Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2003
Ревекка Фрумкина. Внутри истории: Эссе, статьи, мемуарные очерки. — М.: НЛО, 2002.
И что же в дар судьбы мне принесли?
В раскладке жребиев участок был мне нужен.
Что? две-три мысли, два-три чувства, не из дюжин,
Которые в ходу на торжищах земли…
Петр Вяземский
В последние несколько лет всякий гуманитарно заинтересованный читатель старался не пропустить статьи и эссе остроумного, азартного, резкого, яркого публициста — Ревекки Фрумкиной. Автор девяти научных книг и статей без числа, лингвист с мировым именем, Ревекка Фрумкина в новой книге предлагает читателю “открытый разговор о своем опыте проживания эпохи”. Жизненный опыт автора как ученого, гражданина, ученика, педагога и “просто обывателя” представлен в книге мемуарами “О нас — наискосок”, тремя статьями общегуманитарного характера “Лингвистика вчера и сегодня”, “Размышления о самосознании лингви-стов и филологов”, “Культурно-историческая психология Выготского—Лурия: взгляд из сегодняшнего дня” и многочисленными статьями и эссе о проблемах образования, социализации, морали, о культурной и житейской адаптации к новому времени.
Все эти работы (кроме вступительного эссе “Щи и жемчуг”) публиковались в электронном “Русском журнале”, в журналах “Неприкосновенный запас”, “Новое литературное обозрение”, “Новый мир”, “Интеллектуальный форум”, “Человек”, “Знание — сила”.
Собранные в книгу, получают ли эти труды какое-нибудь новое качество? Выигрывают или блекнут? Прочитав книгу с лупой повышенного “рецензионного” внимания, с пометками и закладками, я осталась с противоречивым впечатлением. Каждая статья, прочитанная прежде по отдельности, вызывала удовольствие согласия с оригинальным публицистом. Теперь, “проработанные” с карандашом в руках, больше побуждают к спору. Но к спору с очень интересным собеседником — ярко-умным, решительным, самокритичным, непредвзятым.
В первой части автор анализирует вхождение в нынешнюю “ситуацию перелома” и существование в ней российского социума и свое собственное вместе с социумом. Обобщения культурологического и социологического плана автор вызывающе основывает на бытовых подробностях, на мелочах будничного обихода, на незначимых вроде бы обменах репликами с единомышленниками или случайными собеседниками. Острая наблюдательность автора позволяет увидеть в подробностях повседневности и осколки советских иллюзий, и новые мифы, и ростки позитивного будущего — и многое другое. После подробного, сплошного прочтения могу неблагодарно заметить, что узнала о быте самого автора, а также его друзей и знакомых гораздо больше, чем хотела бы. И подумала, что бытовые различия гораздо глубже и удивительнее, а социальные круги, даже близкие, гораздо резче разделены, чем на первый взгляд кажется. По возрасту я все-таки постарше тех “молодых интеллигентов-профессионалов”, повседневное существование которых ободряет автора светлыми надеждами, но по социальной и профессиональной рубрикации — примерно то же самое. Среди этих энергичных профессионалов, делится отрадными впечатлениями автор в эссе “Извините за выражение….”, “я не встречала никого, кто был бы склонен к накопительству — заработанные (иногда солидные) деньги тратят на книги, компакт-диски и путешествия. Отлично знают, что, где и почем, при этом одеваются скромно да и вообще внешними показателями статуса не озабочены. Зато любят вкусно поесть и знают в этом толк. А, между прочим, мое поколение тоже не стремилось питаться акридами, и кофе — пока оно было — покупалось в магазине на Мясницкой”. Увы, сколько ни перебираю свое близкое и дальнее, много работающее окружение, не могу отыскать никого, кто имел бы возможность тратить деньги на “книги, компакт-диски и путешествия”. Увы, у всех более насущные надобности, дети и родители, учить и лечить, а на диски и путешествия — по остаточному принципу, то есть редко. И уж совсем смешно или несмешно, но, перебрав не только окружение, но воспоминания с самого детства, не могу найти ни одного человека, который любил бы вкусно поесть и знал бы в этом толк. Подозреваю (наверняка сказать не могу, поскольку не сталкивалась), что с гурманом мне было бы затруднительно и неприятно общаться.
