Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2002
Роман Александра Проханова “Господин Гексоген” вновь, совершенно неожиданно, поднял литературу до уровня политики — первый раз с диссидентских времен. Даже история его публикации своеобразна. Он был напечатан в сентябре 2001 года специальным выпуском при руководимой самим Прохановым газете “Завтра” и дружественной “Советской России” — то ли в качестве акции, вроде: “Всем, всем, всем!”, то ли потому, что журнал “Наш современник”, где Проханов постоянно печатается, на этот раз перепугался нового нестандартного откровения своего автора.
Зато роман неожиданно понравился богемному издательству “Ad Marginem”, прежде баловавшему нас Роланом Бартом, Захер-Мазохом, Дерридой, Сорокиным, Баяном Ширяновым. Думаю, в этом ряду Проханов продолжает линию, скорее, Захер-Мазоха и Ширянова, нежели Сорокина, наследующего Дерриде-Барту, надо думать.
Его хвалят (по слухам) либеральные политики и бывшие либеральные же критики. А прочие не ругают (из тех, кто читал), а, скорее, иронизируют. Пророчат получение премии “Национальный бестселлер”. Одиозный писатель написал своеобразный шедевр.
Роман можно назвать продолжением его “Красно-коричневого”, напечатанного в “Нашем современнике” в 1999 году. Герой, на этот раз его фамилия Белосельцев, как и в “Красно-коричневом”, много лет провел в “горячих точках”, служа Родине (под личиной советской власти и партии). Теперь он всеми покинут, разочарован в жизни, в ужасе от того, во что, гады, страну превратили за последние восемь лет (время действия на этот раз — 1999 год). Герой снова ходячий визионер, этакий Сведенборг или Беме, за повседневной действительностью улавливающий борьбу космических сил добра и зла, то и дело грезящий наяву, раскрывая потаенные сущности объектов и явлений. Он — как и в “Красно-коричневом” — вовремя оказывается в местах наибольшей концентрации событий, свидетель-разведчик и участник борьбы таинственных сил, одни из которых хотят погубить Россию окончательно, другие — ее посильно спасают. Россия по-прежнему место онтологического добра, которую за это ненавидит весь мир, во зле лежащий. И, как истинный разведчик в стане врагов, он должен опять идти на зло ради последующего торжества добра. Вообще, набор сюжетных ходов и идей у Проханова традиционен.
Непонятно, за что, собственно, герой борется? Сумбурность идеалов и есть главная слабость “патриотического” лагеря. Генерал КГБ раздавлен поражением в августе 91-го, не может прийти в себя от “остановки сердца Красной империи”, демонтажа памятника Дзержинскому — и при этом цитирует Гумилева, этим самым Дзержинским расстрелянного, идет в церковь на отпевание друга и учителя по КГБ, незадолго до смерти крестившегося, который был вхож к Патриарху и к которому самому ездили нынешние банкиры и политики. Герой кладет огненные кресты себе на грудь, от которых Дзержинский должен был бы в гробу ворочаться, любуется на храмы, в том числе восстановленные ненавистными демократами, восхищается Лентуловым и Гончаровой, возвращенными при ненавистном Горбачеве, радует себя пивком в приличной современной пивной, что с “развитым социализмом”, как мы помним, несовместимо, и ностальгирует по прежней России, где все было благородно и благостно, а евреи сидели в черте оседлости.
Нет той России, идеальной России, которую он потерял и которую хочет воскресить. Одна “Россия” отменяет другую или противоречит другой.
Белосельцев клянется в верности Ленину. В церкви (к которой Ленин относился известно как) он встречает юродивого Николай Николаевича, впоследствии играющего очень большую роль в романе, тот проповедует герою о метро, чреве Змея, который хочет погубить Россию, и Ленине в Мавзолее, который бережет Кремль и Россию, и как только его уберут — России конец. Того самого Ленина, который проповедовал пораженчество в Первую мировую войну. Куда более умеренная позиция “либеральной прессы” в Первую чеченскую войну вызывает у героя нескрываемое отвращение.
Вообще, эта непоследовательность, нелогичность, наивный синкретизм — очень русская черта, присущая простым людям. Соединить Богородицу и Сталина — и считать, что установил последнюю истину.
