Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2002
Если вы читаете эти строки… Что я говорю! конечно же, вы их читаете, иначе как они явятся из небытия? — так вот, стало быть, ни меня, ни моего друга Шерлока Холмса, по меньшей мере, полвека нету на этой планете. Такого уж горького и неутешительного в этом немного: вероятнее всего, нашлись и новые сыщики, и новые методы сыска. Ну а племя лекарей, без сомнения, легко обошлось без д-ра Ватсона, тем более что не так уж много он залечил болячек на своем веку. Если бы продленные мной жизни вытянуть в одну, то отвоеванная у смерти дистанция составила бы лет сто-двести умеренного существования некоего обобщенного человеческого существа на овсянке с беконом.
Впрочем, пора переходить к конкретному делу.
В ночь с … на … марта 1911 года мне снился странный сон. Что будто бы я новоявленным Ионой шествую по чреву кита или иного огромного существа. Подо мною с отвратительной отчетливостью располагается темно-вишневая нутряная плоть чудовища, мерзко чавкающая при каждом шаге. Далеко вовне — океан, колебание и гул которого глуховато доходят досюда. В моей поднятой руке — фонарь; его красно-желтый огонь отвоевывает у тьмы подвижную сферу. Ребра кита поддерживают свод. Я, поминутно опасаясь потерять равновесие, семеню вперед, выхватывая из мрака новые медицинские подробности гигантского млекопитающего. И тут вдруг вижу диафрагму — но не биологический орган, а устройство из фотографической камеры. Огромные металлические лепестки тускло блестят.
Я думаю: стало быть, не в ту сторону иду…
Вдруг диафрагма распускается, ослепляет меня магниевой вспышкой — и закрывается намертво. Мой фонарь гаснет, мне становится трудно дышать — и я просыпаюсь спустя секунду смертного ужаса. По-прежнему темно, и не получается как следует вдохнуть — моя рука инстинктивным движением сбрасывает с лица толстую газету.
— Сегодняшний “Таймс”, Ватсон. Откройте вторую страницу.
Я открыл и прочитал.
— Что скажете, дружище?
— Что мы с вами, милейший Шерлок, поставлены этой историей в совершенно идентичные позиции.
— Поясните, пожалуйста.
— Следователю, пусть и гениальному, расследовать дело о смерти от удара молнией так же нелепо, как врачу пытаться оживить покойного.
Холмс усмехнулся, набивая трубку.
— Остроумно, остроумно, мой друг. Но вряд ли так уж бронебойно верно для нашего беспокойного столетия.
Мне оставалось пожать плечами — я и пожал, чувствуя себя идиотом.
— Посудите сами, — Холмс зашагал взад-вперед по комнате, пуская из трубки небольшие клубы дыма, — допустим, допотопные дикари находят обугленный труп своего соплеменника. Им и в голову не придет мысль о злом умысле, поскольку огонь лишь боги насылают с высоты. Но что, если их хитрый сородич уже нашел способ укротить пламя и прячет под травяным настилом кресало и кремень?
Холмс резко обернулся ко мне и вытряхнул пепел из трубки в специальное блюдце. Внутри трубки мелькнул красноватый отблеск укрощенного огня.
— Что мы знаем о природе молнии? Это мощный электрический разряд…
— Вы полагаете, злоумные ученые нашли способ управлять грозовой тучей? Холмс, это абсурд. Но кабы даже было бы так, это явно военная технология. Чего ради отрабатывать ее на каком-то несчастном Клиренсе?
— Кларенсе, Ватсон. Личность покойного в высшей мере примечательна, и мы к ней через минуту вернемся. Но я, конечно, имел в виду не управление тучей, а элементарное убийство разрядом в лаборатории, а потом — доставку трупа в грозовой лес. Трупа Кларенса — в безлюдный глухой лес, того самого Кларенса, который и в личный ватерклозет не ходил без охранника. Послушайте, друг мой, вы действительно не слыхали о Готлибе Кларенсе или снова со мной дурака валяете?
— Впервые слышу это имя… Хотя — позвольте, позвольте… Готлиб Кларенс, гнусный ростовщик?
— Превосходно, Ватсон. Напрягитесь раз в жизни. Отожмите память, как губку.
— Кларенс разоряет вдов и сирот. Не верьте финансовым пирамидам. Темное индийское прошлое банковского магната. Синдикат воров и убийц. “Кларенс, Перселл, Джойс и Вордуорт”. Среди излюбленных методов “КПДВ” следующая, к сожалению, не подпадающая под уголовное законодательство стратегия: в наспех зарегистрированной газете дается как бы достоверная информация о…
— Довольно, довольно, мой друг. Знаете, я склоняюсь к модной теории насчет того, что человек действительно помнит все, что видел и слышал в своей жизни, и надо лишь нащупать способ вскрытия этого бесценного багажа. Согласитесь, немало народу хотело бы оседлать тучу и направить пресловутую молнию.
Он затянулся.
