леша/ приехал от Федина с трофеем — резолюцией на нашей статье, он наз/вал/ статью «Огонька» «обвинительным актом» и считает наш ответ «справедливым и заслуживающим опубликования».
Эм/илия/ позвонила и с возмущением расск/азала/ о том, что завтра в «Лит/ературной/ России» новая — третья на неделе — поддержка «Огоньку» в виде ред/акционной/ статьи.
Я стал звонить Тр/ифонычу/, чтобы он приводил к присяге Расула, — ведь тот член редкол/легии/ «Л/итературной/ России». Расул устроил по телеф/ону/ крик Поздняеву, но тот заявил, что номер отпечатан и протест опоздал.
Тр/ифоны/чу я сказал, что мы в ред/акции/ настаиваем на уходе Расула из «Лит/ературной/ России», иначе сами должны будем его вывести.
Приехал Абрамов. Сидели с ним и Буртиным в «Урале», мирно беседовали. В деле с акцией «Огонька» он ведет себя уклончиво. Говорят, и Залыгин нетверд. Начинает объясняться: «да, конечно, ст/атья/ Демент/ьева/ — уязвима». Вот когда все начинает проясняться — и компромиссами не проживешь.
Эмилия получила сегодня верстку «От ред/акции/».
1.VIII. Света смешно гов/орит/ об Эм/илии/1: «Нет сейчас человека ближе, бросаемся друг к другу, как ближайшие подруги». Эм/илия/ передала текст Охотникову2, и верстка, конечно, уже гуляет по кабинетам Агитпропа. Эм/илия/ боится, что примут Постановл/ение/ ЦК по «Н/овому/ м/иру/». Этим пахнет. Рассказ/ала/ о плутнях Ф.Овчаренко. Это он разрешал ст/атью/ «Огонька». Охотн/иков/ хотел снять фамилию Син/явского/, но Овч/аренко/ распорядился — оставить.
После вчерашн/его/ демарша Расул у Тр/ифоныча/ не показывается. Тр/ифоныч/ снова не спал — уже с 2-х часов. Тут как-то он сказал мне, прощаясь: «Держишься на людях, не показываешь вида, но все это, ох, как несладко». У него нарастает тоска и ощущение затравленности.
2.VIII. Был Рой. Его вызывали на бюро в четв/ерг/, но он просил отложить и встретился с секр/етарем/ райкома. Пришел к нему со стар/ым/ больш/евиком/ и имел 3-часовую беседу. Его будут исключать, но он так просто не дается. «Прикрытие слева» — снято. О Солж/еницыне/ и Драбкиной. «Архипелаг». Его мучает бессонница, глаза воспаленные — природа, погода и все на свете, кроме политики, для него безразличн/ый/ фон. Жаль его смертельно.
4.VIII. Ответ «Огоньку»1
подписан. Охотн/иков/ звонил Мел/ентьеву/. Тот отвечал раздраженно:
«Послушайте, как знаете, не я заварил эту кашу». Тогда спросили Овчар/енко/ —
тот сказал: «Пусть печатают, им же будет хуже». Но это уже не от силы.
Впечатление такое, что волна схлынула. Вчера в «Сов/етской/ России» чудовищная
статья «По поводу выступл/ения/ «Нью-йорк Таймс», донос по всей форме на
Дементьева и журнал. Имя Дем/ентьева/ поставлено обок с именами Син/явского/ и
Дан/иэля/2, а о журнале сказано, что его «флирт» с бурж/уазным/
миром — затянулся. Все же и эта статья оставляет впечатление, что вводят в дело
последние ресурсы, — ва-банк.
Вообще вся эта шумиха сделала только то, что сейчас уже Тв/ардовского/ снять стало совсем невозможно, во всяком случае, в ближайшие недели. Благомыслящие администраторы, кот/орые/ хотели провести это тишком, не должны благодарить наших «ультра». Травля проходит по всем законам «хунвейбинства». Во-первых, с оголтелостью давно невиданной, во-вторых, как бы снизу — дирижеры сидят в тени.
Письмо Сим/онова/ в «Лит/ературной/ г/азете/» не печатают. Тем временем поспело и др/угое/ письмо — Бакланов, Бондарев, Нилин, Нагибин, Розов, Трифонов3, но и его, конечно, печатать не будут. Рассказывают, что в «Правде» на редколлегии были резкие протесты по пов/оду/ «Огонька», Зим/янин/ звонил Сусл/ову/, и тот высказался в том духе, что надо это дело пригасить.
Это всегда так, дадут гангстерам устроить шахсей-вахсей, а когда добрые люди соберутся дать им отпор, начальство распоряжается: «не надо разжигать страстей», — и ответить бандитам не дают.
К А/лександру/ Т/рифоновичу/ ездили с Сацем и Алешей, сидели в проходной. Тр/ифоныч/ внимательнейшим образом подбирает все вырезки из газет касательно нашего «дела». Появилась статейка в «Лен/инском/ зн/амени/» — и он гов/орит/, ликуя: «Еще пополнение для моего архива».
«Мы пережили Страстную неделю. Что ни день, то служба». Радовался, что пропустили наш ред/акционный/ ответ. «Я давно понял, что сейчас у нас некий полицентризм и не надо ждать единых указаний». М/ожет/ б/ыть/, это нас и спасает.
Расул написал резкое письмо в «Лит/ературную/ Россию» с требованием опубликовать его. Мне радостно было за него, я обнял его и поздравил с хорошим поступком.
Попутное
Примечание Владимира Яковлевича к этой странице дневника спустя 23 года: «6.VIII.69 датировано письмо Ю.С. Мелентьева в ЦК КПСС с изложением необходимости смены редколлегии и замены Тв/ардовского/, кот/орый/ сопротивляется и хочет (утвердить. — С.Л.) замом Лакшина и чл/еном/ редкол/егии/ — Дементьева».
(Сообщ/ение/ И.Брайнина, 1992.)
С.Л.
