Рубрику ведет Наталья Игрунова
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2002
В последние годы все чаще возникает ощущение, что, обретя самостоятельность, наши государства — бывшие братские республики в составе Советского Союза — озабочены незыблемостью суверенитета чуть ли даже не больше, чем ростом благосостояния собственных народов. Не доверяя международным договорам и разделительным пограничным полосам, окружают себя зоной информационного вакуума. Нужно случиться событиям из ряда вон выходящим — расстрелу в армянском парламенте, трагедии российского самолета, сбитого во время украинских войсковых учений, конфликту в Панкисском ущелье, — чтобы они стали предметом обсуждения в России. Что уж говорить о литературе, она и так-то оттеснена на периферию общественного сознания. Но интерес к тому, что происходит у соседей, остался. (П о к а е щ е остался, ибо, не подпитываемый информацией, всякий интерес неизбежно угасает.) Еще живы в памяти жителей одной шестой части планеты имена Василя Быкова, Отара Чиладзе, Гранта Матевосяна, Олжаса Сулейменова, Чингиза Айтматова… Но ведь за десять лет, столь насыщенных событиями печальными и радостными, должны же были появиться писатели, попытавшиеся их осмыслить, имена новые, не менее достойные известности и любви.
В этом номере “ДН” открывает рубрику: “Вопросы соседям”, где писатели и критики будут знакомить русского читателя с событиями и процессами в их литературах и культурах.
Начнем с Армении.
Вопросы критику и переводчику Георгию Кубатьяну:
1. Армянская культура всегда гордилась тем, что нация выжила благодаря языку, письменности, литературе. В трагические зимы первых лет независимости литература не просто спасала душу — она в буквальном смысле слова согревала, то есть давала тепло: говорят, журналами, книгами ереванцы топили самодельные печурки, чтобы не замерзнуть в домах, лишенных света и газа. Насущные проблемы, кажется, заслонили собою все. После тягот последних лет осталась ли, по вашему ощущению, Армения читающей страной?
2. Существуют ли книжные развалы? Что на них продают и что покупают? Сколько стоит книга — в сравнении с хлебом, билетом в кино, пенсией? Разные возрастные груп-
пы — их пристрастия? Что читает ваш вернувшийся из армии сын?
3. Читают ли на русском? Насколько утрачен язык? Доходят ли русские литературные журналы, “серьезная” литература?
4. Как живется писателям? Роль СП. Гонорары, конкурсы, премии…
5. Существует ли то, что принято называть “литературный процесс”? Выходят ли журналы, издаются ли книги? Какого рода?
6. Последняя книга на армянском, которую вы прочитали?
7. В Армении традиционно существовала мощная поэтическая школа. В последние 10 лет ушли из жизни многие замечательные поэты. Появились ли новые поэтические имена и события? Если возможно, поцитируйте кого-то, хотя бы в подстрочнике.
8. Что пишут самые известные русскоязычной аудитории прозаики — Грант Матевосян и Агаси Айвазян? На круглом столе ДН в Переделкине несколько лет назад Сергей Мурадян говорил о том, что довольно активно работают сорокалетние. Что бы вы могли сказать о них? Вообще, что стоило бы перевести на русский?
9. Появились ли молодые? У нас в последние годы они все громче заявляют о себе. Есть уже писатели модные, “раскрученные” — Павел Крусанов, Анастасия Гостева, Илья Стогоff (кстати, слышали ли о них вы?)… Активно развивается интернет-литература. В огромной степени это — сфера приложения сил молодых. Существуют сетевые конкурсы, есть шанс быть замеченным критикой, книгоиздателями. Актуально ли это для Армении?
10. Попытайтесь “побыть” Вангой — ваш прогноз…
Георгий Кубатьян
Пожизненные хлопоты
Читающая ли Армения страна — вопрос не столько житейский, бытовой, сколько бытийный; слишком уж многое он определяет.