Роман начинается классически — с совпадений, вроде как в “Мастере и Маргарите”. Герой вспоминает гумилевский стих об Африке, созерцая коллекцию бабочек, собранных в разных странах мира, где в прежние годы ему приходилось “работать” (воевать и разведывать). И тут же раздается звонок старого приятеля по органам, сообщающего о кончине бывшего начальника, в эту самую Африку его посылавшего, к тому же носившего прозвище Суахили.
Его бывшие коллеги по КГБ, приехавшие на отпевание в храм, — ныне советники новых магнатов (Астроса и Зарецкого, то бишь Гусинского с Березовским), неплохо устроившиеся в новой жизни.
После похорон генерала Белосельцев, уже получивший в церкви мистический знак, посвящается в страшную тайну. Некие честные патриоты из бывших сотрудников КГБ организуют заговор с целью замены Президента (который фигурирует в романе под изящной кличкой Истукан) своим человеком под именем Избранник (с чертами нынешнего президента), стремясь обрести власть, восстановить Империю, вернуть России величие, которое было у нее при Сталине. Причем в своей деятельности они видят христианскую миссию, так что бывшие сотрудники КГБ становятся и новыми крестоносцами, и даже новыми апостолами! Пока Белосельцев фантазировал, переживал, любовался бабочками, бессмысленно бегал защищать Дом Советов в 93-м, его друзья работали: то есть “на пользу общего дела” организовывали покушения, прослушивания, сливали компромат, устраивали перестановки в правительстве, изменяли направление денежных потоков, подтачивая демократию и деморализуя страну, по принципу: чем хуже — тем ближе падение ненавистного строя.
Насколько сам Проханов мечтает о существовании такого ордена, Центра, управляющего видимым хаосом российской жизни? Хочется во что-то верить. Теперь есть, наконец, на кого списать все взрывы, конфликты, смены вождей, исчезновение денег из казны. Тайный Центр манипулирует политиками и иерархами церкви, пользуясь накопленной и сохраненной информацией. И убирает сопротивляющихся. На совести Центра, действующего под прикрытием олигарха Зарецкого, и чеченские авизо, и транзит наркотиков, разворовывание западных кредитов, убийство Листьева, наконец.
Основная сила, которой располагает Центр, заимствованная из арсенала старого КГБ, — “умение искусственно создавать конфликты и управлять ими”. Читателю должно стать ясно, кому мы обязаны всеми своими бедами и конфликтами.
Герои Проханова довольно откровенно разглагольствуют о тактике бывшего КГБ, например об идейной торговле наркотиками — дабы отравить ненавистную Америку, об искусстве управлять пороками и слабостями, “разработанном в иудейских молельнях” и взятом на вооружение Сталиным, стравившим и уничтожившим всех своих врагов, ставшим единовластным правителем “Красной империи”, которую он сделал мировой и космической. Метод, которым в совершенстве владели Дзержинский и Берия, и теперь успешно используется Центром. Все сгодится ради благой це-
ли — величия Родины.
Старик-генерал вдруг видится Белосельцеву в виде Распятого. Кощунственно, но, с другой стороны, почему нет: они распинали — их распинают. Однако, они и “распятые” жрут семгу и запивают французским вином. Они постоянно рассекают по городу на “мерседесах”, пренебрегая правилами уличного движения, в то время как постовые отдают им честь, организуют скромные застолья в закрытых фондах, охотничьих хозяйствах и пр. Ничего не изменилось, все по-прежнему принадлежит им, хоть и под другими марками и крышами. То есть добросердечные либералы, как и в 17-м, были не правы, не пересажав, не перестреляв их всех, что те непременно сделают с либералами, придя к власти. “Сберегите себя для будущего… Когда можно их будет стрелять безнаказанно…” — говорит генерал Авдеев, по прозвищу Суахили, глава заговора, духовный учитель и наставник главного героя — в трагические дни 91-го. “Мы вернем тебя на площадь”, — клянутся они памятнику Дзержинскому в 99-м. “И те, кто пачкал тебя, подвешивал в петле, повезут тебя обратно на своих горбах. Впряжем их в платформу, и они, с надутыми пупками и выпавшими грыжами, повезут тебя на Лубянку…” Красноречивое признание.