— Я не верю в совпадения, Ватсон. Кларенс противопоставил себя миру остальных людей. Зло, причиненное им, скопилось, как статический заряд. Он ожидал возмездия ежедневно. И вот, — Холмс потряс газетой. — А вы будете убеждать меня, что этого негодяя поразила слепая молния лишь оттого, что он оказался на два фута выше соседнего куста?! Уверяю вас, это убийство, и мы еще вернемся к его расследованию.
Прошло четверо суток. Я уже успел забыть о Готлибе Кларенсе — мало ли мерзавцев живут и умирают в одном со мной городе? Я прожил очередной день, точнее, это очередной день прожил, пережевал, переварил меня — и вываренного, лишенного свойств передал во владение ночи.
Я стоял у окна и смотрел на вечерний Лондон, бесцельно вертя в руках ночной колпак. Потом мой взгляд случайно упал на этот заурядный предмет.
В непривычном ракурсе и в мертвенном вечернем свете ночной колпак показался мне странной деталью бытия. Зачем напяливать на голову эту вещь, собираясь уснуть в теплом помещении? Нас окружает множество предметов — подтяжки, подвязки, футляры для усов. Их право на существование кажется нам несомненным. Но пойди история чуть иначе — их бы не было. То же можно сказать и о каждом из нас…
Чуть качались на ветру фонари Эдисона. Скрипел масляный фонарь. Казалось бы, им не суждено встретиться в одну эпоху, но нет, вот они в мирном соседстве на одной, затерянной в просторах Вселенной Бейкер-стрит, которой предстоит кануть в безвестность, как и мне, и вам.
Тут меня посетила важная мысль: наверное, безвестность — и есть та самая вечность, которой взыскует бравурный человеческий ум. Ибо всякая слава имеет границу во времени, как и каждый свет ограничен в пространстве, а далее наступает тьма — навсегда и повсюду, где и удастся нам отдохнуть.
Я уснул — и мне приснился бой, в котором я участвовал, — причем не в статусе военного врача, а как простой пехотинец. Было очень красиво. Повсюду вспыхивала смерть ярко-оранжевыми шарами, но что смерть? так или иначе смертному не миновать смерти. Кроме шаров, звука взрывов, складывающегося в ровный гул, и моих товарищей, мерно идущих вперед, не было ничего. От нас не требовалось ни стрелять, ни колоть врага — лишь идти вперед с неумолимостью шахматных пешек. Движение отнюдь не предполагало отваги, потому что впереди было не более опасно, нежели сзади или сбоку.
Я шел сквозь гул и пузыри света так уверенно и спокойно, что отвлекся от происходящего и умудрился уснуть посреди собственного сна, а проснулся в собственной постели в полумраке ночи. За окном громко шелестел дождь, там и сям вспыхивали белые молнии. Равномерно стучал гром. Потом я понял, что гром стучит в мою дверь.
— Открывайте, Ватсон! — донеслось оттуда. — Отоспитесь потом.
Я машинально стянул с головы ночной колпак и вновь уставился на него, как давеча вечером. Он вновь поразил меня своей условностью. Я наскоро оделся и впустил гостей — Холмса и еще двух, мне не известных.
— Биррел, Маггат, — кратко рекомендовал их мой друг. — Вы готовы? Едем!
Мы мчались сквозь грозу в закрытом кабриолете. Неуютно было вознице — а нам вполне хорошо.
Холмс мрачно молчал. Я вдохнул свежего воздуха, идущего сквозь щель в окошке, и подумал чуть-чуть.
— Кого-то убило молнией? — спросил я.
Маггат (так, кажется) кивнул.
— Перселла?
— Как вы поняли? — оживился Биррел.
— Он именовался вторым.
— Доктор Ватсон — мой друг, — добавил Холмс, — и сносно владеет дедуктивным методом.
Этого двойного пояснения хватило, но с грехом пополам. Биррел и Маггат, сидящие напротив нас с Холмсом, бросили на меня по меньшей мере по четыре пристальных взгляда за оставшееся время пути. Выражение этих взглядов варьировалось: то меня как бы подозревали в пособничестве неизвестно кому, то в их глазах светилось суеверное почтение, словно им явился сатана.
Мы — как я, впрочем, и думал — приехали на место преступления. То есть на место смерти. От Ллойда Перселла, еще вчера тягавшегося в могуществе с парламентом, остался лишь меловой контур на асфальте, похожий на детский рисунок. Холмс присел и ощупал асфальт.
— Можно узнать, что вы ищете? — поинтересовался Маггат.
— След от молнии.
— Тогда вам лучше проехать в морг.
— Это я понимаю, хороший господин, — раздраженно ответил Холмс. — Мне нужны свидетельства, что молния ударила в тело именно здесь.
Подошли еще двое — Лестрейд и мужчина с внешностью профессора.
— Удар молнии, — отчего-то радостно заговорил профессор, — хорошо нацелен. Вряд ли можно ожидать улик… извините, свидетельств по соседству. Конечно, обугленное тело слегка нагрело асфальт, но потом он снова промок под дождем.
— Бросьте, Холмс, — устало сказал Лестрейд. — Перселл вышел из дому за десять минут до смерти.