6.VIII. Среда. Когда сегодня мы приехали в Кунцево, стражи в зелен/ых/ фуражках не хотели нас пускать, несмотря на все мольбы Расула. Стоило А/лександру/ Т/рифоновичу/ направиться к нам за ворота, как его остановил охранник со словами: «Вам не разрешен выход за зону». Тр/ифоныч/ что-то ответил ему. Тот снова: «Ведь не зря вас изолировали от семьи». Тр/ифоны/ча схватил припадок бешенства, не знаю, как он не избил стража палкой. Задыхаясь, он сел с нами на скамью у проходной и сказал: «Я готов в полчаса собраться и уехать отсюда из-за этого». Мы пытались утешать его, говоря, что он дорабатывает здесь до пенсии после лагеря и иных слов, кроме «зона», не знает.
Успокоило его только чтение письма читателя Гусарова, оч/ень/ посмешившего всех нас.
С Расулом гов/орил/ Поздняев, сказал, что его письмо напечатано не будет. Расул жжет мосты и пишет письмо в Секр/етариат/ о выходе из редколлегии «Лит/ературной/ России». Я рад за него.
Гов/орили/ о сбежавшем А.Кузнецове и ответе ему Полевого1. Тот делает bonne mine a mauvais jeu1 — ведь Кузн/ецов/ только что был назначен членом редкол/легии/ в «Юность» взамен «нигилистов» Евт/ушенко/ и Акс/енова/. А я еще вспомнил, что в редакц/ионной/ статье о Солж/еницыне/ «Лит/ературной/ газ/еты/» тот же Кузн/ецов/ фигурировал в качестве единств/енного/ положит/ельного/ примера и образца поведения сов/етского/ писателя, в укору Солж/еницыну/. Вот как шутит история.
1 Хорошую мину при плохой игре (франц.).
Вечером ужинал у Ел/ены/ Серг/еевны/.
7.VIII. Слухи, сплетни, то в нашу пользу, то против. Гов/орят/ о каком-то узком совещ/ании/ редакторов, где будто бы Толкун/ов/ высказ/ался/ против «Мол/одой/ гвардии», а Софронов1 выскочил с яростными возражениями и заявил, что один лишь «Огонек» «несет крест» парт/ийности/ и борьбы с бурж/уазным/ влиянием». Кажется, это не произвело впечатления, на какое он рассчитывал. Я просил узнать, с чьего соизволения напечатали ст/атью/ в «Огоньке». М/иша/ подошел к Софр/онову/ и спросил его прямо. «Ст/атью/ предварительно одобрили 2 зав. секторами». Ну, это еще не бог весть как высоко.
Был Дем/ентьев/, я говорил
с ним, что нужно писать резкое письмо в ЦК. Он сопротивлялся сперва — ослаб,
обмяк. «Я ко всему готов. Меня уже исключали…
В 36 г. вызвали на бюро. Вопрос: «Вы женаты? Женат. Есть предлож/ение/
исключить тов. Д/ементье/ва…» У них в этот день 136 чел/овек/ на исключ/ение/
проходило.
Все же я уговорил его писать, требуя привлечь к парт/ийной/ ответств/енности/ клеветников. (Судья Смирнов, кот/орого/ Тр/ифоныч/ спросил, можно ли осудить за клевету в печати, сказал задумчиво: «Подыскать статью можно…»)
Вечером, сразу после бюро, заходил Р/ой А/лександрович/. Он исключен сегодня. Присутствие Тендр/якова/2 и 2-х стар/ых/ больш/евиков/ не разрешили. Бюро шло 3 часа, и Рой методически разъяснял присутств/ующим/ их неправоту, ссылаясь на факты, цифры, кот/орые/ они не знали или хотели забыть. Но указ/ание/ было дано и дело сделано — секр/етарь/ читал решение, заранее напеч/атанное/ на машинке. Наиболее активн/ый/ чл/ен/ бюро спрашивал злобно, не из соображ/ений/ ли мести за отца Р/ой/ писал эту работу. Рой ответил ему убийственно. Но что значили там эти ответы? Вопросы о Солж/еницыне/, о Тв/ардовском/ — зачем-то демонстрир/овали/ «Огонек» 49 г. со стихами Тв/ардовского/, посвящ/енными/ Сталину. Вопрос о Ворош/илове/ и Буденном3. Гл/авный/ бой предстоит при апелляции в горкоме. Но если все останется без перемен — это будет день, знаменательный для истории — искл/ючение/ Роя есть офиц/иальное/ признание реабилитации Ст/алина/. Это уже не детские игры наших (нрзб.).
8.VIII. Тр/ифоныч/ каждое утро звонит мне, едва проснувшись, и спешит обменяться новостями. Просил приехать сегодня в 3 ч/аса/.
Мы с Алешей нашли его и Расула у пруда на скамейке, они набрали груздей, и Тр/ифоныч/ держал их в газетном кульке, чтобы подарить нам. Когда они появл/яются/ парой, то выглядят, как Дон/Кихот и Санчо — большой, согбенный, грузный А/лександр/ Т/рифонович/ и маленький, толстый, плутоватый, смешной Расул.
Тр/ифоныч/ сильно стареет, это видно и внешне — и по внезапным вспышкам стариковской ярости — нервы его постоянно возбуждены — и он легко «заводится», начинает раздраженно кричать, думая, что его не понимают, а Расул быстро и невнятно лепечет что-то, надеясь погасить его гнев.
Но и к смеху Тр/ифоныч/ переходит неожиданно легко. Расул ликует, ему вернули ботинки, конфискованные для того, чтобы он не злоупотреблял прогулками в поисках спиртного. У Тр/ифоныча/ здесь — сухой закон. Его развлечение — жечь костры в парке, а Расул нет-нет и пропустит рюмочку. Сегодня Р/асул/ выпущен из строгого режима и уже пытался отметить наш приезд, даже коньяк и балык конфисковал у Турсун-заде1, но Тр/ифоныч/ не дозволил. Какое разочарование я читал на лице сына гор!
