Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2002
Проза культового украинского писателя Юрия Андруховича позволяет разглядеть в авторе лирика. Не потому, что перед нами “проза поэта”: эти тексты (к счастью) сделаны по законам настоящей прозы, они не злоупотребляют ритмом и не перегружены метафорами. Просто в центре тут всегда “альтер эго” автора, в крайнем случае — образы его ближайших друзей. А постановка себя в центр творческой вселенной — это особенность именно лирического таланта.
Вторая особенность — это сосредоточенность на проблемах “национальных”. Не потому, что автор — украинский националист, просто писательская зрелость Юрия Андруховича совпала с развалом империи и началом очередного самоопределения Украины. А тогда — хочешь или нет, а подобную проблематику не обойдешь. Вопрос в том, каким образом “не обходить” проблемы, весьма болезненные и взрывоопасные, как показал опыт последних лет. Писатель Андрухович в разных текстах “не обходит” национальное по-разному: в романе “Рекреации” — так, в более позднем тексте под названием “Московиада” — иначе. Причем, если первый текст вменяемый русскоязычный читатель воспринимает вполне нормально, то второй (который тоже весьма динамичен и легко читается) оставляет ощущение легкого пережима, искусственного пафоса, что нередко бывает, если автор преследует какую-то внелитературную цель.
Вкратце напомним: в “Рекреациях” дело происходит в Украине, в городе Чертополе (город-прототип — родной для Андруховича Ивано-Франковск). Туда собираются на национальный праздник “рекреаций” молодые украинские поэты: выпивают, общаются, задирают гэбэшных стукачей, изменяют женам, переживают “мистические” приключения и т.п. Нормальное такое поэтическое времяпровождение, с одной стороны — достаточно пустое и праздное, с дру-
гой — очень продуктивное, если взять его в качестве сюжета. Встречи, столкновения интересов, бурлеск праздника, “карнавализация” — все используется, чтобы выявить то, что живет в душах главных героев, которым время дает шанс поучаствовать в захватывающем процессе новой, постимперской самоидентификации Украины (которая тоже насквозь “логоцентрична”).
В “Московиаде”, как явствует из названия, дело происходит в Москве. Главный герой романа — украинский поэт Отто фон Ф., слушатель Высших Литературных курсов. Почему украинец носит такое странное имя? Наверное, тут намек на духовное родство с Западом. То есть, “отец” — Запад, “мать” — империя, в столице которой какое-то время должен обретаться поэт. Один день из жизни фон Ф. начинается с краткого очерка нравов литобщежития; апогея “нравы” достигают в сцене совокупления в душевой, когда герой, повинуясь импульсу, овладевает чернокожей поэтессой. Далее в смутном далеке обозначится родина героя, мелькнет прошлое, прозвучит воображаемый диалог с украинским королем, — но появляются приятели-литераторы, чтобы продолжить вчерашнюю пьянку, и фон Ф. малодушно плетется в типичный для столицы пивной “шалман” размером со стадион.
Этому роману Андруховича вполне подошло бы название “Тошнота”. Ну, ладно: “Тошнота от империи”. Герой постоянно принимает душ или ванну, но отмыться не может, слишком толстые пласты грязи наслоились на жизни и, соответственно, на герое. День идет (он так и будет идти до самого финала), перед глазами читателя пройдут любовница героя, московские улицы, забегаловки, создавая достаточно зловещий фон, на котором постепенно обрисовывается и наш “фон”. Не весьма моральный, скажем так, тип, однако не равнодушный, не лишенный совести, равно как и таланта. Иллюзий герой лишен, но не совсем, потому что как же можно совсем без иллюзий? Нельзя, тоска задавит, поэтому какой-то “свет в конце тоннеля” должен появиться, какая-то “точка опоры” должна возникнуть под ногами фон Ф.
И она таки возникает — в виде отдаленной во времени и пространстве Украины. “Я хотел бы жить в этом городе!” — восклицает фон Ф., когда ему показывают фотографии довоенной Западной Украины. Между тем жить приходится в загаженной и заблеванной перестроечной Москве, успокаивая себя разве что мысленными беседами с королем Олелько Вторым (Долгоруким-Рюриковичем).
Нет, это не украинский аналог тех наших писателей, кто более всего печется о своей “самобытности”. Герой Андруховича (как и сам автор) — вполне “продвинутый”, он ироничен, прагматичен и пребывает, скорее, в области “актуальной”, нежели “остро-национальной” литературы. Как вам, например, такое: проявляя понятную самоиронию, поэт фон Ф. тем не менее выпрашивает у пребывающего за рубежом короля — что бы вы думали? Грант!
Тем не менее пафос пробивается, как трава сквозь асфальт, и окраска у этой травки — национальная. Строго говоря, подобный пафос пробивался и в “Рекреациях”, но, наверное, не столь явно. Позволим себе одну автоцитату из статьи про первый роман: “В “Рекреациях” повествуется о вечных темах и конфликтах, которые проживаются в конкретном времени-месте. О любви и измене, о том, как выдыхается дружба и как вылезает гнездящаяся в человеке нелюдь; об опьянении свободой и о ее зыбкости; о том, наконец, что молодость проходит, и приходит понятно что”. А вечные темы всегда перекрывают темы локальные, которые обретают значимость лишь на время, а затем отходят на второй план.