— За десять минут до обнаружения тела?
— За полчаса, но к моменту обнаружения тело уже успело слегка остыть.
— Или его остудили.
Лестрейд покачал головой.
— Говорю вам, его убило молнией и убило здесь — в полумиле от собственного дома. Охранник на всякий случай сопровождал его на расстоянии…
— И видел… сам удар?
— Нет. Он стоял там — за углом. Потом покурил и подошел сюда. Но молнию видели из вон того окна. Миссис — как бишь ее, сержант?
— Имя не важно. Она видела, как Перселла убило молнией?
— Она видела молнию. И слышала гром.
Холмс покачал головой.
— Бросьте, Холмс. Перселл сворачивает за угол в грозу — и через шесть минут его находят обугленным на асфальте.
Холмс разогнулся и посмотрел на окна верхних этажей.
— Что вы ищете? — спросил Лестрейд.
— Кто и откуда направил молнию.
— Полагаю, что Господь с небес.
— Вы часто ошибаетесь, инспектор. Боюсь, что сейчас один из подобных случаев, хотя статистически ваша гипотеза более чем оправданна.
— Бросьте, Холмс. Если даже существует такая установка, кто бы ее догадался поместить именно тут?
— Тот, кто знал о маршруте Перселла.
Лестрейд вздохнул — причем не напоказ, а очень искренне, махнул рукой и ушел не прощаясь. Холмс в глубокой задумчивости направился к кабриолету, я — за ним. Мы вздрогнули и тронулись сквозь лондонскую ночь.
— Так кто все-таки расследует дело? — спросил я минут через семь угрюмого молчания. — Биррел или Маггат?
— Десять минут назад его расследовал Лестрейд. Сейчас — по официальной версии — никто. Оно закрыто. Скотленд-Ярд верит в совпадения.
— Так кто же такие Биррел и Маггат?
— Начальники личных охран.
— Вот это да! Кларенса и Перселла?
— Нет, Ватсон. Им теперь нужна другая охрана. Джойса и Вордуорта.
Далее мы молчали. Профиль Холмса мне был еле виден в темноте. Но знание частично заменяет зрение — я понимал, что в мозгу моего друга зреет решение этого ужасного дела.
И тут мне показалось, что и в моем мозгу тоже вызревает ответ, буквально набухает, как опухоль. Я прикрыл глаза — и на мгновение обстоятельства и детали сложились в ясную картину, как, вероятно, археолог вдруг выкладывает вазу из черепков. Я попробовал удержать вазу в голове — но осталась лишь память о ней.
Назавтра мне удалось отоспаться без снов. А проснулся я оттого, что кто-то довольно бесцеремонно тряс меня за плечо. Впрочем, что значит “кто-то”? Конечно, Холмс.
— Одевайтесь. В три часа нас ждут в “Альбионе”.
— Шерлок, с каких пор мы с вами завтракаем в “Альбионе”?
— С тех пор, как постоянных клиентов вышибает молнией, — ответил Холмс с кривой улыбкой.
За столом нас оказалось восьмеро. Кроме смутно знакомых Биррела и Маггата, как-то осевших и посеревших, и, разумеется, нас с Холмсом по периметру стола располагались четыре весьма занятных персонажа.
Начнем со священника в полном облачении, с круглым и ухоженным лицом. Среди всего мрамора и хрусталя “Альбиона” он выглядел элементарным ряженым, но держался вполне вальяжно. Рядом с ним сидел мужчина лет тридцати, одетый дорого и неброско, с лицом красивым, но как бы с неуловимым дефектом. Присмотревшись, я понял: это составленное из правильных черт лицо было лишено всяческого выражения, как у манекена. Оставшиеся двое были еще диковиннее.
Первый (иначе — седьмой) был огромен и избыточен. Он сидел неподвижно, но казалось, что он бурно жестикулирует; волосы его были причесаны, но выглядели растрепанными; цвет их был невыразительно каштановым, но, по странной аберрации зрения, представлялся рыжим. В общем, этот человек походил на мощно пенящуюся жидкость, чудом загнанную в опрятный сосуд и ежеминутно готовую вырваться наружу.
Последний, восьмой, был худощав и бледен. Скажем точнее — он был костляв и бел, как сама смерть. Глубоко посаженные глаза светились тускловатым светом, выражая нечеловеческую, дикую по силе волю. Сперва, при беглом взгляде, этот человек казался очень молодым, но чем пристальнее на него смотреть, тем старше он становился — и уже через минуту он выглядел древним и ветхим, практически мертвецом, удерживающимся в теле лишь пресловутой волей.
Подали паштет из дичи, бекасов в соусе из шампиньонов, фрикасе из яблок с бересклетом и анжуйское 1863 года.
— Перейдем к делу, — сказал гигант, в два счета управившись с паштетом и вытирая губы батистовой салфеткой. — Я Джойс, это (он кивнул на “мертвеца”) мой коллега и компаньон Вордуорт. Биррела и Маггата вы уже знаете. Отец Дженкинс представляет здесь интересы Ватикана — все же в борьбе с сатаной католики преуспели поболее лютеран. Всё. Ах да… Мистер Грей — так, кажется? — служащий нашей компании по особым поручениям.