Парадоксально отношение героя к Ельцину. На страницах романа он встречает его дважды, и дважды повторяется одна и та же мысль, что, хотя по идее он должен был бы ненавидеть его как исчадие ада, убийцу великой эпохи, он вдруг проникается к нему сочувствием. На фоне кривляющихся паяцев и интриганов современной политики он выглядит больным обманутым отцом, чьи беспутные дети ждут не дождутся его смерти, чтобы уже окончательно разграбить и погубить Россию. Более того, при последней встрече Истукан вдруг начинает как бы исповедоваться герою, доказывая совсем другую правду, чем та, к которой привыкли в “патриотическом” лагере.
“Они все меня ненавидят!.. Я у них отнял власть, а они пальцем не пошевелили, чтобы ее удержать!.. Жалкие, дряхлые, пошлые, погубили страну!.. Вцепились в нее худосочными лапками… Сосали, как комары, сквозь тонкие трубочки!.. А я их смахнул!.. Я спас в Советском Союзе все, что можно было спасти!.. Я гниль и отбросы отсек… Мы уже шли под откос, распевая песни о торжестве коммунизма, а я отцепил вагоны… Я один, своими руками, и поэтому руки в крови!… Я расстрелял Парламент, полил Москву кровью… Но эта малая московская кровь остановила большую, российскую… Хасбулатов с Руцким хотели гражданской войны… Честолюбцы, предатели хотели раскола армии… Если бы они победили, не было бы больше России. В каждом регионе сидел бы вор и мерзавец, на фонарных столбах качались люди, на месте единой страны гнили восемьдесят тухлых обрубков, и американская морская пехота оккупировала бы атомные объекты и станции… Я дал приказ танкам — и они убили много людей… Они мне снятся, я кричу ночами, прошу у них прощения, а они кидают в меня своими оторванными головами… Но все, что я сделал, я сделал не для себя, для России… Я взял на себя страшный грех, но взял во имя России!..”
“И впервые Белосельцеву померещилась правда в словах того, кого ненавидят в каждом обедневшем доме, в каждом разоренном поселке, в каждом разгромленном гарнизоне, где мается и тоскует потерявший страну народ”.
Не правда ли, лучшего адвоката было бы трудно найти?
Своеобразным достоинством текста является его абсолютная неполиткорректность. Проханов не боится, что подставляет себя под упреки в разжигании национальной розни. Он откровенно высказывает мнение улицы, какое бы грубое оно ни было. Роман дышит прямо толстовской гипнотически-навязчивой правдолюбивой ненавистью. Пусть сами объекты ненависти часто или ошибочны, или того не стоят.
Ненависть делает Проханова поэтом: своим врагам по демократическому лагерю он навыдумывал изощреннейшие казни, уничтожил их под видом монстров в компьютерной игре, которой и является “Господин Гексоген”. И, словно на дисплее, все предметы у автора имеют грубую, сомнительную натуральность и очень яркие, довольно отличные от реальных цвета. Это особенность авторского зрения, такой специальный дальтонизм. Фиолетовый цвет — вообще любимый и доминирующий.
Но, в конце концов, это и есть его стиль, такой а-ля рюс, щедро-матрешечный, как на какой-нибудь русской ярмарке, приторно-избыточный, с перебором вплоть до дурновкусия и смешения всего в одну кучу. Та же история и с идеями.
Наиболее удачная сцена романа — день рождения Дочери Президента в Кремлевском дворце. Полная сарказма и хорошей наблюдательности в описании участников праздника: олигарха Зарецкого, управляющего делами президента Плута, Премьера, Генерала, Художника и самой виновницы торжества. У каждого — как бы отдельный номер, характеризующий его целиком, причем автор отдает должное малосимпатичным для него героям: разоблачая их, он не отказывает им в уме, хитрости, способности производить впечатление. Не переставая быть куклами, они приобретают объем, для чего требуется несомненное художественное мастерство.
И природа для героя Проханова — единственная возможность на короткое время вырваться из этого дурного театра, избавиться от безумия, охватывающего его в городе и которым пропитан весь город. “Природа — вот русская религия, в которой душа обретает себя в раннем детстве…” — пишет Проханов. Его описания природы сугубо реалистичны и ясны. Поэтому так удачна сцена охоты, на которую выезжают соратники по борьбе, по-русски широко и весело. Зато контрастом — безжалостно-жестокая, крайне подробная и натуралистическая картина разделывания туши славно подстреленного зверя, убивающая всю романтику этого дела, как описание боен у Толстого. При том, что сам герой — бывший — но охотник, да и обязательность охоты неотделима по идее от русской парадигмы любви к природе и соответствующего типа письма.