Еще десять-двенадцать лет назад все было ясно: мы жили в самой читающей стране. Конкурса, понятное дело, никто не проводил, и придирчивое жюри не проверяло цифири, которая доказывала наше первенство. Чего ради? Точно так же, как объявили, что советская детвора самая счастливая в мире, а дружба народов, объединившихся, чтобы совместно возвести здание коммунизма, самая крепкая, точно так же провозгласили себя самой читающей державой. Иными словами, наиболее просвещенной, образованной и цивилизованной. Потому что просвещенность, образованность и цивилизованность — это в сухом остатке не что иное, как итоги чтения, плоды чтения, воплощенный его результат. И только сегодня, когда мы, вчерашние советские люди, с готовностью равняемся на “цивилизованные страны”, стыдливо признавая, что здорово, спору нет, от них отстали, мало-помалу проступает истинная цена нашего бахвальства. Подчеркиваю, нашего. Ведь если насчет счастливого детства и нерушимой дружбы сомнений было хоть отбавляй, то собственное пристрастие к печатному слову ценилось у нас отменно высоко. Исхожу из своих ощущений, разговоров, опыта. Замечательные книги выходили большими тиражами, но в магазинах не лежали, в библиотеке ты всегда видел уйму посетителей, перед уличными стендами, где висели газеты, неизменно стояли двое-трое, подчас и маленькая толпа. Было? Было.
Намеренно не делю чтение на виды: художественная литература, специальная литература, периодика. Полагаю, чтение, что бы ты ни читал, остается чтением. И пускай Цветаева презирала читателей газет, обзывая их глотателями пустот; она перегибала палку. Читатели газет на добрую половину состоят из тех, кто помимо газетной пустоты глотает еще кое-что. Читатель имеет обыкновение много читать. И чтение — нагляднейший показатель общей культуры. Как отдельного человека, так и страны.
Жестокое присловье, бытующее, по слухам, у капиталистов: “Если ты такой умный, почему же ты такой бедный?” — жестокое это присловье надо бы переадресовать от частного лица государству. Частная судьба слишком индивидуальна, чтобы торопливо цеплять на человека ярлыки. Зато государство, кичившееся своим якобы невероятно начитанным населением, обязано было быть умным, а следственно, развитым, успешным и богатым. И раз оно что ни год отставало все безнадежней и, пытаясь угнаться за лидерами, надорвалось и развалилось… или читали в государстве не то и не так, или не умели делать из прочитанного выводы.
Мы не были самой читающей страной, иначе все бы сложилось иначе. Мы не были даже, как оказалось, и страной, воспитавшей удивительно глубокого читателя, чей выбор отличен от выбора заграничной массы. Вспомните, нам уши прожужжали, что там, “у них”, пользуются спросом одни только детективы да дешевые романчики, тогда как образцовый вкус ютится на задворках. И что же? Стоило рухнуть ограничениям — ими, лишь ими неизменно жили-дорожили Советы, — как улетучился миф о читателе, чьи склонности не чета западным. Ахнуть не успели, книжные прилавки, киоски, лотки заполонило все то, что нашему человеку будто бы чуждо: блатного пошиба развлекаловка, мыслимые и немыслимые детективы, туповатая похабщина, выступающая под псевдонимом “эротика”, да дамская душещипательность. А хваленый вкус испарился, сгинул. И в России, и в Армении. Тиражи серьезной литературы, включая художественную, пали ниже нижнего предела.
Что-то подобное произошло некогда с футболом. Он числился после войны всеобщим любимчиком. И стадионы ломились от публики, чуть ли не все матчи проходили при переполненных трибунах. А куда, собственно, было деться советскому человеку? Повальные аресты, жизнь под пятой страха — и никакой разрядки. В кинематографе времена бескартинья, в литературе теория бесконфликтности, джаз и рок-н-ролл — лазутчики загнивающего империализма, юбки в обтяжку и брюки-дудочки — попытки врага подорвать устои. Ну а на футболе болей за кого хочешь, будь искренним, ликуй, горюй, разряжайся. От души люби, от души поддерживай, от души, только от души. Отдушина… Но едва лишь ослабли тиски режима, как только появились многочисленные фильмы и правдивые книги, как только люди смогли свободнее распоряжаться собой, футбол отступил с авансцены общественной жизни. Аншлаги на стадионах стали легендой, и редкий-редкий матч собирал и собирает полные трибуны.
В самые тяжкие для Армении годы — с 92-го по весну 96-го, когда в жилье вернулось электричество, — литература не могла быть отдушиной, потому что при массовых невзгодах и разрядка нужна массовая: забитые до отказа стадионы полвека тому, митинги, шествия, многоустое “долой!” сегодня. А душу чтение все ж таки грело. Читали, конечно, куда меньше, в основном уже читанное, но читали. Почему не новое? Так его просто не было, нового. Книги почти не выходили, журналы скорее обозначали свое существование, а не существовали взаправду: один-два номера в год на чудовищной бумаге с жуткого качества печатью; московские же журналы пропали разом и доныне. Впрочем, иногда что-то появляется. Не далее как вчера — на дворе май — в одном киоске мне попался “Новый мир” (№ 12 за прошлый год), а в другом — январская и февральская нынешнего года “Дружба народов”; на вопрос “откуда?” киоскеры ответили невразумительно.