— Частный детектив? — со всей учтивостью переспросил я.
Джойс затруднился с ответом, но его выручил Холмс.
— Наемный убийца, — пояснил он с очаровательной улыбкой.
— С чего вы это взяли, любезнейший? — сомкнул брови великан.
— Что ж, — безмятежно отвечал Холмс, разделывая тем временем бекаса, — если вам это действительно интересно: характерная мозоль на указательном пальце правой руки…
Громко звякнул нож о тарелку.
— Достаточно! — негромко, но необыкновенно внятно сказал Вордуорт. —
Грей — наемный убийца, да и мы с тобой, Гарри, не ангелы. Но сейчас речь не о наших грехах, а о смертельной опасности, в которой мы находимся. Мы готовы принять любые действенные меры, в том числе выходящие за рамки закона. Для обсуждения этих мер мы тут и собрались. Итак, начнем.
Тарелки его стояли на столе чистые, словно этот скелет не нуждался в еде. Бросив, однако, взгляд на общие блюда, я понял, что Вордуорт успел сожрать свою долю, включая фрикасе. Сам я, между тем, все носил возле рта вилку с одним и тем же кусочком паштета. Обозлившись на себя, я направил паштет в рот.
Вкус у него оказался грандиозный.
— Кем бы ни был наш враг, — продолжал живой мертвец, — он изощрен и могуч. Наша цель — спастись. Найти и обезвредить его — лишь средство, но самое радикальное. Ваша задача, господин Холмс, — найти. Вы нуждаетесь в стимуле — что ж, я понимаю: деньги вы презираете, а наши жизни вам глубоко безразличны.
Холмс с непроницаемым лицом разделывал бекаса.
— У каждого из нас есть, однако, своя ахиллесова пята, господин Холмс. Ва-
ша — честолюбие. И если одного лишь вызова тайны вам недостаточно, то… — он метнул через стол в направлении моего друга вчетверо сложенную газету. Я успел заметить весьма узнаваемый силуэтный профиль Холмса и фрагмент заголовка “…ОБУЗДАЕТ ЛИ…”.
Нож в руке Шерлока дрогнул. Он — вроде бы небрежно — развернул газету и пробежал глазами небольшую статью. Я видел, как бешенство борется в душе Холмса с обыкновенным его стоицизмом. Наконец он отодвинул от себя газету воистину царственным жестом.
— Конечно же, мистер Вордуорт, вы не знаете этого развязного газетчика.
— Конечно, нет. У меня другой круг общения. Но получилось так, что у вас, как и у нас, нет дороги назад.
— Я живу сорок восемь лет, — размеренно ответил Холмс, — и ни разу еще не видел дороги назад. Что же касается нашей с вами ситуации, мне хватает самого вызова тайны.
— Вот и славно, — подытожил Вордуорт. — Итак, вам предстоит найти. Обезвредить — это мы возьмем на себя. — Все посмотрели на Грея — тот чинно жевал фрикасе. — Теперь остается еще одна неприятная версия. Отец Дженкинс.
Священник зачем-то встал, смущенно хихикнул и сел.
— Дорогие господа, — сказал он. — Дорогие мои господа (вновь глуповатое хихиканье). Вы поставили меня в весьма двойственное положение. Весьма двойственное, дорогие господа. Если бы не тайна исповеди, я должен был бы уже сейчас давать показания в Скотленд-Ярде, безбожно насилуя свою посредственную память. — Он посерьезнел. — Думаю, что не нарушу пресловутую тайну, если сообщу оставшимся, что эти господа сегодня утром исповедовались мне и совокупное время их исповедей составило два часа пятнадцать минут. Замечу, что речь не шла о разорении птичьих гнезд или юношеском рукоблудии. Без сомнения, Господь может преследовать вас за ваши грехи.
— Но ведь вы нам их отпустили! — вскричал Джойс, покраснев. — Иначе какой смысл…
— Священник лишь ходатайствует перед…
— Так ходатайствуйте, дьявол вас дери!
— Если вы не против, — сказал Холмс, — мы с Ватсоном пойдем. Не люблю мракобесия. Доедайте, дружище, и пошли. А вы, Джойс и Вордуорт, не покидайте своих домов. Ни под каким видом. По меньшей мере дней десять. Иначе я снимаю с себя всякую ответственность.
Я кивнул — и мы действительно ушли минуты через три. Но и в эти три минуты состоялось некое представление. Преподобный Дженкинс сунул банкирам по чеку. Вордуорт мгновенно подписал — Джойс же налился кровью.
— Что-то я не понимаю, святой отец, — прорычал он, — кто нас карает — дьявол, церковь или Господь.
— Раз уж вы сами подняли этот вопрос, — с достоинством отвечал пастор, — у дьявола к вам, по-видимому, нет особых претензий. Церковь (он выразительно посмотрел на Грея) не пользуется подобными методами. Ваших компаньонов покарал Господь — непосредственно или человечьей дланью.
