Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2003
Дело в том, что мои ранние годы прошли в Киргизии (ныне Кыргызстан). И я неравнодушен к судьбе милых моих кыргызов. В давние дни скитаний мне случалось находить пищу и ночлег у незнакомых гостеприимцев в юртах. И я высокого мнения о лучших качествах этого удивительного народа, который мог бы ведь стать и буддистским, но как-то вдруг принял ислам (в бывшем Пржевальске, старом Караколе, сохранилось странноватое культовое мусульманское учреждение, поместившееся в бывшей пагоде, — “Буддийская мечеть”). Все же дервиши шли к своим святыням и делали привал у источника, где к ветвям широкошумного дерева привязаны бесчисленные лоскутки — символическая жертва духам гор. И в сознании кыргызов осталось много от древнейшего язычества. И не угасает смутное воспоминание о бесчисленных предыдущих жизнях, о прошлых перерождениях. Кыргызское общение весьма телепатийно, и кое-что говорится не словами, но углами губ и углами глаз, еле видимым жестом. В поэзии кыргызов есть глубина невыразимого словом; бесконечная стихотворная повесть протекает, как своевольная река, выбиваясь из берегов рывками — с ликующим выкриком… Возможно, некоторые “ориентальные” стихи, написанные мною в юности, не избежали воздействия этой акынской поэтики.
Вся история кыргызов — это насыпная гора их основного гигантского эпоса, окруженная холмами “малых” эпосов. Я помню, как великий манасчи Саякбай Каралаев, рассерженно покрикивая, радостно взвизгивая и неутомимо грохоча, пел свою дивную сказку часами, а мог бы петь и неделями… “Манас” непрерывно менялся и перестраивался, словно бы рождаясь заново в беге столетий. Отчего же мы праздновали его тысячелетие? Где начало и будет ли конец? Эпос кыргызов совершенно оригинален и бесподобен. Веками слушатели (читателей тогда не было) довольствовались им и не нуждались в переводах чужой поэзии. Эпоха переводов наступила только в советское время. Первым делом полагалось перелагать мировую и русскую классику, это понятно. Взялись за Шекспира и Пушкина. Первый блин комом, переводы были ужасные. В одном случае пушкинское трепетное “Сквозь чугунные перилы ножку дивную продень” было передано, как “Свесь с балкона свою пухлую белую ногу”. У кыргызов, почтительно относившихся к “старшему брату”, под влиянием таких перевоплощений начало было (робко и затаенно) складываться скверное мнение о русской поэзии: “Русские все говорят: “Пушкин! Пушкин!”, а Пушкин, оказывается, хуже, чем наш Кубаныч М.!”
Положение резко переменилось, когда переводами занялся молоденький Алыкул Осмонов. Впрочем, он так и остался молодым, этот лучший поэт кыргызов, при жизни да и после смерти оттесняемый и затираемый аксакалами национал-соцреализма. Все же его самого успели неплохо перевести некоторые московские переводчики: В.Потапова, Звягинцева, Сельвинский, Николай Чуковский… Убежден, что начало одной поэмы переведено Пастернаком (перевод, правда, подписан О.Ивинской, но — “По когтю — льва!” А уж после первых 20 строк в самом деле принялась за труд Ивинская). Считаю, что Киргизия дала одного великого поэта — Осмонова. С волнением и чувством ответственности я в свое время перевел ряд его стихов и поэм, составивших книгу “Мой Алыкул”… Так вот, Осмонов начинал со слабых стихов, но, кажется, ему помогло именно то обстоятельство, что рано пришлось заняться переводами высокой поэзии. Пригодилось приличное знание русского языка, ведь, ставший в детстве сиротой, он был воспитан простой русской женщиной. (Ей посвященно проникновенно-пронзительное стихотворение “Груня Савельевна”.)