Касательно же того, что в беспросветные наши годы книги и журналы согревали не души, но тела… нет, это не вполне верно. Мы с женой и сыном три года топили буржуйку; на растопку шли газеты, ворохи черновиков и прочей дребедени (“Не надо заводить архивов, над рукописями трястись”), а вот журналы — только после тщательной их прополки: нужные публикации все без исключения сохранены. Книг мы не жгли. Правило было нарушено только раз. В огонь полетело собрание сочинений одного из бессмертных вождей, извлеченное из подвала тестя. До сих пор этого стыжусь. Все-таки грешно. Да и горят книги скверно.
Не смею говорить за каждого, но так или примерно так поступали многие, полагаю, большинство. Ни в одном доме не видел я томов, подготовленных к аутодафе. Может быть, я наивен и прекраснодушен, однако ж уважение к книге у армян покамест еще в крови. Не к печатному слову, но к книге, чья роль в нашей истории чрезвычайна. Даже в ХХ веке, спасаясь от резни, беженцы несли и вынесли на себе тяжеленные фолианты — завет, обет и святыню. Кстати, Священное Писание звучит по-армянски весьма характерно: Святая книга.
Бог весть, долго ли сохранится в народе трогательное, частенько неосознанное почитание книги. Со временем оно способно сойти на нет. И тенденция к этому наметилась. Полбеды, что сегодня читают меньше, нежели вчера; беда, что к помянутой выше серьезной литературе тянутся, похоже, лишь оригиналы. Замороченный каждодневной нервотрепкой человек устал от перегрузки; дайте мне расслабиться, требует он. И берется за ширпотреб. Явление это повсеместно, и маленькая наша страна шагает в ногу с бывшими соузниками по СССР. Об уважении же к литературному ширпотребу говорить излишне.
Слово произнесено: ширпотреб. Одна странность — при высоком спросе на него по-армянски он практически не пишется. Спрос удовлетворяют отчасти переводы, в основном же — русские издания, бесперебойно завозимые из Москвы; лотки частных книготорговцев ими полны, магазины стараются не отставать. Вообще русских глянцевых изданий — книг и журналов — и вдобавок разных “Экспресс-газет” и “СПИД-инфо” предостаточно; судя по тому, с какой регулярностью рынок обновляется, раскупают их, несмотря на кусачие цены, в охотку. Вот вам ответ на вопрос о бытовании в Армении русского языка. Добавлю, что фильмы в ереванских и провинциальных кинотеатрах (их, кстати, наперечет) и на ТВ-каналах идут по-русски, переводятся разве что некоторые сериалы. Пассивно владеют языком едва ли не все, но с разговорной речью дела складываются похуже. Среди прочих обстоятельств, обусловивших это, не забудем и такое — молодежь лишена возможности попрактиковаться. Поездки в Россию, прежде вещь обычная, перешли в разряд удач и везений. Приезжих из России тоже поубавилось, и заметно. Что до сограждан, так Армения и в советские-то годы была страной мононациональной; теперь эта ее характеристика лишь усугубилась.
О ценах на книги. При среднем ежемесячном заработке долларов этак в тридцать-пятьдесят (у бюджетников он вдвое ниже) книга стоит от полутора до десяти долларов, а то и дороже. Логики в ценообразовании никакой. К примеру, Русско-армянский словарь библейских крылатых слов оценен в 2400 драмов (4,14 доллара), но Русско-армянский словообразовательный словарь, который пообъемнее, — только в 1250 драмов. А не больно-то толстые книжки Б. Акунина, недавно разложенные в универмаге, стоят, шутки в сторону, аж по 5000 драмов каждая; между прочим, это целая пенсия, четыре-пять килограммов мяса или масла, пятьдесят буханок хорошего ржаного хлеба. Сопоставили? Когда книги сдаются на продажу, к назначенной цене магазины добавляют еще процентов двадцать или двадцать пять. А посему часть авторов, и немалая, распространяет свои творения самолично. За последний год вышло три книжки стихов, переведенных мною, ни одна из них не попала на прилавки; мои работодатели предпочли раздарить их знакомым и библиотекам. Издавая книгу, никто не помышляет о мало-мальской прибыли. Кроме разве что детских писателей. Стихи и рассказы для маленьких — объект постоянного спроса, значит, их автор имеет шанс заработать скромные деньги. Весьма скромные, но все же.