— Так если Господь, то какого черта мы платим церкви?! Или вы занимаетесь почтовыми переводами? И на небесах в ходу шиллинги и фунты?
Священник начал отвечать, но мы с Холмсом уже закрывали величественную дубовую дверь “Альбиона”.
На вечер у меня было запланировано несколько визитов. Холмс же посетил Королевскую Академию наук, лабораторию электричества. Вернулся мрачный, как — извините за навязчивую ассоциацию — грозовая туча.
— Ну что, Холмс?
— Что, что. Ничего. Они говорят, наука еще не дошла до искусственной молнии. А с другой стороны, если бы и дошла, это направление все равно было бы засекречено. Майкрофт ничего не знает. Мне приходится опираться на пустоту, Ватсон! Громобойный аппарат есть. Мы видели итоги его работы. Но кто им владеет? Зачем он убивает этих подлецов? Мой человек проверил счета — один профессор-электронщик потерял двести фунтов на махинациях “КПДВ”. Но чтобы из-за двухсот фунтов…
— Вы в тупике?
— Почти. На выходе из лаборатории меня поймал Биррел, кое-что рассказал. Найджет, начальник личной охраны Кларенса, помните — первого убитого?..
— Да-да.
— Найджет, выпив, сообщил Биррелу о некоей записке, которую его хозяин оставил на столе перед последним своим выходом из дому. Какая-то невнятица: Он призывает меня, еще немного религиозной ахинеи, а потом вдруг отчетливо и ясно — новое завещание. Кларенс отписал все сиротам и вдовам.
— Через какой-то конкретный фонд?
— В том-то и загвоздка, что нет. В таких случаях делопроизводителя назначает суд, и кто-то, конечно, нагреет руки, но кто именно — заранее определить нельзя. Так что — ни мотива, ни подозреваемого.
— И где теперь записка?
— Найджет уничтожил ее. По первому завещанию ему выходила небольшая рента.
— Еще одна погибшая душа, Холмс.
— Что? Ах да. Наверное, Ватсон. Вы знаете, я не люблю выходить за сферу своей компетенции. Я пробую определить значение этого самого “Он”. К кому Готлиб Кларенс поперся бы на ночь глядя в лес, да к тому же без охраны? Министр? Член парламента? Или подымай выше…
— Я думаю, много выше.
— Да ну вас, Ватсон. В ваши годы ловиться на антураж. Если уж вы так набожны, так признайте: если даже в нужнике мистера Честера хватает удар, то и это Божий произвол. Молния — это как раз театральщина для маловерных. Не так?
— Вроде бы так. Вроде бы, Холмс.
Холмс вытащил из футляра скрипку и довольно сносно исполнил этюд Паганини.
— Что-то складывается, Ватсон, — прошептал он, — что-то складывается.
Я ушел в спальню. За окном в чистом темно-синем небе сияла луна. На ее фоне дважды взмахнула крыльями черная птица — и я провалился в сон.
Мне приснилось, что я плыву — странным стилем, словно ввинчиваясь штопором в густую маслянистую жидкость. Проблем с дыханием нет — не то чтобы я могу дышать в этой вязкой среде, а просто нет проблем. Мне нравится ввинчиваться; возле глаз скользят мелкие пузырьки — и вот они начинают понемногу наливаться светом, как садовые ягоды к августу. Но не успела наступить пора сбора ягод, как некто чужой и враждебный принялся обтрясать мои кусты. Я возмущенно развернул свой штопор в направлении вора — и проснулся.
Ночь стояла тихая и нежная, дверь же моя тряслась.
— Не спится, Холмс? — спросил я, подойдя к двери и натягивая брюки. — Нужен доктор?
— Доктор, — угрюмо отвечал мой друг, — уже не нужен.
— Кто из двух?
— Начинайте с левой ноги, Ватсон. А насчет покойника — загляните в карман пижамы.
Я засунул туда руку, нащупал клочок бумаги и при свете луны прочитал: “ДЖОЙС”.
— Ну, Холмс, это все-таки дешевый эффект. Убили бы Вордуорта, вы бы таким образом “угадали”, кто остался в живых.
— Переверните листок.
Я перевернул и на обороте прочитал в свете луны: “НЕ ВАЛЯЙТЕ ДУРАКА, ВАТСОН. УБИТ ДЖОЙС. ЯКОБЫ МОЛНИЕЙ”.
Я задумался.
— Как брюки?
— Я уже завязываю галстук, Холмс.
— Этим вашим дурацким альпийским узлом… Ладно, ладно, дружище. Открывайте — и поедем.
В особняке Джойса горело электричество во всех окнах. Внутри я увидел знакомые лица: Биррел, белый как смерть или вчерашний Вордуорт; хмурый и заспанный Лестрейд, жизнерадостный профессор-электронщик.
— Где труп? — мрачно спросил Холмс.
Нас провели к телу. На левой стороне груди обгорела пижамная куртка; ужасный ожог обезобразил кожу банкира. Неправдоподобно белело ребро.