А/лександр/ Т/рифонович/ придает большое знач/ение/ тому, что узнал от Гольцева2. Демич/ев/ на одном из посл/едних/ совещ/аний редакт/оров/ гов/орил/, что надо, чтобы в стране были различн/ые/ оттенки мнений, не надо-де слишком надоедать словом «партия», есть и гос/ударство/, и народ — и т.п. Еще гов/орил/ о совещ/ании/ у Косыгина, где Байб/аков/3 докл/адывал/ о полож/ении/ в нар/одном/ хоз/яйстве/, а А/лексей/ Н/иколаевич/ подавал реплики. Смысл всего этого такой: полож/ение/ катастроф/ическое/, тем, кто этого не понимает, надо уйти, иначе народ попросит. Хлеб снова надо закупать, топливо (нефть и проч.) идет уже из моб/илизационных/ запасов, кап/итальное/ строительство в тяжелом положении. Нет товаров, чтобы погасить избыток сбережений у населения. Девальвация в той или иной форме неминуема в ближайш/ие/ годы. Придется брать деньги за гос/ударственные/ квартиры и поднять квартплату едва ли не до уровня Запада. 2 выходных дня в неделю не оправдали себя, и придется вернуться к прежнему порядку. Все это, конечно, знаменат/ельные/ признания, но в газетах пока нет и слабого их отголоска. Идеология живет своей автономной жизнью, и в этой жизни поля плодоносят, в житницах изобилие, промышленность цветет и т.п.
Сколько нужно еще времени и усилий, какие доказательства развала, чтобы трезво сказать о них?
12.VIII. Вторник. Видел ночью страшный сон — цирковая свинья в попонке вырвалась с поводка и прокусила мне руку. Начитавшись вчера толкований снов у Зощенко1, я думал — появится ли цирк/овая/ свинья наяву, и она не замедлила явиться, едва я оказался в редакции.
Наш ответ «Огоньку» снят
распоряжением Романова, сказала С/офья/
Х/анановна/, едва я порог переступил. Однако лист с ответом уже полностью
отпечатан, т.к., предполагая возможность такого оборота событий, мы просили
типографию начать именно с последн/его/ листа.
Узнал я и другое — хулиганская выходка «Соц/иалистической/ индустрии», напечатавшей письмо Тр/ифоныча/ без его ведома, — и тут же ответ ему Захарова.
Тр/ифоныч/ оч/ень/ нервничает, вчера были у него Алеша и Миша, пришедший из отпуска, он отослал Секр/етариату/ с требованием обсудить полож/ение/ вещей: «Нов/ый/ мир» отвечает «Огоньку» — приложена верстка, но на все выходы газет не в силах ответить — пусть и Секр/етариат/ обсудит создавшуюся ситуацию.
Разузнав обо всем этом, я позвонил Тр/ифонычу/ и просил его соединиться с Романовым и по меньшей мере узнать, кто дал распоряжение задержать наш ответ, каковы мотивы. Ром/анов/ разговаривал с ним вежливо. «Мне гов/орили/, что вы в больнице». — «Я и звоню из больницы». — «Так зачем вас загружают этими заботами и расстраивают, вам надо отдыхать». Р/оманов/ пообещал, впрочем, что будет еще советоваться, сам прочитает (будто бы он не читал!) наш ответ и т.п.
Алеша — снова похмельный и вялый, но хуже всего то, что в таком состоянии он говорил с Эм/илией/, и она отметила это.
Все же с Ал/ешей/ поехал к Тр/ифоны/чу. Он в крайне нервном состоянии, мечется по своей больничной каюте. «Всю ночь проворочался, сочинял ответ «Соц/алистической/ индустрии», вот неск/олько/ вариантов. Один — всего в 5 строк, но ведь не напечатают».
Прочел, что написал, — все тексты плохи. Я сказал ему, что после запрещения ред/акционного/ ответа создалось новое положение. Это перехлестнуло все предыдущее. Сейчас нечего думать об ответе «Соц/иалистической/ инд/устрии/» — надо вообще отложить все это на 2—3 дня, а м/ожет/ б/ыть/, и не отвечать вовсе. Сейчас коренной вопрос — наше «От редакции». Если не разрешат — придется всем нам уходить, но уходить, хлопнув дверью, со скандалом на Секретариате и коллективн/ой/ отставкой — протестом.
Тр/ифоныч/ вдруг страшно обрадовался, согласился, что это главное и иного выхода нет. Позвонил Воронк/ову/. Ант/онина/ Ив/ановна/ не хотела его звать — он на юб/илейной/ комиссии Туманяна2. «Нет уж, позовите, Туманян умер, а я пока еще жив». Сказал подошедшему Вор/онкову/ о том, что ответ редакции снят, что Секретариат стал еще неотложнее, и произнес туманную угрозу — «положение таково, что неизвестно, чем это может кончиться, взвесьте последствия». «Чем я ему угрожал, неизвестно», — усмехнулся Тр/ифоныч/, кончив разговор. Но принятое решение и отсутствие необходимости отвечать «Соц/иалистисческой/ индустрии» привели его в спокойное, доброе состояние духа.
«Если не напечатают «От ред/акции/», — уйдем все, — радостно повторял он. — Что делать, есть предел: а то уже приходится есть больше дерьма, чем делать людям добра. Это не расчет».
Тут уж нам с Алешей пришлось умерять его радостную готовность уйти. Я сказал: А/лександр/ Т/рифонович/, никаких единоличных жестов отречения, все будем делать только вместе, по зрелому размышлению и если не будет другого выхода. На том расстались.
Вечером он звонил мне — нежный, довольный. Врачи ему говорят: никаких волнений, не читайте газет. Хотите, усыпим вас на 24 ч/аса/? Он только смеется, хотя ночи проводит бессонные и утром сказал мне: боюсь, что из хирургич/еского/ меня переведут в психиатрич/еское/ отделение3, коли так пойдет.
Расул вышел из больницы, был у Марк/ова/ и Вор/онкова/, шумел и требовал, чтобы его письмо было напечатано. Ему сказали: почему это «Нов/ый/ м/ир/» разрешает себе печатать Рассадина4, кот/орый/ снова травит писателей, а против него уже нельзя выступить?
Жалкие увертки. Теперь они хотят делать шум вокруг бесспорной и беспощадной рец/ензии/ Рассадина, где задеты Алексеев и Калинин.
