Содержание Журнальный зал

Александр РЕВИЧ

А век твой был один во всей вселенной…

Стихи

Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2003


    Поэма  о  ковчеге

			И  красный  вождь,  и  белый  офицер  —  
			Фанатики  непримиримых  вер  —  
			Искали  здесь,  под  кровлею  поэта,
			Убежища,  защиты  и  совета.
					Максимилиан  Волошин

Как  вы  —  не  знаю,  сам  я  ощутил:
в  приморском  том  саду  водились  тени,  
незримые  в  лучах  ночных  светил,  
неслышимые  в  шепоте  растений.  
Из  них  кого-то  удалось  застать,  
о  ком-то  где-то  вычитать,  кого-то  
не  жаловать,  кому-то  другом  стать,  
и  сад  шептал  их  имена  без  счета.  
Подковой  берег  бухту  обнимал,  
чуть  свет  вставали  горы  в  дымке  ранней,  
и  профиль  Пушкина  зубцами  скал  
прочерчен  был  на  голубом  экране,  
и  мыс  над  синевой  морской  навис,  
рисуя  профиль  Зевса  бородатый,  
каким  считал  когда-то  этот  мыс  
хозяин  здешних  мест  чудаковатый,  
похожий  сам  на  Зевса  бородач,  
веревкой  препоясанный,  в  хламиде,  
особых  не  изведавший  удач  
поэт,  в  глуши  осевший,  как  Овидий.
Когда-то  здесь  я  сам  мечтал  осесть,  
у  пенистой  извечной  кромки  Понта,
где  не  тревожат  ни  хула,  ни  лесть,  
лишь  гул  прибоя  и  печаль  о  ком-то,  
и  можно  головой  проткнуть  волну,  
рассол  зеленый  прободать  и  разом  
от  крымских  круч  отплыть  на  глубину,  
а  там  нырять,  подобно  водолазам,  
или  взойти  на  горный  перевал  
и  обернуться  и,  раздвинув  полог  
кустарника,  увидеть  между  скал  
отарою  белеющий  поселок  
и  домик  с  башенкой,  где  жил  поэт,  
у  моря  жил  тот  бородач  в  хламиде,  
вдали  от  смут  и  всяческих  сует  
жил  неподвластный  славе  и  обиде,  
от  шума  двух  столиц  он  здесь  отвык  
и  от  Парижа,  где  однажды  летом  
мне  встретился  его  косматый  лик,  
изваянный  и  названный  «поэтом»,  
а  в  Крым,  как  на  полночный  огонек,  
к  нему  слетались  в  те  былые  годы  
художники,  артисты,  все,  кто  мог,  
все,  кто  искал  покоя  и  свободы,  
гостеприимный  их  манил  порог,  
хозяин  привечал  пышнобородый,  
который  здесь  поставил  на  прикол  
свой  дом-ковчег,  прибежище  от  зол,  
как  будто  знал,  что  все  затопят  воды,  
а  может,  ведал,  как  удалены
от  этих  зол  сокровища  природы,  
надежность  скал,  бессмертие  волны.

Как  сказано,  в  саду  водились  тени,  
гуляли  там  лет  пятьдесят  назад,  
мое  окно  открыто  было  в  сад,  
из-за  завесы  лиственных  сплетений  
влетали  скрипы  высохших  ступеней,  
смеялись  где-то,  слышалось  едва,  
как  женский  голос  возносил  слова  
рожденных  только  что  стихотворений,  
потом  заговорили  о  Шопене,  
и  вмиг  рояля  бисерный  родник  
под  пальцами  Игумнова  возник.