— Что скажете, Ватсон? — сквозь зубы спросил Холмс.
— Сильнейший ожог.
— Это я и сам вижу. Чем?
— Медленно — чем угодно. Но если мгновенно…
— Ну!
— Шаровая молния, — сказал я, вздохнув. Подошедший профессор радостно хохотнул.
Холмс прошел в угол комнаты и взял бильярдный кий.
— Биррел! Этот кий был очень дорог покойнику?
— Покойник, — ответил подошедший начальник охраны, — никаких предметов не ценил выше их нарицательной стоимости.
Холмс кивнул, сломал кий в двух местах и вышел в другую комнату. Кто-то аккуратно взял меня под локоть. Я оглянулся — Лестрейд.
— Знаете, Ватсон, я только сейчас начал понимать, зачем служу в Скотленд-Ярде.
— Что вы имеете в виду, инспектор?
— Видите ли, мой друг, я немного туповат, и редко какое дело мне удается раскрыть. Но есть такие дела, которые надо закрывать, а не раскрывать. Для этого я здесь и нахожусь.
Он пожал мне локоть, подмигнул и вышел. Тут же вернулся Холмс.
— Есть ли в доме телефонный аппарат Белла?
— Есть. Даже два.
— Хватит одного. Свяжитесь с вашим коллегой Маггатом.
Через долгие гудки соединение произошло, Биррел открыл было рот, потом осекся, слегка послушал и поднял на нас изумленное лицо.
— Они все уехали в дом на побережье.
— Все? Кто же тогда с вами говорил?
— Луиза, глухая горничная. Она не слушает, а просто наговаривает в трубку одно и то же.
— Адрес дома на побережье у вас есть?
Мы мчались сквозь темноту в сторону моря. Лихой кэбмен подрядился довезти нас за две цены. Холмс согласился с таким выражением лица, будто намеревался оглушить беднягу по приезде. Что ж, алчность наказуема, как и всякий порок.
— Мы едем защитить мистера Вордуорта?
— Мы едем арестовать его, Ватсон. Этот бледный паук имел мотив — завладеть фирмой. Имел деньги, чтобы нанять ученых. Наконец, имел выходы на личную охрану своих компаньонов — через того же Маггата.
— Маловато для ареста.
— Он превосходно обставил три убийства под Господень гнев. И вспомните, Ватсон, когда этот длиннорясый обратился к ним за пожертвованиями, Джойс прояснил картину, доказав всем и себе, что ему незачем платить папе римскому — и не заплатил. А Вордуорт тихо раскошелился. Но почему?! Вы ведь, наверное, заметили, что покорность и слабоволие не входят в сонм его пороков.
— Почему же?
— Потому что Джойс все принял всерьез, за чистую монету, действительно сражаясь за свою ничтожную жизнь. А Вордуорт принял участие в фарсе. Обеспечил себе косвенное алиби: зачем бы он, мол, стал платить, если бы не боялся? И объяснение для обывателей: почему остался жив? — потому что откупился от Бога. Белыми нитками шито, Ватсон!
— Этого хватит для прибрежного прокурора?
— Этого хватит для меня. Уверяю вас, мерзавец сам себя выдаст.
На очередном подъеме нам встретился пешеход в капюшоне. Мы взбирались в гору медленно — так что он успел заглянуть в окно — и вдруг вскочил на подножку. Я узнал Грея, наемного убийцу.
— Как дела, милейший? — спросил его Холмс.
— Отвратительно, — ответил сотрудник по особым поручениям. Сейчас его лицо выражало досаду и было более похоже на человечье. — Если так пойдут дела, наши услуги более не понадобятся.
— Вы можете заниматься любимым делом для души, — съязвил Холмс.
Грей невесело усмехнулся.
— Уверяю вас, я никогда не убью для забавы. Нехорошо сбивать расценки.
На этом он соскочил и ушел.
— Вот вам английская мораль, Ватсон, — задумчиво произнес Холмс после длинной паузы. А потом поправился: — Вот вам людская мораль.
Занимался розовый рассвет. За скалами мелькало море. Из-под копыт коня вертикально взлетел зимородок — кэбмен ругнулся вполголоса.
Я взглянул на Холмса — он сидел неподвижно, сжимая трость кулаками. Глубоко посаженные глаза тускло сияли — парадоксальным образом Холмс напомнил мне сейчас Вордуорта.
Едва мы доехали до виллы, Холмс выскочил и побежал туда, не потрудившись ни расплатиться с кэбменом, ни хотя бы оглушить его. Мне пришлось всучить негодяю часы на цепочке. Порядком рассерженный, я влетел в дом и застал перепалку Холмса с охраной.
— Так-то вы, Маггат, охраняете вашего патрона?! Двое проходимцев безо всяких государственных предписаний проникают внутрь помещения, а вы тут трете глаза?! Хотите лишиться работы, как ваши дружки?!