Рассказывают: Косыг/ин/ недоволен «Соц/иалистической/ индустрией». Сказал будто бы: нас уверяли, что нужна газета для рабочих, сейчас в стране топливн/ый/ кризис, а вы чем занимаетесь? Бр/ежневу/ будто бы положили на стол «Огонек». Он прочел, но не сказал ни слова — ни за, ни против. Сусл/ов/ будто бы обложился всеми матер/иалами/ дискуссии, и все ждут его суда.
М/ария/ Ил/ларионовна/ звонила мне вечером встревоженная — не надумал ли А/лександр/ Т/рифонович/ снова уходить. Я успокоил ее.
Эм/илия/ гов/орит/, что в кругах, ей близких, считают, что главн/ое/ зло — я. Эм/илии/ я звонил сегодня — нет ли перемен, сказал, что А/лександр/ Т/рифонович/ звонил Ром/анову/ и что мы считаем этот запрет на отпечатанные листы — неудачной шуткой. Нельзя всерьез принять то, что может иметь грозные последствия.
13.VIII. Среда. Алеша с утра был на совещ/ании/ в ЦК. А.Н. Яковлев1 сделал сообщ/ение/ о «неприятной дискуссии». Статью Дем/ентьева/ ругал как чересчур расширительно толкующую выступл/ение/ «Мол/одой/ гвардии», а также «непрофессиональную». Однако — «обе стороны виноваты» и надо прекратить полемику. Сказал, что «Н/овый/ м/ир/» готовит ответ, но вопрос о возможн/ости/ его публикации — решается. («Ответ уже готов», — бросил реплику Кондр/атович/.)
В конце засед/ания/
Як/овлева/ вызвали запиской, и он побежал рысью из президиума и больше не появлялся.
Идет какая-то закулисная работа, подозре-
в/аю/, что его вызвал с совещ/ания/ Суслов и едва ли не по нашему делу.
Вечером у меня Миша и
Артур. Говорил с ними о том, что отступать некуда. Под нож пускать листы с
ред/акционным/ ответом мы не можем — это равносильно самоубийству. Сейчас
ситуация иная, чем в мае, вопрос существенный, принципиальный, нам выгодно
уходить на этом деле — и пусть все достигнет точки кипения —
м/ожет/ б/ыть/, переломится тогда к лучшему.
14.VIII. Тр/ифоныч/ позвонил с утра. «Прием, прием». Кажется, Виктория. Вор/онков/ звонил и сказал, что дело с нашим «ответом» — улажено. Вчера они с Марковым были у Яковлева (спустя час после совещания!) — и ответ разрешен. Вор/онков/ навестит сегодня А/лександра/ Т/рифоновича/.
В течение дня мы
неск/олько/ раз перезванивались с цензурой, но они гов/о-
рят/, что не получили офиц/иальных/ указаний разрешить нам брошюровку.
Впечатление все равно такое — что дело сделано. В 5 ч/асов/ вечера неожиданный
звонок Конд/атови/чу. Кириченко1 спрашивает,
меняли ли мы что-нибудь в тексте. Ал/еша/ ответил: нет, это невозможно по
технич/еским/ причинам — лист отпечатан полностью, и по принц/ипиальным/
соображ/ениям/: можно ли смягчать ответ, если нас и Дем/ентьева/ упрекают в
троцкизме, ставят в один ряд с Син/явским/ и т.п.
После этого, как нам стало известно, Кир/иченко/ звонил Ром/анову/, сказал, что поругался с Кондр/атовичем/, что ему надо знать, отпечатаны ли все листы и как это выглядит в готовом №.
Жалкое отступление! Но все же Ал/еша/ позвонил Тр/ифонычу/ и просил для цензуры подтвержд/ения/ от Воронкова. Сегодня Тр/ифоныч/ не дозвонился, впрочем, ему.
Были со Светой в ресторане на Нов/ом/ Арбате — годовщина нашей свадьбы.
Гов/орят/, готово письмо журналистов Бр/ежне/ву. Его поддерживает даже Жуков2.
15.VIII. Пятн/ица/. Вор/онков/ перезвонился с Ром/ановым/, и тот сказал: конечно, все разрешено, пускай срочно брошюруют.
В порядке увещевания Семенова1 гов/орила/ сегодня: «хоть бы вы уступили два слова…» Жалкий лепет при отпечатанных формах. Ром/анов/ говорит — «не надо связываться с Кондр/атовичем/». Как смешно, что нас так боятся!
Овч/аренко/ из «Правды» подтверждает распоряж/ение/ Косыгина: отраслевые промышл/енные/ газеты не должны заниматься вопросами лит/ерату/ры и иск/усст/ва.
Забегал Расул. Он успел
побывать у Мел/ентьева/ и Тяжельникова2. Мел/енть-
ев/ — «мелкий человек». Передает позицию Сусл/ова/ так: «Статья Дем/ентьева/ —
ошибочная, неверная, но не надо было поднимать шума. Сейчас следует прекратить
полемику, чтобы замолчали обе стороны». Обычн/ая/ тактика: дать горлохватам
покричать вдоволь, изругать, изматерить нас — а когда мы требуем ответить,
объявить, что полемика закончена, — и посыпать песком кое-как на нехорошее
место. М/ожет/ б/ыть/, впрочем, Мел/ентьев/ передает слова своего патрона с
некот/орой/ долей тенденции, поскольку нас ненавидит, а «Мол/одая/ гвардия» —
«социально близкие».
У Тяж/ельникова/ Расул, если верить ему, произнес горячую речь — о восхвалениях Скобелева, Ермолова — в «Мол/одой/ гв/ардии/», о том, что журнал печатает только посредственных литераторов, а целью своей ставит разрушение дружбы народов.
Вообще — этот мотив — национальный в отношении к народам СССР неожиданно вышел в полемике на 1-й план и приобрел опасную остроту. Даже Кербабаев3 и Мирзо написали под влиянием Расула какие-то письма.
Тяж/ельников/ обещал, что вопрос о «Молод/ой/ гв/ардии/» встанет на бюро.
Из ред/акции/ Расул еще раз позвонил Поздняеву и требовал, чтобы его фамилия была снята с обложки «Лит/ературной/ России».