Природа на охоте вновь оскверняется человеком, хищным, безжалостным, сластолюбивым, — и именно на охоте в сознание героя первый раз заползает сомнение в своих обретенных друзьях.
Зато батальные сцены романа, посвященные конфликту в Дагестане, удручающе шаблонны. Шаблонные ужасы, шаблонные смерти, целлулоидная кровь на походных операционных столах. И нелепые, неуместные причитания героя, желающего и не могущего встать между двумя воюющими сторонами. Типичные эффекты для нежных гуманитарных сердец, видевших пушку только в музее, а войну — на экране: разорванные взрывами тела, насилуемые женщины, мертвые дети, обезображенный огнем федеральной артиллерии прекрасный край. Действия группировки показаны исключительно в черных, апокалиптических тонах. Крупным планом — сапог русского солдата, топчущий Коран. Хорош патриот! Ясно, что это должно прочитываться как страшное обвинение власти, развязывающей локальные войны ради грязных политических целей, карьеры, лишнего миллиона долларов.
Сцены в Дагестане построены точно по модели сцен у Парламента в 93-м. Чеченцы (пока они не в Москве), Басаев, ваххабиты — хорошие ребята, обманутые и брошенные в бойню политиками, засевшими в Москве. Не ясно, как это корреспондирует с рассказом русской женщины из Грозного, у которой ее соседи-чеченцы, до того мирные и доброжелательные, с приходом Дудаева вдруг озверевшие, изнасиловали и убили дочь, убили мужа, выгнали ее из дома, доведя до того, что она молила федеральную авиацию разбомбить их всех. А ведь обвинение в разрушении Грозного — одно из самых серьезных у Проханова в адрес власти. Объясните логику автора! Или перед нами чистая “правда”, не слушающая голос логики?
Вообще, обвинений власти много, но самое главное — расстрел Парламента, бойня у Останкино. В “Красно-коричневом” — это центральный пункт романа, в “Господине Гексогене” — центральный пункт обвинения. “Бойня” эта показана с неизменными преувеличениями, фантастическими деталями, вроде толп женщин и детей, идущих на шквальный пулеметный огонь, насилуемых омоновцами студенток, ушей пленных, протыкаемых шомполами. А сцена взятия баррикад в 93-м, где сидящие в танке жиды (как разглядел?) давят баррикаду и вместе с ней жену и сына пророка Николай Николаевича, которые пришли к Белому Дому, и спасенная им дочь становится после этого не Верой Засулич, а почему-то валютной проституткой. Сколько героев нашел Проханов на тех баррикадах! Столько же, сколько Голливуд во Вьетнаме. Ясно, что все эти преувеличения, придуманные автором для пользы дела, есть метод политической борьбы, которым не брезговали и диссиденты.
Автор наивно тяготеет к простейшим контрастам: мирные цветущие села, на которые обрушивается вся мощь федеральной армии, невинные простые люди, на которых обрушиваются кислотные дожди “еврейских СМИ”, вызывая безумие и самоубийства, даже рождение хвостатых детей. Нищие малолетние дети, беженцы и беспризорники новой России, увозимые на чеченском джипе в азербайджанский вертеп посреди Москвы, вставленные автором для большего пафоса. И уже непонятна досада Проханова на “еврейские СМИ”, показывающие картину русской жизни исключительно однобоко и депрессивно.
Пользуется Проханов и другим довольно дешевым, но эффектным приемом, вкладывая в уста героев провидческие слова о событиях, которые случатся позже, естественно, известных автору.