Я различил в голосе своего друга визгливые нотки — так он изъяснялся каждый раз, когда хотел, чтобы его слышали возможно дальше. Слова Холмса, готов поклясться, были адресованы Вордуорту.
— Осмелюсь заметить, но вы выломали дверь.
— Ну и что?! Ну и что, бездельники? А убийца церемонился бы с дверью?
— Прикажете палить в каждого встречного? Я вам не мистер Грей.
— А я вам вот что скажу на это, — Холмс перешел на вполне комнатный и задушевный тон, — вашему нанимателю нечего бояться, и вам это прекрасно известно.
— Пожалуй, сударь. Окна закрыты, и грозы вроде бы нет.
Холмс усмехнулся и воздел очи горе.
— Может быть, отвлечемся от этой доморощенной мистики? — и, повышая голос: — Как бы мне потолковать с мистером Вордуортом?!
— Он на своей половине.
— Так позовите его сюда.
— Извольте.
Маггат ушел по коридору. Два оставшихся охранника тупо пялились на нас, как каменные львы.
— Вордуорта тут нет, — сказал Холмс, хитро улыбаясь. — Прошу, Ватсон.
Мы пробежали по коридору и наткнулись на Маггата. Он пытался заглянуть в замочную скважину, потом повернул к нам порядком озадаченное лицо.
— Он не отвечает.
— Он не ответит.
— Он мертв?
— Он сбежал.
— Но это невозможно.
— Интересно узнать — почему.
— Тут склон. С дороги — первый этаж, со стороны моря — второй. У мистера Вордуорта больные колени. Он еле ходит. Ему не выскочить в окно.
— Значит, есть дверь.
— Нет.
— Есть!
Убийственным ударом ноги Холмс высадил входную дверь — и мы вбежали в две смежные комнаты. Они — не считая шикарной мебели — были пусты. Окна закрыты и даже зашторены.
— Он собрал вещи?
— Нет. Но куда, спаси Господи…
Холмс огляделся. Ноздри его раздувались и опадали, как у крупного хищника.
— Ватсон, помогите, — мы с Холмсом отодвинули огромную “Данаю под золотым дождем” и нашли за ней дверцу. Холмс приоткрыл ее — там оказалась узкая винтовая лестница.
И тут издалека донесся громовой раскат.
Маггат сел на хозяйскую кровать.
— Пускай его покарает Господь, — произнес он раздельно и внятно. — Считайте, что я уволился.
Холмс подошел к Маггату и влепил ему пару пощечин — тот лишь слегка повел туда-сюда головой.
— Опомнитесь, Маггат. Ваш хозяин избавился от компаньонов, а сейчас сядет в лодочку и отвалит в сторону Швейцарии, где находятся капиталы фирмы. И если случайно мы с вами услышали какое-то невнятное кишечное урчание…
На этих словах новоявленный безработный осенил себя крестом — за окном снова громыхнуло, но уже ближе, — и Маггат мягко завалился набок.
— Что, Ватсон, настоящий обморок у этого шута?
Я взял вялое запястье, оттянул веко, заглянул в зрачок.
— Настоящий.
— Тогда бросайте его и вперед. Ублюдок на своих слабых коленях не мог уйти далеко. Через десять минут мы раскроем дело о Божьем гневе. — Он попробовал улыбнуться.
И тут вновь прогремел гром.
Винтовая лестница привела нас в погреб, где мы довольно долго пробирались между винных бочек, а потом сквозь пологий подземный ход вылезли на пляж. Моря, впрочем, не было видно — нам предстояло перевалить через невысокий склон. Мы кинулись туда, по щиколотку утопая в песке. Я оглянулся — вилла маячила ярдах в двухстах, выход же из погреба совершенно исчез в высокой траве. Я нагнал Холмса.
— Хорошо, — проскрипел он сквозь зубы.
— Что?
— Что нам так трудно идти. Представьте теперь, насколько трудно мерзавцу Вордуорту. Мы отыгрываем у него добрую секунду на каждом десятке ярдов.
Прогремел гром — впрочем, здесь, в акустике открытого пространства, относительно негромко. Молнии я не видел. Гром закончился неким небесным шорохом, а потом наступила — нет, не тишина. Ровный гул моря, незаметный раньше.
Мы взобрались на склон.
— Вон он! — тихо воскликнул Холмс, указывая вниз.
Хромой банкир брел по песку, потом оглянулся — лица отсюда не было видно, но сама фигура выражала ужас.
— Он видит нас! — шепнул я Холмсу, но тот, наделенный от природы более острым зрением, нежели мое, проследил за взглядом Вордуорта. Я, в свою очередь, посмотрел куда и Холмс — и увидел посреди ясного неба крохотную фиолетовую тучу. Она неслась невысоко над землей в направлении моря.
Холмс больно стиснул мне локоть.
— Вы оказались правы, Ватсон. Установка для управления тучей — не больше, не меньше. Посмотрите, довольно юркая установка. Та-ак. Есть!
Не знаю, как нам с Холмсом хватило смелости подбежать к обугленному телу Вордуорта. Впрочем, тучка рассеялась, и теперь вовсю палило солнце.
