Стихи разных лет
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2003
Игорь Андреевич Голубев родился в 1940 г. в Ленинграде. Потом Восточная Сибирь — Москва. По образованию строитель-проектировщик, в Москве переквалифицировался в программисты, стал ведущим инженером-программистом.
Стихи. Первая публикация в газете — в 1961 г., в журнале (“Ангара”) — в 1964 г. В
60-х годах стихи И. Голубева ходили в самиздате. В Москве начало — выступление по телевидению (август 1966 г.), “Посев” (тогда же) и другие публикации за рубежом (конфликт с КГБ), случались и выходы в нашу прессу: альманах “Истоки” (1978 г.), “Юность” (1979 г.). Активно стихи печатает с 1997 г., прозу — с 1999 г.
Поэтические переводы. Первая публикация — в юбилейном томе Лахути (1987 г.). Главная переводческая работа, которой он посвятил 36 лет, — “полный” Хайям, более 1300 четверостиший. Освоил язык, классики-переводчики (покойный Рогов, Витковский, Ревич) оценили высоко его переводы.
Проза. Фантастика, реализм, кафкианские притчи.
Руководит в Зеленограде литературным объединением “Зелит”.
Член СП Москвы. Живет в г. Зеленограде.
Воробьиная весна Воздух пенный пьянит, Только пей — не жалей! И по-птичьи звенит Первый лист тополей. Если вы погрустнели — Оглушит, обовьет И научит веселью Ворожба воробьев. Под зеленою кистью Зазвенели мазки — Разноцветные свисты Вдохновенно резки. Как пахучая почта Воробья — муравью, Шелушинка от почки — На рубашку мою, Чтобы, голос ломая, Я из горла исторг Торопливого мая Воробьиный восторг. Закалка Нет, слава — не критерий истины; Вредна дерзанию помпезность. Одни бесславные, безвестные От узколобых независимы. Закон могущества капризен: Границы жизни раздвигаются, Гнилые статуи свергаются Лишь теми, кто еще не признан. Но их отравленными фразами Ведет зависимость прямая, И тем прекрасней подвиг разума, Чем яростней не понимают. Куется гений из призвания, Пройдя закалку непризнанием. Предсказание Я еду — но куда? Домой? Так только кажется. Приеду в Никуда. Мой дом Ничем окажется. Уставшие Никто У входа ноги вытянут И старое Не То Прошепчут доверительно. ...и проплывет загадкой из тени тополиной ушедшего заката сиреневая линия... Поэзия Вначале это жест отчаянья, Дневник свиданья, Потом — выбалтывание тайного В исповедальне. Прозренье подступает исподволь, Внезапней вздоха, И превращается вдруг исповедь В разрез эпохи. Когда же все слои разобраны В сквозных сеченьях, Меняют все слова и образы Свои значенья. И ты утрачиваешь авторство, И нечто свыше Любовью правит, движет яростью, Не спит и пишет, Всю ночь диктует человечеству Свои законы И дышит звездами и вечностью В проем оконный. Совершенство слова Меня сурово судят: мол, мираж В моих сонетах строчками умножен, Листва стихов колышется в мирах, Которых нет, которых быть не может. Зовут земней и жизненней взглянуть... Но забывать я не имею права, Что видимость — еще не значит: суть, Бесспорное — еще не значит: правда. Вина моя на самом деле в том, Что я хочу, порой неосторожно, Вобрать в полслова, а не в толстый том, «Сегодня», и «когда-то», и «потом», — Хоть это, вероятно, невозможно; Чтоб черновыми строками сплелись Законы человечеств и галактик И чтобы мой помарок полный лист Знал брань веков, а не секунд галантность. Когда в стихе себя узнаем мы, Пусть станет он той животворной силой, Которая, когда устанет мир, Вселенную повторно запустила б. Тогда воскреснет лучшее, и снова Мы засмеемся и легко войдем В земную жизнь — забытый с детства дом... И это будет — совершенством слова. Вдохновение Как не было давно, как в юности погасшей, Горит мое окно ночами в октябре. Как бы вернулся вспять, себя от бури спасши, И думаю опять о зле и о добре. А во дворе — темно. Загадкам мирозданья, Как в детстве, суждено запутаться в уме. Безмолвны, как века, таинственные зданья, И лишь издалека звучит Шопен во тьме. Как много лет назад, из этой непогоды По-мартовски звенят, смеются стремена... Но кто поверит мне, что, натянув поводья, Мелькнула вдруг в окне грядущая весна? Я выбежал. Темно. Умолк