Но если реальный Дагестан неубедителен, то выдуманные сцены иногда чрезвычайно хороши. Например, сцена уничтожения дома и имущества поверженного олигарха Зарецкого. Она дана в очевидных декорациях “русского погрома” или даже “русского фашизма”, где переодетый в казака лидер удавшегося заговора рубит шашкой мебель, вазы, холсты, срывая на них ненависть ко всему племени, вспоминая истязания и смерть деда-казака от рук еврейских комиссаров, вспоминая потопленных соловецких монахов, расстрелянного Юровским царя и т. д. “Его ненависть была религиозной”, — сообщает ав-
тор. — “Не личной, а заповеданной, передаваемой тайно, шепотом, взглядом испуганных глаз, от этапа к этапу, от тюрьмы к тюрьме, от пытки к пытке… Она касалась не только лиц, но и всего племени, духа, уклада, в котором рождалось это ненавистное злосчастное племя… Копейко, улыбаясь, смотрел на разбитую поверженную вазу, словно это был разрушенный им храм Соломона”.
И вдруг в кармане штанов с лампасами раздается звонок: “Да, мистер Саймон… Я подтверждаю, мы готовы продать американцам и гражданам Израиля часть наших нефтяных акций… Не слушайте этих рассказов о “русском фашизме”… Их распространяют наши конкуренты… Если вам нужны подтверждения… мы придем на переговоры в ермолках”. Сцена, видимо, должна проиллюстрировать нынешнюю “реалистическую и национально ориентированную” политику, в которой экономический (и личный) интерес выше принципов, кровных обид и национальных антипатий. Так есть ли пресловутый “русский фашизм”, вроде бы так ярко продемонстрированный? Получается, что и правда нет. Да и насколько виноваты “жиды”, все эти Астросы-Зарецкие, если за их спиной разворачивается гораздо более мощный заговор, участники которого, все сплошь русские, готовы принести России куда как больший вред, чем может вообразить любой самый растреклятый жид! Понятно, что они действуют не сами по себе, а в рамках тысячелетнего проекта по овладению миром, проекта, каким-то образом с любимой нацией связанного, но более всего связанного с самим Князем мира. Таковы антиномии романа.
Ясно, что при таком букете превращений, обманов, противоречий, неискренности герой хочет синтезировать для себя некое окончательное убеждение, открыть истину о собственной жизни. Для чего предпринимает толстовское путешествие “за правдой”. Сперва он идет к Ленину, в специальное заведение, где обновляют и ремонтируют мумию, выслушивает пассаж совершенно сумасшедшего врача о воскресении, то есть преодолении смерти, в чем и состоит суть “красной идеи”, для чего, собственно, и сохраняется тело Ленина, просто как важнейший подопытный материал. Последователи Ленина оказываются федоровцами. Сам же Ленин назван и Махатмой в одном из своих земных воплощений, и даже попросту Христом, ждущим воскрешения (что и будет Вторым Пришествием с соответствующими последствиями).
Но взглянув на это липкое неживое тело с мокрой тряпкой в промежности (все опять сугубо натуралистично), словно Достоевский перед картиной Гольбейна, герой восклицает: это тело не может воскреснуть! Эта идея не может воскреснуть! Вместо прекрасного мифа, вдохновлявшего его в молодости, и уснувшего бога “красной религии” “все эти годы в Мавзолее лежала мертвая оболочка, которой не давали распасться… Удерживали в смраде и мерзости, совершая насилие над мертвой природой, не умевшей вырваться из рук мучителей”. Как это теперь сочетается с пророчествами “святого” Николай Николаевича? Но герою уже не до анализа. Он падает в обморок.
После чего отправляется в Троице-Сергиеву Лавру к мощам св. Сергия. Однако святой из раки именно герою не дает ответа, и тот, как за последней надеждой, идет к некоему старцу, мудрому умирающему иеромонаху, от слов которого не полегчало, а стало лишь еще горше. Иеромонах на смертном одре усомнился в будущем России вовсе и православия в придачу.
Отвергнутый “красными” и “белыми” мощами, лишенный соратников, окруженный врагами, герой, видимо, как и автор, продолжает свою одинокую борьбу ради родного народа.
Важным моментом романа является эволюция героя из разведчика в стане врагов-демократов, в контрразведчика, причем контрразведку он ведет ни для кого, ибо не знает, кому он мог бы передать известную ему информацию. Он хочет понять, кто реально управляет “Проектом Суахили” и в чем по-настоящему он состоит?
