Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2003
Александр Николаевич Радковский родился 16 февраля 1943 года в г. Умань (Украина). Учился в Медицинском институте в Ленинграде — ушел со второго курса.
Первая публикация стихов в журнале “Москва” — 1968 год. В журнале “Литературная Грузия” печатал переводы с грузинского в 70-е годы. Переводы с грузинского также публикова-
лись в 70-е и 80-е годы в журнале “Дружба народов”.
Первый сборник стихов “Шершавая десть” вышел в 1993 году в Москве.
Публиковал стихи в антологиях “Граждане ночи” (1990) и “Строфы века”. Живет в Москве. Член Российского союза писателей.
Друг и ученик Арсения Тарковского. Публиковал воспоминания о Тарковском в книгах и журналах.
Алексеевские рощи «Отечество смердит. Эпоха негодяев…» Хотел бы так начать, да, верно, не с руки. Отечество смердит... Но я не Чаадаев... Я молча постою с тобою у реки… Колеблют чистый свет березовые рощи — владенья тихие тишайшего царя… По-над водой скользя, дымок струится тощий. Смывают грязь с сапог псари и егеря. Окончена, видать, державная охота… Но, впрочем, вновь не то я начал говорить. Что толку из того, что зычно крикнет кто-то: «Ату его! Ату!» — здесь некого травить. Здесь перебито все… Ошметками заката осенняя листва алеет на воде — кровавые следы, ведущие куда-то… Кровавые следы — везде, везде, везде… 1988 * * * Осень последняя тысячелетия. Яркая маркая голубизна. Листьев срывающихся междометия. Помесь вселенская яви и сна. Тишь и покой над кургузой державою. Тишь и покой над ошметком страны. Встать бы с державинской лирою ржавою. Властно коснуться дрожащей струны. И побрести, не пугаясь безумия. Веки сомкнуть и увидеть вдали: время, спеленутое, словно мумия, коконом серым свисает с земли. О, как пронзительно зренье незрячего! Но, удержав подступающий стон, не наклоняйся и не разворачивай ссохшихся, кровью скрепленных пелен. Жалкая участь адамова племени — путь не пройдя, возвращаться назад… Не прикасайся к умершему времени, не вызывай удушающий смрад. Скольких оно растерзало и схавало. Всех-то попробовало на зубок... Больно струне... Так какого же дьявола в бездне бездонной парит голубок? 1999 Березовая роща I — Сделай, хоть что-нибудь сделай! Время исчезло совсем. Город за рощицей белой — знать бы — Содом? Вифлеем? Старенький ангел смеется. Юный грустит и грустит. Память со мной расстается. Вечность костями хрустит. Больше с вселенною целой не ощутимо родство. — Сделай, хоть что-нибудь сделай! молит — но — кто? и — кого? II Навеки это: горит звезда — комочек света в кусочке льда. Мерцает плошка сквозь березняк — огня немножко, чуть-чуть, пустяк. Светлее малость. Теплее чуть. Но чутче жалость. Но четче суть. Душа без плоти — Наш ад, наш рай. На повороте звенит трамвай. Свет бескорыстья — с бессмертьем связь. Сухие листья вминаем в грязь. В свой мир минутный сейчас уйдем. В свой бесприютный вернемся дом. И станем снова тщете служить. Калечить слово. Бояться жить. А где-то, где-то горит звезда — комочек света в кусочке льда. 1993 Мартовская элегия Качает головою гневно, а взгляд нисколько не сердит. Старуха Марья Алексевна в арбатском скверике сидит. Зевая, сто автомобилей сглотнул и отрыгнул тоннель. Бульварных девок изобилье... Базарный смех, базарный хмель. «Зачем «О tempora, o mores» — шептать, а главное — кому? Вновь от ума — всё наше горе, когда и горя нет уму. Царевой пенсии хватает на дырку бублика... Так что ж? Сугробик тает, тает, тает, и весел воробьев галдеж. Иная жизнь — иные цацки, но та же, та же суетня. — Ба, Алексадр Андреич Чацкий! Что ж ты пугаешься меня? 1999 * * * Над могилой доктора Гааза небеса младенчески чисты. Над могилой доктора Гааза постоим с тобой до темноты. Ни о чем нам говорить не надо. Забываем нищее — «почём?». Робкое роптанье листопада раздается за твоим плечом. Блеклые сентябрьские ромашки на гранитный брошены валун. Что ты? О безумном старикашке? Где он, несуразный хлопотун? Ночь. Застава. Слезы. Стоны. Ржанье. Где ты, где ты, старый эскулап? Все мы, все мы, все мы — каторжане. Бесконечный движется этап. Спины, спины, сгорбленные спины. В темь вступаем мы за рядом ряд. Маленькие солнца-апельсины на ладонях наших не горят. Всем им, в безнадежность уходящим, старый доктор солнышки вручал. Ничего мы ныне не обрящем. Ни концов не помним, ни начал. Так зачем же о былом, о детском плакать? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ветер, свечку не гаси на старинном кладбище немецком посреди расхристанной Руси. 1996 * * * Памяти Б. Чичибабина Пусто место, хоть и свято. И горька, горька звезда. Ваше время, бесенята, — ваше, ваше, господа. Время — ваше, души — наши, их-то вам не отдадим: чечевичной вашей каши, извиняйте, не хотим. Извиняйте, вот — поди же — жить умеем только так: вам — земля, нам — небо ближе, вам — чертог, а нам — чердак. Вам чертог, и он напрасно тень наводит на плетень. Чутко. Четко. Чисто. Ясно. И пичуга: Тень! Тень! Тень! Тень! Тень! Тень! И нету сладу. И разлада тоже нет. Ничего, что выпьем яду. Ничего, что меркнет свет. Ничего, что раскололось сердце… Эх, едрена мать! Только б голос, только б голос, только б голос не сорвать! 1997 De profundis …Выброшен из времени — вышвырнут пьяной шпаной из мчащейся электрички. Очнулся под насыпью. Ночь. Поляна. В кармане куртки нашарил спички. Росой подмочены папиросы. Но мозг работает. Но кости целы. Звезды раскрываются или розы надо мною красные?.. Стоп. Пробелы в памяти... Я жил... когда-то... на земле украинской в белой хате. Ни отца, ни матери нет, ни брата. Только я и бабушка. На закате все пространство тронуто мягким светом, мягким, словно бабушкины руки. Пахнет пылью влажною, очеретом. Вздохи, всплески, шорохи, перестуки. Скрипочка сверчковая. Еж протопал. Бац! Упало яблоко белого налива с ветки, с подоконника, грузно — у пол. Только я и бабушка. Всё. Счастливо. Далее... Что далее?.. Снова в местность, где ни одного неоскверненного храма? где слово главное НЕИЗВЕСТНОСТЬ, и где у гипсовых статуй Хама стоят на коленях, и где все реки вспять повернуты, и где разрыта могила каждая, и где человеки жужжат в паучьих тенетах быта, где ввысь не смотрят, а смотрят «кина» про секс и гангстеров, и где певички вопят неистово — Ар-ле-кино! и где из мчащейся электрички я буду вышвырнут шпаною пьяной?.. ...Что ж! Благодарствую за сердечность! Сверчками стрекочущая поляна. Бездомность. Звезды. Бездонность. Вечность. 1998 * * * В. Блаженному Прошла заплаканная собака. Прошла, роняя слезинки, кошка, Уткнулся в крылья лицом галчонок. Стонали камни земных дорог. И не бывало такого мрака в июне, в полдень... Еще немножко, и все поверят под всхлип речонок, под вопль деревьев, что умер Бог, А это просто блаженный мальчик, покинув землю, прибрел на небо, сжимая посох одной рукою, другой — протертый до дыр картуз. Навек оставлен сырой подвальчик, где жил он, часто без крошки хлеба, и где мешали его покою то плач, то шепот, то ропот Муз. июнь 2001 * * * Всё — по касательной, всё — по касательной, всё — по поверхности, всё — не всерьез... Слабый, рассеянный, бездоказательный шорох дождинок, шепот берез. Главное — здесь ничего не доказывать, так что, мой ангел, не обессудь. Главное — здесь ничего не досказывать, в этом, мой ангел, в этом-то суть. Осень. Вязкб под ногами обочина. Грязь и вода. Грязь и вода. Небо сегодня и то заболочено. Рыба всплеснулась или звезда? Как же в Михайловском все позапущено! Ночь. Девятнадцатое октября. Чу!.. Колокольчик. Кибиточка Пущина. Значит — живем, и, быть может, — не зря. 1997