— Немного неуютно, Ватсон. Сейчас мы пойдем искать технику — и у оператора возникнет искушение нас подпалить. Но как только он это сделает, миф о Божьем гневе рассеется, потому что мы с вами, дружище, все-таки не настолько прогневили Бога. За пультом исполнитель, и он не станет стрелять без инструкции. Да и тучи нет. Что ж, вы налево… Да, ошибся я в Вордуорте. Интересно, кому отойдет фирма после смерти четырех директоров? Очевидно, прямым наследникам Вордуорта. Где тот гад, который перегадил гадину? Что это там? Нет, заурядное бревно. Черт! Может быть, устройство в паре миль — и сейчас его уже сворачивают. Будь проклята связь науки с капиталом!
И тут раздался голос с небес.
И тут раздался голос с небес.
— РАБ МОЙ ШЕРЛОК! ПОШТО ТЫ ГОНИШЬ И НЕ ПРИНИМАЕШЬ МЕНЯ?
— Вот где хитроумные бестии прокололись, — прошептал Холмс, счастливо улыбаясь. — Рупор, Ватсон. Рупор должен быть поблизости. И причешитесь — а то ваши волосы стоят дыбом.
— КАКИЕ БЕСТИИ?! КАКОЙ РУПОР?! РАСТВОРИ ГЛАЗА, СЫН МОЙ!
— Что за балаган! — пробормотал Холмс, вставая во весь рост. Он огляделся, повернувшись на носках, пожал плечами и крикнул в направлении Норфолка:
— Ты преступник и еретик! Тебе не напугать меня! Хоть даже небеса станут оранжевыми!
Мне показалось, что небо содрогнулось в космическом смешке.
Мне показалось, что небо содрогнулось в космическом смешке. А потом оно стало оранжевым, а солнце — для разнообразия — синим. А потом — в самой сердцевине — небеса раскололись, и там возник гигантский сад, его объемная зелень дико смотрелась там, где обыкновенно все плоско. Потом зелень раздвинула человечья рука — и на нас взглянуло лицо, похожее на лицо Шерлока, но добрее и с большими усами.
— Шерлок, — мягко спросил великан с небес, — Шерлок, ты потерял кораблик?
— Отец, — прошептал мой друг — слезы лились по его лицу. — Ватсон, вы видите?
— Вижу…
— Так подыми его.
Небо вновь стало синим, а солнце — слепяще белым. Холмс опустился на колени и пошарил в песке. Почти сразу он нашел, что искал, и посмотрел на меня ошарашенно.
— Невероятно, — сказал он, словно остальное было еще кое-как вероятно. — Ватсон!
На его ладони лежал детский кораблик из сосновой коры, с бумажным парусом и мачтой из длинной спички. На борту было выцарапано “Капуцин”.
Холмс вдохнул раз, другой, словно ему не хватало воздуха, — и вновь слезы хлынули из его глаз.
Отчего-то мы прошли назад тем же путем — долго искали лаз в траве, потом одолели пологий спуск и погреб, поднялись по винтовой лестнице. Холмс нес игрушечный кораблик так бережно, как… впрочем, я ни разу не видел подобной осторожности — и сравнить ее мне не с чем.
Маггат все так же сидел на кровати, качаясь из стороны в сторону, как китайский болван.
— Как там? — спросил он без особого интереса.
Холмс ничего не ответил, баюкая кораблик.
— Нормально, — ответил я за двоих. — Вордуорта убило молнией.
Маггат кивнул.
— Может быть, кофе? — предложил он.
— Может быть, — сказал Холмс. — А еще раздобудьте нам, голубчик, прочный саквояж и пошлите человека за экипажем.
— Сейчас. А это что у вас, улика? Можно взглянуть?
— Только из моих рук.
— Симпатичная вещь. Ну, я пошел.
— Да, Маггат…
— Сэр?
— Я был груб с вами. Простите меня ради Бога.
— Конечно. Конечно.
На обратном пути Холмс мгновенно уснул — сказалось нервное напряжение. Через час экипаж тряхнуло на очередном булыжнике — и Холмс дернулся, зашарил рукой.
— Здесь, Шерлок, в саквояже.
— Да-да. Интересное дело.
— Не говорите, друг мой. Не то слово.
— Ватсон, только не сердитесь, мне сейчас пришло в голову… ведь в определенном смысле мы с вами нашли… как бы сказать… Того, Кто убивал, — и Он сам признался…
— Бросьте, Холмс, — ответил я словами Лестрейда. Он покорно замолчал и не проронил ни слова до самого Лондона. И лишь когда в окне замелькали такие родные дома, Холмс вновь заговорил.
— Дайте слово, Ватсон, что вы опишете это дело, но не будете публиковать очерк до нашей смерти. Не ранее чем через пятьдесят лет после смерти того, кто умрет вторым. Дайте слово.
— Конечно, Холмс.
— Примите надлежащие меры. Не мне вас учить.
— Конечно.
Он вышел на Бейкер-стрит, ссутулившись и держа саквояж обеими руками.