Поэма
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2002
Памяти Константина Пантуева 1 Прообраз, данный в автостопе, есть странничество. Самый путь в автодорожном хронотопе реализуется ничуть не хуже, чем в пыли проселка и тракта, скрадывая фон, где молодая богомолка идет босая на Афон. 2 Но отсекая святость цели, безбытность — тоже только быт, реализующий в пределе лишь обращение орбит. Орбит, смыкающихся в точку, осекшихся, как ложный путь. Не покупается в рассрочку беспредпосылочная суть. 3 Пора пути. Меняй попутки, перемещаясь по земле. Дрожат рассыпанные сутки, как дождь на лобовом стекле. Дели дорогу вместе с теми, кто обкатался и привык на перегоны мерять время, и спать, загнав его в тупик. 4 Я погружаюсь в эту нишу, в разлом статических пластов, счастливый тем, что не завишу от расписанья поездов, и этой степенью свободы, надеюсь, что не поступлюсь, согласно с вывертами моды, меняя минусы на плюс. 5 Обочина. Полынь в кювете. Иссяк дневной грузопоток. Ты выбрал транспортные сети, мотаясь вдоль и поперек. Смотри вокруг. Как раз отсюда из средоточия земли ты видишь блюдо, только блюдо, все остальное наплели. 6 Ты видишь небо, но теперь оно реально, ощутимо. Поверь, нечаянно, поверь, что ты не только тень от дыма. Чего-то стоит эта вера. Земля стоит на трех китах. Пой, королева Шантеклера! Пой, девочка. Да будет так. 7 Дорога, миновав распадок, идет наверх, и мне в лицо сквозь частокол лесопосадок выплескивает озерцо. Как точный кадр видеоклипа, как чистый световой объем, действительный без прототипа, формально видимого в нем. 8 За сорок верст до околотка уткнувшись в лесополосу, палатка дрогнет, словно лодка, бортами трогая росу. Но в ней самой тепло и сухо, и мир вовне едва знаком, и тишина щекочет ухо шероховатым языком. 9 Солирующий самолетик распарывает ткань небес. Ты видишь, как белеет плоть их, как расползается порез, и тонет в складках горизонта над перекрестком трех дорог, где трехает из капремонта стократ залатанный «зилок». 10 В какой-то день я выйду к морю и сброшу на песок рюкзак. Водой соленою промою мир, посветлевший на глазах. Волна выносит донный мусор. Штормит. Наверно, баллов пять. Стихии, стянутые в узел, друг друга пробуют понять. 11 Восточный ветер. Дальше — море и скальный выход сквозь песок. Наверняка поможет горю прозрачный виноградный сок. Шлифует гальку ритм прибоя, как речь для Страшного Суда, и ощущение покоя здесь глубоко, как никогда. 12 Язык дороги — сумма знаков. Основа, в сущности, проста. Но никогда не одинаков фрагмент, разыгранный с листа, как музыка для трех педалей с клавиатурою руля. Язык дороги — Бог деталей, но круто взятый в шенкеля. 13 Движенье уплотняет время до ощутимых величин при непрерывной перемене рельефных складок и морщин, катящихся в калейдоскопе мостов, развязок, автострад, чтоб рухнула на резком тропе душа, предчувствуя распад. 14 Развязка — тоже роза мира, сеченье бесконечных сумм. Для выбора ориентира здесь нужен ясный взгляд и ум. Перемещение бессрочно. В природе нет прямых углов. И холст пространства схвачен прочно системой транспортных узлов. 15 Пейзаж как дождь однообразен. Все серо. Только и всего. Камаз гребет, как Стенька Разин, из Острова по осевой. На мыльном зеркале асфальта, где тормоз, ясно, не спасет, ревет моторное контральто. Бог весть, куда его несет. 16 Длина пути до поворота, до выхода из тупика — четыре шага, для полета — два водопьяновских плевка. И плоть слаба, и дух ничтожен, как свет, сочащийся сквозь щель. Мир сложен, потому что сложен из нескольких простых вещей. 