Под вечер подъехали к А/лександру/ Т/рифоновичу/. Он рассказ/ал/ о визите Воронкова. Вопрос об уходе не поднимался ни в какой форме — как будто ничего и не было. Вор/онков/ рассказывал о волнениях в республиках — в Азерб/айджане/, Грузии и особенно в Ташкенте, где было применено оружие. В этом смысле полемика вокруг Дем/ентьева/ приобретает особый смысл.
А/лександр/ Т/рифонович/ веселый, спокойный. Рассказывал с симпатией о Ромме4 и его устн/ых/ рассказах. Во время разговора подошел скользкий Гольцев и все испортил своими наглыми и двусмысленными речами и советами.
16.VIII. Суб/бота/. Приезжал Р/ой/ с Галей (Медведевы. — С.Л.).
Конечно, Тр/ифоныч/ зря писал письмо в «Соц/иалистическую/ индустрию», спрашивал о рабочем Захарове. Он не учел, что имеет дело с гангстерами. Если бы было нужно, они за 24 ч/аса/ создали бы Захарова из ничего, из плазмы.
Призывы к бдительности.
Мы люди верующие, но верим не в бога, а в дьявола, и если нам что-либо не удается, всюду обнаруживаем его происки. Да и как иначе? Поскольку для нас наш разум и дальновидность вне сомнения, приходится искать причину всех бед на стороне.
Апофеозом этой идеологии был когда-то психоз «вредительства».
_______________
Прекрасный афоризм Брехта: если правительство недовольно народом, пусть оно сменит себе народ.
_______________
О Р/ое/ дали указание: пока пусть никто не знает о его исключ/ении/. Трусят.
19.VIII. Вторн/ик/. Сигнал № 7 получен. М/ария/ Ил/ларионовна/ попала в аварию, машина перевернулась колесами вверх, но с ней, кажется, ничего страшного. Тр/ифонычу/ не говорят.
Приехал Фоменко — целуется, благословляет. «Если так, придется, пожалуй, перестать платить взносы». Во всем этом есть провинц/иальная/ аффектация, но и доброе чувство.
Примечания
4.V.
1
Поэт Владимир Александрович Лифшиц и его
жена Ирина, художница, дружили с Иваном Сергеевичем
Соколовым-Микитовым. Твардовский был его
давним другом. (См. записи о нем в «Рабочих тетрадях 60-х годов». «Знамя». —
2000, № 7, 9, 11, 12; 2001, № 120). Любил его и дружил с ним Вл. Як. У
Соколова-Микитова был в Карачарове свой
домик,
рядом — дом отдыха и «замок» — «дом для приемов».
В 1969 № 7 и № 9 в «Новом мире» были напечатаны очерки Соколова-Микитова — «У синего моря. (Из записок старого охотника)».
5.V.
1 Расул Гамзатович Гамзатов — народный поэт Дагестана, член редколлегии «Нового мира».
2 Ильина Наталья Иосифовна, писательница, дружила с К.И. Чуковским, печаталась в «Новом мире». Часто бывала в нашем доме. В 1969 г. в № 1 была опубликована ее нашумевшая статья «Литература и массовый тираж (О некоторых выпусках «Роман-газеты»)». Летом жила в Пахре по соседству с Твардовским вместе со своим мужем, языковедом А.А. Реформатским.
3 Гус Михаил Семенович, критик, публицист, драматург.
6.V.
1 Залыгин Сергей Павлович, прозаик. В «Новом мире» были напечатаны его произведения «На Иртыше» (1964, № 2), «Соленая Падь» (1967, № 4—6) и др.
2 Васильев Аркадий Николаевич, Симонов Константин Михайлович, Полевой Борис Николаевич — писатели.
7.V.
1 Кондратович Алексей Иванович, с 1958 г. зам. главного редактора «Нового мира» Твардовского.
2 Ф.Овчаренко — работник аппарата ЦК КПСС.
3 Плимак Евгений Григорьевич, историк.
4 Воронков Константин Васильевич, секретарь Союза советских писателей (ССП).
Антонина Ивановна — его секретарь.
8.V.
1
Дементьев Александр Григорьевич, критик, историк литературы. В 1959—1966 гг.
зам. главного редактора Твардовского в
«Новом мире». В декабре 1966 г. Дементьев вместе с
Б.Г. Заксом по решению Секретариата Союза писателей был выведен из редколлегии журнала.
Дементьев был соседом по даче в Пахре Твардовского и оставался в курсе всех журнальных дел, хотя формально в составе редколлегии не состоял.
2 Хитров Михаил Николаевич — друг Владимира Яковлевича с университетских лет. Приглашен в редакцию Твардовским после выведения Дементьева и Закса (до этого работал в отделе литературы в «Известиях»). Стал ответственным секретарем. Одновременно с ним Твардовский пригласил в члены редколлегии Е. Я. Дороша и Чингиза Айтматова.
3 Сац Игорь Александрович, критик, искусствовед. В прошлом — литературный секретарь А.В. Луначарского.
4 Суслов Михаил Андреевич — секретарь ЦК КПСС, член Политбюро, занимался вопросами идеологии.
5 Бондарев Юрий Васильевич, Бакланов Григорий Яковлевич, Быков Василий Владимирович, писатели, авторы «Нового мира».
6 Молотов Вячеслав Михайлович, Каганович Лазарь Моисеевич, Маленков Георгий Максимилианович — члены «антипартийной группы» (1957 г.).
10.V.
1 Реформатский Александр Александрович — ученый языковед, муж Н. И. Ильиной.
2 Шепилов Дмитрий Трофимович, партийный деятель.
3 Булганин Николай Александрович, партийный деятель.
4 Алигер Маргарита Иосифовна, поэт.
5 Соболев Леонид Сергеевич, писатель, председатель правления СП РСФСР.
6 Овечкин Валентин Владимирович, писатель.
7 Соловьев Сергей Михайлович, русский историк.
8 Александров (Келлер) Владимир Борисович, литературный критик (автор работ о лирике Симонова, поэмах Твардовского, Исаковского).