рояль Шопена. Горит мое окно. Безлюдно. Город спит. Рожденная дождем, плывет по лужам пена. А под моим окном на листьях — след копыт. Августовские аллегории Алебастровая лепка Белых астр и облаков — Это август, вечер лета, Это творчество веков. Нас ведут экскурсоводы, Растолковывают нам, Как бездонны эти своды, Как прекрасен этот храм. Посетители глазеют Нагловато, свысока На работника музея, На седого старика. У него своя забота: Убирает и взамен Ставит свеженькое что-то На старинный постамент. Непонятные скульптуры, Не похожие на те, Что в истории культуры Говорят о красоте. Он не любит быстротечность, Неуверенной рукой Век за веком лепит вечность В освещенной мастерской. Досаждают, словно осы, Не дают ему житья Надоевшие вопросы О началах бытия. Недоволен древний скульптор, Молотком грозит во тьму, Где опять служитель культа Имя выдумал ему. Ожидает он известья, Что прозрело естество, Что поэты и созвездья Видят творчество его, Поражаются и жаждут Распознать его пути И надеются однажды, Подражая, превзойти. Голгофа Куда?! На Голгофу... Как дар Вифлеемской звезде, Как дань от народов — И здесь, и вдали, и везде, Когда? — еще с ночи, И утром, и весь этот день Ковали, калили, И все не хватало гвоздей. Куда?! На Голгофу! На голое темя холма, По колкому щебню, Под солнцем, сводящим с ума, По гулу, по гаму, Под всечеловеческий стон, Под новым, под каменно Тяжким сосновым крестом. Куда?! На Голгофу... Нагого наотмашь бичом — Ну, голос! Ну, больно! Вот горд! хоть бы дрогни плечом! И смотрят народы; История ждет палачом Поодаль: Он дрогнет — И — рухнет весь мир под мечом. Баллада о штанах мушкетера Жил мушкетер цветущих лет, У мушкетера был мушкет, Он отрабатывал на нем Стрельбу по цели. Все мушкетеры жили — во! (За исключеньем одного), — Поили девушек вином И устриц ели. А наш герой был не таков, Не уважал он пустяков И обходил неверных жен За два квартала. А за оградой, во дворце, Маркиза в розовом чепце, Давно забыв покойный сон, О нем мечтала. И вот, совсем уже больна, Зовет дворецкого она И, чтоб немного облегчить Свои мученья, Велит ему пойти во двор И, разузнав, где мушкетер, Для утешенья притащить И для леченья. Он мушкетера разыскал. А мушкетер такой фингал Натренированной рукой Ему подвесил, Что за ограду, во дворец, Разочарованный гонец Пошел с раздувшейся щекой, Уже невесел. Маркиза залится: «Вот нахал! Он кулаками замахал, Когда махать совсем другим Просили дурня!» — И тут же к мужу: «О маркиз! Исполни, милый, мой каприз, Пошли немедленно за ним, А то мне дурно!» Маркиз был умный человек; И легкомысленный свой век Он уважал, как и любой Другой вельможа, Он понимал, что и жена Отстать от моды не должна, А постороннюю любовь Крутил он тоже. Жене навстречу он пошел, Ее мучителя нашел, И говорили tкtе-б-tкtе Они сурово. Маркиз платочек теребил: «Вы жуткий тип, enfant terrible, Моей жены авторитет Убить готовы!» А мушкетер махрой дымил, Усы крутил и говорил: «Глядеть на баб я не могу, на их породу. А ну трубят сигнал войны, А я при бабе снял штаны — И с голым задом прибегу В родную роту!» Маркиз помчался к королю. Король озлобился: «Велю Без промедленья, — говорит, — Казнить смутьяна!» Вот мушкетер на казнь идет; Палач, посвистывая, ждет; Рыдают стражники навзрыд Под плач баяна. «Пока ты жив, скажи, дружок, как ты обидеть даму мог?» — Спросил король. И королю Ответил так он: «А вдруг трубят сигнал войны, А я при... даме снял штаны? Я неодетым не люблю Ходить в атаку». Король, смеясь, проговорил: «Ты, мушкетер, enfant terrible! (Что в переводе значит: “Зверь, А не ребенок!”) Ты так меня развеселил, Ты так маркизе насолил, Что я помилую теперь Тебя, разбойник. А женщин ты не избегай. Не убежишь ни в ад, ни в рай, Нам невозможно никуда От них деваться. Портной тебе сошьет штаны, Штаны, которые должны Сниматься мигом без труда И надеваться». Так были изобретены Весьма удобные штаны. Теперь служивый человек Забот не знает. На горе вам, не зависть нам И для утехи милых дам Он их уже четвертый век Легко снимает.