В “Московиаде” отрицание имперских реалий обретает самодовлеющий характер, становится подозрительно навязчивым; противопоставляется же этому — автономный национальный космос. Между тем стихия национального (как и любая сильная энергетика) — подчиняет и искажает авторское сознание. Строго говоря, любой крупный писатель основывает свой “месседж” на том, что над народом, нацией: Бог, Правда, общечеловеческие ценности — на выбор. И переворачивать эту иерархию — значит сознательно скатываться на провинциальный уровень. Не страшно это в одном случае: если знаешь, что национальная “провинциальность” кое-где в цене, и немалой.
Попробуем для ясности провести некоторые параллели с нашей литературой. В свое время мне приходилось сравнивать “Рекреации” с “Трепанацией черепа” Сергея Гандлевского; теперь, используя тот же принцип “единства и борьбы”, попробуем сравнить “Московиаду” — с чем? Да хотя бы с нашим культовым текстом “Москва — Петушки”. На первый — поверхностный — взгляд сравнение само напрашивается: взять хотя бы некоторые приемы письма: “Тебя обидели, тебя сравняли с говном. Поди, Веничка, и напейся. Встань и поди напейся, как сука”. А вот Андрухович: “Тебе плохо, фон Ф. Тебя знобит. И тошнит немного. Пора бы уже отсюда выгребаться”. И тот, и другой автор не особо церемонятся с читателем в отношении ненормативной лексики, но главное: оба текста центрированы вокруг образа империи, которая то ли нависает над главными героями, как низкое серое небо, то ли втягивает в себя, засасывает, как некий Мальстрем.
Поэтому оба героя стремятся вон из Москвы, которая воссоздана как филиал преисподней. Веничка мечтает об утраченном рае Петушков, фон Ф. — о точно таком же рае Украины — то ли реальной, то ли созданной воображением страны. “Иногда нам снится Европа. Мы приходим ночью на берег Дуная. Что-то такое припоминается: теплые моря, мраморные стены, горячие камни, ветви южных растений, одинокие башни. Но долго это не держится”. И точно, не держится, мойся ты хоть десять раз на дню и двадцать раз беседуй со своим Олелько. Вот почему, вероятно, брезгливость обрывается то в тоску, то — почти в ненависть.
У Ерофеева мы так же не обнаружим приятия имперского статус-кво, однако ненависти у него нет. Хотя, казалось бы, положение у героя более безвыходное: Веничке некуда отсюда бежать, он законный сын империи, в то время как фон Ф. — пусть и с пулей в голове — все-таки уезжает из треклятой Москвы. Но самая кардинальная разница между двумя культовыми текстами заключается, пожалуй, во времени и некоторых мотивах написания. Вряд ли покойный Венедикт Ерофеев лукавил, когда говорил, что писал для развлечения ближайшего круга. Плохо он писать не умел, поэтому писал замечательно, но насчет перспектив с публикацией не заблуждался. Если посмотрим на дату написания “Московиады”, то обнаружим 1992 год, когда Украина уже стала независимой, а Запад еще не отбил ладони, аплодируя развалу мерзкой “империи зла”. То есть, такая книга, написанная пасынком империи, должна была понравиться и в Украине, и на Западе — она и понравилась и переведена уже не на один язык.
Мимо этого “должна” трудно пройти. Сосредоточенность писательских интересов вокруг “успеха на Западе”, “переводов”, “грантов”, наверное, естественна, но в то же время и небезопасна. Любой бескорыстный мотив в таком случае сводится к элементарной прагматике, и искушенный читатель тут вправе прищуриться: знаем, мол, откуда ноги растут и ради чего эти турусы на колесах!
А главное — это идет во вред собственно литературе, и интерес к финальной части романа (претендующей на некое замысловатое “кафкианст-
во”) — не такой острый, как хотелось бы. Реальный план постепенно начинает смещаться тут в область жесткой фантасмагории: фон Ф. попадает в какое-то мрачное подземелье, которое оказывается “зоной правительственного метро”. Там живут гигантские крысы (слухи о которых, помнится, циркулировали в Москве начала 90-х), работают чекисты, которые вербовали героя еще в украинской жизни, а также появляется одна из любовниц фон Ф., чтобы ввести ему яд. Герой все же спасается, попадая на какой-то гомерический банкет, — но почему-то от всего этого событийного богатства веет иллюстративностью. Антиимперская идея в наличии, а значит, на этот “шампур” можно смело насаживать куски, благо талант и фантазия Андруховича позволяют делать это блестяще. Не скажешь ведь, что писатель неправ, — просто все как-то уже понятно. И девять лет назад, между прочим, это было понятно почти так же, как и сейчас
Думается, Отто Вильгельмовичу фон Ф. давно пора оглянуться и сказать: все, это уже Plusquamperfekt! Какие-то новые вызовы проглядывают на горизонте, и вызовы достаточно серьезные. Расслышит ли их талантливый прозаик Андрухович? Ответит ли и воплотит ли ответы в прозе? Есть сведения, что Юрий Андрухович оставил прозу и вернулся в поэзию. Что ж, если это так, — то искренне жаль.
Юрий Андрухович. Рекреации. Роман. — “Дружба Народов”. № 4, 2000. С украинского. Перевод Ю. Ильиной-Король; Юрий Андрухович. Московиада. Роман. — М.: “НЛО”. 2001. С украинского. Перевод А. Бражкиной.