9 Генерал Григоренко — правозащитник.
13.V.
1 В № 4 за 1969 г. была напечатана статья Анатолия Стреляного «Звено в цепи» в подборке «Ячейка хозрасчета (Две статьи на одну тему). П.Ребрин. I. Главное звено». Второй шла статья Стреляного. Рецензия В.Борнычевой «Статистика труда (Труд в СССР. Статистический сборник)» была опубликована в № 9 за 1969 г.
2 Реформатская Надежда Васильевна, литературовед, занималась творчеством В.Маяковского.
3 Воронцов В.В., работник аппарата ЦК КПСС.
4 Ольга Александровна Твардовская, дочь. Художница.
5 Иванов Александр Андреевич, русский художник, автор монументального полотна «Явление Христа народу», над которым работал 20 лет.
6 Сурков Александр Александрович, поэт, секретарь Правления СП СССР.
7 Жданов Владимир Викторович, зам. главного редактора «Краткой литературной энциклопедии», выходившей в 1960-е гг. Главным редактором был А.А. Сурков.
8 Храбровицкий Александр Вениаминович, литературовед.
9 Бабореко Александр Кузьмич, автор книги «И.А. Бунин. Материалы к биографии (с 1870 по 1917). М. «Худ. лит.». 1967.
10 Косолапов Валерий Алексеевич — директор издательства «Художественная литература», где работал редактором Бабореко и где вышла его книга. Владимир Яковлевич год работал с Косолаповым в «Литературной газете» (1961—1962). После разгона редакции «Новый мир» в феврале 1970 г. Косолапов станет главным редактором журнала по назначению ЦК КПСС.
11 Первенцев Аркадий Алексеевич, писатель, автор романа «Кочубей» и др.
14.V.
1 Демичев Петр Нилович, секретарь ЦК КПСС, ведал вопросами идеологии.
2 Федин Константин Александрович, писатель, 1-й секретарь Правления ССП, член редколлегии журнала «Новый мир».
3 Марков Георгий Мокеевич, секретарь Правления ССП СССР. В 1971—1990 член ЦК КПСС, в 1977—1989 гг. председатель Правления СП ССР.
4 «Триптих» Твардовского — поэма «По праву памяти».
5 Мелентьев Юрий Серафимович, зам. зав. Отделом культуры ЦК КПСС.
6 Владимир Яковлевич называл жену Александра Трифоновича Марию Илларионовну «протопопицей», восхищаясь образом жены протопопа Аввакума. (См. «Житие протопопа Аввакума»: «Долго ли мука сия, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самой до смерти». Она же, вздохнув, отвечала: «Добро, Петрович, ино еще побредем».)
16.V.
1 Шауро В.Ф. — зав. Отделом культуры ЦК КПСС.
23.V.
1 Кедрина Зоя Сергеевна, критик, выступала на процессе А.Д. Синявского и Ю.Даниэля.
24.V.
1 Галич Александр Аркадьевич, поэт, драматург, киносценарист.
25.V.
1 Каверин Вениамин Александрович, писатель, автор «Нового мира».
27.VI.
1 Лазарев Лазарь Ильич, критик.
2 Михайлов Олег Николаевич, критик, прозаик.
3 Петелин Виктор Васильевич, критик.
4 Жак Любовь Петровна, критик.
5 Бочаров Анатолий Георгиевич, критик.
6 Штут Сарра Матвеевна, критик.
7 Чалмаев Виктор Андреевич, критик.
8 Сергованцев Николай, критик.
9 Ланщиков Анатолий Петрович, критик.
10 Назаренко Вадим Афанасьевич, критик.
29.V.
1 Лисичкин Геннадий Степанович, экономист, публицист, в № 5 за 1969 г. была опубликована его статья «Человек — кооперация — общество (Ленинский кооперативный план и современность)».
2 Алла Чернышева — жена писателя Вадима Чернышева, ученика Соколова-Микитова и его друга. В № 1 за 1969 г. был опубликован рассказ Чернышева «Волчик, Волченька».
30.V.
1 Барабаш Юрий Яковлевич, критик. См. о нем: Владимир Лакшин. «Новый мир» во времена Хрущева». М. 1991, с. 49, 176, 229. Автор статей против «Нового мира» и лично — Лакшина, в том числе известной — «Руководители», «руководимые» и хозяева жизни» («Литер. газета», 12 мая 1964 г.).
31.V.
1 Игорь Васильев — работник Комитета по присуждению Государственных премий.
2 Бабаевский Семен Петрович, получил Государственные премии за роман «Кавалер Золотой Звезды» и его продолжение «Свет над землей» (1950 и 1951).
3 Никитенко Александр Васильевич (1804—1877), русский критик, цензор, академик. Посмертно появился в печати его «Дневник» в 3 томах (Сов. изд.: М. 1955—1956).
1.VI.
1 Леонидов Леонид Миронович, актер и режиссер МХАТ, репетировал пьесу «Земля» Н. Вирты (автоинсценировка романа «Одиночество»), поставлена в 1937 г. В Пестово был дом отдыха МХАТа. Сережа — сын.
5.VI.
1 Марьямов Александр Моисеевич, член редколлегии «Нового мира».
2 Софья Ханановна Минц — секретарь Твардовского в редакции «Нового мира».
3 Левицкий Лев Абелевич, критик. В № 4 (1969 г.) была напечатана его рецензия на книгу: «Константин Паустовский. Наедине с осенью. Портреты, воспоминания, очерки». В настоящее время живет в США.
4 Виноградов Игорь Иванович, член редколлегии «Нового мира».
5 Шинкуба Баграт Васильевич, народный поэт Абхазии, прозаик, председатель Президиума Верховного Совета Абхазии. В № 6 за 1969 г. опубликована его повесть «Чанта приехал», пер. Е.Герасимова.
6
В издательстве «Художественная литература», где был директором Косолапов, шло
собрание сочинений Твардовского. В 5-м
томе были литературно-критические статьи и выступления Твардовского. От него
требовали убрать все о Солженицыне, он
отказывался.