Итак, армянские литераторы не торопятся завоевать охочую до легкого чтива публику. Детективов они не пишут, и триллеров, и какой-нибудь откровенной клубнички. Появилась, правда, своя создательница дамских романов, издающая их, как и положено, в серийных обложках. И, похоже, ее почин удался. Книжки расходятся, принося, возможно, некоторый доход. Исполать ей! Тех же, кто по примеру Б. Акунина попытался бы соединить завлекательность и стилистический блеск, историческую точность и лукавую стилизацию, не заметно. Впрочем, оговорюсь. И Б. Акунин, по моему разумению, не соединил означенные свойства, но только попробовал сделать это. Во всяком случае, когда его герой-франт обут в туфли, то есть по понятиям ХIХ столетия в шлепанцы, а его индийского раджу зовут армянским христианским именем Багдасар (библейское Валтасар), это навряд ли свидетельствует об исторической точности и выверенной стилизации…
Помимо магазинов имеются там и сям уличные лотки, на которых разложена книжная продукция трех основных разновидностей. Во-первых, старые книги на армянском языке, причем исторические романы, традиционно пухлые, стоят от доллара до двух, а прочая беллетристика — сущие гроши. Во-вторых, новенькие русские справочники по гаданию, астрологические сборники, сонники и далее в том же духе (цены умеренные). И, в-третьих, довольно дорогие пособия по медицине, философии, другим областям знания, словари, разговорники и самоучители разных языков, армянские и русские энциклопедии…
Все это продают. А что же читают? Я не проводил опросов и сужу по себе и своим знакомым. Удовлетворительным представлением о текущей прозе и поэзии, как армянской, так и русской, не похвастается практически никто. Русские новинки недоступны, с армянскими же сложность оттого… оттого что прекратилась литературная жизнь. Литературный процесс продолжается, то есть писатели-то пишут и написанное нередко печатают, а литературной жизни нет. Потому что литературная жизнь — это связь между писателями, связь между писателем и читателем. Она невозможна без критики, которая, боюсь, уже приказала долго жить. Книги и журнальные публикации не вызывают отклика в печати, нет аналитических статей, нет обзоров, улавливающих тенденции, не вспыхивают споры, бессмысленной кажется полемика. Критики теряют интерес к злобе дня и профессиональную сноровку, а литературная периодика не требует от них ловить мышей. Главный некогда толстый журнал “Норк” (“Новь”) — аутсайдер, изредка, через пень колоду пробивающийся к публике. Гораздо живучей оказался журнал “Нор дар” (“Новый век”). Он с самого начала, лет уже восемь, выходит шесть раз в год — именно выходит, а не силится выходить. Молодежный “Гарун” (“Весна”) держится на плаву в ежемесячном режиме, хоть и запаздывает, точь-в-точь в советские времена. Но литература, проза в частности, — побочное его дело, и брать на себя первые роли ему не с руки. Худо то, что троица журналов не составляет общего пространства, разрозненна, и каждый из трех идет к читателю без оглядки на других. Организовать общее пространство литературы — задача “Гракан терт” (“Литературной газеты”). Но та за годы суверенности несколько раз надолго замолкала, спустя месяцы выныривала из небытия с очередным редактором и больше думает о подножном корме, чем о будущих урожаях. Статейки же о новых книгах в общественно-политических газетах — это чаще всего более или менее развернутые информации приподнято-восторженного характера. Они не ставят новую книгу в контекст. О том, чтобы побранить ее, нет и речи. Признаться, забыл, когда я в последний раз видел написанную по-армянски разносную статью о каком-нибудь опусе. Вот об авторе — пожалуйста…
Что читаю я сам? По преимуществу то, что перевожу. А переводишь, увы, далеко не всегда то, что следовало бы. Пристойно оплачиваемая работа на дороге не валяется, а семью надо кормить. У переводчиков моего круга ситуация похожа. Загляну в редакцию, полистаю свежий армянский журнал и полюбопытствую, что стоящего. Из критических разделов, номинально существующих, этих сведений не извлечешь. В ответ обычно пожимают плечами. Такова литературная жизнь. А ведь она должна бы вместить в себя взаимоотношения разных писательских группировок, отраженные в периодике, должна бы внести в столь единоличное занятие, как сочинительство, цеховую и социальную интригу, плюс отзвук, порождаемый или не порождаемый художественным словом в обществе. Интриги нет, отзвука тоже.
