Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2002
Примерно одновременно (конец 2001 года) в одном и том же московском издательстве (“Некоммерческая издательская группа Э. Ракитской”) вышли две книги: антология “Станислав + 2*” и “Диптих”. Первая книга — стихи в основном представителей “станиславской” (ивано-франковской) поэтической школы в переводах Андрея Пустогарова; авторы второй — сам Пустогаров и идеологический лидер станиславцев Владимир Ешкилев.
Штирлиц не верил в совпадения.
Иначе говоря, полезно было бы рассмотреть эти книги как своеобразную связанную пару (жаль, нельзя сказать диптих, поскольку это слово уже задействовано в контексте). Как катамаран, где лодочки придают устойчивости друг дружке. Тем более, что поводы для такой страховки есть.
Дело не в качестве стихов. О нем — ниже. Дело в самом групповом позиционировании. За последние сто лет, по-моему, Москва здорово устала от групп, студий и манифестов. Откровенно стёбные и в то же время дотошные куртуазные маньеристы как бы закрыли тему; после них манифестировать в шутку или всерьез стало равно нелепо. Другой внутренней проблемой антологии “Станислав + 2*” становится предельная неравномерность представления авторов. По сути, это бенефис станиславца Юрия Андруховича и привлеченного извне харьковчанина Сергея Жадана; остальные авторы скорее лишь заявлены. Ешкилев, например, отметился лишь одним стихотворением, отсюда, наверное и проистекает явная надобность в отдельной книге. Осмелюсь предположить, что несведение разных авторов в равных долях под одну обложку свидетельствует о неуверенности самих станиславцев в наличии чисто эстетического феномена группы. Ноты не сочетаются в аккорд (разве что одну нажать, а остальные дать фоном). Есть молодые люди, сравнительно близкие по возрасту, которым не скучно друг с другом и которые не без оснований уважают тексты своих товарищей.
И Бог с ней, с группой. Представьте себе, как несколько молодых людей, одевшись в подозрительную колоритную одежду и обзаведясь знаменем с неизвестным москвичам городским гербом, штурмуют столицу с запада. Правильно, их задержат. Не проще ли цивильно, по одному, в штатском пожаловать на Киевский или на Курский вокзал? Москва войскам не верит. Агенты — совсем другое дело.
Поставим вопрос так: что добавляют эти две книги к московской культурной ситуации начала ХХI века? Несколько прекрасных стихотворений (что, безусловно, немало, и, забегая вперед, ска-
жу — с лихвой оправдывает как сам акт издания книг, так и наш с вами к ним интерес). Дают довольно полное представление об известных москвичам Андруховиче, Жадане и Ешкилеве, а также о менее известном Пустогарове. Что не менее (но и не более) важно — дают один из украинских культурных ракурсов (чуть не сказал “дискурсов”, но все ж не оскоромился).
Это не русофобский Львiв, не русофильский Харьков, не эклектичный Киев. Это (цитирую предисловие-манифест к антологии) “Станислав, стык городской цивилизации поставстрийской Центральной Европы и степной хуторской Украины”. От себя не так добавлю, как выч-
ту — степная хуторская Украина в стихах практически отсутствует, помянута, так сказать, для противовеса, для рифмы. Абстрагируясь от России, станиславцы не морочатся и украиной-окраиной, иначе говоря, мало-россией. В координатах Центральной Европы окраина скорее уж — мы с вами. Абстрагируясь от Киева, станиславцы отгоняют в пассив культурной памяти не такой уж по мировым меркам и значительный багаж. Зато европейский культурный опыт переживается ими вне оппозиции чужое—свое. То есть практически как свое. Интересный, конструктивный ракурс. Немного похожий на подлинное европейство Борхеса или Маркеса.
Пора переходить собственно к сти-
хам — но тут не обойтись без пары слов насчет перевода. Андрей Пустогаров сам весело говорит о своих неточностях, о своем любительстве. Нет, за исключением отдельных, как бы специально-шуточных оговорок, он очень буквально следует образному и смысловому ряду оригинала (благо оригинал рядом и русскому читателю, в общем, доступен). Настолько буквально, что иногда даже в ущерб ритму. Лично мне это немного мешает. Создается впечатление, что силлаботоника переведена в силлаботонику, но сам метод более годится для европейского верлибра. Показательный пример: один из авторов, Издрык, дан в оригинале, собственном переводе и переводе Пустогарова. Так вот — в деталях, метафорах Издрык искажает себя смелее, чем Пустогаров. Зато ритмику сохраняет всегда.
Изменяя ритм (то удаляя, то вводя, например, метрический сбой), Андрей Пустогаров выводит центр тяжести за точки опоры. Ниже, говоря об удачах, мы будем, по сути, хвалить переводчика, но не как переводчика, а как стихотворца. Это как у Лермонтова — из Гёте. Но не то чтобы Гёте.
Стихи Андруховича похожи на картины, классические, полнокровные, маслом. Устройство их совершенно несовременно (и слава Богу), современность же изящно маркирована деталью, намеком, штрихом. Если звуковой аналог, то — орган.
…и в беспамятство ветром сдувало слова,
речь, в колодцах твоих становилось дыряво,
но светила, как люстра, его голова,
амариллис шумел — старый комнатный
дьявол…
Письмо Сергея Жадана более тонко, графично. Звук — тростниковая флейта или свирель.
У травинок в окончаньях жал,
в сердцевинах стеблей и плодов
солод пламенел и выгорал
доброй вестью первых холодов.
И любой предмет, как пластилин,
вновь лепился в пальцах перемен,
чтоб достать до жутких тех глубин,
чтоб узнать высокий этот тлен…
Русифицированные Андрухович и Жадан становятся совсем своими, нашими. Хорошо это или неважно — Бог весть.
Сам Пустогаров (меняем книжку) напоминает об импрессионистах. Широкий, вольный мазок. Первые три-четыре стихотворения очень радуют. Далее скорее небольшое разочарование. То ли лучшее поставлено в начало, то ли просто диапазон автора немного узок. То, что его не хватает на книгу, было заложено в совместный проект. Но, может быть, и на полкниги пока не хватило?
Ешкилев (не сочтите за парадокс) слишком силен для поэта. Возьмем несколько его зачинов: “Поскольку нет тебя, то уплощился, выцвел…” — “Это время враждебно вратам…” — “Нам не встретиться вновь…” — “Признаю эту Ночь как собрата по ложе…” Сверхкатегоричность порождает интонацию властного монолога. Читателю приходится искать позу, в которой эти стихи воспринимаются; найдя же ее, он остается недоволен — не стихами, а позой. Тут можно было бы выйти на интересную тему: место читателя в стихотворении — его степени свободы — как следствие, многовариантность чтения если не по смыслу, то по акцентам, — неполная уверенность автора в смысловом ряду. Но это так, канва мысли.
Остальные авторы остались в тени — по своей или чужой воле. Интересно, побуждает читать дальше.
Да — изданы книги очень хорошо, с шиком, но без помпы. Мало кому удается попасть в этот лакомый зазор. Эвелине Ракитской удалось.
В общем, очень любопытно.
“Станислав+2*”: Anтологiя. М.: Некоммерческая издательская группа Э. Ракитской. 2001;
Андрей Пустогаров, Владимир Ешкилев. Диптих. М.: Некоммерческая издательская группа Э. Ракитской, 2001.