17 Валяй, младой военнопленный, пора нагуливать жиры. Рим рухнул так, что вопль вселенной доходит и до сей поры Но пусть другой нейтральный некто просветит нам глазное дно, лаская скальпель интеллекта, мне это право не дано. 18 Мы знали мало, жили плохо, закуривали натощак. Была прекрасная эпоха, настоянная на мощах. Был мутный спирт в граненой призме: зародыш, выкидыш, отец. Мы будем жить при коммунизме, не мы — так дети, наконец. 19 Повремени, отходят воды. Мы будем в Тосно до темна. Почем у вас глоток свободы? Да, собственно, цена одна. Как я стоял у автомата, пытаясь спину разогнуть и сделать шаг. Куда? Куда-то. Сопроводить в последний путь. 20 Потом толпой стояли в морге в каком-то скомканном ряду. И запах апельсинной корки присутствовал в моем аду. Морской, соленый привкус пены подкатывал, как слезный ком. Росли деревья, дети, цены и очередь за молоком. 21 Но, может быть, когда померк свет, сбросив плоть, как рваный кокон, твоя душа скользнула вверх, помедлив возле наших окон. ………………..................................... ………………..................................... ………………..................................... ………………..................................... 22 Мы живы ритмом примитива. Так замирает белый свет на черных зернах негатива, и ничего другого нет. И выбор наш всегда банален, но как же трудно, черт возьми, уйти на волю из развалин, давно оставленных людьми. 23 Я фаталист, в известном смысле. Я знаю, что моя судьба есть плод глубокой внешней мысли, но мне далёко до раба. И есть в сопротивленьи быта соблазн окольного пути, и час, когда звезда закрыта и к ней дороги не найти. 24 В какой-то день и час какой-то, наездившись до столбняка, умоюсь прямо из брандспойта у колеса грузовика. И что-то выявится четче, и станет ясен тот рубеж, где за повтором «Авва отче» окликнул звательный падеж. 25 Мы ропщем, мы словами сорим, но это все от головы. Ты чувствуешь, как пахнет морем от свежескошенной травы. И столько света в чистом тоне, что чаша нам не так горька, когда на голубом плафоне стоят, как лики, облака. 26 Сойду с дороги, по проселку, по лугу, лягу на живот. И молодую богомолку закроет плавный поворот. Но, может быть, на спаде гула придет открытый сильный звук, чтоб душу музыкой продуло, как будто слово — дело рук. 27 А слово станет, станет словом и, перебравши чересчур, пастух прочтет своим коровам Платонов «Пир» и «Чевенгур», и, закативши бельма к небу, косноязычный, как Терсит, свою замусленную требу, как истину провозгласит. Эпилог Я вижу море. Не вдали а возле самых ног. В тычке серьезный недолив и грязный потолок. Прости меня, мне стыдно слез во время похорон. Есть ложь затверженности поз. Проспись и охолонь. Я вижу море. Парапет на вид шероховат. Но нам с тобой на пару петь, греха не миновать. Существовавший резонанс уже недостижим. У обязательности фраз есть писарский нажим. Я вижу море. Тяжела взлохмаченная гладь — обломанным углом стекла перебирает клад. Волна окатывает мол, охаживает пляж. Кружу по берегу, как моль. И это тоже блажь. Я вижу море. Серый свет, разбавленный водой, доходит, как дурная весть, надчеркнутая вдоль пунктиром пены. Мокрый гром по краю убелен. Так рушится на волнолом стеклянный павильон. Я вижу море наяву. Я знаю — эта явь, массивная, как ундервуд, неодолима вплавь. Прости, я связан по рукам, мне нечего менять, пока собакам и волкам есть дело до меня, покуда сыплется мука, как манна на меня. «Автостоп» — буквально: самоостановка.