Мой атеистический взгляд расходится с авторским в оценке благотворности религиозного воспитания в деле обретения и порождения ребенком экзистенциальных смыслов, устроения своего “я”. В статье “Возможен ли у нас социальный диалог?” автор представляет читателю результаты “ассоциативного эксперимента”, проведенного ею в гуманитарных классах двух московских школ и в Католическом колледже Фомы Аквинского. “Я стремилась понять, в какой мере для школьников-старше
классников осмысленны или, напротив, пусты слова, означающие ценностно нагруженные понятия”, — Родина, Бог, власть, политика, истина, любовь, добро… Подросткам предлагалось рядом с каждым словом из “ценностного списка” написать любые три, которые в связи с ним приходят в голову.
Выводы автора оказались “в пользу” религиозного образования: “У учащихся Католического колледжа иногда больше, иногда меньше разнообразных ответов, но они пронизаны личной рефлексией, в них меньше клише, больше связи с религиозными понятиями”.
Что такое, например, любовь? Религиозно воспитанные мальчики и девочки дали такие ассоциации: Бог, жизнь, милосердие, гармония, добро, душа, идеал, радость. “Обыкновенные” ребята — вот какие: счастье, жизнь, вера, добро, красота, надежда, плоть, свет, секс, страдание, цветы, чувство. М-да. Читаю и становлюсь на дыбы в несогласии с выводами автора. Мне кажется, что подростки, которые чувствуют-сознают, что любовь не только душа, но и плоть, не только радость, но и страдание, являют миру куда большую степень личной рефлексии.
А что такое идеал? Католически воспитанные дети отвечают: Бог, добро, красота, святость. “Обыкновенные”: кумир, точка, вера, красота, нет, отсутствие. Свобода от клише и личная рефлексия опять же, на мой взгляд, куда отчетливее у “обыкновенных” детей, которые к тому же имеют смелость не отбарабанивать, услышав красивое слово идеал, еще несколько таких же красивых, а отдать себе отчет в отсутствии идеала. Религиозно воспитанные дети, что очевидно и из других приведенных примеров, на каждое красивое слово (истина, свет, вечность, свобода) стереотипно отпечатывают ассоциацию: Бог. Позволю себе высказать гипотезу, что ребята, работавшие с экспериментатором в стенах школы, вовсе не были устремлены к постижению религиозных смыслов как способу устроения своего “я”, а просто повторяли то, что в этих самых школьных стенах им каждый день настойчиво твердят.
Неожиданная душевная слепота, вообще-то автору не присущая, неприятно останавливает в эссе “Экономить, тратить, жить?”.
Приведя читателей к поликлинику, автор показывает ему пожилого человека, который записывается на льготное протезирование зубов, чтобы через полгода получить что-то предельно убогое. Воображаемая камера поворачивается: у другого окошка сам автор платит весомые доллары за совсем другое протезирование, причем через две недели. “Я знаю, что человек у соседнего окошка меня заранее ненавидит. И ничего не сможет его убедить, что сама возможность заработка в моем случае добыта всей жизнью. А ведь когда он (или она) ходили на танцы, или беззаботно пили пиво, или покупали дефицит по твердым ценам на своем заводе, я недосыпала, отказывалась от катка и кино, за недостатком времени (деньги-то как раз были) донашивала мамины сапоги и с утра до вечера писала книги и статьи, осваивала очередной иностранный язык, учила аспирантов и училась сама”. Из мемуарного очерка “О нас — наискосок” читатель узнает, что автор тоже умел беззаботно веселиться, любил принимать и угощать друзей, ходить в театры и консерваторию. Так что символический пожилой человек если и ходил на танцы, то, символически же говоря, в то самое время, когда автор внимал Чайковскому или Окуджаве. На “своем заводе” нынешний пенсионер, почему-то без доказательств заподозренный в ненависти заранее, не только покупал дефицит, но, надо полагать, еще что-то делал, в то, опять же, самое время, когда автор писал книги. Любителей вкусно и с толком поесть не знаю, а многих пожилых людей, стоящих у “соседнего окошка”, непосредственно и близко знаю. Знаю и то, что никто из них не ходил на танцы ни в прямом, ни в переносном смысле, а работали как лошади. Они уступали автору в талантливости. Автору честь и хвала за то, что свои дарования смог реализовать с упорством и самоотверженностью. Но стоит ли походя обвинять пенсионера, который топчется у соседнего окошка, в том, что он-то растратил жизнь на танцы с пивом и дефицитом?..