К литературной жизни нельзя, на мой взгляд, отнести проводимые различными секциями Союза писателей обсуждения рукописей и книг. Я на них не хожу. Рукописи надлежит обсуждать в узком кругу, ну а коль скоро рукопись увидела свет, откликаться на новинку нужно в прессе — не застольными здравицами, но здраво и трезво.
Вообще Союз писателей — особая тема, признаться, вовсе меня не занимающая. Писатель, он по роду деятельности замкнут, он индивидуалист и, повторюсь, единоличник. Идея творческого союза, претворявшаяся в Советском Союзе, нелепа. Творческому человеку нужен обычный профессиональный союз. Я могу не переносить своего коллегу, он может издеваться над моими писаниями, ни мне, ни ему в голову не придет обсуждать в одной компании творческие вопросы. Но специфические профессиональные интересы у нас одинаковы, тождественны. Мы равно хотим обеспечить их, это, лишь это нас объединяет. И мне сдается, главнейшая задача писательского союза в Армении, на которой надо бы нынче всецело сосредоточиться, — поддержать органы печати, принадлежащие ему (“Норк”, “Гракан терт”, “Литературная Армения”, только-только возникшее маломощное издательство), бросить на это все средства, связи, силы. Ничего важнее быть у него не должно.
Пускай пособит государство, слышатся голоса. Поскольку теперь оно культуру не кормит, у деятелей оной к нему претензии. Корми, мол, и ничего, кроме музыки, книг и спектаклей, за это не проси. Так якобы принято в цивилизованных странах. Охотно верю. Только вот откуда у тощего бюджета деньги? Нет, я согласен, что в стране трехтысячелетней культурной традиции культура должна почитаться приоритетом. А, скажем, армия (с двумя из четырех соседних государств у Армении нет дипломатических отношений)? Тоже приоритет. А наука? Здравоохранение? Сельское хозяйство и промышленность? Образование?
Куда ни кинь, всюду клин. И в этой плачевной ситуации государство литераторов если не кормит, то подкармливает. Изредка редакциям журналов перепадают энные суммы, дающие возможность осилить один-два номера. Кое-какие книги выпускаются в порядке госзаказа. Подозреваю, что госзаказ оформляется первым долгом авторам, умеющим найти ходы-выходы в начальственных сферах (а что вы хотите? — привычка свыше нам дана), но журналы, сколько знаю, получают деньги поистине безвозмездно. Да, редко, крайне редко. Так и на том спасибо.
Взбодрить литературную жизнь могли бы премии, время от времени присуждаемые государством и различными организациями, в их числе Союзом писателей. Вот удобный повод привлечь внимание к литературе. Выдвигать кандидатов, постепенно, в два-три этапа, сужать их круг — если б это делать открыто, гласно, подробно комментируя мотивы и резоны, публика не сочла бы мероприятие писательским междусобойчиком. Пусть о соискателе лауреатства нелицеприятно выскажутся критики и коллеги (газет, ежедневных и еженедельных, достаточно), пусть одни настаивают на том, а другие на этом, пусть отсеются на долгом пути лишние, пусть ожидают участи финалистов их болельщики. Спортивный элемент не помеха, но подмога. Ничего похожего! Глухая закрытость и раздражающая неразговорчивость. Объясняться с обществом излишне — так ведут себя те, кому доверено решать; а кем доверено, частенько неясно.
Несколько примеров, давних и недавних. Году в 94-м премию общенационального фонда “Айастан” (если не ошибаюсь, первую и последнюю) присудили Паруйру Севаку, погибшему в 1971 году, и Гранту Матевосяну. Покойного выдающегося поэта неведомое жюри поощрило в порядке исключения; с таким же успехом на его месте мог оказаться, скажем, Ованес Туманян, а там и до Григора Нарекаци рукой подать. А здравствующему выдающемуся прозаику премии, конечно, не жаль, но — за конкретное и непременно новое сочинение. К несчастью, новых вещей Матевосяна мы давно не читали. За что ж он поощрен — за имя?