Тех  не  было  уже  на  белом  свете,  
и  нам  пришлось  с  другими  пить  вино,  
есть  шашлыки,  сидеть  на  парапете,  
хотя  и  это  было  так  давно,  
Но  доводилось  с  Асмусом  встречаться,  
с  Арсением  Тарковским  пить  «на  ты»,  
с  Шервинским  говорить  до  темноты  
и  с  дерзостью  почти  что  домочадца  
хозяйке  дома  подносить  цветы,  
с  ее  же  клумбы  сорванные.  Впрочем,  
покойного  хозяина  вдова  
была  чужда  чириканьям  сорочьим,  
держалась  крепко  за  свои  права,  
другим  себя  в  обиду  не  давала,  
не  всем  благоволила,  но  бывало,  
смахнув  с  лица  полуседую  прядь,
могла  порой  соизволенье  дать  
взойти  на  башню,  к  алтарю,  где  вскоре
увидишь  книги,  книги,  в  окнах  —  море,  
направо  —  горы  в  голубых  тенях  
и  на  стене  в  египетском  уборе  
нездешний  лик  царицы  Таиах.

Хозяйка  сохранила  все,  как  было,  
хотя  сама  в  немилости  жила,  
и  холод,  и  бескормицу  сносила,  
жевала  черствый  хлеб  и  не  ждала,  
что  вдруг  ей  даст  поблажку  вражья  сила,  
так  всяческую  власть  она  звала,  
и  в  годы  той  войны,  когда  в  округе  
хозяйничал  тевтон,  когда  кругом  
окрестный  люд  попрятался  в  испуге,  
она  не  дрогнула  перед  врагом  
и,  говорят,  хотя  дрожали  ноги,  
живым  распятьем  встала  на  пороге  
и  не  пустила  оккупантов  в  дом.  
Об  этих  былях  я  слыхал  потом,  
и  думалось:  должно  быть,  сам  покойный  
ей  завещал  сквозь  волны  и  сквозь  войны  
вести  ковчег  в  пространстве  мировом.  
И  сам  он  в  дни  Всемирного  потопа  
ни  разу  ни  пред  кем  не  гнул  спины,  
поскольку  знал:  пред  Богом  все  равны.  
Ступал  он  тяжело  и  плоскостопо,  
смотрел  в  глаза  высокому  лицу,  
давал  приют  любому  беглецу,  
и  врангелевца  прятал  от  погони,  
и  комиссару  подпол  открывал,
соленым  брызгам  подставлял  ладони,  
встречая  штормовой  девятый  вал,  
и  на  висящем  над  водой  балконе  
молился  и  за  тех,  и  за  других,  
как  сам  признался,  завершая  стих.

Когда  над  Понтом  Сириус  и  Вега  
всходили  среди  прочих  южных  звезд,  
мы  собирались  на  борту  ковчега  
и  за  хозяйку  возглашали  тост,  
и  помнится,  как  посреди  вселенной  
вдали  от  вековечной  толчеи
с  вдовою  и  с  Благининой  Еленой  
гоняли  мы  до  полночи  чаи,  
и  пелись  песни,  и  под  это  пенье,  
знакомое  гостиной  с  давних  пор,  
из  сада  в  комнату  вступали  тени  
и  с  нами  заводили  разговор,  
и  подпевал  их  хор  многоголосый,  
и  не  смущало  их,  что  за  драпри  
в  коттеджах  спят  писательские  боссы,  
лауреаты  и  секретари,
известные  витии  и  пииты,  
которых  тоже  принял  в  свой  ковчег  
поэт  забытый  и  не  знаменитый,  
возможно  переживший  этот  век.

С  восходом  солнца  мы  взойдем  по  круче,  
по  склону,  чуть  поросшему  травой,  
нарвем  цветов  каких-нибудь,  а  лучше
пучки  полыни  или  зверобой,
и  все  это  положим  у  могилы
законного  хозяина  горы,
репейников,  камней,  и  пусть  унылы
иссохшие  колючки  и  чобры,
здесь  все  его  —  прибрежных  волн  накаты,
и  этот  мыс,  где  профиль  бородатый,
и  там,  внизу,  цыганские  шатры,
и  под  горой  ползущая  телега,
и  дом  на  берегу  —    собрат  ковчега,
стоящий  на  приколе  до  поры.

Р.  S.  Там,  говорят,  теперь  отели,  
там  пьют  коктейли  в  этой  Коктебели,  
там  пир  в  разгаре,  там  угар  игры;
пусть  так,  но  в  толчее  и  в  запустенье
там  все  равно  ночами  бродят  тени  
и  спит  ковчег,  как  прежде,  до  поры.
16  сентября  2002  г.