Ближе к концу романа автор теряет скромность. Умеренно-авантюрный сюжет о заговоре патриотов с целью провести в президенты своего человека (Избранника), который в будущем спасет Россию, он заменяет сюжетом о некоем глобальном заговоре, цель которого — мировое господство ни больше ни меньше, в котором и России и Избраннику уготована служебная роль. Вот в чем настоящая цель “Проекта Суахили” — создание однополярного мира, утверждение мировой власти, которая исключит конфликты и войны. Этот заговор, мечта о мировом господстве, тянется аж с доисторических времен, а если быть мистически точным, то с сатанинского бунта. И ясно, на чьей стороне КГБ. С точки зрения этой глобальной задачи — взрыв дома в Москве, на который Белосельцева заставляют смотреть, — полный пустяк.
Однако обнаруживается и третья сила, помимо лживых либералов и коварного КГБ, принимающая участие в борьбе. Оказывается, кроме “еврейского ордена КГБ” еще при Сталине был якобы образован тайный “русский орден ГРУ”, военной разведки, также борющийся за Избранника и конкурирующий с КГБ, сокровенная цель которого, оказывается, была развалить Советский Союз и сдать его американцам, превратив Россию в сырьевой придаток.
…Очевидно, по сей день продолжается конкуренция и жива ненависть старых контор: КГБ и военной разведки. Проханов, очевидно, на стороне последней. Поэтому основные участники “Проекта Суахили” погибают в конце романа от рук “ордена ГРУ”. Но стоит ли ставить теперь на этот “орден”? Герой не знает, читатель и подавно. Проханов хочет говорить о серьезных вещах, но для решения задачи вводит выдуманные коэффициенты и непроверяемые формулы, уместные в его мифо-поэтических детективах, но не более того.
А если к этому добавить постоянные психоделические галлюцинации героя, вещие сны, контакты с Богом, озарения, провалы во временные тоннели и существование в параллельной действительности, то и правда кажется, что перед нами не разоблачительный роман-памфлет, а неизвестный текст Пелевина, как заметил Лев Данилкин. Что, с точки зрения задач автора, должно представляться неудачей. Зато понравилось мудрецам из “Ad Marginem”.
Вообще, первая часть романа, когда все кажется таким, как есть, несмотря на все “галлюцинации”, гораздо выигрышнее второй части, где все оказывается не тем, что есть, а вовсе непонятно чем. Видимо поэтому, чтобы скрасить впечатление от тотальной неподлинности, автор посылает героя лет на сорок назад, где молодой Белосельцев в абсолютно деидеологизированной и несколько буколической среде охотится, ловит рыбу, любит девушку и слушает народные песни в окрестностях Пскова. Мораль — не лезь в политику, держись за настоящие ценности, за традицию. Белосельцев вдруг понимает, что в свое время сделал не тот выбор, что не кровавое месиво борьбы ему нужно было выбирать, чему он посвятил жизнь, а тихое священническое служение. На гребне страшных для России событий к герою приходит запоздалое покаяние. Он вдруг увидел обратную сторону того, что он считал героическим и творимым ради могущества Родины, битву разведок и мировых Систем, в чем он принимал активное участие, жертвами которой становились друзья, возлюбленные, не говоря о соперниках, все, кого герой посылал на смерть не дрогнувшей рукой, кого предавал. Ложными были принципы, положенные в основу борьбы. Отсюда — в конце романа тотальное раскаяние героя, — считающего лишь одного себя виноватым во всех бедах России, то есть в том, что по своей скверне (скверны перечисляются в развернутом виде: это и убийство собственной собаки, и предательство друзей в Африке, и многое другое) он не может умолить Бога сжалиться над Россией. Если отбросить бред о Мировом Заговоре, то это главная идея романа и главная его ценность.
Надо ли пояснять, что это абсолютно пессимистическое произведение: герой разочаровывается в друзьях, во врагах, утрачивает дорогие мифы. Более того, он не дает России ни единого шанса, ни на что не надеется, признает безнадежной любую борьбу, оставляя некую настоящую Россию лишь в своей душе, нетронутую никакой, в том числе идеологической порчей. Отказ от борьбы за нее, а просто существование в ней и с ней — и есть важнейшее открытие героя, как я его понимаю. В меру и грустное и здоровое.
Не исключаю, что Проханов хотел сказать что-то совсем иное. И еще скажет. А этот роман автору словно не подчинил-
ся — и слава Богу, продемонстрировав свободу от автора, что является отрадным свойством литературы.
Александр Проханов. Господин Гексо-
ген. — М.: Ad Marginem, 2002.