В 1999 году Армянский Пен-клуб, дотоле не подававший признаков жизни (я и не слыхал о его существовании), свою премию за лучшее прозаическое произведение присудил известному журналисту и безвестному писателю Ваану Ишханяну, но за какое именно, разъяснить не пожелал. О том, кто выдвинул эту кандидатуру и были ли у нее конкуренты, мы так и не узнали.
В минувшем году комиссия по Государственным премиям пришла к выводу, что среди десятка писателей-соискателей нет ни одного достойного. Решение вызвало скандал. Прозвучали резкие филиппики в адрес комиссии: дескать, достойные были. Прозвучали резкие возражения: не было. Никто не апеллировал к разбору той или иной вещи, поскольку разборы в прессе не фигурировали. И, не сравнивая различных аргументов, ибо сравнивать было нечего, публика восприняла перебранку как забаву, развлечение.
В нынешнем уже году Культурный союз “Текеян”, который патронируется одной из трех партий, уважаемых за столетнюю историю, присудил премии по литературе Сильве Капутикян и Левону Ахвердяну. Оба патриарха нашей словесности, поэтесса и литературовед, получили на долгом своем веку множество лавров. И сызнова наградить их означает одно: не хотелось увязать в спорах и ссориться с кем-то; против заслуженного ветерана никто не выступит, а против еще не поседевшего дарования выступят наверняка.
Такова, повторяю, литературная жизнь.
Помимо прочего, премии — это деньги, пусть и невеликие. Помню, как меня восхитило сообщение, что московское казино “Александр Блок” учредило ежегодные премии поэту и пишущему о стихах критику. Во-первых, казино вместо дурацкого варваризма носит имя русского гения, во-вторых, его владельцы дозрели до жеста, сколь эффектного, столь и полезного. Меня б обрадовало, называйся какое-нибудь наше казино не “Манхеттен” или “Лорд”, а “Даниэл Варужан” или “Ваан Терьян”, а коли б оно вознамерилось уделить толику своей прибыли на благое дело…
“Мелкие пожизненные хлопоты по добыче славы и деньжат к жизненному опыту не принадлежат”, — отрезал безжалостный Слуцкий. О славе нет и помину, зато поиски презренного металла — головная боль нашего брата бумагомарателя. В Ереване не сыскать издательств или газет, готовых от щедрот своих обеспечить литератора сносным гонораром. Газеты сами побираются, а с издательствами того проще — не они тебе платят, а ты им. Учреждения, величающие себя издательствами, всего-навсего типографии. Для них безразлично, хорошо ли написана вещь и не противоречит ли она издательскому курсу. Не противоречит. Ибо никакого курса нет и не предвидится. Что принесли, то и тиснем. Если, конечно, писатель оплатит услуги.
Только три-четыре издательства проводят на средства, выделяемые диаспорой, иностранными спонсорами либо посольствами разных стран, особенно Франции, целенаправленную политику. Они-то как раз и платят гонорары, разумеется, довольно скупо. Что до нищих журналов, им под силу дать автору сугубо символическую сумму.
Здесь я скажу несколько слов о “Литературной Армении”, чье положение сложно вдвойне. Журнал по большей части переводной. Ума не приложу, как уговаривает редакция переводчиков, но факт есть факт: выходя четырежды в год, “Литературная Армения” довольно полно и точно отражает нынешний день армянской прозы. Кто работает активней других? Поколение тех, кому слегка за пятьдесят или хорошо за сорок: Давид Мурадян, Гурген Ханджян, Ваан Тер-Казарян, Левон Хечоян, Рафаэл Наапетян, Ваан Тамарян. Все они публикуются в журнале, и эти публикации дают внятное представление об их творчестве и нескольких направлениях, возобладавших в армянской прозе. Реализм, избегающий, с одной стороны, тяжелых и плотных внутренних монологов, а с другой — акварельной поэтичности; густая психологичность удлиненных абзацев, чьи бытописания помаленьку навевают ощущение безнадежной абсурдности происходящего; наконец, откровенный и демонстративный абсурдизм в духе Кафки, временами с уклонами в фантастику. Этот абсурдизм, иногда чересчур уж головной, сконструированный, — сознательная реакция на абсурдную жизнь, унесшую в тартарары вчерашнее благополучие. Как ни относись к этой прозе, которой недостает, на мой вкус, естественности порывов и душевной жажды высказаться, — как ни относись к ней, она стала новым словом в армянской литературе. Не столь мощным и нутряным, как у Гранта Матевосяна, не столь изысканным и пронзительным при внешнем простодушии, как у Абига Авакяна, не столь искренним и щемящим, как у Агаси Айвазяна — называю непосредственных предшественников, от кого Тер-Казарян, Ханджян и Наапетян, учась у них, отталкивались, — но все-таки новым и, пожалуй, перспективным. Только что вышедшие по-армянски новый роман Ханджяна и сборник Наапетяна подтверждают это.