      Сон  о  Данииле

Мне  кажется,  сидел  я  в  львином  рву,  
как  я  туда  попал,  не  понимаю,  
но  видел  я  вблизи,  как  наяву,  
косматых  грив  мелькающую  стаю,

я  помню  смрадный  дых,  пока  живу,  
пасть  и  клыки,  а  также  вспоминаю:
лев  преклонил  к  моим  ногам  главу,  
лизнул  мне  руку  и  улегся  с  краю.

Так  с  кем-то  было  в  полумраке  рва,  
кого-то  Бог  хранил  для  торжества  
и  во  спасение  гонимой  веры,

но  почему  же,  глядя  в  сумрак  серый,
я  чувствую  щекой  дыханье  льва
в  безумном  граде  баснословной  эры?
29  июня  2001 г.

            * * *
			
Жизнь  коротка,  и  мало  совпадений  
во  временах:  иной,  прожив  сто  лет,  
не  захлебнется  желтизной  осенней  
и  роковой  не  встретит  пистолет.

Там,  в  череде  забытых  поколений  
твоей  судьбы  мог  затеряться  след,  
но  что  нам  в  Клеопатре  и  Елене,  
когда  их  рядом  не  было  и  нет.

А  впрочем,  это  бред,  и  в  нашем  мире  
лишь  струнами  звенел  полет  валькирий  
и  Гамлет  нес  лишь  на  подмостках  чушь,

а  век  твой  был  один  во  всей  вселенной  
с  войной  своей  и  со  своей  Еленой,  
и  нет  нужды  в  переселенье  душ.
6  августа  2001 г.

             * * *
			 
Озарило  сон  свеченье  рая,  
чистой  ослепило  белизной,  
бережные  крылья  простирая,  
ангел  мой  склонился  надо  мной,

Молча  наклонился  над  постелью,  
над  душою  зыбкою,  как  дым,  
вперекор  угару  и  похмелью  
обдувая  ветром  неземным.

Стали  вдруг  яснее  и  заметней  
давние  черты  передо  мной:
девочка,  ребенок  восьмилетний,  
дочь  моя,  хранитель  ангел  мой.
6  декабря  2001  г.

      Реки

В  России  города  стоят  на  реках,  
хотя  на  реках  города  везде,  
но  речь  ведь  не  о  Риме,  не  о  греках,  
речь  о  бескрайней  в  паводки  воде.

Все  города  на  берегу  высоком  
какой-нибудь  рекой  отражены,  
дрожат  в  реке  огни  полночных  окон,  
упавшие,  как  звезды  с  вышины.

Я  сызмала  речной,  поскольку  реки  
у  нас  издревле  самый  верный  путь,  
поскольку  из  варяг  извечно  в  греки  
вели  или  еще  куда-нибудь.

Во  мне  река  течет  по  перекатам,  
она,  совсем  как  в  детстве,  широка,  
никто  не  знал  в  разливы,  где  река  там,  
где  небосклон,  несущий  облака.

Течет  река,  течет  река  сквозь  душу,  
бежит  неумолимая  вода,  
смывает  сушу,  намывает  сушу,
уносит  прочь  мгновенья  и  года
6  июля  2001  г.

     Голос

Всё  снятся  города-каменоломни,  
где  стены  просквозила  пустота;
куда  ни  ступишь,  места  нет  укромней,  
хотя  вокруг  ни  древа,  ни  куста,

нет  посторонних,  ни  один  из  ста  
не  выживет,  когда  огонь,  как  в  домне.  
Всё  наяву.  К  чему  твердить:  запомни?  
Осталось  все  —  предметы  и  места.

Свидетели  Содома  к  Гоморры,  
пред  вами  кирпичей  разбитых  горы,  
за  вами  сокрушенные  века,

над  вами  небо  в  дымовой  полуде,
послушайте,  не  уходите,  люди,  
вы  ничего  не  поняли  пока.
22  сентября  2000  г.
Следующий материал

По ту сторону

Повесть