Алыкул с любовью переводил Пушкина, и кыргызы благодаря осмоновским переводам получили более верное представление о российском гении. Переводил Шиллера. А вершиной переводческих трудов Алыкула стало переложение “Витязя в тигровой шкуре”. Творение Руставели произвело на кыргызского поэта ошеломляющее впечатление; впредь и до конца дней его мудрым наставником стал “Шота-аба”. Алыкул понял истинный смысл бессмертной приключенческой повести, угадал идею освобождения заточенной в темницу души. И в собственной душе переводчика возникло ощущение тайной свободы. Каким-то чудом в темные годы жестокого века, когда все было задавлено лавиной пропаганды, Алыкул Осмонов сумел пробиться к вершинам мировой культуры, овладел ключом к мифу. И стихи и поэмы, написанные в последнее пятилетие жизни, — несравненное сокровище кыргызской поэзии… А перевод из Руставели — любимое чтение кыргызов (наряду только с “Манасом”). Новорожденным в Кыргызстане нередко дают имена — Тариэл, Фридон, Автандил… Один из самых видных кыргызских поэтов Сооронбай Джусуев прислал мне свою недурно изданную книжку. На обложке — портрет Пушкина, отдыхающего на берегу Сороти. Книга называется “Орус ырлари”, что значит “Русские стихи”. Это — переводная антология, надо думать, собиравшаяся моим старшим другом в течение долгих лет. Некоторое представление о кыргызской поэтической речи и о возможностях кыргызского стихосложения у меня имеется, и я перелистывал антологию Джусуева с интересом. Любимец Сооронбая — Пушкин, в книге — 59 стихотворений Александра Сергеевича. Вот “Кара шалы”, это — “Черная шаль”; “Гул”, это, понятно, — “Цветок засохший, безуханный…”, а “Уч булак”, конечно, “Три ключа”, и “Ат” — “Что ты ржешь, мой конь ретивый…”. И так далее.
Известно, что в русском языке тюркские слова составляют едва ли не треть всего словарного запаса, хотя мы в обыденности, естественно, не вспоминаем об их происхождении. Но сохраненные в переводах на одно из тюркских наречий, они вдруг узнаются и воспринимаются, как родные. Однако пушкинский “тростник” из стихотворения “Аквилон” передан более прозаическим у нас (и естественным для кыргыза) словом “камыш”… Да, привет автору “Поэтики” Аристотелю: одно и то же слово, одинаково звучащее в разных наречиях, воспринимается в одном случае как бытовое, в другом — как глосса!
Надо сказать, что Джусуев знаменит как искусный мастер стиха и, честно пытаясь приблизиться к звучанию подлинника (насколько уж позволяют особенности национального стихосложения), творит чудеса. Вот две строчки из перевода лермонтовской “Русалки”: “Суу периси сузду кёгуш дайрад Балкытын нур чакан ай гана”. Действительно, похоже на струистую зыбкость лермонтовских стихов, на эту редкостную метрику. И, надеюсь, вы догадались, что “Русалка” — это “Суу пери”, то есть “водяная пери”!
Оставим в стороне неразрешимый вопрос о “переводимости” поэзии. Я-то в эту переводимость не слишком верю, но все-таки убежден, что по ходу усилий переводчика (если он — поэт) может явиться поэзия, и она будет родственная поэзии оригинала. Оценим усилия С.Джусуева. Им переведены кроме названных Пушкина и Лермонтова еще Тютчев, Фет, Некрасов, Бунин, Блок, Ахматова (в том числе среднеазиатские стихи), Пастернак (“О Боже!” и “Март”, и “На ранних поездах”!), Цветаева, Маяковский, Есенин (и “Персидские мотивы”!), Тихонов, Луговской, Исаковский, Мартынов, Смеляков… Не могу, правда, сказать, что из 50 выбранных для перевода поэтов мне нравятся все. Иных я даже не считаю поэтами. Но могу понять, как они проникли в переводную антологию. Приходилось считаться с тем, что данные авторы в большой чести у официальной России (не так ли и нам всем, профессиональным переводчикам советского времени, жаждавшим собственно поэзии, случалось иной раз учитывать и сложившуюся в республиках литературную номенклатуру!). Понятно также, что некоторых стихотворцев Джусуев перевел потому, что они биографически связаны с Киргизией. Здесь и мне надлежит выразить искреннюю благодарность высокочтимому кыргызскому поэту. Он перевел четыре моих стихотворения (в том числе одно, посвященное его родному селению Кара-Кульджа).
Любовь Сооронбая Джусуева к русской поэзии давняя. Во время войны ему, солдату действующей армии, пришлось освобождать Святые Горы. Он был потрясен, увидев своими глазами оскверненную оккупантами могилу Пушкина и впредь (по собственному признанию) воевал, с жаром повторяя пушкинские строки. Итоговая переводная работа выполнена бескорыстно. Вот что написал мне, посылая эту книгу, Сооронбай Джусуевич: “Она негонорарная, при помощи добрых спонсоров я ее издал тиражом всего в 500 экземпляров, раздал друзьям, знакомым и, конечно, библиотекам”.
Которгон Сооронбай Джусуев. Орус ырлары. — Бишкек, 2003.