4-й том был подписан в печать 6.X.1967 г. и тогда же вышел в свет. 5-й том был
сдан в набор лишь 21.IX.1970 г. — спустя 8 месяцев после разгона редакции,
когда Косолапов был уже главным редактором «Нового мира», и подписан в печать
8.I.1971 г. — в год смерти Твардовского.
7 Дорош Ефим Яковлевич, член редколлегии журнала с 1967 г.
6.VI.
1 Кин Цецилия Исааковна, критик, публицист В № 5 и № 6 были напечатаны ее «Страницы прошлого».
2 Мемуары Владимира Яковлевича «Марк Щеглов». (Напоминание об одной судьбе)» в № 5 «Нового мира» (1969). Были продолжением неустанного труда Владимира Яковлевича «по спасению от забвения», по его словам, старшего друга — Марка Щеглова, блистательного критика, скончавшегося безвременно рано от туберкулезного менингита на юге. Все статьи его были разбросаны по различным изданиям, и Владимир Яковлевич отдал немало сил и времени для того, чтобы все собрать. Все издания трудов Марка Щеглова подготовлены и изданы Лакшиным: 1) Литературно-критические статьи. Составитель В.Лакшин. Предисловие Н.Гудзия. М. 1958. 2) Литературно-критические статьи и письма. Из дневников и писем. Составитель В.Лакшин. Предисловие Н.Гудзия. М. 1965. 3) Литературная критика. Подготовка текста В.Лакшина. М. 1971.
Это издание вышло в «Худлите», вотчине Косолапова, и ему чинили всяческие препоны. Зав. редакцией Г.А. Соловьев воспрепятствовал даже поставить слово «составитель», лишь «подготовка текста». «Новый мир» уже был разогнан. 4) Студенческие тетради. Составители В.Лакшин и Н.В Щеглова-Кашменская. М. 1973. 5) Любите людей. Составление, вступительная статья и примечания В.Я. Лакшина. М. 1987.
3 Салынский Афанасий Дмитриевич, Озеров Виталий Михайлович — секретари СП СССР.
9.VI.
1 Радов Георгий, публицист.
2 Вознесенский Андрей Андреевич, поэт.
3 Чуковский Корней Иванович, критик.
4 Медведев Рой Александрович, историк, автор труда о Сталине «Перед судом истории». Впервые напечатано в журнале «Знамя» (1989, № 1—4). Отд. изд.: Р.Медведев. О Сталине и сталинизме. М. 1990.
5
Подгорный Николай Викторович, партийный государственный деятель, в 1965—
1977 гг. председатель Президиума
Верховного Совета СССР.
6 Валентина Александровна Твардовская, дочь. Историк.
7 Исаковский Михаил Васильевич, поэт. В 1969 г. (№ 4, 5, 8) «Новый мир» опубликовал его «На Ельнинской земле (Автобиографические страницы)».
8 Жуков Георгий Константинович, полководец, маршал. Речь идет о его мемуарах.
9 Жданов Андрей Александрович, партийный государственный деятель.
10 Юлия Леонидовна Хрущева, дочь старшего сына Никиты Сергеевича Хрущева, погибшего на войне.
10.VI.
1 Пал Фехер — венгерский журналист.
2 Гусак Густав, в 1968—1969 гг. 1-й секретарь ЦК КП Словакии, член ЦК КПЧ в 1968—1989 гг.
3 Булгакова Елена Сергеевна, 3-я жена Михаила Афанасьевича Булгакова.
4 Палиевский Петр Васильевич, Михайлов Олег Николаевич, критики.
5 В 1963 г. из № 4 в «Новом мире» цензура сняла роман Камю «Чума». Этому предшествовал отказ журнала «Иностранная литература» напечатать его, послали запрос ЦК Арагону, и тот через нашего посла во Франции прислал шифровку: Камю «всегда был оппонентом французской компартии». Однако в 1969 г. (№ 1 и 5) «Новый мир» опубликовал рассказы и повесть Камю «Падение». Владимир Яковлевич напечатал статью о Камю в «Известиях» (1991, 22 ноября) — «Альбер Камю. Чистилище». См. также «Берега культуры», 1994, с. 219—228; «Новый мир» во времена Хрущева. М. 1991, с. 123.
12.VI.
1 Деборин Григорий Абрамович, историк.
18.VI.
1 Эмилия Алексеевна Проскурнина, старший редактор (цензор) 4-го отдела Главлита, где работала с 1957 по 1971 г. После разгона «Нового мира» оставила Главлит и пошла работать в журнал «Юность».
2 Романов Павел Константинович, начальник Главного управления (Главлит) при Совете Министров СССР по охране государственной тайны в печати.
3 Лебедев В.С. — помощник Н.С. Хрущева.
20.VI.
1 Шелепин Александр Николаевич, секретарь ЦК КПСС, председатель КГБ СССР (1958—1961). АПН — Агентство печати Новости.
2 Любимов Юрий Михайлович, режиссер Театра на Таганке.
3 Конев Иван Степанович, маршал.
4 Щорс Николай Александрович (1895—1919), герой Гражданской войны. Сац был у него в Богунском полку.
28.VI.
1 Берлингуэр Энрико, деятель итальянской компартии.
2 Товстоногов Георгий Александрович, с 1956 г. главный режиссер Ленинградского Большого драматического театра. «Мещане» Горького — постановка 1966 г.
3 Лебедев Евгений Александрович, актер этого театра.
4 Васильев Анатолий Георгиевич и Павлинчук, физики, научные работники Обнинска, почитатели «Нового мира». Васильеву это было поставлено в вину, и он был отстранен от секретной работы. Впоследствии покончил с собой.
3.VII.
1 Абрамов Федор Александрович, автор «Нового мира». В № 6 была напечатана его повесть «Пелагея».
2 Гранин Даниил Александрович, писатель.
3 Сурвилло Владислав Иосифович, критик, автор «Нового мира». См. о нем: «Новый мир» во времена Хрущева. М., 1991, с. 260. В № 6 — статья Сурвилло «Звенит труба Мещерякова (О творчестве С.П. Залыгина)».
4 Алянский С., автор воспоминаний о Блоке — «Встреча с Блоком (Из записок издателя)». («Новый мир», 1967, № 6.)