Умозрительные конструкции, которым отдали щедрую дань интеллектуалы старшего поколения Агаси Айвазян, Зорайр Халафян и Перч Зейтунцян (тоже постоянные авторы “Литературной Армении”), не превратились в абсурдистской прозе пятидесятилетних в оголенные схемы. Жизнь осталась жизнью; в том, что она свихнулась и выбилась из привычной колеи, писатели не виноваты.
Поэзия представлена в русском журнале много хуже. В этом просматривается некая логика. Плеяда тех, кто полвека подряд являл собою поэтическое лицо страны, погасла. Вслед за Паруйром Севаком и Ованесом Ширазом ушли за последние семь-восемь лет Амо Сагиян, Ваагн Давтян, Рачия Ованесян, Маро Маркарян, Геворг Эмин. Из широко известных вне Армении поэтов осталась разве что Сильва Капутикян. И Размик Давоян, который, впрочем, давно не печатал стихов. Его сверстники Юрий Саакян, Аревшат Авакян и Генрих Эдоян, а также более молодые Армен Мартиросян, Ованес Григорян, Давид Ованес, Артем Арутюнян — одаренные, состоявшиеся поэты, но не кажутся столпом отечественной литературы, каким казались их предшественники. Среди них нет все-таки выдающихся талантов, равных Ширазу, Сагияну и Севаку. Говоря по-другому, поэзия лишилась ядра, центра притяжения и отторжения. Приспела пора разобраться, кто с кем и зачем, и, положа руку на сердце, я потерял ориентировку. Надо выждать. Установится некое равновесие, придет ясность. Что касается молодых и юных, они не выдвинули пока фигуры, различимой издалека.
Впрочем, осведомленность и моя и мне подобных оставляет желать… Армения не знает еще понятия раскрутки в литературе. Сколько я понимаю, даже эстрадную певичку раскрутить у нас ох как сложно, хотя вроде бы к услугам доброхота до двух десятков теле- и радиоканалов, аудитория, сцены; были бы деньги. Что же толковать о прозаике либо поэте? Да еще при нынешней-то тяге к интеллектуальным играм и при безучастности критики. Нет у нас (и никогда не было) модных писателей. Интеллектуал мог бы найти своего читателя в Интернете, кабы в Армении была сетевая литература. Так ведь ее попросту не может быть. У нас удручающе мало домашних компьютеров, а подключенных к всемирной паутине — подавно. Хотя, получая к ней доступ, молодежь упивается своей сопричастностью к большому миру. Сужу по сыну и его друзьям. Интернет — единственное, что спасет маленькую, бедную, с трех сторон заблокированную страну от одиночества и грустной неизбежности вариться в собственном соку.
Чем разрешится нынешняя неразбериха в литературе и не только в литературе? Прежде мне чудилось, я способен угадать, что станется с нами в ближайшие годы. Выяснилось — это глупая самонадеянность. Очевидная никчемность Союза писателей, его неспособность обратиться к главным нашим нуждам, утрата престижности советских времен, когда членский билет СП открывал многие двери, подвиг меня к прогнозу. Даже не прогнозу — фиксации факта. “Смею вас уверить, — написал я как-то в ереванской газете, — лет через десять в Союзе писателей будет куда меньше народу, чем нынче”. Минуло восемь лет, а наш союз увеличился, разросся. Прежде все были знакомы со всеми, по крайней мере в лицо друг друга знали. Сегодня не то. Вы скажете, радоваться нечему, дескать, упали критерии, ну и так далее. Соглашаясь, я растерянно замечаю: что-то здесь есть отрадное. Народ, уже шестнадцать столетий пишущий своими письменами на своем языке, не собирается бросать этого малоперспективного занятия. Бестолочь отсеется, толк останется.