Весь эссеистический пласт, посвященный образованию, вызывает желание, кивая, рыдать почти на каждое слово автора. Еще два года назад и Академия наук, и союз ректоров вузов, и потрясенные родители, и растерянные учителя, и Ревекка Фрумкина, и аз грешный — все начали “высказывать недвусмысленные сомнения по поводу целесообразности единого экзамена как такового”. Сегодня, два года спустя, министр образования, отбиваясь от упрека в форсировании егэшного “эксперимента”, гордо заявляет: “Мы еле устояли перед натиском губернаторов и их министров образования: 50 субъектов захотели немедленно вводить ЕГЭ, а мы планировали в 25”.
Впечатляющая откровенность.
Вот кому это надо, вот кому это выгодно.
Считается, что семьи абитуриентов при переходе от школы к вузу тратят до миллиарда долларов. Конечно, это цифра из того же баснословного ряда, что пять миллионов беспризорных и два миллиона неграмотных детей. Но даже если поверить в эту невероятную цифру, придется сказать, что деньги все-таки потрачены на реальное дело: ребенок учится и в детских мозгах заводятся знания, а не бренчат вопросы-ответы бредовых егэшных тестов.
Несмотря на все несправедливости при поступлении в институты-университеты-академии, принципиально неотменяемой остается их заинтересованность в талантливых и подготовленных абитуриентах. Умные головы, а не только родительские кошельки и связи нужны самым престижным вузам, иначе от их престижа ничего не останется. Но при ЕГЭ вместо своей умной и светлой головы мальчики и девочки смогут предъявить только бумажку. А над бумажкой родителям придется так серьезно “работать”, что гипотетический миллиард у российских семей отнюдь не задержится. Причем деньги придется тратить не на репетитора, который “дерет”, но все-таки учит и поступление гарантирует, а на чиновника, состоящего при филькиной грамоте ЕГЭ, которая знаний не дает и решительно ничего не гарантирует, сколько бы нас ни уверяли в обратном.
Но какая кормушка, какая кормушка! Золотой миллиард сияет в очи!
Неужели ничего нельзя сделать, вопрос решен и родителям абитуриентов надо готовить кошельки для чиновников, жаждущих немедленного введения егэшной реформы?
Увы, права была Ревекка Фрумкина, когда предупреждала: “Если завтра все отделения Академии наук по очереди выскажутся против реформы, а их мнения будут напечатаны во всех газетах, министр Филиппов будет стоять на своем и готовить новые циркуляры”.
Ужасно все это.
Впрочем, что касается размышлений автора о современном образовании, то и здесь вопросы и сомнения у меня найдутся.
Святая правда: “Лучший учитель — тот, кто лучше других научил своих питомцев учиться”. Автор утверждает далее, что в его поколении, несмотря на войну, эвакуацию, голод, многие успели получить полноценное начальное и среднее образование — потому что уже в начальной школе научились учиться. Как научились? Как их научили? Что такое было в старой школе? Школа моего поколения (конец шестидесятых — начало семидесятых) ни черта учить не умела, и десять лет отсидки я чувствовала, что у меня крадут время и силы, мешают прежде всего учиться. Про нынешнюю школу с министерскими реформами и двенадцатью годами отсидки я вообще молчу.
Что же подскажет нам автор, как поможет своим опытом?
Странно, рекомендации исходят как будто не от Ревекки Фрумкиной, а от другого человека. “Дайте нормальному директору школы денег. 12 человек в классе… Калькуляторы с большими кнопками… самые лучшие фломастеры….”
‘Там, в эвакуации, при военных переездах, было по 45 человек в классе без всяких фломастеров. Как учили учиться? Вот что расскажите, Ревекка Марковна!