5 Тамара Владимировна Иванова, вдова писателя Всеволода Иванова, была соседкой по даче Федина в Переделкине.
5.VII.
1 Артур Федорович Ермаков, университетский товарищ.
2 Гришин Виктор Васильевич, в 1967—1985 гг. 1-й секретарь МГК КПСС, член ЦК КПСС.
3 Кожевников Вадим Михайлович, писатель.
4 Сартаков Сергей Венедиктович, писатель, секретарь СП СССР.
9.VII.
1 Шимон Иштван — венгерский поэт. В № 5 «Нового мира» за 1969 г. напечатано два его стихотворения в пер. О.Чухонцева.
2 Марика (Мария) Юхас, венгерский критик.
10.VII.
1 Можаев Борис Андреевич, писатель. В № 9 (1969) его очерк «Лесная дорога».
2 Карякин Юрий Федорович, критик.
3 Целиковская Людмила, актриса, в ту пору жена Ю.М. Любимова.
4 Катаев Валентин Петрович, прозаик, в № 2 в 1969 г. «Новый мир» напечатал его повесть «Кубик».
15.VII.
1 Повесть Е.Драбкиной «Зимний перевал» о последних годах Ленина была задержана цензурой и не получала разрешения на выход в свет, несмотря на положительные отзывы ИМЛ (Института марксизма-ленинизма). См. об этом в «Рабочих тетрадях 60-х годов» Твардовского — «Знамя», 2002, № 3, 4.
17—18.VII.
1 Петров Борис Александрович, известный хирург.
2 Книга Дейчера о Троцком.
3 Веселовский Степан Борисович, историк, академик, много занимался генеалогией.
22.VII.
1 Статья А.Г. Дементьева «О традициях и народности» («Новый мир», 1969, № 4) вызвала огромную полемику.
23.VII.
1 Кира Головко (Иванова, муж — адмирал А.Г. Головко), актриса МХАТ.
24.VII.
1 Беляев Альберт Андреевич, зав. сектором Отдела культуры ЦК КПСС.
28.VII.
1 Воронин Владимир Васильевич, переводчик, товарищ детских лет.
2 Зимянин Михаил Васильевич, с 1965 г. — главный редактор «Правды», член ЦК КПСС.
29.VII.
1 26 июля 1969 г. вышел журнал «Огонек» с «письмом 11-ти».
Его подписали: М.Алексеев, П.Проскурин, А.Прокофьев, С.Викулов, Н.Шундик, С.Воронин, В.Закруткин, Анат. Иванов, С.Малашкин, С.Смирнов, В.Чивилихин.
2 Буртин Юрий Григорьевич, редактор отдела публицистики «Нового мира».
3 Наталья Павловна Бианки, зав. редакцией журнала по хозяйственным и техническим вопросам.
30.VII.
1 Алексеев Михаил Николаевич, писатель. На его повесть «Хлеб — имя существительное» в «Новом мире» была напечатана рецензия Ю.Буртина (1965, № 1).
31.VII.
1 Судья Смирнов вел процесс А.Д. Синявского и Ю.Даниэля. Ф.А. Кони вынес оправдательный приговор (председательствовал на суде) в 1878 г. Вере Засулич. Его воспоминания «На жизненном пути» пользовались известностью.
2 Иннокентий, шофер, который возил Твардовского, из парка «Известий».
1.VIII.
1 Цензор «Нового мира» Эмилия Проскурнина находилась в здании издательства «Художественная литература» на 4-м этаже. Редакция литературоведения и критики, где я работала, помещалась на 5-м этаже, так что мы часто могли видеться.
2 Охотников Алексей Петрович, зам. начальника Главлита Романова П.К. (по научно-техническим издательствам).
4.VIII.
1 Ответ «Огоньку» («Новый мир», 1969, № 8).
2 А.Синявский и Ю.Даниэль были осуждены за публикацию за рубежом своих произведений.
3 Бакланов Григорий Яковлевич, Бондарев Юрий Васильевич, Нилин Павел Филиппович, Нагибин Юрий Маркович, Розов Виктор Сергеевич, Трифонов Юрий Валентинович — почти все авторы «Нового мира».
6.VIII.
1 Анат. Кузнецов, писатель. Полевой Борис Николаевич, главный редактор журнала «Юность». См. «Новый мир» во времена Хрущева. М. 1991. С. 117—118.
7.VIII.
1 Софронов Анатолий Владимирович, поэт, главный редактор «Огонька».
2 Тендряков Владимир Николаевич, писатель.
3 Ворошилов Климентий Ефремович, Буденный Семен Михайлович, советские государственные деятели.
4 Грачев, директор издательства «Известий», где печатался «Новый мир».
8.VIII.
1 Турсун-заде Мирзо, таджикский поэт.
2 Гольцев В.П., редактор военного отдела «Известий».
3 Косыгин Алексей Николаевич, Байбаков Николай Константинович, партийные государственные деятели.
12.VIII.
1 Зощенко Михаил Михайлович, автор книги «Перед восходом солнца».
2 Туманян Ованес Тадевосович, в 1969 г. отмечалось 100-летие со дня его рождения, армянский писатель.
3 См. об этом «Рабочие тетради 60-х годов» Твардовского — «Знамя», 2001, № 12, с. 162.
4 Рассадин Станислав Борисович, критик.
13.VIII.
1 Яковлев Александр Николаевич, зам. заведующего Отдела пропаганды ЦК КПСС.
14.VIII.
1 Кириченко Алексей Илларионович, партийный деятель.
2 Жуков Георгий Александрович, журналист, зам. председателя Советского комитета защиты мира.
15.VIII.
1 Семенова Галина Константиновна, начальница 4-го управления Главлита (гуманитарные издательства и журналы).
2 Тяжельников Евгений Михайлович, в 1968—1977 гг. 1-й секретарь ЦК ВЛКСМ.
3 Кербабаев Берды Мурадович, туркменский писатель.
4 Ромм Михаил Ильич, кинорежиссер.
Подготовка текста, «Попутное»,
примечания С.Н. Лакшиной
(Продолжение следует)